. Поветрие  какое-то,  моровая  язва,  мало  нам  было  скандалов  со
Стахеевым и Шиловым..."
   Он взял последнюю бумагу.
   "По агентурным сведениям, в городе Шантарске в  мастерских  изготовлялись
оболочки бомб. Наблюдение не дало положительного результата. Были указания и
на склады оружия, и на типографии, но обыски ничего не обнаружили.
   По   имеющимся   сведениям,    в    местных    организациях    РСДРП    и
социалистов-революционеров происходят разногласия на почве единичных,  ни  к
чему не ведущих политических убийств,  ввиду  чего  социалисты-революционеры
решили организовать боевые обученные отряды, которые в нужный момент  окажут
большую услугу революции нападением на монастыри, банки, казначейства и  пр.
правительственные учреждения с целью захвата их в свои руки.  Переход  войск
на сторону народа будет моментом активных  действий  вышеназванных  отрядов.
Лица,  которые  войдут  в  организации  боевых  отрядов,  будут  именоваться
анархистами. Центральные учреждения  организаций  предположено  иметь  не  в
городах, а в незначительных селениях близ ж.дорог, где отсутствует  полиция,
а если и есть, то малобдительная.
   Ввиду     такого     решения     многие     члены     местной      партии
социалистов-революционеров,  не  соглашаясь   с   вышеизложенным   решением,
оставляя   ряды    социалистов-революционеров,    переходят    на    сторону
социал-демократов19".
   "Да у  них  тут  прямо-таки  благостные  эсеры,  -  подумал  Бестужев.  -
Находятся среди них такие, кто не  желает  участвовать  в  боевых  дружинах.
Расскажи в Петербурге - не поверят...
   Что любопытно, упоминание о "незначительных селениях" кое в  чем  зловеще
напоминало практику неизвестных налетчиков - у них, несомненно, есть явка  в
Аннинске, это хотя и город, но от деревни мало чем отличается...
   Значит, эсеры? Но Силуянов, кажущийся,  несмотря  на  молодость,  опытным
работником,  прав:  будь  наши  налетчики  хоть  каким-то  боком  связаны  с
революционными партиями,  либо  охрана,  либо  жандармский  розыскной  пункт
непременно ухватили бы ниточку. Тогда? Не относиться же всерьез к россказням
о "гвардии  полковнике",  вздумавшем  разыгрывать  из  себя  Робин  Гуда?  В
Шантарской  губернии  попросту  нет  ни  единого  полковника  гвардии,  даже
отставного, коли уж на то пошло... Гвардейских воинских частей нет вовсе".
   Он вздохнул, на сей раз уже не про себя,  аккуратно  собрал  документы  в
папку и направился в кабинет Ларионова. Рокицкий проворно,  но  без  лишнего
подобострастия встал из-за своего стола в приемной  и  распахнул  перед  ним
дверь.
   - Ну-с, голубчик мой? - поинтересовался полковник. - Каковы  впечатления?
Кель импресьен?
   - Я бы сказал, ситуация в вашей губернии ничем не выделяется, -  подумав,
заключил Бестужев. - Судя по отчету, у вас не хуже и не лучше, чем во многих
других местах...
   - От чего ничуть не становится легче, - вздохнул полковник.
   - Вы мне обещали визит к судебному следователю...
   - Бога ради. - Полковник грузно поднялся и взял фуражку. -  Сейчас  же  и
поедем, я ему минут  пять  назад  телефонировал.  В  отличие  от  прокурора,
господин Аргамаков - весьма ответственный и серьезный молодой  человек,  вот
если б только... - он нахмурился, оборвал фразу. - Думаю, он  произведет  на
вас самое хорошее впечатление. Да и супруга -  красавица,  здешняя  светская
львица...
   Бестужев вспомнил все, что ему рассказала об этой светской львице шустрая
Анютка. "Интересно, если это правда, полковник знает? Не может  не  знать...
Впрочем, мне-то что до того?"
   - Василий Львович, - сказал он, решившись, - меня все же удивляет, почему
во время нашего совещания ни словом не было упомянуто о  работе  Струмилина,
пробывшего здесь все же достаточно долго...
   Похоже, этот вопрос,  не  самый  сложный  и  ошеломляющий,  оказался  для
полковника крайне неприятен. Он откровенно отвел взгляд, без нужды  принялся
перекладывать на столе бронзовые безделушки.
   Бестужев непреклонно ждал, всем своим видом показывая, что не отступится.
