пришел  ли  уже  Чухонец.
Амбал удивленно оглядел меня с ног до головы, но кивнул в сторону зала:
   - Там он, третий столик от эстрады у стены.
   На эстраде сладкоголосая девочка пела про безответную  любовь,  покачивая
порочными бедрами и закатывая глазки. За  указанным  столиком  я  обнаружила
высокого костлявого мужчину с сальными волосиками  и  обильной  перхотью  на
плечах  и  направилась  к  нему.  Наперерез  мне   двинулся   метрдотель   с
предложением занять свободный столик, но я отстранила  его  и  непринужденно
уселась напротив Чухонца. Тот только бровь слегка  приподнял  и  закурил.  Я
тоже достала сигареты, и он протянул мне горящую зажигалку. Так мы и курили,
изучающе уставившись друг на друга.  Нужно  сказать,  что  выдержка  у  него
оказалась лучше. Сделав еще одну затяжку, я тихо проговорила:
   - У меня проблемы и мне кое-что от вас нужно. Разумеется, не даром.
   Он опять выгнул бровь, но продолжал молчать. Я разозлилась. Кем этот урка
себя мнит? Стивеном Сигалом? Я обернулась и поманила официанта,  ненавязчиво
топчущегося в отдалении. Он подошел.
   - Боржоми со льдом, - велела я.
   Но официант, не торопился выполнять заказ и  вопросительно  уставился  на
Чухонца. Тот  помедлил  и  слегка  кивнул.  Официант  немедленно  испарился.
Чухонец все так же молча взял нож принялся намазывать на  хлеб  тонкий  слой
черной икры из стоящей перед ним вазочки. На его руке я заметила  наколку  в
виде маленького парусника. Наконец он сделал себе бутерброд и положил его на
тарелку. Потом задумчиво потер переносицу и спросил:
   - Что нужно? -  Голос  его  оказался  на  удивление  высоким  и  каким-то
дребезжащим.
   - Мне нужны, как минимум, документы. Паспорт и права на вождение машины.
   - А как максимум? - Он взялся намазывать еще  один  бутерброд.  Вот  ведь
зараза!
   - Мне нужен пистолет. С глушителем. Желательно, "вальтер" или  "беретта".
И патроны - два десятка.
   Мне очень хотелось пить, и я оглянулась, ища официанта. Тот  топтался  на
прежнем месте с подносом,  на  котором  стоял  большой  хрустальный  стакан.
Чухонец, не глядя, махнул рукой, и официант моментально подскочил и поставил
передо мной позвякивающий льдинками  "Боржоми".  Я  с  облегчением  глотнула
холодную минералку и снова взяла сигарету. Чухонец зажег мне ее и, не спеша,
поинтересовался:
   - Кто меня рекомендовал? - Сам он закуривать не стал и взялся  за  третий
бутерброд. Он что хочет накормить ими весь ресторан?
   - Колыч.
   - И как он?
   - Говорят, вчера повязали.
   - Говорят, повязали... - вздохнул Чухонец и стал есть первый бутерброд.
   Я молча курила. Ох, непросто иметь дело с криминальными элементами, я  не
привыкла так  разговаривать.  И  хлеб  он  ел,  манерно  оттопырив  мизинец.
Сплошной моветон!
   - Завтра в шесть за холодильником, - наконец произнес Чухонец и, заглянув
в мой стакан, сделал официанту знак принести ему такой же.
   -  За  каким  холодильником?  -  опешила  я,  почему-то  представив  себе
старенький "ЗИЛ" Галины Петровны.
   - Обойдешь мясокомбинат, там есть заброшенный холодильник.  Я  подъеду  к
шести. Не опаздывай и приходи одна. Принесешь фотографии - на паспорт  и  на
права. Ксивы верные, не фуфло, ствол не засвеченный, поэтому цена  такая,  -
пояснил он, черкнул что-то на бумажной салфетке и небрежно подтолкнул ее  ко
мне.
   Надпись "1100 $" меня не смутила. Я понятия не имела,  сколько  на  самом
деле могут  стоить  пистолет  и  фальшивые  документы.  Поэтому  глянула  на
салфетку, кивнула, встала и, не прощаясь, покинула зал ресторана.
   Ну вот, свершилось, я проторила дорожку к криминалу. Устала  я  от  этого
Чухонца ужасно и, выйдя на улицу, без затей отловила частника на  стареньких
"жигулях" и отправилась в Шушановку.
