еру. Ну?
   - А он сумэит на лошить? - с сомнением спросил черкес, оглядев  Бестужева
без всякого уважения. - Ти, барышня Татьян,  мине  всэгда  поручен...  Башка
отвечаю, сама знаишь.
   - Я кому сказала?
   Черкес нехотя слез - скорее, сполз, каждый миг ожидая, что  юная  хозяйка
передумает. Она решительно задрала подбородок:
   - Свободен!
   - Ти  сматри,  -  сказал  бровастый  черкес,  крайне  неохотно  передавая
Бестужеву повод. - Лошить наравыстый, не лубит нэумелый...
   Бестужев, не собираясь ударить в грязь лицом,  подобрал  поводья,  оперся
ладонью на луку, одним рывком подбросил тело - и вполне исправно  взлетел  в
седло, не коснувшись стремян.
   - Н-ну, пока нэплох... - критически  заключил  Исмаил-оглы.  -  Толко  ти
пасматрывай...
   Татьяна лихо развернула своего рыжего, подняв  на  дыбы,  -  и  помчалась
галопом по широкой улице, застроенной домами лишь  с  одной  стороны,  вдоль
зеленой чащобы. Бестужев поскакал следом, впервые почувствовав себя уверенно
за все время общения с ней, в чем-чем, а в верховой езде он мог не ударить в
грязь лицом. Гнедой оказался не таким уж норовистым, почуяв опытную руку, не
откалывал номеров, шел ровньм коротким галопом.
   Они вскачь промчались мимо домов, свернули вправо,  кони  пошли  в  гору.
Первое время Татьяна то и дело  оглядывалась,  явно  оценивая  спутника,  но
потом  убедилась,  что  придраться  не  к  чему,  и  перестала.  Узел  волос
рассыпался совсем, золотая коса упала на спину,  рыжий  наддал,  и  Бестужев
подхлестнул своего, стараясь не отставать,  уклоняясь  от  близких  сосновых
лап, так и норовивших хлестнуть по лицу. Бездумная, привычная скачка подняла
ему настроение и даже вернула уверенность в себе.
   Татьяна придержала коня на вершине утеса. Аршинах в пяти  перед  ними  он
круто обрывался, уходил вниз полосой дикого  серого  камня.  Вид  открывался
потрясающий, на добрых два десятка верст. Слева  на  расчищенных  прогалинах
светлели дома, разбросанные далеко, вольготно, на значительном пространстве,
пожалуй что,  не  уступавшем  по  величине  иному  уездному  городу.  Справа
тянулась  сплошная  тайга,  кое-где  вспучивавшаяся  сопками,  замкнутая   у
горизонта закутанными голубоватой дымкой вершинами гор. Густо и свежо  пахло
лесными ароматами, непривычными для Бестужева.
   - Ну, как вам это по сравнению с Петербургом? - засмеялась  она.  -  Есть
некоторая разница?
   - Пожалуй, - сказал Бестужев, похлопывая по шее мотавшего головой коня. -
Дико, первозданно, возможно, и романтично...
   - Фу, какой вы скучный!
   - Я городской человек, - пожал он плечами. -  Хотя  и  провел  детство  у
матушки в имении, но у нас в Тамбовской губернии  леса  другие.  А  в  нашем
уезде их и не было почти...
   - Знаете, мне вас жаль. - Татьяна смотрела в  даль  серьезно,  прямо-таки
упоенно, став такой красивой, что у него отчаянно заколотилось сердце.  -  Я
бывала и в Петербурге,  и  в  Париже,  но  отчего-то  ничуть  не  прониклась
городским мировоззрением. Я - отсюда... - Она повернула  коня,  подъехала  к
Бестужеву почти вплотную. - Что, я глупа?
   - Вы великолепны, - он чувствовал, что ступил на  скользкую  дорожку,  но
остановиться уже не мог. - Даже если вы и впрямь  разобьете  мне  сердце,  я
буду лишь благодарить за это бога...
