лицо всему городу. Поэтому...
   Он насторожился, не замедляя шага. Свернуть было некуда, разве что  пойти
сосняком, - а впереди, вроде бы невзначай перегораживая дорогу, стояли трое,
одетые  в  русскую  одежду  темных  тонов.  Ни   единого   светлого   пятна,
позволившего бы разглядеть их издали в темноте. А если учитывать, что сейчас
было светло, почти как днем, они издали бросались в глаза...
   На сердце стало неприятно, но он продолжал шагать с той же скоростью - от
собак бежать ни в коем случае не стоит... Мимолетно  коснулся  левым  локтем
бока...
   Черт возьми, браунинг ведь остался  в  номере!  Нелепым  и  даже  смешным
показалось открыто класть его в карман в присутствии Иваницкого, к  тому  же
собираясь ехать на свадьбу. Ну, да авось обойдется, бог не выдаст, свинья не
съест.  Здешние  мазурики,  облегчающие  в  сумерках  прохожих  от  излишних
ценностей, как  правило,  огнестрельным  оружием  не  пользуются.  Клинок  в
трости, кулаки и сноровка при себе, попробуем отбиться...  но  если  это  не
мазурики, а кто-то другой? У которого вполне может  оказаться  огнестрельное
оружие? Скверно...
   Не хотелось  бы  выглядеть  провидцем,  но  впечатление  такое,  что  они
вырядились в темное для нормальной ночи и  никак  не  предполагали  подобных
фокусов природы...
   Они и не подумали расступиться, так что Бестужев  волей-неволей  вынужден
был замедлить шаг. Молодые, сытые рожи, парни как на подбор, крепкие... Если
опрометью кинуться  назад...  Там  ходит  городовой,  хоть  до  него  уже  и
далековато... Нет, не пристало убегать, как зайцу, может,  они  и  не  имеют
отношения...
   Бестужев остановился от них шагах в пяти.
   - Господин хороший! - воскликнул тот, что слева, с  деланно  почтительной
интонацией. - Будьте такие добренькие, не подскажете, скоко время?
   Не  осталось  сомнений...  Говоривший,  скалясь,  поигрывал  с  тяжком  -
неошкуренным сосновым стволиком длиной чуть поболее аршина. Оружие  пещерных
людей,  конечно,  но  при  резком  и  непосредственном   соприкосновении   с
человеческим организмом такая первобытная дубина способна  натворить  дел...
Второй откровенно покачивал медной гирькой на  цепочке,  а  третий  стоял  с
пустыми руками, видимо, полагая, что его кулачищи сами по себе - оружие.
   - Сударь, вас же вежливо спросили, скоко время! - ухмыльнулся  парень  со
стяжком.
   В одной руке у Бестужева была тросточка, в другой - сверток. Полезешь  за
часами - окончательно лишишь себя свободы движений, тут-то они и...
   - К сожалению, господа, у меня остановились часы, - сказал он спокойно.
   - Ничего, - успокоил заговоривший с ним первым. - Так оно даже лучше.  Мы
починим. Вы, сударь, отдайте, будьте ласковы, часики ваши  этому  детинушке,
он их в починку-то и снесет...
   - И карманы выверни, - угрюмо приказал тип с гирькой. - Кому сказано?
   - Господа, - почти весело спросил Бестужев. -  А  что  вы  скажете,  если
узнаете, что я - из жандармерии? Не взглянете ли на мои документы?
   - А будь ты хоть генерал, - пробурчал тип с гирькой,  и  троица  слаженно
шагнула вперед.
   Чересчур слаженно и быстро. Ни малейших  колебаний  со  стороны  хотя  бы
одного из них - а ведь по неписаным законам уголовного элемента в таких  вот
случаях прямых столкновений с Департаментом полиции  следует  избегать,  как
огня. Не из мнимого разбойного благородства, а по житейской прагматичности -
ежели ограблен будет чин, полиция и прочие службы из кожи вон вывернутся, по
тем же неписаным законам стремясь непременно найти и покарать...