   - Алексей Воинович... - вздохнул  Ларионов.  -  Да  в  том-то  и  состоит
печальная истина, что господин Струмилин занимался  чем  угодно,  только  не
работой... Поедемте?
   Глава третья. Самые разные встречи и впечатления
   - Василий  Львович,  -  сказал  Бестужев,  с  неудовольствием  косясь  на
монументального  вахмистра,  размеренно  колыхавшегося  в  седле  справа  от
коляски, - ну это-то зачем? Я же не губернатор как-никак...
   - Простите, уж придется потерпеть, - решительно сказал Ларионов. -  Мы  с
Иваном Игнатьевичем, - он показал глазами на сидевшего напротив Рокицкого, -
и с Баланчуком совместно измыслили, если можно так выразиться,  кампанию  по
приведению противника в смятение чувств. Не считаете же  вы  меня,  в  самом
деле, банальным провинциальным подхалимом, готовым выдумать  для  столичного
гостя всякие помпезные глупости? Нет, тут все несколько сложнее. Вы  у  нас,
простите великодушно,  вроде  штандарта...  Особо  доверенная  агентура  уже
распространяет по городу слухи, что в недрах столичной  жандармерии  родился
некий коварный и гениальный план по изловлению наших налетчиков,  каковой  с
вашим приездом стал успешно претворяться в жизнь... Понимаете? Если они  вс„
еще в Шантарске - а я подозреваю, что так оно и обстоит, - непременно должны
занервничать. Неизвестность всегда путает, особенно в таких делах, а  мы  им
подсунем великолепнейшую неизвестную угрозу, о сущности коей они ни  за  что
не смогут догадаться...
   - Очень мило, - поморщился Бестужев. -  А  не  окажется  ли  так,  что  в
столичного  гостя  шарахнут  бомбою  из-за  угла?  Или  высадят  обойму   из
браунинга? Полагая, что с моим устранением угроза и сойдет на нет...
   - Уж не боитесь ли?
   - Знаете  ли,  Василий  Львович,  я  всегда  боялся  погибнуть  глупо,  -
признался Бестужев. - И на  войне,  и  впоследствии.  А  теперь  есть  такая
опасность...
   - Да подумал я о ней, подумал, не беспокойтесь, - усмехнулся Ларионов.  -
В  тех  самых  слухах  ведь  не  утверждается,  что  именно   вы   являетесь
единственным двигателем дела. Наоборот, всячески  подчеркивается,  что  план
поимки давно известен большому числу жандармов и полицейских, так что  никто
не станет метать ни в  вас,  ни  в  меня  бомбу,  поскольку  это  совершенно
бессмысленно. Давно  служу  под  голубым  околышем-с,  опрометчивые  решения
принимать отучился... Не переживайте, право. Доедем до Аргамакова в  целости
и сохранности.
   - Что он за человек?
   - В отличие от прокурора, который мне проел все печенки, уж  простите  за
вульгарность, Аргамаков - человек надежный и толковый. В тридцать  один  год
дослужиться до надворного советника, что по Табели  о  рангах  соответствует
армейскому подполковнику, - это, знаете ли, кое о чем  говорит.  Разумеется,
сей молодой человек не без недостатков, но это такая уж российская  беда,  -
он досадливо махнул рукой, - ничего общего с политикой не имеющая. Все,  вот
и прибыли...
   Довольно большой деревянный дом стоял в глубине сада - по здешним меркам,
респектабельное жилище, хоть и уступающее кирпичным особнякам купцов, но тем
не менее наглядно свидетельствующее о явной  зажиточности  хозяев.  Поневоле
вновь вспомнились рассказы Анютки о побочных источниках этого  благополучия.
Очень может быть, девица и не  врет.  В  столицах,  случалось,  обнаруживали
целые бордели, где искали приработка дамы из общества, чьи  мужья  стояли  и
выше судебного следователя Аргамакова на лестнице чинов и положения...
   - Вон, поспешает ходя, - сказал Ларионов, одергивая китель. -  Их  у  нас
после японской кампании немало появилось...
   Выкрашенную в белый цвет калитку распахнул китаец в столь же  белоснежном
кителе,  классический   китаец   с   косой,   каких   Бестужев   насмотрелся
предостаточно. Он низко поклонился, залопотал,  старательно  борясь  с  теми
буквами русского алфавита, кои был решительно не в состоянии выговорить:
   - Балина и балыня изволят в саду... Из  мальчишеского  озорства  Бестужев
степенно ему поклонился:
   - Хао, хао, туньчжи20.
