ем иным не спутает... У
него должны были быть дикие головные боли, расстройство  внимания  и  утрата
способности  к  толковой  работе...  Я  ведь  говорил  вам,  что  Струмилин,
собственно, и не работал вовсе. Так, проглядывал бумаги, нехотя беседовал  с
разными людьми, видно было, что делает он это через силу, что с ним  неладно
что-то...  У  меня  с  самого  начала  были  недоумения,  лишь   потом   все
разъяснилось...
   - Но он должен был знать...
   - Не обязательно, - пожал плечами Ларионов. -  Доктор  мне  все  подробно
растолковал. Если не имелось  ярко  выраженных  признаков  поражения  кожных
покровов, мог и не подозревать ни о чем  и  лечиться,  скажем,  от  мигрени,
безуспешно,  понятно...  Вот  такой  печальный  сюжет,   Алексей   Воинович.
Понимаете  теперь,  почему  я  старательно  избегал  всяких   разговоров   о
Струмилине, стремясь удержать таковые  в  самом  узком  кругу?  Неприглядная
история получается, если выйдет наружу... Вряд ли там, в столицах, будут нам
благодарны, допусти мы утечку... Еще и оттого... Как бы вам деликатнее...
   - Еще и оттого, что у него здесь  была  любовница?  -  спросил  Бестужев,
глядя в пол. - Я уже все знаю, Василий Львович. Что в "Старой России"  порой
бывают  не  только  проститутки,  но  и  дамы...  э-э,  стоящие  несколькими
ступеньками выше на общественной лестнице, что Струмилина,  судя  по  всему,
регулярно навещала как раз дама из общества...
   - Вот то-то и оно, голубчик, - печальным, севшим голосом сказал Ларионов.
- Именно так и обстоит. Представляете, ежели он эту  неизвестную  дамочку...
наградил? Врач уверяет, что первые симптомы в этом случае возникают не ранее
чем по прошествии месяца, но все равно... Возможен нешуточный скандал.  Если
все станет известно... Думаю, даже  генералу  Герасимову  придется  пережить
несколько неприятных минут. Во-первых, Струмилин полностью самоустранился от
командировки, в которую его послали. Во-вторых,  мог  заразить  венерической
болезнью даму из общества... Да нам такое устроит либеральная печать...
   - Вы так и не установили, кто была эта женщина?
   - Алексей Воинович... - полковник открыто взглянул  ему  в  глаза.  -  Вы
будете возмущены, узнав, что я не хочу ее устанавливать? Что не испытываю ни
малейшего желания это делать?
   - Пожалуй что и нет, - после долгого раздумья сказал Бестужев, ни на кого
не глядя. - Пожалуй, с вашими действиями согласились бы и в штабе Корпуса...
   - Ну, в деликатности Викентия Сергеевича я уверен, - сказал  Ларионов.  -
Таким образом, история эта не выйдет за пределы нашего тесного  круга.  Жаль
Струмилина, но кто же мог подумать... И ведь не первый случай.  Не  помните,
часом, девятьсот седьмой? То самое самоубийство подполковника Климач„ва?
   - Да, я знакомился с бумагами, - кивнул Бестужев. - В самом деле,  точное
повторение ситуации...
   Горлышко графина звякнуло  о  тонюсенький  край  рюмки  -  это  Аргамаков
наливал себе первому. Не было никаких сомнений, что он  надолго  запьет,  но
Бестужева это уже не интересовало. У него как раз родилась идея, быть может,
и неплохая...
   ...Субъект  в  шляпе  набекрень,  наряженный  под  франтика,  шлепал   за
Бестужевым из рук вон бездарно, прямо-таки наступал на пятки. Бестужев засек
его сразу, едва вышел из гостиницы, уже в партикулярном платье,  -  но  пока
что не стал предпринимать никаких действий, только сделал  незапланированный
крюк длиной в несколько кварталов, чтобы не осталось никаких неясностей.