   - Бомба! - дурным голосом заорал Бестужев, метнув свой пакет прямо в рожу
типа с гирькой, коего почел самым опасным.
   Тот не успел отшатнуться, и пакет звонко  впечатался  ему  в  физиономию.
Судя по звуку, стакан разлетелся вдребезги.
   Выиграв таким образом пару  секунд,  Бестужев  резким  взмахом  освободил
клинок от  трости  и  молниеносно  сделал  пару  выпадов  по  всем  правилам
фехтовального искусства - кольнул типа со стяжком в правую руку повыше локтя
и распорол ему щеку. Заорав, парень выпустил  дубинку,  Бестужев,  не  тратя
времени, насел, крутя клинком, оттесняя их от упавшей дубинки, чертя зигзаги
у самых глаз сверкающим тонким острием. Оказавшись рядом  с  опамятовавшимся
обладателем гирьки, безо всякого джентльменства пнул его в то место, которое
мужчины - не считая евнухов - берегут пуще глаза.  Чуть  промахнулся,  но  и
этого хватило - парень завопил, согнувшись в три погибели, временно выпал из
игры.
   Остальные  двое,  хотя  и  обескураженные  внезапной  атакой,  что-то  не
выглядели проигравшими. Лишь отступили, сторожко ловя каждое  его  движение.
Один  полез  во  внутренний  карман,   торопливо   пытаясь   что-то   оттуда
выдернуть...
   Сосновые лапы затрещали, словно  под  порывом  урагана.  Высокая  фигура,
проломившись сквозь  них,  одним  прыжком  оказалась  рядом.  Васька  Зыгало
навалился на ближайшего, словно пудовая гиря  -  на  подушку.  Сбил  с  ног,
придавил. Рядом ошалело залился длиннющей трелью полицейский свисток,  из-за
сосны выскочила вторая  фигура  в  белой  гимнастерке,  поменьше  и  гораздо
щуплее, - ага, Мишкин...
   Затопотали убегающие. Поблизости, за деревьями, раздались два выстрела  -
браунинг, определил Бестужев по звуку. Он на шаг отступил,  опустив  клинок.
Меж тем все было кончено: Зыгало лежал на пойманном  и,  пыхтя,  заворачивал
ему руки за спину, Мишкин азартно притопывал над  ними,  по  инерции  дуя  в
свисток. На дорожку выскочил пристав Мигуля с пистолетом в лапе.
   - Не попал, - выдохнул он, отдуваясь. - Припустили  в  чащобу,  аж  пятки
засверкали... Целы, Алексей Воинович?
   -  Как  ни  удивительно...  -   криво   усмехнулся   Бестужев,   подбирая
трость-ножны.
   Вряд ли Даник с Мельниковым успели бы все  устроить  столь  оперативно  -
следовательно, его давно уже поджидали эти трое. Именно его. И знали, что он
на свадьбе, что в  гостиницу  наверняка  пойдет  кратчайшей  дорогой,  через
парк...
   - А подними-ка, Васька, этого шустрика,  -  распорядился  Мигуля.  -  Ба,
какая встреча! Митрий Микитич!  Ты  что  ж  это,  сукин  кот,  днем  аршином
играешь, а ночью - кистеньком?
   - Бес попутал, Ермолай Лукич... - задушенным голосом отозвался пойманный.
- Спьяну вс„...
   - Подыми его, Васька,  -  сказал  пристав  и  принялся  шумно  обнюхивать
пленника. - Присутствует сивушный запашок,  да.  Только  странный  какой-то,
Митенька - во-первых, свежий, во-вторых, впечатление такое, что ты не в  рот
лил, а на поддевку, чтобы пахло... А из пасти не особенно-то  и  пахнет,  от
одежи больше...
