к будто ее только  что  извлекли
из упаковки - даже  складки  сохранились,  рубашки  интересной  расцветки  -
абрикосовой в сиреневую полоску.  Ухоплан  шаркнул  ножкой  и  протянул  мне
букет.
   - Та-а-ак, - протянула я. - И что сие означает?
   - Вот, познакомиться решили, меня Коля зовут, а это - мой кореш  Леха.  А
то нехорошо, соседи, а друг друга не знаем, - бойко затарахтел лысый.  Гриня
нам все уши прожужжал - все Лариса да Лариса.
   - Ах, Гриня... Хорошо, хорошо, но учтите,  теперь  меня  зовут  Ирина.  Я
барышня непостоянная - имена люблю менять. В прошлом месяце звалась Стеллой,
а в марте - Агриппиной. - Рты у соседей распахнулись, как створки  раковины.
Я же продолжала щебетать:
   - Но, к сожаленью сейчас я практически не располагаю временем для общения
- необходимо, знаете ли, заняться уборкой.
   - А хотите, мы вам поможем, окна, полы помоем, отремонтируем чего надо...
- с трудом пришел в себя лысый.
   - Борщ сварим! - встрял ушастый Леха и сам испугался.
   - И вообще, мы в хозяйстве можем очень даже пригодиться! - завопил Коля.
   На мой взгляд,  годились  они  только  для  одного  -  кому-нибудь  мозги
вышибить. Но именно поэтому мне не хотелось с ними  ссориться  и  я,  приняв
букет, бездарно составленный из петуний, китайской гвоздики и бархатцев, еще
некоторое время мило беседовала с подозрительной парочкой.
   Как я поняла, оба не так давно "откинулись с зоны" и прижились в сараюшке
у Грини, которого, по возможности, снабжали водкой. Оба трудились грузчиками
в продуктовом магазине и копили денежки, чтобы к  зиме  приобрести  одну  из
шушановких лачуг. При этом Коля мечтал женить Леху на какой-нибудь  молодке,
пристроить, так сказать, в хорошие руки. Сбыть такой товар было  непросто  -
потенциальный жених был похож на огромного нескладного нетопыря и  при  этом
совершенно не умел вести светских бесед, поэтому Коля взял  на  себя  тяжкий
труд озвучивания Лехиных чувств. Сам Коля, кажется, уже был женат, но  жена,
пока он сидел, продала квартиру и усвистала с каким-то хахалем.
   В общем, ситуация стала понятна, и я облегченно  сообщила  друганам,  что
готова рассмотреть их брачное предложение, как  только  разведусь  со  своим
нынешним супругом. Супруга я расписала самыми ужасными  красками  -  изверг,
садист и полный отморозок. В Шушановке я прячусь от этого ходячего  кошмара,
и не дай Бог, он узнает про это.
   Коля с Лехой, кажется, слегка струхнули, но  не  подали  виду,  пообещали
хранить мою тайну и в случае чего немедленно прийти на помощь. Напоследок  я
твердо отклонила предложение сбрызнуть знакомство, мотивируя отказ аллергией
на алкоголь. К концу разговора Леха сумел выговорить еще несколько  слов,  а
Коля так и сыпал комплиментами в мой и его адрес, чувствуя  себя  создателем
новой ячейки общества. Пришлось прервать его разглагольствования о том,  что
невеста в длинном платье  -  это  круто,  а  шампанское  надо  брать  только
"Советское" полусладкое, и отправить  в  магазин,  посмотреть,  почем  нынче
обручальные кольца и заодно приобрести бутылку для Грини и Насти.
   Внеся свой вклад в превращение соседей из бытовых  пьяниц  в  законченных
алкоголиков, я с чистой совестью укрылась в доме.
   Подозревая, что  среди  похищенных  бумаг  найду  опять  нечто  для  себя
неприятное, я для начала  все-таки  решила  заняться  уборкой.  Натаскав  из
колонки, находящейся во дворе, воды, поставила ее в ведре на  электроплитку.
Печь, ввиду жаркой погоды, решила не топить. Пока вода грелась,  достала  из
холодильника остатки торта и  принялась  его  методично  поглощать,  запивая
минералкой. Потом закурила и вышла в сад.
   Огромные  алые  ягоды  клубники  укоризненно  глядели  на   меня   из-под
листочков. Пришлось притащить из дома миску и ползать среди грядок,  собирая
урожай. Попутно я надергала редиски, лука и листьев салата.