   Дом стоял темный и молчаливый. Я отыскала  в  условленном  месте  ключ  и
вошла.  Внутри  мало  что  изменилось,  только   стены   пестрели   светлыми
прямоугольниками там, где  раньше  висели  фотографии,  да  исчез  с  дивана
фарфоровый котенок и  две  хрустальные  вазочки  с  буфета.  Все  остальное,
включая вязаную скатерть на круглом столе, посуду и плюшевые думочки, Галина
Петровна оставила мне. Я закрыла изнутри ставни  на  окнах  и  задернула  их
тюлевыми шторами. Потом  доплелась  до  своей  пышной  постели  и  мгновенно
уснула.
 
*** 
 
   На этот раз мне приснился сон - ржавые осенние лужи, настоянные на  сухой
листве, через которые я перепрыгивала, идя по  бесконечной  аллее.  В  конце
аллеи меня ждал какой-то очень дорогой мне человек, и я  была  уверена,  что
все мои беды закончатся, как только я с ним встречусь. Но аллея вела  далеко
в чащу старого парка, и я очень спешила, опасаясь,  что  человек  уйдет,  не
дождавшись меня.
   Проснулась я, задыхаясь, с колотящимся сердцем, и долго приходила в себя.
Но тонкие солнечные  лучи,  пробивающиеся  через  ставни  и  шевелящиеся  от
колыханья летней листвы за окном, выглядели такими жизнерадостными, что я, в
конце концов, вылезла из-под одеяла и в одной футболке босиком прошлепала  а
кухню. Поставив чайник на  плитку,  я  залезла  в  буфет  и  обнаружила  там
множество баночек с вареньем и ванильные сухарики. Кофе не было, и  пришлось
заваривать чай. Из купленных накануне продуктов я соорудила  два  чудовищной
величины бутерброда с  сыром,  ветчиной  и  толстым  слоем  масла.  Когда  я
впихивала в себя  остатки  второго  бутерброда,  в  дверь  кто-то  осторожно
поскребся. Я натянула джинсы и пошла открывать. На крылечке топтался  мелкий
плешивый мужичок, явно страдающий от желанья опохмелиться. Увидев  меня,  он
несколько оробел и представился:
   - Сосед я ваш, извиняйте.  Вот,  познакомиться  решил.  Вчерась  Петровна
съехала и  сказала,  что,  значит,  новые  хозяева  поселяются.  Так  что  с
новосельицем вас!
   Я критически осмотрела несуразную фигуру и представилась:
   - Меня Ларисой зовут. А вас?
   - А нас - Григорием, Гриней то есть. А супружницу мою Настей кличут.  Так
что мы вас вечерком к себе ждем, чтоб, значит,  ваше  новоселье  по-соседски
отпраздновать.
   Понятно, желают пьянку закатить по уважительному поводу. Этого мне еще не
хватало! Тут за забором раздался зычный вопль. Я вздрогнула,  а  Гриня  даже
бровью  не  повел,  продолжая  вопросительно  смотреть  мне  в  рот.   Вопль
повторился, на этот раз  я  разобрала  слова  "Гришка"  и  "паразит".  Через
секунду за невысоким забором, разделяющим мой и  соседний  дворы,  появилась
гренадерская фигура в ситцевом сарафанчике.
   Могучая дама перегнулась через заборчик,  ухватила  прислоненную  к  нему
палку и запустила ею в сторону крыльца. От столь значительного  усилия,  она
утомилась и ненароком  задремала,  наполовину  свесившись  с  забора.  Гриня
подмигнул мне и спросил:
   - Видала? Не баба, а Илья Муромец!  Разве  ж  еще  такую  найдешь?  И  не
смотри, что ругается, вообще-то она у меня ласковая и тихая.
   Я с сомнением  уставилась  на  "тихую"  Настю  и  поняла,  что  она  тоже
нуждается в хорошей опохмелке.
   Вздохнув, я нашарила в кармане хрустящую бумажку и протянула ее Грине.
   - Давай, сосед, гони в магазин и отпразднуй с Настей мое новоселье, а  то
у меня забот полон рот, я сегодня поздно вернусь.
   - Дак мы тебя дождемся, не сомневайся! - радостно завопил мужик,  схватил
купюру  и,  засовывая  ее  в  карман  дырявых  штанов,  поспешил  со  двора,
выкрикивая супруге обещания немедленно ее утешить и порадовать.
   Избавившись от аборигена, я вернулась в дом и стала собираться в город. Я
опять накрасилась до неузнаваемости, надела  длинную  юбку  и  босоножки  на
плоской  подошве.  Потом,  подумав,  напихала  в  лифчик  ваты,  и  натянула
трикотажную кофту с большими поролоновыми подплечниками. Теперь  из  зеркала
на меня смотрела аппетитная приземистая, несколько вульгарная бабенка.  Если
учесть, что я обычно носила короткие  юбки  и  каблуки  не  ниже  двенадцати
сантиметров высотой... В общем, я решила ехать на  собственные  похороны.  И
никакие доводы о рискованности такого решения не действовали.