   Неизвестно, что случилось бы с ним, рассмейся Татьяна ему в лицо. Но  она
смотрела ему в глаза серьезно и строго, без тени насмешки или беспомощности.
Бестужев взял ее за руку, и руку она не отняла. Ее пальцы оказались  тонкими
и теплыми, но сильными. Ветерок, налетавший с обрыва, играл прядями ее волос
и конскими гривами.
   - Это и называется - офицерская атака? - спросила она, не отводя глаз.
   - Нет, - сказал Бестужев, чувствуя, как перехватывает горло. - С тех пор,
как я впервые увидел вас в Шантарске, покоя для меня не стало.  Я  вас  даже
видел во сне.
   -  В  каких-нибудь  соблазнительных  видах,  которое  в  первую   очередь
измышляет мужской ум?
   - Нет, честное слово. Совсем нет. Какая там атака, Таня, я один  на  всем
белом свете, так уж вышло...
   - А вы, похоже, искренни, - сказала она тихо. - Только  не  ожидаете  же,
что я брошусь вам на шею?
   - Да что вы... - Бестужев смешался, выпустил ее руку.
   Она спокойно отъехала на несколько шагов, задумчиво смотрела на  дикий  и
прекрасный пейзаж,  раскинувшийся  почти  под  копытами  ее  коня.  Бестужев
остался на прежнем месте, он и сам не понимал, чего ждет, но знал отчего-то,
что самое лучшее сейчас - молчать, не двигаясь с места...
   - Посмотрите туда.  Видите?  -  Таня  повернулась  к  нему,  у  нее  было
совершенно  спокойное,  безмятежное  лицо.  -  Вон  там,  где  сходятся  два
склона... у нас это называется распадком. Видите?
   Он присмотрелся: походило на какой-то стол, вот  только,  если  прикинуть
расстояние, стол должен быть великанских размеров...
   - Что это?
   - Шаманкина могила, - ответила она, понизив голос. - Тунгуска там  лежит,
говорят, раскрасавица... а еще говорят, что она ночами мертвая летает искать
неосторожных... которые одни на белом  свете.  Не  вздумайте  смеяться,  это
чистая правда, все вокруг знают...  Некоторых  и  до  смерти  довела,  кровь
высосала, они-то считали, она живая, а она давным-давно мертвая...  Вячеслав
Яковлевич, на что уж вольнодумец и материалист, а  сходивши  туда  ночью,  с
оглядкой  рассказывал,  что  колода  хрустнула  на   весь   лес   и   крышка
поднималась...  -  она  говорила  тихо,  напевно,  так,  словно   верила   в
рассказанное безоглядно.
   - И что?
   - Броситесь сейчас с обрыва, если я прикажу?
   - Нет, - сказал Бестужев. - Это было бы глупо... да  и  вы  не  стали  бы
всерьез предлагать...
   - Правильно, - засмеялась Таня. - Вы Марка Туэйна читали?
   - Туэйна? А что именно?
   - "Похождения Тома Сойера".
   - Каюсь, давненько, еще в гимназии, - признался Бестужев.
   - Помните, как они ходили ночью  на  кладбище  смотреть  чертей,  которые
должны были прийти за свежим покойником?
   - Да, припоминаю смутно...
   - Пойдете со мной ночью к шаманкиной могиле?  -  Ее  глаза  не  смеялись,
смотрели испытующе. - Только предупреждаю сразу: она может и встать...
   - Пойду, - твердо сказал Бестужев. - Но разве вы имеете возможность...
   - Знали бы вы, Алексей, сколько у меня возможностей... - рассмеялась она.
- Есть известные границы, поставленные грозным родителем, а  в  остальном  -
простор для дикарки... Я у вас помяукаю за окном согласно Туэйну.
   - Лишь бы это не было для вас опасно...