   Вернувшись со всем этим домой, я обнаружила, что вода в ведре закипела, и
принялась за  мытье  полов,  ликвидацию  пыли  и  стирку.  Постельное  белье
пришлось кипятить. До ужина я навела чистоту, и вывесила белье  сушиться  на
веранде. И тут обнаружила, что отключили электричество. Хорошо, что  еще  не
совсем стемнело и мне удалось отыскать в  пахнущих  пряниками  внутренностях
шкафа запас свечей и керосиновую лампу.
   Методом проб и ошибок я смогла зажечь хитрый  прибор.  Закрыла  ставни  и
уселась к столу.
   Подрагивающий огонек за тонким  стеклом  превратил  комнату  в  сказочный
приют несчастной Золушки.
   Вычищенный голубой мишка, занявший место фарфорового котенка на  диванной
полочке живыми глазками, в которых отражался свет лампы, глядел на  меня.  В
углах  таились  глубокие  непроницаемые  тени.  Большая  китайская  роза   в
деревянном ящике казалась страшным чудовищем, а связанные крючком салфетки и
подзоры -  старинными  кружевами.  Не  было,  да  и  не  могло  быть  только
прекрасного принца. Даже память о нем стала уже не та.
   Наверное, чего-то в жизни я не понимала, или понимала не правильно,  если
мой единственный и любимый смог предать мое чувство. Наверное,  это  я  была
виновата в том, что он изменился. А может быть,  всему  виной  мое  дурацкое
воспитание и пример родителей, всю жизнь любивших друг друга. Я  не  помнила
ни одной их настоящей ссоры,  а  ведь  отец  был  очень  сильным  и  жестким
человеком. Мама тоже была с характером. Однако они относились друг к другу с
такой нежностью и пониманием, что невольно внушили и мне, что  по-другому  в
семье быть просто не может. Я видела, как старался  Севка  быть  похожим  на
моего отца, повторял его жесты, даже его привычки старался сделать своими  -
курил трубку, по вечерам водил меня на прогулки, за столом  не  пил  никаких
спиртных напитков, кроме хорошей водки.
   Память об отце стала неким культом в нашем  доме,  все  его  вещи,  книги
бережно хранились. Однажды я хотела подарить одному  из  его  старых  друзей
затейливый медный барометр, висевший в  отцовском  кабинете,  но  Севка  так
неистово запротестовал, что я тут же отказалась от этой  мысли.  Иногда  мне
начинало казаться, что и любовь ко мне Севка унаследовал от отца, принял  на
себя его обязанности заботится обо мне, оберегать  от  трудностей.  А  может
быть, и я перенесла на мужа часть любви и уважения к отцу? Легко ли было ему
соответствовать такому уровню? Не в этом ли причина его измены - что если он
искал более страстную и эмоциональную женщину, для которой важны не  идеалы,
не гармония в семье, а  нечто  другое?  Я  сидела,  уставившись  на  огонек,
танцующий в лампе, поглощала клубнику и занималась самоедством. А  на  самом
деле, я не могла решиться достать бумаги...
   Пришлось брать себя в руки и извлекать их на свет  божий.  Для  начала  я
обнаружила, что впопыхах утащила из сейфа  регистрационные  свидетельства  и
лицензии "Элко" и ее дочерней фирмы "Элкива". Зря я это сделала,  но  теперь
ничего не поправить, так что пусть у  Игорька  будет  одной  головной  болью
больше, а для себя я эти бумаги, конечно, сохраню, еще пригодятся. Потом я с
интересом ознакомилась с коммерческим предложением одной канадской  фирмы  и
уяснила, что Севка собирался наладить связи за океаном и даже перевести туда
часть  активов  предприятия.  А  вот  уведомление  из  немецкого   банка   о
поступлении на счет господина Бушуева пятидесяти тысяч долларов и о том, что
цифровой пароль будет доставлен ему  лично  посыльным  банка.  Ничего  себе!
Неужели Севка готовил себе персональный  запасной  аэродром  с  заправкой  в
Гамбурге?
   А я-то думала, что мой муж посвящал меня во все  свои  личные  финансовые
дела. Ведь стартовал он с деньгами, фирмой и, главное,  именем  моего  отца,
цена которому была настолько значительной, что на нем одном можно было смело
взлетать. Конечно, Севка был способным учеником и тружеником, но чего бы  он
достиг, не имея всего этого? Он часто повторял, что нажитые  им  капиталы  в
гораздо большей мере мои, чем его. И это не мешало  ему  прятать  деньги  за
границей!