   Мой внутренний голос просто захлебывался от негодования.  Брызжа  слюной,
он пытался остановить меня и не дать совершить глупость, о  которой  я  буду
жалеть всю оставшуюся жизнь. Но я послала  его  подальше  и  отправилась  на
другой конец города.
   До двух часов, когда должны были состояться похороны, оставалось время, и
я по пути заехала в моментальную фотографию, где снялась на паспорт и права.
   Подъезжая на троллейбусе к кладбищу, я украдкой засунула за щеки  кусочки
ваты, как делала героиня романов Марининой, когда хотела изменить внешность.
Заглянув зеркальце, я мрачно полюбовалась своим еще не принявшим  нормальный
вид носом и хомячьим щечками, свисающими из-под больших темных очков.
   Рожа была такая, что внутренний голос был вынужден  заткнуться  и  только
изредка трусливо поскуливал.
   Около кладбища я увидела  множество  автомобилей,  в  основном  иномарок.
Людей было неожиданно мало, и я решила, что основная толпа собралась  внутри
церкви, где шло отпевание. Поэтому я  осторожно  ушла  как  можно  дальше  и
присела у какой-то могилки на скамеечку, из-за кустов наблюдая за  входом  в
церковь. В горле встал маленький твердый комок,  и  я  никак  не  могла  его
проглотить. Словно со стороны я наблюдала за собой и ужасалась - вот сейчас,
в освещенном свечами и лампадами храме отпевают меня и моего мужа, а я, душа
неприкаянная, нахожусь снаружи и жду,  пока  похоронят  меня  и  мою  жизнь.
Несмотря на жаркий полдень, мне стало вдруг зябко от мысли, что  осталась  я
на этом свете случайно, что меня уже оплакал мой сынуля. Слава Богу, хоть  и
грех так говорить, что мои родители не дожили до этого дня.
   Я вспомнила, как умер неожиданно  папа  -  сердце  не  выдержало  простой
операции по удалению аппендицита. Севка  тогда  только  начал  работать  его
заместителем, и первым примчался к нам. Собственно, с этого и началось  наше
с ним сближение. Он был все время с  нами,  помогал  организовать  похороны,
поддерживал нас с мамой. И остался рядом  и  после  похорон.  Мы  поженились
через четыре месяца. Мама дождалась рождения Егорки  и  умерла,  угаснув  от
рака. Потом уже я поняла, что  она  не  хотела  лечить  болезнь,  не  хотела
растягивать мучения, не хотела  продолжать  жизнь,  потерявшую  смысл  после
смерти папы. А я вот живу и собираюсь жить дальше, потому что  у  меня  есть
мой малыш и ему без меня будет очень плохо.
   Тут я очнулась и увидела, что из церкви повалила толпа, с боковых дорожек
тоже  подходили  люди,  и  я,  словно   загипнотизированная,   поднялась   и
направилась к паперти. Когда я подошла, закрытые гробы  уже  вынесли  -  два
огромных полированных  дубовых  прямоугольника,  очень  солидные  и  дорогие
гробы. Перед ними шел священник с кадилом.  Толпа  расступилась.  Из  дверей
появилась группа людей в черном. Я  отступила  за  куст  жасмина  и,  затаив
дыханье, смотрела на Игорька и Симу, ведущих за обе руки Егорку. Его  тонкая
шейка была напряженно вытянута, он вертел головой во все стороны и  выглядел
таким растерянным, что сердце мое  сжалось  и  превратилось  в  пульсирующую
точку. На секунду мне показалось, что он  заметил  меня,  но  его  заслонили
фигуры мужчин - друзей, коллег Севки. Из своих подруг я заметила только Любу
Симонову, но она, одетая в скромный темный костюмчик, держалась  поодаль  от
основной группы.
   Процессия двигалась по главной аллее, потом свернула, и я поняла, что она
направляется туда, где  находились  могилы  моих  родителей.  Севка  и  Сима
родились и выросли в Иванове, там же была похоронена их мать, а про отца они
никогда не вспоминали, словно  его  вовсе  не  было.  Я  пошла  параллельной
дорожкой и вышла к  двум  знакомым  березам  с  другой  стороны.  Близко  не
подходила, встала опять за кустами. Батюшка что-то говорил напевным голосом.