   Китаец с бесстрастным выражением лица произнес длинную чирикающую  фразу,
но Бестужеву пришлось пожать плечами:
   - Во бутунды, шеньмайе бутунды21.
   И они двинулись вслед за китайцем  по  чисто  подметенной  дорожке  среди
пышных кустов не отцветшей еще сирени.
   - Ловко, - оказал Ларионов. - Вы что же, по-ихнему понимаете?
   - Да где там, - смущенно сказал Бестужев. - Нахватался обиходных фраз, не
без этого... А вот понимать  не  способен.  У  них  ведь,  Василий  Львович,
огромное значение имеют даже не слова, а интонация.  Одна  и  та  же  фраза,
произнесенная, скажем, с тремя разными  интонациями,  три  смысла  и  имеет,
совершенно отличных друг от друга...
   - Одним  словом,  Азия-с...  -  полковник  расцвел  на  глазах:  -  Ирина
Владимировна, звезда вы наша! Честь имею!
   И первым подошел к ручке хозяйки. Бестужев по старшинству  последовал  за
ним. Что ж, молодая белокурая дама в  белом  летнем  платье  была  чертовски
красива, по столичным  меркам  прекрасно  подходила  под  амплуа  "роскошной
женщины", и, если  все  правда,  можно  понять  купцов,  наносящих  изрядное
кровопускание своим бумажникам...
   -   Позвольте   представить,   дражайшая,   -    сказал    полковник    с
умиленно-восхищенными  интонациями.  -  Наш  столичный   коллега,   ротмистр
Бестужев...
   - Не из тех ли  Бестужевых?  -  любезно  поинтересовалась  провинциальная
дива,  в   чьих   синих   глазах   Бестужев   не   мог   усмотреть   ничего,
свидетельствовавшего о двойной жизни.
   Что ж, все, что касается двойной жизни и  прочих  своих  маленьких  тайн,
женщины умеют скрывать мастерски...
   - Вынужден вас разочаровать, - поклонился он. - Ни к кому  из  знаменитых
Бестужевых отношения не имею. Родство есть, безусловно, но отдаленное до той
самой степени, о которой простонародье сложило вульгарную поговорку: "Нашему
плотнику троюродный забор".
   -  Как  вы  говорите?  Троюродный  забор?  Весьма  оригинально...  -  она
рассмеялась так, как и следовало уверенной в себе молодой красавице, опытной
кокетке. - Прошу, господа. Супруг и властелин уже изволят ожидать в беседке.
- Вслед за чем Бестужеву был послан один из тех многозначительных  взглядов,
которые можно толковать по-разному, от  механического  кокетства  до  подачи
определенных надежд. - Супруг, должна вам  сказать,  ротмистр,  находится  с
вами  в  сходном  положении.  Он  тоже...  ха-ха,   троюродный   забор   тех
Аргамаковых22... но, быть может, это и к  лучшему?  Будь  он  более  близким
родственником,  у  кого-то  из  заядлых  монархистов  могли  бы   возникнуть
неприязненные чувства...
   - Весьма вероятно, - вежливо кивнул Бестужев. Беседка представляла  собою
небольшой домик, наполовину состоящий из  застекленных  рам.  Летом  в  ней,
сразу видно, чрезвычайно уютно.  Накрытый  белоснежной  скатертью  стол  был
накрыт, учитывая щедрость и  обильность  здешнего  гостеприимства,  довольно
скупо, что несколько не вязалось с обликом  хозяина,  радушно  вышедшего  им
навстречу, - с первого взгляда было видно,  что  перед  Бестужевым  оказался
классический образец провинциального жуира и гурмана, слегка  располневшего,
с живыми глазами и подвижным ртом весельчака, души застолья.
   - Наслышан, наслышан, - Аргамаков крепко  тряхнул  его  руку.  -  Василий
Львович говорил о вас так таинственно и уважительно... Судя по его  туманным
намекам, вы - этакий Рокамболь охраны...
   - Да полноте, - сказал Бестужев. - Служим помаленьку...
   -  Прошу,  господа,  к   столу!   Мамочка...   -   Аргамаков,   явственно
припахивавший свежим,  недавно  употребленным  спиртным,  со  страдальческой
миной развел руками. - Начинаются сплошные служебные секреты...
   - Всегда одно и то же, господа, - сделала  Ирина  Владимировна  печальную
гримаску. - В кои-то веки к нам попал блестящий офицер из столицы - и  вновь
начинаются роковые тайны  государевой  службы...  Что  ж,  я  вас  оставляю,
господа. Но я тебя умоляю, душа моя... - она послала мужу  многозначительный
взгляд и вышла.