   Их и не осталось. Преследователь, судя  по  его  поведению,  являл  собою
классического "михрютку", как это называл генерал Герасимов.  Оторваться  от
него без труда сумел бы и менее опытный, нежели Бестужев, сыщик,  -  но  вот
спешить как раз и не следовало.
   Случай  представился  вскоре.  Завидев  того   самого   городового,   что
откровенно испугался разбираться с неизвестной  красавицей,  Бестужев  вдруг
решительно шагнул на проезжую часть, подошел к скучавшему стражу  порядка  и
напористо, без тени колебаний, сказал:
   - Вот что, любезный. Видишь вон того субъекта? Что к витрине отвернулся?
   - Так точно-с... - сказал городовой, еще не понимая, чего от него Хотят.
   - Разберись-ка, что за тип, - сказал  Бестужев  властно,  с  уверенностью
имеющего право. - Ходит за мной уже полчаса, прилип, как репей  к  собачьему
хвосту. Кто его знает, вдруг да ограбить норовит... Ну, что стоишь?
   Городовой окинул цепким взглядом сначала  его,  потом  "михрютку",  столь
неубедительно изображавшего интерес к витрине  кондитерской,  что  Медников,
легендарный учитель филеров, давно лишил бы такого растяпу парочки зубов.
   Судя по физиономии городового, барский  вид  Бестужева  ему  представился
гораздо более весомым, нежели облик топтуна.
   - Сию минуту-с, - решительно заявил городовой. - Извольте  подождать,  мы
мигом... Эй, государь милостивый!
   Бестужев добросовестно ждал на краю тротуара. Он  не  мог  ни  расслышать
разговора, ни рассмотреть своего преследователя  -  городовой  его  заслонял
широкой спинушкой. Но вдруг стало ясно, что  ситуация  далека  от  простоты.
Очень уж странный вид был у неспешно плетущегося к  Бестужеву  городового  -
верзила смотрел себе под ноги в тщетных  попытках  придать  своей  конопатой
физии бесстрастность. Добредя, все так же не поднимая глаз, он протянул:
   - Обознались, видать, ваша милость. Вполне  приличные-с  господа,  гуляют
себе. Показалось вам невесть что...
   Бестужев украдкой глянул поверх его плеча. "Михрютка" все так же торчал у
витрины, полуотвернувшись.
   - Что он тебе показал? - шепотом спросил Бестужев.
   - Ничего-с... - опущенный долу взгляд городового вильнул так, что никаких
сомнений не оставалось.
   - Стоять спокойно!  -  страшным  полушепотом  распорядился  Бестужев,  из
ладони показывая городовому свою карточку охранного отделения. - Не  вздумай
навытяжку, болван! Стой, как стоял! Он тебе показал то же самое?
   - Точно так... - промямлил  городовой,  судя  по  его  безнадежной  роже,
окончательно  запутавшийся  в  сложностях  жизни,  коих  он  и  не   пытался
разгадывать. - Вы уж, ваше благородие, промеж себя сами разбирайтесь...
   - Ладно, ступай на пост, - распорядился Бестужев и махнул показавшемуся в
пределах досягаемости извозчику. - Эй, любезный!
   Он имел удовольствие видеть, как преследователь беспомощно  заметался  на
тротуаре, тщетно высматривая второго свободного "ваньку".  Но  торжествовать
было рано. В том, что его "хвостик" оказался филером, уже  никаких  сомнений
нет, но вот был ли преследователь так бездарен и глуп, как хотел казаться?