Я увидела, что Сима плачет. Игорек тоже  усердно  изображал  скорбь  и  даже
смахивал несуществующие слезы. Егорка стоял, завороженно глядя  на  огромную
открытую могилу. Я ахнула - Севку похоронят вместе с  чужой  женщиной!  Меня
неудержимо потянуло вперед, хотелось выкрикнуть,  что  я  жива,  что  убийца
моего мужа стоит рядом с его гробом.
   Но  я  продолжала  стоять,  не  чувствуя  ног,  взмывая  вверх  и  оттуда
заглядывая в черный, пугающий своими  размерами,  провал  могилы.  Тревожный
запах ладана летел вместе со мной над  белыми  надгробьями,  над  венками  и
корзинами с белыми и красными цветами, над стаей  черных  мужчин  и  пестрой
толпой любопытных. Еще минута, и моя душа навсегда бы улетела в  безмятежное
сияющее небо, чтобы оттуда камнем упасть в страшную яму.
   Меня спасла тонкая, но прочная нить, которую  держал  в  своих  маленьких
руках мой сын. Я вернулась и увидела,  как  гробы  стали  опускать  вниз.  В
стороне, за деревьями оркестр заиграл тихо  и  печально.  Кто-то  заголосил,
застучала земля, которую бросали горстями в могилу. Потом взялись за  лопаты
и быстро ее засыпали, соорудили широкий холмик. Публика  стала  расходиться,
только черные мужчины продолжали топтаться вокруг, укладывая венки и  цветы.
Сима, склонив голову, повела все время оглядывающегося Егорку к  выходу.  Он
не плакал, и что-то настойчиво спрашивал у нее. Я  увидела,  как  их  нагнал
Игорек, взял Симу за руку.
   И тут что-то заставила меня повнимательнее посмотреть  на  них.  Сима  не
отняла  руку,  сжала  ладонь  Игорька  и,  обернувшись  к  нему,  как  будто
улыбнулась ему краем губ. Так они и шли, не обращая внимания на  Егорку,  не
отрывая взгляда друг от друга. Меня поразила такая  перемена  в  отношениях.
Это не было похоже на  обычное  сочувствие,  казалось,  они  были  близкими,
родными людьми. А ведь я много раз была свидетелем того, как, мягко  говоря,
прохладно относилась Сима  к  Игорьку.  Севка  шутил,  что  у  его  сестрицы
аллергия на Пестова. Игорек в отместку часто подшучивал над Симой, и  отнюдь
не безобидно. В общем, общались они, как кошка с собакой. Откуда  бы  сейчас
взяться такому взаимопониманию? Или мне показалось?
   Я украдкой шла за ними, уже не думая, что меня могут узнать.  Неприятный,
могильный холод внутри с каждой минутой становился все  сильнее.  Я  поняла,
что задумал Игорек , - устранив Егорку, он охмурит Симу  и  завладеет  всеми
деньгами Севки. Вот его цель. Значит, времени у меня совсем мало. Вряд ли он
сделает это, пока не пройдут девять и сорок дней,  ведь  неминуемо  придется
устраивать поминки, все будут интересоваться, где наш сын.  А  потом,  когда
про нас забудут, как это обычно бывает, можно не стесняться.
   Я с трудом заставила себя свернуть в сторону и присесть на скамейку,  еще
немного и я бы бросилась к ним, вырвала бы у них Егорку и погубила бы все. Я
просидела на кладбище долго, курила, плакала,  снова  курила.  Потом,  когда
никого не осталось, пошла  к  могиле  и  положила  на  нее  сорванную  ветку
цветущего шиповника. Могила,  укрытая  слоем  венков  и  букетов,  выглядела
неприлично нарядной, словно праздничный торт.
   Внезапно появилась странная пожилая женщина, одетая  в  выцветшее  зимнее
пальто. Остановившись у могилы, она  заголосила,  запричитала,  потом  стала
поправлять цветы, жадно ощупывая и комкая их лепестки.
   Она с таким самозабвением рылась в цветах, совершенно не обращая внимание
на меня, словно искала что-то очень важное и ценное. Потом, ни с того  ни  с
сего, она стала  приплясывать  и  кружиться  вокруг  могилы.  Я  завороженно
смотрела на этот жуткий танец до тех пор, пока женщина, поддернув под пальто
сползшую юбку, не  ушла,  шмыгая  носом  и  что-то  бормоча  себе  под  нос.
Опомнившись,  я  поняла,  что  могу  опоздать  на  встречу  с  Чухонцем,   и
заторопилась.
   Расспросив, как лучше доехать к мясокомбинату,  я  поехала  на  автобусе.