   - Кто это? - спросил Бестужев, отведя пристава в сторонку.
   - Митька, - ответил тот. - Даников  приказчик.  До  сих  пор  в  подобных
забавах не замечен,  разве  что  в  пивной  подраться  с  такими  же...  Эх,
ротмистр, черт вас понес в парк об эту пору, здесь грабят вовсю...
   - Думаете, это  грабители?  -  пожал  плечами  Бестужев.  -  Мне  кажется
иначе...
   - Да и мне тоже, - сказал Мигуля. - Под грабителей, чувствую. Вот  только
если бы нашли вас поутру с разбитой головой и с вывернутыми карманами, никто
бы не удивился и политику пришивать не стал - место известное и опасное...
   - Как вы здесь оказались?
   - А вот это, Алексей Воинович, и есть темная  сторона  дела,  -  серьезно
ответил Мигуля. -  Подбегает  ко  мне  в  курительной  неизвестный  субъект,
совершенно неприметной внешности, и шепчет: "Бегите, пристав, в парке вашего
ротмистра убивают!" И исчез, аки привидение. Неприметный,  я  и  не  вспомню
теперь его рожу... Ну, пара пистолетов всегда  со  мной,  досылаю  патрон  и
бегу. А тут Васька с Мишкиным - им тоже  некий  неприметный  шепнул,  что  в
парке неподалеку убивают господина жандармского ротмистра...
   - Интересно... - задумчиво протянул Бестужев. - Похоже, у меня  тут  есть
не только неизвестные враги, но и неизвестные благодетели. В толк не возьму,
кто бы это мог быть...
   - Поедете со мной в часть? Я его сейчас в оборот возьму...
   - Я вас  прошу,  Ермолай  Лукич,  подождите  до  утра,  -  твердо  сказал
Бестужев. - Слышали, что он нам преподнес? Чувствую, будет  тупо  стоять  на
своем: спьяну решили пошалить с прохожим... Пусть до утра посидит в надежном
месте, помучится неизвестностью. Те, что с  ним  были,  наверняка  столь  же
невысокого полета птички. Нам не  они  нужны.  А  утром,  получив  ответ  из
Петербурга, и начнем, благословясь. У вас случайно нет людей, пригодных  для
наружного наблюдения?
   - Откуда? - грустно сказал Мигуля. - Эти архаровцы, - кивнул он на Зыгало
с Мишкиным, державших пленного, - не годятся. А других взять  неоткуда.  Был
бы жив Петенька, глядишь, и придумали бы что-нибудь, а так... Я его  все  же
попытаю, кто с ним был?
   - Ну, пожалуй что,  -  кивнул  Бестужев.  -  Но,  повторяю,  особенно  не
усердствуйте, неизвестностью помучайте... -  Он  спохватился,  вспомнил  про
записку и потянул из кармана часы. - Я пойду в гостиницу...
   - Один? - покрутил головой Мигуля. - Нет уж, Мишкин вас проводит. Он хоть
и растяпа, но - при револьвере, форме и исполнении. Мало  ли  что  случиться
может. Мы ж не знаем, что им приказали - просто надавать  вам  чувствительно
по организму или жизни решить. Нет, что сегодня такое с природой происходит?
До сих пор не стемнело...
   - И слава богу, что бы это там ни было, -  сказал  Бестужев,  подумав.  -
Если бы стояла обычная темень, я бы их мог и заметить слишком поздно...
   И  еще  раз  недоумевающе  посмотрел  в  светлые  небеса   со   странными
зелено-розовыми облаками, словно освещенными изнутри неведомой силой.
   Глава пятая, насыщенная событиями
   Если это и было наваждением,  происходившим  в  зыбком  мире  фантазий  и
нереальностей, то там, по другую сторону обыденности, оказались оба.