   - Для меня? - подняла она брови.
   Брови были темные, под стать глазам.  Волосы  и  брови  разного  цвета  с
незапамятных пор служили признаком породы. Один бог ведает, почему это вдруг
проявилось в купеческой  дочке,  чье  генеалогическое  древо  вряд  ли  было
известно в точности и вряд ли украшено дворянами, - но это было прекрасно...
   Отъехав от края на несколько саженей, ближе к  лесу,  она  откинула  полу
кожаного шабура и вытащила из коричневой большой кобуры американский  кольт.
Пистолет казался слишком тяжелым для девичьей руки, но ствол не  колыхнулся,
когда Таня направляла его к ближайшему дереву.
   Выстрел. Второй. Третий. Кони, словно были строевыми, даже не шелохнулись
- видимо, к выстрелам их специально приучили. Бестужев смотрел во все  глаза
- и видел, как с каждым выстрелом отлетала  с  ветки  зеленая  продолговатая
шишка.
   - Ну как? - поинтересовалась она, пряча пистолет в кобуру. - Меня  хорошо
учили... Я дикарка, вы не забыли?
   Бестужев только и смог, что покрутить головой. Стрельба была  мастерская,
что тут скажешь...
   ...Он давно уже не чувствовал себя прямо-таки окрыленным. Мог поклясться,
что слышит  пресловутую  музыку  сфер.  Хотя  ничего  обнадеживающего,  если
холодно разобраться, и не было - подумаешь, не отняла руку там,  на  обрыве,
подумаешь, улыбнулась при расставании, глядя в глаза...
   - Господин анжинер!
   Он остановился  с  маху,  недоумевающего  огляделся.  Улица  была  пуста,
единственным человеческим существом, которое могло к  нему  обращаться,  был
босой мальчишка совершенно деревенского вида, скуластый и щупленький.
   Видя, что Бестужев его наконец заметил, мальчишка сказал:
   - Господин анжинер, меня Макаркой Шукшиным кличут...
   - Приятно слышать, - сказал Бестужев легкомысленно. - И  что  ж  тебе  от
меня нужно, Макарий?
   - Макарий - так иереев кличут, а я попросту Макар...
   - Учту, - сказал Бестужев. - Непременно  учту.  Так  что  ж  тебе  нужно,
Макар?
   Мальчишка хитро, предусмотрительно оглянулся, посунулся поближе:
   - Меня к вам, господин анжинер, дядя Пантелей  послали.  Дали  гривенник.
Велели вас непременно отыскать, мол, вы из хозяйского дома рано  или  поздно
выйдете... Они вас ждут уж на  праздник,  казенная  с  закуской  готовы,  аж
слюнки текут...
   "Какой еще праздник? Какая закуска?" - растерянно  подумал  Бестужев.  До
него  не  сразу  дошло,  что  подчиненные  попросту  под  самым  благовидным
предлогом вызывали его на встречу. Сообразив это наконец, он полез в карман,
вытащил первую монетку, какая только попалась:
   - Благодарю, Макар Шукшин, наше вам с кисточкой...
   - Много даете, господин анжинер, - серьезно сказал юный Макар. -  Цельная
полтина, вон и написано на ней...
   - А ты и читать умеешь?
   -  И  писать  даже  помаленьку.  Дьячок  учил.  Отец  с  мамкой  сюда  из
центральных губерний приехали, счастья искать, я даже письма родне пишу...
   - Молодец, - нетерпеливо сказал Бестужев. - Глядишь, писателем  будешь...
Оставь полтину себе.
   И торопливо направился к зданию, исполнявшему здесь функции гостиницы для
чистой публики. На столе, у коего сидели Сем„н с Пантелеем, естественно,  не
наблюдалось ни казенной, ни закуски. Лица у обоих были неприятно серьезные.
   - Что стряслось? - спросил Бестужев, тщательно прикрыв за собой  дверь  и
убедившись, что под окном не торчит какая-нибудь любопытная Варвара.