   - Ах вы, счастливчик, - протянул Ларионов.  -  Будь  я  молод  и  красив,
непременно заставил бы вас поревновать, Викентий Сергеевич...
   - Да вы у нас и ныне - орел, полковник, к чему скромничать? -  усмехнулся
Аргамаков, проворно наполняя рюмки. - Не угодно  ли,  господа,  шустовского?
Прошу прощения за скудость стола, но я рассудил, что разговор пойдет о вещах
малоаппетитных, и нашему гостю, вполне возможно, кусок не полезет в горло...
Ваше здоровье!
   Когда  он  разливал,  рука  предательски  подрагивала,  горлышко  графина
звякало о края рюмок. И потребил он свой коньяк чересчур  торопливо,  словно
боялся, что более ему не достанется. Кажется, Бестужев при виде всего  этого
стал догадываться, о каком недостатке Аргамакова говорил полковник. В  самом
деле, сугубо российский недостаток, Ивашкой Хмельницким именуется...
   - Вам не доводилось, ротмистр, читать, что написал о нас  Антон  Павлович
Чехов? - осведомился Аргамаков, тоскливо  глядя  на  свою  пустую  рюмку.  -
Жаль... Я, знаете ли, запомнил дословно.
   "В Шантарске интеллигенция мыслящая и немыслящая  с  утра  до  ночи  пьет
водку, пьет неизящно, грубо и глупо, не зная меры и не пьянея. После  первых
же двух фраз местный интеллигент задаст вопрос: "А не выпить ли нам водки?""
Определенные преувеличения, конечно, имеются, но тенденция подмечена  верно.
А не выпить ли нам коньячку? - он проворно схватил графин.
   - Викентий Сергеевич, дорогуша, - мягко сказал полковник. - Я вас  прошу,
не увлекайтесь...
   Краем глаза Бестужев подметил странное  выражение  на  лице  Рокицкого  -
скорее безмерное удивление. Впрочем, штабс-ротмистр тут же овладел собой,  и
загадочная гримаса пропала с его лица. Воцарилась  некоторая  неловкость,  и
Бестужев, стараясь держаться непринужденно,  отошел  к  дощатому  простенку,
принялся разглядывать висевшие там акварели.  Все  три  изображали  каменные
здания довольно старой постройки, величавые, чуть ли не подавлявшие.  Здания
красивы, и нарисовано вроде бы мастерски, но акварели  чересчур  уж  холодны
даже для неподготовленного  зрителя,  в  них  не  хватает  чего-то  теплого,
светлого...
   - Заинтересовались моим курьезом? - неслышно подошел сзади  Аргамаков.  -
Это, изволите ли видеть, память о прекрасной Вене. Был я там этой весною,  и
в Пратере23  разговорился  с  любопытнейшим  типусом.  Совсем  юнец,  тощий,
голодный, а глаза горят этаким,  знаете  ли,  фанатичным  огоньком.  Приехал
поступать в Академию художеств, да провалился,  однако  не  потерял  напора.
Глазищи так и сверкают внутренним огнем, я, твердит, еще многого  добьюсь...
Звать Адольфом, а фамилия... Шилькер, Шильдер... - он присмотрелся к подписи
внизу одной из акварелей. - Ага, Шиккельгрубер...
   - Скорее уж Шикльгрубер, - поправил Бестужев. - "Е" в  данном  случае  не
произносится, я владею немецким...
   - Какая разница? Шикльгрубер... Вот только мне представляется, хотя  я  и
не специалист в живописи, что художником ему не быть. Не хватает чего-то, а?
   - Вы совершенно правы, - сказал Бестужев. - Этаким холодком веет. Но  вот
архитектор из него, быть может, и неплохой получится.  Я  в  юнкерском  имел
высший балл по черчению, немного в этом понимаю.
   - Архитектором-то он как раз быть не хотел,  -  фыркнул  Аргамаков.  -  В
художники метил. Ну, я и купил у него акварельки, не из особого интереса,  а
скорее  благотворительности  ради  -  вьюнош  был  голоден,  как  подтощалая
бездомная кошка. Архитектор, говорите? Хм, забавно получится, если  из  него
выйдет второй Кваренги или там Росси. Войдет в славу, а акварельки-то -  вот
они... Ну, поживем - увидим, неизвестно, что нам  сулит  грядущий  двадцатый
век, каковой и не наступил еще...
   - То есть как? - немного удивился Бестужев. - По-моему, давно...
   - Это у Викентия Сергеевича такой пунктик, - с усмешкой пояснил Ларионов.