   Бестужев прекрасно знал эти фокусы. Подобные недотепы,  которых  мог  без
труда расшифровать и гимназист, на жаргоне охранного  отделения  именовались
"брандерами"  или  "михрютками".  Вообще-то,  они  и  в  самом   деле   были
законченными растяпами - на такую слежку не стоило посылать опытного филера,
чтобы его не испортить, - но предназначалась им  строго  определенная  цель:
демонстративная слежка с помощью подобного "брандера" как  раз  для  того  и
устраивалась, чтобы дать понять подозреваемому боевику: он  раскрыт,  о  его
деятельности известно, и лучше бы ему, пока  не  поздно,  смыться  от  греха
подальше, оставив лелеемые замыслы.
   Чаще всего так и происходило: преследуемый начинал нервничать, ложился на
дно, а то и бежал из России. Герасимов в использовании "брандеров"  приобрел
огромную  сноровку...  Благодаря  чему  не   раз   удавалось   предотвращать
террористические акты и "эксы".
   Но с какой радости "михрютку" вдруг  послали  за  Бестужевым?  Объяснений
просто-таки не находилось. Те, что следили за ним прежде, действовали  не  в
пример квалифицированнее,  и  внезапное  появление  растяпы,  признаться  по
чести, полностью сбило с толку. Служить прикрытием для более опытных  коллег
"брандер" не мог - их попросту не было на хвосте...
   ...Мигуля вышел ему навстречу в  расстегнутом  кителе,  с  засученными  к
локтям рукавами, раскрасневшейся физиономией. Прежде чем захлопнулась дверь,
из которой он  появился,  Бестужев  успел  заметить  съежившегося  на  стуле
человечка, судя по одежде - из простых, и бдительно  возвышавшегося  за  его
спиной Зыгало. Бестужев уже знал, что пристав  Мигуля  широко  известен  как
среди уголовного элемента, так и в полиции под кличкой Ермоша  Скуловорот  -
для чего были все основания...
   - Здравствуйте, Ермолай Лукич, - сказал он вежливо.
   - Наше почтение, господин ротмистр, - оторвался Мигуля с некоторой  дозой
независимости, отдуваясь. - Что вы так смотрите? Либерально?  Я  понимаю,  у
вас в Корпусе клиентов чайком с бутербродами потчуют, папироску  предлагают,
а уж про то, чтобы в рожу залезть - ни-ни и думать... У нас, чтоб вы  знали,
немножко иначе обстоит. Традиция-с. Ежели такому вот субчику, - он  небрежно
кивнул в сторону  наглухо  захлопнутой  двери,  -  пару  раз  не  залезть  в
личность, толкового разговора и не получится. Ежели полицейский по  мордасам
не  щелкает,  к  нему  наши  клиенты  с  ба-альшим  подозрениям   относятся,
подозревая в нешуточном коварстве и затаенных подвохах. А дерзнешь пару  раз
по его уголовной личности, смотришь  -  и  разговор  наладился  вполне  даже
дельный...
   - Господи, Ермолай Лукич... - усмехнулся Бестужев. - То, о чем вы  сейчас
сказали, я уже слышал от чинов столичной сыскной полиции и отношусь  к  сему
философски. В каждой конторе свои правила... Вы лучше скажите,  можем  мы  с
вами доверительно побеседовать?
   - Что, большая нужда?
   - Крайняя.
   - Фу ты, а он у  меня  как  раз  петь  начал...  -  Мигуля  с  сожалением
оглянулся на покинутую комнату. - Ладно, авось не спадет с настроя. Вот сюда
попрошу.
   Он распахнул перед Бестужевым обшарпанную дверь, и они вошли в  небольшую
комнатку. Из угла к ним бросился черный  бесхвостый  щенок,  завилял  задом,
радуясь людям.
   - Ишь, стервец! - почти умиленно сказал Мигуля. -  Заскучал  тут  один...
Породистый...
   - Позвольте, - присмотрелся Бестужев. - Это же ротвейлер!