   - Я его узнал, Алексей...  Леонид  Карлович.  Непременно  он,  и  никакой
ошибки! - свистящим шепотом поведал Пантелей.
   - Кого?
   - Барчука. Инженера. Он самый...
   - Тихо, тихо, - сказал Бестужев. - Не части и говори  толком,  ничего  не
понимаю. Какой инженер?
   - Мельников Георгий Владиславович, губернский секретарь, горный  инженер,
заведующий Шантарской золотоплавочной лабораторией, - отчеканил Пантелей.  -
С которым вы, направляясь в контору к Иванихину, беседовали некоторое время.
Аккурат у колодца.
   - И что?
   - Я в девятьсот третьем этого самого Мельникова полгода водил по  Питеру,
- сказал Пантелей. - И в девятьсот четвертом тоже, с февраля по май.  Был  к
нему персонально приставлен, на пару с покойным Кузьмой Штычковым. Нам, сами
понимаете, далеко не всегда знать положено, кого ведешь и зачем, но про него
я знаю доподлинно. Социал-демократ видный, как же-с, известно...
   - Так... - протянул Бестужев, чувствуя даже не охотничий  азарт  -  тупое
недоумение. - Ошибки быть не может?
   - Какое там, - солидно сказал Пантелей. - Чай, не новички, знаем  службу.
Походочка у него такая... характерная. Этакие походочки  обычно  попадают  в
описание примет, как с ним и было. Шифровали  мы  его  сначала  Барчуком,  а
потом Инженером. Точно так же большей частью в инженерном  ходил,  с  горной
фуражкой, как и теперь.
   - Значит, был причастен?
   - Еще как, - твердо сказал Пантелей. - По  таким  квартирам  шлялся  и  с
такими личностями встречался, что причастен к  нелегальщине  прочно,  словно
блохи - к барбоске. Нет, Леонид Карлович, ошибиться  я  никак  не  мог.  Как
увидел, сначала по личности не опознал, а потом, когда вы с ним распрощались
и он направился этой своей походочкой, меня словно шилом в...  ну,  прошило:
он самый! Вы у нас человек новый, тех горячих годков не  помните,  а  нам-то
досталось... Однажды, в мае четвертого, его молодцы меня засветили.  Были  у
него, как выяснилось, молодцы, судя по ухваткам, боевички. Заманили на крышу
на Шпалерной и чуть вниз не сбросили. Спасибо Кузьме, не бросил,  засвистал,
они и всполохнулись, убежали... Не так уж и часто под смертью ходил, так что
запомнил накрепко - и тех молодцов,  и  Барчука...  Вот  выгоните  меня  без
пенсии, ежели это не Барчук!
   Бестужев лихорадочно размышлял. Пытался понять, что здесь можно  сделать.
"А что, собственно? Воспользоваться телеграфной линией,  забросать  Шантарск
шифрованными депешами? Но чему тут можно помешать, если Мельников и в  самом
деле... Тот же Иванихин расхохочется в лицо. Поручик  местного  жандармского
пункта, двое нижних чинов при нем... Стражники  конной  полиции,  опричнички
Гнездакова... Ну, а от них-то какой толк?  И  чему  воспрепятствовать,  если
снова... Нет, - подумал он отстранение  и  трезво.  -  С  Мельниковым  будем
разбираться потом, а сейчас нужно проводить операцию так, словно  ничего  не
случилось, по задуманному".
   - Он тебя не узнал?
   - Да вряд ли, - подумав, сказал Пантелей. - Сколь  лет-то  прошло...  Они
нас помнят плохо, не то что мы их...
   - Ну вот что, - решительно сказал Бестужев. - Постарайся как можно меньше
маячить на улице, пока не уедем отсюда. Зубной болью майся, что ли...
   - А делать что будем?