   Пальцы стиснули бедра без всякой  жалости,  его  язык  господствовал  над
нежной плотью, властно  доставляя  наслаждение,  от  которого  женское  тело
ритмичными рывками выгибалось навстречу, дыхание перехватывало, временами он
задыхался, прижимаясь лицом к влажным тайнам, но остановиться не мог. Потому
что от него ждали совсем другого, потому что ему хотелось совсем другого - и
Бестужев, растворившись в  этом  сладком  безумии,  продолжал  свое,  крепко
прижимая ее бедра, чувствуя, как далеко-далеко, чуть ли не на  другом  конце
Вселенной,  его  мужское  естество  содрогается  в  плену  женских  губ.   В
совершеннейшей тишине молодые тела терзали друг друга, пока одновременно  не
дернулись в сладкой судороге, слившись и  растворившись  друг  для  друга  в
казавшейся невозможной, невероятной близости.
   После прилива опустошения не хотелось ни двигаться, ни  говорить,  и  они
долго лежали в прежней позе, лаская  друг  друга  ленивыми  прикосновениями,
так, как еще полчаса назад казалось немыслимым,  -  но  больше  не  было  ни
запретов, ни приличий, ни преград. Прошло  много  времени,  прежде  чем  они
вновь опустились на постель щека к щеке, прижимаясь друг к другу так крепко,
словно оказались последними людьми  на  Земле,  уцелевшими  после  какого-то
жуткого космического катаклизма из романов Герберта Уэльса.
   - Ответишь правду? - прошептал ей Бестужев на ухо.
   - Постараюсь...
   - Кто тебя такому научил?
   Таня вздохнула, демонстративно закатив глаза:
   - Алеша, я начинаю верить всем разговорам о  мужской  бесчувственности...
Вместо того, чтобы нежное что-нибудь сказать,  он  меня  начинает  ревностью
мучить. Успокойся, я это до сих пор только в теории знала...
   Она легко вскочила с постели, прошлепала босыми ногами по ковру, порылась
в шкафчике и вернулась с толстенькой книгой  небольшого  формата.  Сунула  в
руки Бестужеву и удобно устроилась рядом, положив голову ему на плечо:
   - Знали бы вы, господин ротмистр, какие книжечки втайне обращаются  среди
гимназисток последних классов и барышень из хороших семей... Вы  все  больше
по  нелегальщине  стараетесь,  а  про   пытливое   девичье   любопытство   и
забываете...
   - "Кама-Шастра", - прочитал он вслух, раскрыл книжицу. Текст оказался  на
английском языке, которым Бестужев  не  владел,  но  первая  же  иллюстрация
попалась такая, что его бросило в краску. Куда там фотографическим карточкам
и рукописным рассказикам, нелегально обращавшимся среди юнкеров...
   - Ты не фыркай, - сказала Таня. - Я английского не знаю, но говорят,  что
это - древний индийский трактат об искусстве любви.
   - Ну, вообще-то, я видел в Маньчжурии схожие японские гравюры...
   - Вот видишь. У тебя  кончики  ух  о  в  красные,  -  констатировала  она
безжалостно.
   - Тут не только  ухи  покраснеют,  -  сказал  Бестужев,  глядя  на  столь
затейливое переплетение тел, что  сразу  и  не  определишь,  какими  трудами
индусу с индуской удалось этого достижения добиться.
   - А это? Можно попробовать...
   - Пожалуй, - сказал Бестужев, стараясь все-таки на  нее  не  смотреть.  -
Тьфу ты... Нет, вот  это  уже  попахивает  извращением.  Дама,  изволите  ли
видеть, в корзине висит, а кавалер, развалившись, внизу корзину  за  веревку
тягает вниз-вверх... Ну, понятно - в Индии жарко и скучно, заняться беднягам
нечем,  вот  и  выдумывают  от  скуки  разные  чудасии...  Ты  бы  вот   так
согласилась, сидеть в корзине?
   Подумав, Таня заключила:
   - Нет уж, увольте...