Людей было немного, и мне удалось сесть к окну. Сидевшие сзади  две  пожилые
женщины оживленно обменивались впечатлениями от сегодняшних похорон. Вначале
я не прислушивалась, раздраженно улавливая только отдельные восклицания:
   "А гробы-то, гробы, Никитишна!  Дорогущие,  небось!",  "Совсем  сгоревшие
были, мало чего осталось-то" и "Мальчонку-то жалко". Но  фраза:  "А  жена-то
его беременная была. На третьем месяце. Мне  деверь  сказал,  он  в  милиции
работает" прозвучала, словно набат.
   Я обмерла. Оказывается, неизвестная  женщина  ждала  ребенка!  Но  почему
судебная экспертиза не определила, что погибла  совсем  не  я?  Ведь  сейчас
медицина позволяет устанавливать личность по многим факторам - по крови,  по
зубам, по ДНК, даже я это знала. Но я никогда не обращалась к стоматологам в
нашем городе - дважды проверяла зубы в заграничных клиниках,  но  лечить  не
приходилось  никогда!  Это  была  одна  из  редкостных  особенностей   моего
организма - зубы у меня были удивительно крепкие. Мама как-то упоминала, что
у моего прадеда до самой смерти зубы были,  как  у  бобра,  и  он  грыз  ими
грецкие  орехи  для  всей  семьи.  Кровь  у  меня   первой   группы,   самой
распространенной. А анализ ДНК, скорее  всего,  просто  не  провели.  Зачем?
Уехал Севка со мной, в машине - два трупа, все и так ясно.
   Но ведь у погибшей женщины был  муж  и  он  знал,  что  она  должна  была
приехать к нему в санаторий.
   Неужели до сих пор ее не хватились? Ведь она  была  беременной,  и  любой
нормальный мужчина непременно заволновался бы... Наверняка ее ищут и даже не
подозревают, что она уже похоронена. Нужно обязательно  постараться  узнать,
кем была наша невезучая попутчица, и  сообщить  родственникам,  когда  можно
будет.
   Я глянула на часы и поняла, что катастрофически опаздываю, ведь еще нужно
пересесть на трамвай.
   Пришлось выскакивать из автобуса и ловить частника. На дребезжащем старом
"фольксвагене" я подкатила к мясокомбинату и чуть  ли  не  галопом  кинулась
обегать его по пересеченной местности.
   Чухонец опоздал к холодильнику  на  четыре  минуты.  Подкатил  на  черном
"мерседесе" по ухабистой дороге с другой стороны. Я топталась на  месте,  не
зная, как себя вести - подойти или ждать, пока ко мне не  подойдут.  Чухонец
не торопясь,  вывалился  из  автомобиля  и  призывно  махнул  мне  рукой.  Я
приблизилась и увидела на заднем сидении плешивого коротышку.
   - Фотографии принесла? - не утруждая себя приветствием, буркнул Чухонец.
   Я молча протянула конверт. Чухонец небрежно сунул конверт коротышке, взял
меня под руку и потащил в  сторону  холодильника.  Мы  углубились  в  густой
высокий бурьян. Там он достал  из  кармана  завернутый  в  тряпку  пистолет.
Развернул и протянул мне. Я осторожно взяла в руки знакомое оружие.
   "Беретта", не новая, но вполне подходящая. Я подняла глаза:
   - Глушитель?
   Он также молча достал  из  другого  кармана  сверток  поменьше.  Там  был
глушитель и коробка с патронами. Я навернула глушитель, проверила,  заряжена
ли обойма и оглянулась, подыскивая цель. Выстрел в  росший  неподалеку  куст
чертополоха прозвучал на открытом воздухе практически неслышно. Пуля срезала
верхушку с лиловыми пушистыми цветками. Чухонец одобрительно усмехнулся:
   - Ну что, довольна?
   Я кивнула и, завернув опять пистолет  в  тряпицу,  сунула  его  в  сумку.
Наконец-то пригодился мой спортивный разряд по пулевой стрельбе. В  школе  и
институте  я  занималась  в  секции  только  потому,  что  ненавидела  уроки
физкультуры, легкую атлетику и всяческие спортивные игры. Быстрые движения и
необходимость, подгоняя себя, опережать других, выводили меня из равновесия.
Очевидно,  сказывалась  моя  природная  лень.  Стрельба  и  шахматы  -   вот
единственное,  что  мне  подходило.  Но  для   шахмат   требовался   еще   и
аналитический ум, а с этим были явные проблемы. Вот  я  и  дырявила  мишени,
ведь  тех,  кто  ходил  в  секции,  освобождали   от   физкультуры.   Особых
способностей у меня не было, но я все же получила  второй  взрослый  разряд.
После свадьбы стреляла редко, только из Севкиного "вальтера",