   - А ничего, - сказал Бестужев столь же твердо. - Ничего, кроме того,  что
задумано и спланировано...
   Глава шестая. Шаманкина могила
   Тихое кошачье мяуканье, раздавшееся  под  его  окном  ближе  к  полуночи,
казалось столь натуральным, что он в первый  момент  подумал  о  том,  чтобы
кинуть  за  окно  чем-нибудь  бесполезным  в  хозяйстве.  Потом   сообразил,
спохватился, тихонько приоткрыл  заранее  смазанную  раму  и  ногами  вперед
прыгнул из темной  комнаты  в  лунную  ночь,  придержав  на  боку  кобуру  с
маузером, экспроприированным у Семена.
   Оглянулся. Увидев в  глубокой  тени  меж  двух  строений  темный  силуэт,
направился туда. Таня проворно втянула его за рукав в этот узкий  проход,  и
он тут же притаился - по залитой лунным светом улице неспешно проехали  двое
верховых   в   форменных   гимнастерках,   с   винтовками    через    плечо.
Коннополицейская  стража,  надо  признать,  добросовестно   выполняла   свои
обязанности.
   - Поехали к восточной окраине, - прошептала ему на  ухо  Таня.  -  Теперь
долго не вернутся, оттуда  станут  возвращаться  другой  дорогой...  Значит,
решились все-таки?
   - Русскому офицеру уставом предписано покойников не  бояться,  -  ответил
Бестужев таким же шепотом, старательно притворившись перед самим собой,  что
губами ее ушка он коснулся чисто случайно, заботясь о конспирации.
   - Ну, посмотрим... Пойдемте?
   - Пешком?
   - Ну, не коней же посреди ночи выводить, я бы шуму наделала...
   Она уверенно  направилась  по  хорошо  различимой  тропинке  куда-то  меж
домами, ни разу не оглянулась, и Бестужев быстро направился следом. Легкость
в движениях и пустота в мыслях были необычайными - словно  во  сне.  Поселок
Шаралинский, град-столица золотого короля, безмятежно  спал,  не  горело  ни
одно окно, и не нужно было особенно напрягать фантазию,  чтобы  представить,
что на свете они сейчас одни, а все  остальное  человечество  неведомо  куда
провалилось.
   Они перешли узенькую шумную речушку по  узкому,  но  добротному  мостику,
снабженному даже перилами из плах, - и дальше  начинались  места  совершенно
дикие, тропинка ныряла в чащобу.  Тайга  бесшумно  и  неожиданно  сомкнулась
вокруг них, как вода над головой ныряльщика. Серебристый лунный свет сообщал
окружающему такую необычность и загадочность, что в  сердце  боролись  самые
непонятные чувства, а в голову лезли всякие глупости. Отчего-то  подумалось,
что происходящее - идеальная ситуация для засады.  Прыгнет  на  спину  из-за
дерева кто-то решительный - и ни  одна  собака  не  отыщет  более  ротмистра
Бестужева, бывшего кавалериста и  нынешнего  жандарма,  кавалера  нескольких
российских орденов и  одного  австрийского,  уверенно  делавшего  карьеру  в
столичной охране...
   Покосившись на Таню, он устыдился  этих  мыслей.  Истолковав  его  взгляд
по-своему, она усмехнулась:
   - Ну как, пока не страшно? Только не надо мне опять напоминать  про  ваше
славное кавалерийское прошлое. Тут совсем другое, тут  тайга...  Шибир,  как
инородцы говорят.  Кажется,  отсюда  и  само  название  Сибири  пошло...  Не
страшно?
   - Нет, - сказал Бестужев. - Я бы сказал, несколько необычно. Не похоже на
все места, где я бывал прежде...
   Что-то крикнуло справа - длинно, пронзительно, скрипуче,  и  он  поневоле
вздрогнул.
   - Это птица, - фыркнула Таня. - Стрелять не вздумайте.
   - А если - медведь?