   - Ага, - кивнул Мигуля, садясь за  стол  и  ловко  подхватывая  щенка  на
колени. - Куплен на свои деньги, из Петербурга привезен. Немцы их в качестве
полицейских собачек давно  пользуют,  вот  я  и  решил  следовать  за  ихней
цивилизацией. Мазурика нашего и пистолетом не особенно запугаешь,  а  вот  к
обученным полицейским песикам он пока  что  не  привык,  и  польза,  я  чую,
будет... Подрастет, поглядим. Садитесь, ваше благородие. Что вас  привело  к
нам, убогим?
   - Полно прибедняться, Ермолай Лукич. - усмехнулся Бестужев в открытую.  -
Ну какой же вы убогий? О вас отзываются, как о лучшем  в  Шантарске  частном
приставе, я навел справки...
   - А... - махнул Мигуля устрашающей лапищей. - Болтают всякое...
   - Ермолай Лукич, - проникновенно сказал Бестужев.  -  Объясните  вы  мне,
пожалуйста, чего ради охотитесь за Ванькой Тутушкиным?
   Очень похоже, он  застал  пристава  врасплох  этим  немудрящим  вопросом.
Мигуля ерзнул взглядом, преувеличенно заботливо принялся  трепать  щенка  за
черные ушки. Наконец поднял хитрые мужицкие глаза:
   - Да с чего вы взяли?
   - Ну как же, - сказал Бестужев. - Такую засаду поставили... Учитывая, что
в Шантарске всего-то полсотни городовых, выделять аж полдюжины человек  ради
поимки Тутушкина - это получается либо ненужное расточительство, либо  охота
на чрезвычайно опасного преступника.  Вот  только  Тутушкин,  насколько  мне
известно, ничего противозаконного не свершил пока. Альфонсирует помаленечку,
это верно, сутенерствует, сукин кот, - но это  еще  не  повод,  чтобы  такую
охоту  за  ним  устраивать.  Городовые  в  партикулярном,  сыскные   агенты,
извозчики ряженые, всех схваченных моментально к вам везут, даже племянничка
городового Зыгало, мальчишечку  нежного  возраста,  к  наружному  наблюдению
привлекли...
   Мигуля,  судя  по  его  виду,   лихорадочно   искал,   что   бы   соврать
поубедительнее. И наконец сообразил:
   - Помилуйте, господин ротмистр, с чего вы взяли, что мы как раз Тутушкина
ловим? Ловим мы вовсе даже  другого  человека,  есть  один  такой  фармазон,
который должен как раз у Тутушкина объявиться...
   - А сам Тутушкин где?
   - Кто же его ведает, прохвоста? Вам бы с Петенькой Сажиным поговорить...
   - Я пытался его отыскать по телефону, - пожал плечами Бестужев. -  Однако
где он находится, никому не известно. Вот и пришлось к вам ехать... Так  как
же, Ермолай Лукич?
   - Да господи! - с сердцем сказал Мигуля. - Говорю вам, все  мы  не  ловим
Ваньку  Тутушкина,  а  ловим  известного  фармазона,  с  помощью  фальшивого
брильянта выманившего деньги у купчихи Калатозовой... Вы что ж, не верите?
   - Уж простите, не верю, - сказал Бестужев.
   - Ну, дело ваше.
   -  Интересный  вы  человек,  Ермолай  Лукич,  -  примирительно  улыбнулся
Бестужев. - В конце-то концов, мы с вами числимся  по  одному  министерству,
должны сотрудничать...
   - Было б в чем с вами сотрудничать, господин ротмистр, неужто я  бы  стал
уклоняться? - с видом невиннейшего дитяти  заявил  Мигуля.  -  Неужто  я  не
понимаю, что такое охрана? Никакого сравнения с нашими-с мелкими заботами...
   - Но если заботы ваши так мелки, что же вы их держите в секрете?
   - Да кто держит? Говорю вам, ловим фармазона...
   - А нельзя ли посмотреть, что там насчет этого фармазона имеется в  ваших
штрафных списках25?
   - У нас штрафных списков такого рода не имеется, - сказал Мигуля  весело.