   Под уведомлением я нашла пачку писем. Отложив их напоследок, я продолжила
изыскания. Несколько цветных фотографий с  изображением  Лили  Муравьевой  и
неизвестной мне рыжеволосой девушки. В неярком свете керосиновой  лампы  она
казалась настоящей красавицей - золотые  кудри,  смеющийся  рот  и  огромные
русалочьи глаза. Кто это такая, черт побери? Судя по датам на  снимках,  они
были сделаны почти два года назад.
   Я невольно вздохнула, отметив, что если уж Лиля  была  гораздо  эффектнее
меня, то рыжая бестия затмевала и ее. На такую неординарную внешность мужики
наверняка западали с одного взгляда. Рядом с ней я выглядела бы как  бледная
моль рядом с тропической бабочкой. Я красиво разложила на столе фотографии и
стала размышлять о доле мазохизма в моем непростом характере. Механически  я
перебрала оставшиеся бумаги - купчую на квартиру по неизвестному мне адресу,
несколько счетов на крупные суммы, а  также  билет  в  Париж  на  имя  Лилии
Владимировны Муравьевой с открытой датой вылета. Я не  обнаружила  ни  одной
моей и Егоркиной фотографии, впрочем, они всегда стояли на Севкином столе  в
старинных серебряных рамках.
   Еще там был лист плотной бумаги, на котором стремительным  почерком  отца
было написано: "Тебе, Всеволод, я оставляю самое дорогое, что у меня есть  -
мое дело и мою семью. Позаботься о них. И. Е. 18. 13.
   93" Вот, значит, почему Севка так стремительно примчался к нам,  узнав  о
смерти отца, - вступил в права  наследования,  так  сказать.  Я  никогда  не
слышала об этой записке, только о завещании отца, по которому он делил  все,
что имел между мной и мамой. Но,  мама,  скорее  всего,  знала,  потому  что
приняла Севку, как нечто само собой разумеющееся. Конечно, папа не  обязывал
своего преемника жениться на мне, но,  скорее  всего,  тот  решил,  что  так
вернее, ведь я могла выбрать в мужья кого-нибудь другого. И  денежки  уплыли
бы из  рук.  А  так  -  очень  удобно,  получил  капитал,  налаженное  дело,
престижную жену и сына с прекрасной наследственностью. Ради этого  следовало
постараться и изобразить любовь. Или все-таки не изобразить?
   Запуталась я совсем...
   Обреченно я развернула первое письмо, уже примерно зная, что прочту.  Кто
в наше  время  пишет  письма?  Только  тот,  кто  хочет,  чтобы  у  адресата
сохранилось свидетельство его чувств. И  в  самом  деле,  -  в  письме  были
страстные признанья, воспоминания о  безумных  ночах,  мечты  о  встречах  и
прочая стандартная писанина, которая могла бы вызвать только снисходительную
усмешку, если бы не была адресована моему мужу. Подписано письмо было  "Твой
цветочек". Значит, Лиля.
   Я отобрала  письмо  с  другим  почерком.  Оно  отличалось  от  первого  -
написанное красивым романтичным стилем, безукоризненно грамотное, поэтичное.
В нем не было пошловатых эротических фантазий  -  только  радостное  чувство
влюбленности.  Тут  уж  я  позавидовала  по-настоящему  -  если  это  писала
златокудрая красавица, значит ей просто цены нет! И как Севка мог сменить ее
на вульгарную Лилю? А может не менял? Я быстренько  просмотрела  все  четыре
письма, подписанные "Твоя морская  девочка".  Нет,  последнее  заканчивалось
сухо: "Марина". И в нем был такой же сухой отказ  продолжать  отношения:  "Я
узнала, что у тебя есть жена и сын. Не  нужно  было  мне  врать.  Я  никогда
больше не смогу тебе верить, поэтому у нас нет будущего. Прощай,  я  уезжаю.
Не ищи меня". Я окончательно зауважала неизвестную мне Марину.
   Перед тем, как продолжить чтение писем Лили,  я  поужинала,  соорудив  из
зелени,  ветчины  и  сыра  аппетитные  сэндвичи.   Вскипятить   чайник   без
электричества было невозможно, пришлось пить сок. За окном кто-то все  время
шуршал в кустах и вздыхал. Или мне это казалось?
   Закурив очередную сигарету, я вернулась к чтению. Всего писем  Лили  было
семь. Львиную долю составляли все те же любовные экзерсисы, но  в  последних
трех, в самом конце, я обнаружила  интересные  места:  "Я  думаю  над  твоим
предложением. Ужасно хочется сбегать в радужный домик и  покончить  со  всей
этой маетой, но если ты против, то я  не  пойду".  Дальше  следовал  миллион
поцелуев и прочий сироп.