   - Ну и подумаешь, медведь, невидаль  какая...  Медведи  сейчас  сытые,  а
потому благостные, как упившийся становой  пристав.  Мы  его  все  равно  не
заметим - он на мягких лапах ходит тихонечко, а вот он нас заранее услышит и
уйдет с дороги.
   Она  говорила  серьезно,  но  Бестужев  все  равно,  на  всякий   случай,
передвинул тяжелую деревянную кобуру чуть  вперед,  чтобы  пола  тужурки  не
помешала при нужде выхватить пистолет мгновенно. Близкие и далекие, тихие  и
громкие ночные крики звучали часто, и он заставил  себя  не  вздрагивать  от
неожиданности, глядя, как спокойно и уверенно шагает Таня,  даже  грациозно,
пожалуй, насколько может быть грациозной красивая девушка в таежном  мужском
наряде. Тропинка вела теперь по  открытым  пространствам,  покрытым  кое-где
кучками густых зарослей неизвестных Бестужеву кустов.
   Потом справа показалась избушка, блеснули застекленные  окошки.  Бестужев
спросил:
   - А с этим строением, надо полагать, тоже местные легенды  связаны?  Там,
часом,  не  бродит  призрак  очередного  трагического  персонажа   сибирской
истории?
   Таня обернулась к нему, протянула с укором:
   - Ох уж эти городские материалисты... Кто же о таких вещах говорит  ночью
посреди  тайги?  Смотрите,  накличете...  Нет  там  никаких...  этих  самых,
обыкновенное охотничье зимовье, я сама там  иногда  ночевала.  Впрочем,  кто
знает... Всякое болтают...
   - А вам не бывает здесь скучно? - спросил Бестужев, столь же старательно,
по ее примеру, приглушая голос.
   - Почему бы вдруг? - удивилась она. - Это в городе  невыносимо  скучно  -
все по линеечке и ранжиру, в вашем Питере и  вовсе  скука  смертная,  камень
бессмысленный давит... Памятник Петру зеленый, как  утопленник...  ох,  я  и
сама начала поминать...
   - Но уж этим-то, о которых вы... им-то откуда взяться посреди  безводного
леса?
   - Плохо вы их знаете, - серьезно сказала  Таня.  -  Осторожно,  под  ноги
поглядывайте, тут корней много...
   Сосны опять придвинулись, стиснули тропинку.  Мягкие  тени,  образованные
переплетением  серебряного  лунного  света  и  темных  ветвей,   колыхались,
переливались,  скользили,  и  не  стоило  к  ним  присматриваться  очень  уж
пристально, иначе начинала чудиться всякая глупость, живая и осмысленная, не
исключено даже, злокозненная. "Хорош, нечего сказать, господин  ротмистр,  -
подумал Бестужев, - потащился  за  взбалмошной  девицей  в  чащобу,  шаманку
смотреть, видел бы генерал Герасимов..."
   Таня приостановилась, поманила его, произнесла шепотом:
   - Вот, пришли... Сейчас и будет место... Только теперь Бестужев  заметил,
что тропинка давно куда-то пропала, не видно ее, как  ни  вглядывайся.  Таня
двинулась  вперед  медленно,  сторожко,  и  он   последовал   за   девушкой.
Остановился у нее за спиной, когда остановилась она.
   Посреди поляны на четырех высоких столбах со снятой корой лежала  большая
колода, прикрытая сверху широкими кусками бересты, завернувшимися на концах.
Из колоды, из щели, свисал неподвижно длинный черный жгут.
   Касаясь спиной его груди, чуть повернув голову, Таня прошептала:
   - Косу видите? Ее коса... Тихо...
   Они замерли. Тени среди ближайших сосен колыхались уже вполне осмысленно.
Береста, которой просто-таки полагалось быть тяжелой, колыхалась, как клочок
материи на ветру, хотя ветерка не было ни мал