- Таковые - в сыскной...
   - А в сыскной не знают, куда подевался Сажин, вот и получается сказка про
белого бычка...
   - Ничем помочь не могу, - непреклонно заявил Мигуля. Он  выскальзывал  из
рук, как чеховский налим.
   - Хорошо, - сказал  Бестужев.  -  Возможно,  я  напрасно  вас  беспокоил,
приношу искренние извинения... Там, в комнате, я видел  только  что  Василия
Зыгало... Могу я с ним коротко поговорить?
   Судя по всему, Мигуле хотелось отклонить и эту нехитрую просьбу,  но  он,
как и следовало ожидать, не нашел серьезных оснований. Развел руками:
   - Ну, коли служба требует... Я его пришлю сей минут, - опустил  щенка  на
пол и быстро вышел.
   Бестужев поцокал щенку языком, и тот с поскуливанием заплясал у его ног.
   "Сей минут" растянулся минут на пять.  Несомненно,  Мигуля  в  это  время
наставлял подчиненного держать язык на зубами и не брякнуть лишнего... Когда
великан Зыгало все  же  возник  в  дверях,  вид  у  него  был  угнетенный  и
печальный. Блуждая взглядом по комнате, городовой пробасил:
   - Ваше благородие, прощенья просим... Кто ж знал...
   - Это ты насчет оплеухи? - спросил Бестужев. - Да я и забыл уже... За что
обижаться? Ну, справлял ты службу... Садись, Василий, садись, в ногах правды
нет... Садись, кому говорю!
   После долгих колебаний Зыгало устроился на краешке стула, готовый в любой
момент вскочить и вытянуться.
   - Да сядь ты поудобнее, братец, - с досадой сказал Бестужев. - Говорю же,
про затрещину я и забыл... Ты мне вот что скажи:  по  какой  причине  ловите
Тутушкина?
   Зыгало отчеканил, как заведенный:
   - Ваше  благородие,  облава  вовсе  не  на  Тутушкина,  а  на  фармазона,
каковой...
   - Злодейски обвел вокруг пальца купчиху Калатозову? - понятливо подхватил
Бестужев. Ясно было, что с этого объяснения Зыгало ни за что не сойдет. -  И
черт с ним, с фармазоном... Ты мне лучше расскажи о другом. Когда в  номерах
"Старой России" застрелился постоялец, коллежский  асессор  по  Министерству
внутренних дел Струмилин, ты, насколько я знаю, вошел туда первым?
   Зыгало воззрился на него недоуменно, мучительно пытаясь  сообразить,  что
ему в этом случае отвечать,  чтобы  не  подвести  начальство,  отчего-то  не
желавшего посвящать жандарма в свои внутренние  дела.  Бестужев  смотрел  на
него  доброжелательно,  открыто,  легким  движением   бровей   принуждая   к
разговору.  Наконец  рослый   усач,   одолеваемый   внутренними   борениями,
промямлил:
   - Да вроде как бы и так...
   Терпение  у  Бестужева  лопнуло.  Он  перегнулся  к   собеседнику   через
обшарпанный канцелярский стол и грозно пообещал:
   - Васька, я ведь сейчас поеду к  полицмейстеру,  велю  ему  тебя  к  себе
вызвать,  и  там  мы  этот  разговор  продолжим...  Только  при  этом  будет
считаться, что  ты,  аспид,  злостно  препятствуешь  следствию,  проводимому
жандармерией... Тебе что, служба надоела? Тут политика,  тебя  и  Мигуля  не
спасет... Будешь ты говорить, как нормальные люди?
   - Как прикажете... - протянул струхнувший Зыгало.
   - Ты первым вошел?
   - Так точно. Когда Прошка, коридорный,  телефонировал  в  часть,  меня  с
Мишкиным и послали... Входим мы, а он лежит на кровати, глаза открыты, прямо
на нас таращится... - Зыгало неподдельно передернулся. - Кровь на  виске,  и
пистолетик блестящий из руки выпал, тут же валяется...