   "Радужным домиком" в нашем городе окрестили главную женскую  консультацию
- за фасад, который какой-то идиот выкрасил в  разные  цвета.  Значит,  Лиля
собиралась сделать аборт, а Севка этого не хотел.
   В  другом  письме  целый  абзац  был  посвящен  душевным  терзаниям:   "Я
совершенно не готова. Очень боюсь, что все  раскроется.  Почти  не  сплю  по
ночам. Ты прав, нам надо быть еще более осторожными,  но  мне  так  одиноко.
Иногда думаю, что лучше бы все поскорее закончилось, но все  равно  страшно.
Звони мне хоть иногда, из автоматов, если мне нельзя звонить тебе". Странно,
если Севка так хотел скрыть эту связь, зачем  он  потащил  Лилю  с  собой  в
санаторий? Или он все-таки изменил  планы  и  хотел  разом  разрубить  узел?
Третье письмо внесло в этот вопрос такую ясность, что лучше бы я  его  вовсе
не читала...
   "Наверное, у меня токсикоз, тошнит все время. Так что будь готов к  тому,
что в самый ответственный момент меня может скрутить. И  еще  этот  полет  в
Париж после всего... Я ходила в бассейн и видела там, как плавает твоя жена.
Я точно справлюсь, она еле держится на воде. Теперь главное - подружиться  с
ней.
   Документы получила и оформила путевку. Интересно,  смогу  ли  я  заменить
мать твоему Егору? Он очень милый мальчик".
   Мне показалось, что комната закружилась и стало еще темнее.  Мрак  глянул
на меня родными Севкиными глазами и поплыл, качаясь на волнах.
   Вот, значит, как - они решили  меня  убить,  утопить...  Севка,  конечно,
обеспечил бы себе алиби - играл бы с  кем-нибудь  на  бильярде,  или  пил  в
компании пиво. А я пошла бы с новой знакомой купаться на озеро... Плавала я,
действительно, очень плохо, и если бы кто-нибудь внезапно схватил  меня  под
водой за ногу или просто столкнул с надувного  матраса,  точно  захлебнулась
бы. И выглядело бы все очень прилично -  несчастный  случай  на  воде.  И  у
Егорки появилась бы новая мама... Так что мне,  оказывается,  нужно  сказать
спасибо Игорьку и его пособнику - вовремя убив Севку и Лилю,  они  на  самом
деле спасли мне жизнь.
   Голова все еще кружилась. Во  рту  стоял  горький  привкус  от  множества
выкуренных сигарет. Я чувствовала себя опустошенной и одинокой в этом мраке,
где был один друг - робкий огонек в старой лампе.
   Не в силах больше  даже  думать,  потому  что  мысли  чугунными  пластами
укладывались на мои сломленные плечи, все увеличивая непомерную  тяжесть,  я
доползла до постели и уснула.
 
*** 
 
   Сон, который я немедленно увидела, можно было назвать даже интересным.  Я
бежала поздним вечером через овраг, вокруг  были  сумерки  и  громко  журчал
ручей.  Внезапно  я  увидела,  как  из  кучи  старых  манекенов  поднимается
безголовая фигура и, дрыгаясь, направляется ко мне. За ней другая, тоже  без
головы и с отбитыми  руками.  Размахивая  культями,  манекен  загородил  мне
дорогу. Я стала хватать камни, лежащие под ногами и швырять их в  него.  При
каждом попадании от манекена окалывались все новые куски и он становился еще
более уродливым. И тут второй манекен зашел мне за спину и внезапно  схватил
за горло. Я почувствовала, как холодные жесткие пальцы впиваются в мою  шею,
а  из  кучи  уже  спешили  другие  безголовые  фигуры,   частично   лишенные
конечностей, с выпотрошенными животами и  раздавленными  грудными  клетками.
Они глухо выли: "Иди к нам! Иди!"
   Я очнулась, естественно, в холодном поту. За  ставнями  ощущалось  раннее
утро. Лампа потухла, наверное,  выгорел  весь  керосин.  Отчего-то  я  вдруг
почувствовала себя вполне удовлетворенной. Наконец-то я знаю все, все  ясно.