   - Вот видишь. Здесь древние индусы, по-моему, перегнули... - он  фыркнул.
- У нас в полку был случай  не  хуже  твоей  "Кама-Шастры".  Был  во  втором
эскадроне поручик Теплов, чертовски обиженный  судьбою,  -  потому  что  его
супруга, деликатно говоря, в постели обычно была холодна, как Снегурочка. Но
вот однажды, при скучном исполнении ею супружеских обязанностей,  она  вдруг
проявила такой бурный темперамент, что бедняга  поручик  впервые  за  долгое
время оказался на седьмом небе...  Знаешь,  чем  этот  приступ  темперамента
объяснялся? Поручик забыл выставить за дверь своего охотничьего спаниеля,  а
тот отчего-то принялся старательно лизать даме  пятки  и  подошвы,  от  этой
щекотки она и проявила себя с лучшей стороны...
   -  Господин  ротмистр,  -  прищурясь,  протянула  Таня  тоном   полнейшей
невинности. - Ваши пошлые и насквозь неприличные случаи из офицерской  жизни
воспитанную барышню из хорошей семьи прямо-таки вгоняют в краску. Неужели вы
не замечаете, как я смущена и  оконфужена?  И  не  стыдно  вам  рассказывать
девушке этакие пошлости? Я, право, шокирована подобным неприличием...
   Сочетание сконфуженного тона невинной барышни и ее облик в данную  минуту
- нагая, с разметавшимися золотыми локонами, разгоряченная  и  прекрасная  -
было столь возбуждающим, что Бестужев невольно  потянулся  к  ней,  но  Таня
ловко ускользнула на другой край огромной кровати:
   - Оставьте ваши поползновения, нахал! С какими намерениями вы тянетесь  к
девушке? Сейчас начну кричать, что моя добродетель подвергается искушению, и
Ферапонт явится на выручку... Слышите, он где-то близко ходит?
   Ей было весело, она откровенно дурачилась. Разумеется,  не  слышно  и  не
видно  было  Ферапонта  -  единственного  в  данный  момент  прислужника  на
загородной даче. Поначалу Бестужев принял его  за  обыкновенного  приживала,
что-то вроде бывшего лакея или приказчика, которого благородный  Иванихин  с
наступлением старости не выгнал на улицу. Однако очень быстро узнал от Тани,
что этот плешастый старик три  раза  ходил  на  каторгу  за  систематические
разбои на большой дороге, и, лишь потеряв из-за ревматизма былую ловкость во
владении кистенем, был подобран Иванихиным, любившим все оригинальное.  Если
верить Тане - а Бестужев ей верил, - старикан и сейчас мог попасть топором с
десяти аршин в  начерченный  мелом  на  заборе  кружок  размером  с  донышко
бутылки...
   - Танечка, - сказал Бестужев, оставшись на прежнем месте. - Ты бы за меня
пошла? Она подняла темные брови:
   - Боже мой, господин совратитель! Неужели у  вас  обозначились  серьезные
намерения?
   - Я и в самом деле - вполне серьезно. Я люблю тебя. Готов пойти к отцу  и
по всей форме...
   - Милый, милый, милый... - протянула Таня нараспев. -  Вы,  пожалуй  что,
седьмой... нет,  девятый  с  начала  этого  года,  решивший  по  всей  форме
отправиться к батюшке... Прежние восемь и отправлялись. Алеша,  не  хмурься,
ни с кем из них ничего и не было. Просто вдруг возымели  желание  непременно
отвести меня к алтарю... А теперь и ты...
   - И что же?
   Она посмотрела в окно:
   - Странная сегодня ночь, правда? Темноты вообще и не было...
   - Таня...