   Достав блокнот с карандашом,  Бестужев  быстро  провел  несколько  линий,
подрисовал прямоугольник, подсунул раскрытый блокнот городовому:
   - Смотри внимательно. Вот так и выглядел номер?  Это  -  кровать,  это  -
окно, это, соответственно, дверь... Разбираешься?
   - Да что тут трудного...
   - Молодец, - сказал Бестужев. - Ты, значит, вошел  первым...  и  раздавил
сапогом гильзу?
   - Да не раздавил, а помял, она ж медная, как ее  раздавишь...  Смял,  был
такой грех. Хрупнуло под сапогом,  я  попервости  решил,  что  таракан,  эти
мирские захребетники и в приличных гостиницах  попадаются...  Глядь,  а  это
вовсе  и  не  таракан,  а  гильзочка,  маленькая  такая,  аккурат  для  того
пистолетика, так и следствие потом определило...  Она,  хоть  и  помятая,  а
буковки-то на ней читаются, донышко  и  не  смялось  вовсе,  так  что  я  не
виноват... Кто ж знал, что она на полу...
   - Ладно, - сказал Бестужев.  -  Никто  тебя  за  раздавленную  гильзу  не
виноватит, понятно?  Но  вот  где  ты  на  нее  наступил,  мне  нужно  знать
совершенно точно. Сможешь сосредоточиться и показать? - он ткнул  карандашом
в рисунок. - Вот дверь. Вот так ты входишь, как  я  веду  карандашом...  Ну,
Зыгало, подумай как следует...
   - А чего думать? Вот-с, - Зыгало ткнул толстым ногтем  в  рисунок.  -  От
туточки. Прошел три шага, а под сапогом - хр-руп! И не таракан это  оказался
вовсе, а гильза...
   - Точно? - спросил Бестужев. - Ничего не путаешь? Еще подумай...
   - Да что тут думать?  -  даже  обиделся  Зыгало.  -  Я,  как-никак,  ваше
благородие, восьмой год в полиции, глаз  обязан  иметь  наметанный.  Вон,  у
вашего благородия пистолетик-то под пиджачком, слева,  под  мышкой.  Обычный
человек не подметит, а я подмечу, потому как  глаз  полицейский,  опытный...
Точно, вот здесь.
   - Дай-ка спичку,  -  сказал  Бестужев  хрипловато.  -  Я  свои  забыл,  в
гостинице, видимо...
   Он жадно затянулся дымом, глядя сквозь Зыгало, не  видя  его.  Если  этот
болван не врет -  а  он,  судя  по  всему,  искренен,  -  каша  заваривается
нешуточная, господа. Конечно, гильзу мог поддать ногой Прохор...  Нет!  Вряд
ли он входил, шлялся по комнате, где лежал  покойник,  а  во-вторых,  гильза
даже от шевеления  ногой  не  смогла  бы  улететь  туда,  где  на  нее  имел
неосторожность наступить Зыгало...
   Гильза эта - точнее, место, где  она  лежала,  -  напрочь  разрушала  всю
картину самоубийства. Струмилин был найден полулежащим  на  кровати,  правым
боком к правой стене, он должен был стрелять правой рукой  в  правый  висок,
что мы и имеем... но гильза  лежала  слева  от  покойника,  на  значительном
расстоянии! Почти у самой двери.  У  Струмилина  был  стандартный,  серийный
браунинг, с расположенным  справа  окошечком  выбрасывателя.  Самостоятельно
гильза попасть в указанное  Зыгало  место  никак  не  могла,  для  этого  ей
пришлось бы птичкой порхать по комнате вопреки всем законам баллистики...
   Верить ли всецело этому провинциальному городовому? Приходится  верить  -
не из желания, а  потому,  что  к  этому  странному  факту  добавляются  еще
нескол