- Насчет правильного счета столетий.
   -  Я  бы  это  пунктиком  не  назвал,  полковник,  -  явственно  обиделся
Аргамаков. - Это и не пунктик вовсе, а логичное научное  объяснение.  Видите
ли, Алексей  Воинович,  я  убежден,  что  столетие  не  стоит  мерить  чисто
арифметическими мерками и считать  начало  такового  с  календарным  началом
нового века. Разве девятнадцатое  столетие  наступило  в  восемьсот  первом?
Позвольте усомниться. Наполеоновские войны - сие, на мой  взгляд,  не  более
чем затянувшееся продолжение и завершение века восемнадцатого.  Ибо  вершили
эти кампании люди, во всем воспитанные восемнадцатым столетием,  выросшие  и
сформировавшиеся интеллектуально именно в нем... понимаете?
   -  Кажется,  понимаю,  -  серьезно  сказал  Бестужев.  -  Вы  предлагаете
отсчитывать начало века не от календарной даты, а от масштабных изменений  в
сознании людей, в устроении государств, раскладе европейской политики...
   - Именно-о! -  Аргамаков  торжествующе  прицелился  в  него  указательным
пальцем. - Алексей Воинович, мы меня, право  слово,  очаровали!  Моментально
поняли суть проблемы! Не то что насмешник Василий Львович! Собственно,  если
разобраться, мы до сих пор живем  в  девятнадцатом  столетии.  Династические
системы, политика, войны, дипломатия, общественные учения, искусство  -  все
это  и  до  сих  пор  является  лишь  механическим   продолжениям   столетия
де-вят-над-ца-того!
   - Так-так-так... - с интересом сказал Бестужев.  -  А  начало  подлинного
девятнадцатого  столетия  вы,  как  я  понимаю,  отсчитываете  от  восемьсот
пятнадцатого? От Венского конгресса?
   - Совершенно справедливо!
   - Но позвольте, развитие технического прогресса... - нерешительно вставил
Рокицкий.
   -  А!  -  махнул  рукой  Аргамаков.  -  Все  опять-таки  берет  начало  в
девятнадцатом  столетии  -  пароходы  и  паровозы,   телефон   и   телеграф,
автомобили... Вот разве что аэропланы в эту хронологию  не  вписываются,  но
исключения лишь подтверждают правило...
   - Очень интересно, знаете ли,  -  серьезно  сказал  Бестужев.  -  Значит,
подлинный двадцатый век, по вашей гипотезе, должен начаться лишь в девятьсот
пятнадцатом? Интересно, что в  этом  году  такого  должно  случиться,  резко
меняющего течение жизни и заставляющее говорить о начале нового столетия...
   - Ну, это вовсе не обязательно должен быть девятьсот пятнадцатый,  год  в
год, день в день... Главное, вы уловили суть. Если взять...
   - Простите, Викентий Сергеевич, - решительно прервал Бестужев. - Все  это
крайне интересно, и ваши теории, и студент этот ваш  с  фанатичным  огнем  в
глазах... Но служебные обязанности...
   - Как хотите, - с неудовольствием сказал  Аргамаков  и,  на  сей  раз  не
обращая  ни  малейшего  внимания  на  деликатное  покряхтыванье   Ларионова,
наполнил рюмки. - Прошу-с! Давайте без тостов, речь  пойдет  о  печальном...
Алексей Воинович, мне, право же, неловко и  больно,  но  вы  ведь  наверняка
предпочитаете  суровую  действительность   убаюкивающей   лжи...   С   вашим
Струмилиным все обстояло неприглядно...  и  чертовски  банально.  Повод  для
несомненного самоубийства был весомый и лежал на поверхности... - он  нервно
налил себе одному и выпил одним махом. - Вскрытие делал  доктор  Галковский,
военный врач  с  большим  опытом...  Во-от  такая  гуммочка  была  у  вашего
Струмилина в головном мозге, классическая гумма вульгарис24 последней стадии
сифилиса... Выпейте, а, ротмистр? У вас лицо помертвевшее...
   - Пожалуй, - мертвым голосом сказал Бестужев, глядя в  пол,  на  крашеные
доски. Проглотил коньяк как лекарство, бездумно, механически. - Бессмысленно
спрашивать, не ошибся ли ваш доктор?
   - Бессмысленно, батенька, - легонько похлопал его по колену  Ларионов.  -
Как мне объяснили, сифилитическая гумма на поздней  стадии  развития  -  это
такой недвусмысленный знак, какой опытный врач ни с ч