И уж точно лучше жить, зная что тебя долго обманывали и предавали, чем  быть
бессловесной овцой, которая,  хлопая  глазами  и  веря  в  идеалы,  идет  на
заклание. И сон мне приснился нормальный - настоящий  кошмар,  без  затей  и
ассоциаций. Похоже, я становлюсь другим человеком, учусь жить самостоятельно
и полагаться только на себя. Мне жаль, что часть моей жизни прошла  рядом  с
подлецом, но ведь только часть! Я живу и буду  жить,  несмотря  ни  на  что.
Страдать и мучится от того, что кто-то  оказался  не  таким,  каким  ты  его
привыкла считать, довольно глупо, все люди такие,  какие  они  есть,  больше
ничего. Севка собирался убить меня, а убили  его.  По  большому  счету,  это
справедливо. Но отныне все будет только так, как захочу я, а  не  кто-то  за
меня. Я свободна, у меня только один настоящий долг - найти и спасти сына. А
остальное - как получится.
   Мой внутренний голос тоже проснулся и пробомотал: "Ну-ну, посмотрим что у
тебя получится...." На большее его не хватило.
   Я вскочила на ноги и помчалась на  кухню.  Электричество  уже  дали  и  я
поставила чайник на плитку.
   Потом умылась и даже облилась холодной водой в  саду.  Это  действительно
бодрит! Я наконец-то от души напилась горячего кофе и добила последний кусок
торта. Странно - ем сколько влезет, а особых  изменений  фигуры  и  лица  не
наблюдается. Хотя морда выглядит более загорелой и какой-то...  шушановской,
что ли?
   Наверное,  сказывается  активный  образ  жизни  и  пребывание  на  свежем
воздухе. На всякий случай я решила проверить сообщения на пейджере.  Достала
его из сумки и он как по заказу запищал  в  моих  руках.  "Сегодня  в  16  у
почтамта" - прочитала я сообщение. Неужели Купавин нашел место,  где  прячут
Егора?
   Я глянула  на  часы  -  ничего  себе,  только  полседьмого.  И  чем  мне,
интересно, заняться?  Кажется,  я  собиралась  оборудовать  тайник.  У  меня
скопилась куча вещей, которые нужно прятать от чужого взгляда.
   Походкой индейца на тропе войны я обошла свои владения - дом, потом  сад.
Подумав, открыла гараж.
   Там царил порядок - на стенах были прибиты полки. На них разложен  разный
немудрящий инструмент. У одной стены была сложена аккуратная поленница дров.
Следов машины не  видно  -  если  она  когда-то  и  была,  то  с  ней  давно
расстались. Я отыскала среди железяк  металлический  ящичек,  вытряхнула  из
него гвозди и шурупы в огромную холщовую рукавицу.  В  ящик  я  сложила  все
бумаги, предварительно обернув их полиэтиленом и на всякий  случай  запомнив
адрес квартиры, на которую была оформлена купчая. Туда же отправился  Севкин
бумажник. С помощью ломика я отодрала в углу гаража доску в самом низу  и  в
образовавшийся зазор  между  внутренним  и  наружным  слоем  досок  засунула
ящичек. Потом прибила доску на место. Получилось просто отлично.
   Вернувшись в дом, я подыскала походящее место и для пистолета - в комнате
у двери висела набитая газетами старая газетница - из черной ткани,  вышитой
крестиком. Она была сшита с одной стороны и одета на резную палку со шнуром.
Мне пришлось только подпороть подкладку и  сунуть  пистолет  за  нее.  Часть
газет пришлось убрать и я затолкала их  в  плиту.  Надо  же  какая  я  стала
хозяйственная! А впрочем...  И  я  призналась  самой  себе,  что  мне  очень
нравится жить в этом маленьком домике без всяких удобств,  вести  немудреное
хозяйство, собирать клубнику в саду и умываться из старого рукомойника.
   Если бы мне еще десять дней назад сказали, что я  буду  таскать  воду  из
колонки и сидеть вечером с керосиновой лампой, я бы только повертела пальцем
у виска. Впрочем, мне всегда нравилось жить  летом  на  даче,  но  там  были
электричество, водопровод, канализация и даже бассейн  во  дворе.  По  утрам
молочница приносила парное молоко в  бидончиках,  домашнюю  сметану,  сочный
жирный творог и сливки для кофе. Я облизнулась и сразу же до ужаса  захотела
творога со сметаной. Но за ними нужно было идти в магазин. Ну что ж,  значит
пойдем в магазин, еду так и так купить нужно.
   Я схватила сумку и направилась к оврагу. По пути решила проверить целость
спрятанных денег  и