   - Ну, что? Алеша, ты вообще знаешь, в чем нынче  заключаются  пресловутые
девичьи страхи? Уж не в том, что будет больно...  Двадцатый  век  на  дворе,
многие невинности еще в гимназии лишаются. Понимаешь, для  мужчины  женитьба
особых изменений в жизни не влечет, а вот для девушки слишком  многое  самым
решительным образом меняется, когда она становится замужней дамой. Мы  и  не
знаем друг друга, если подумать. Если  не  считать  этого  -  она  мимолетно
указала на постель, - люди совершенно чужие и незнакомые. Да и у  отца  свои
взгляды  на  сей  счет,  и  свои  планы.  Ему  это  может  категорически  не
понравиться, даже наверняка...
   - Ну и что? Сама говоришь, в двадцатом веке живем - хотя его  кое-кто  до
сих пор полагает девятнадцатым...
   - Собаки что-то разбрехались... Алешенька, не напирай. Ладно? Я еще, быть
может, и не готова ломать прежнюю жизнь...
   - Барышня!
   Хриплый шепот сменился совершенно неделикатным стуком в  дверь.  Судя  по
звукам, стучали  не  костяшками  пальцев,  а  всем  кулаком.  Таня  проворно
вскочила, накинув синий китайский халат с  диковинными  золотыми  драконами,
прошлепала  пятками  к  двери,  чуть  приоткрыла,  высунулась.   Послышалось
сердитое бормотанье. Распахнув дверь, девушка решительно  втащила  за  рукав
лысого, еще крепкого экс-разбойничка, приказала:
   - Повтори быстренько.
   - Бежать вам надо, барин, - мрачно сообщил старик, без  всякого  интереса
глядя на  забывшего  от  растерянности  прикрыться  простыней  Бестужева.  -
Прискакал какой-то странный верховой, затарабанился в ворота, велел упредить
вашу милость... Барышнин батюшка с людьми собираются сюда  верхами,  он  их,
может, на пять минут и опередил, -  и,  видимо,  забывшись,  бухнул  на  том
языке, к которому привык лучше: - По моему разумению,  барин,  заложила  вас
кака-то лярва... Не иначе. Когти рвать надо, затемнят...
   - Что за верховой?
   - Кто его знает. Обсказал, прыг на коня - и деру. Морда у  него,  сдается
мне, ментовская, такой тихарик, что пробы негде ставить...
   Энергично вытолкав старика  за  дверь,  Таня  обернулась  к  Бестужеву  с
нешуточным страхом на лице:
   - Одевайся, быстро! Это неспроста... Он приподнялся:
   - Полагаешь...
   - Да одевайся ты, господи! - крикнула Таня, уже не сдерживаясь. - Неужели
не понял?  Будь  ты  хоть  генерал  -  концов  не  найдут!  Такие  при  отце
живорезы... Тайга вокруг, господи! Одевайся живо!
   Ее лицо  убеждало  красноречивее  всяких  слов.  Бестужев,  выпрыгнув  из
постели, принялся натягивать одежду со  всей  возможной  быстротой.  Накинул
темно-синий инженерный китель, мельком проверив наличие браунинга в кармане.
Фуражку Таня надеть не дала, поторопила:
   - Потом, потом... Бежим! - и,  схватив  за  руку,  потащила  из  спальни.
Бросила на ходу стоявшему у стенки Ферапонту: - Ворота не отпирай  подольше,
спал, мол, не слышал...
   - Но тебе-то ничего не грозит? - спросил Бестужев.
   -  Ерунда  какая!  Тебя  спасать  надо!  Они  пробежали  по  двору   мимо
захлебывавшихся лаем на толстых цепях двух мохнатых  волкодавов  размером  с
теленка. Таня уверенно потянула его к высокому забору из нетесаных плах. Она
скользила по траве, босая и прекрасная, как лесная фея, Бестужев ею второпях
любовался даже в этот миг.
   - Плаху отодвинь! От себя толкни! Он  ухватился  за  кусок  обструганного
дерева, явно неспроста прибитого к плахе,  нажал  от  себя  -  плаха