досадливо
поморщился:
   - Алексей Воинович, вы, право...  Я  же  не  мальчик.  Кому  же  еще  мог
принадлежать четвертый труп, найденный в чулане связанным по рукам и  ногам?
Явно вашему пленнику. Не принесли же его  с  собой  неизвестные  нападавшие?
Зачем, господи? Ах, Алексей  Воинович,  что  же  вы  наделали?  Если  бы  вы
доставили этого субъекта в Шантарск немедленно по задержании,  все  были  бы
живы... Они его, конечно же, убрали, подозревая, что он все рассказал...  Ну
как же вы так?
   Возразить ему было нечего. Столь потерянным и даже жалким Бестужев  давно
уже себя не чувствовал - это даже не ошибка, это хуже...
   - Известны какие-нибудь детали? - спросил он  мертвым  голосом,  глядя  в
пол.
   - Пока нет. Я же сказал, туда отправился Баланчук  с  двумя  офицерами...
Известно лишь, что все четверо убиты из огнестрельного  оружия,  свидетелей,
учитывая  отдаленность  избы  от  города,  нет  ни  единого.   Ах,   Алексей
Воинович...
   Лучше бы он упрекал, распекал, даже оскорбил - но полковник лишь печально
глядел на него красными от бессонницы глазами и молчал. Не хотелось  жить  -
подобные промахи непростительны...
   Полковник встал и, старательно глядя мимо Бестужева, промолвил:
   - Мне пора ехать. Губернатор вызывает, уже доложили... Не имею права  вам
указывать, но, душевно советую, займитесь делом...
   Это было, как пощечина. Бестужев торопливо вышел вслед за  полковником  в
приемную, и, когда Ларионов удалился  так,  словно  никакого  петербургского
гостя и не существовало, опустился на предназначенный для посетителей стул.
   - Может, объяснитесь все же? - спросил Рокицкий.
   Бестужев поднял голову. Унынию и  самоуничижению  можно  будет  предаться
позже, а сейчас единственным выходом из сквернейшего положения, в котором он
неожиданно очутился, оставалась работа. Лишь успех мог вернуть ему  уважение
к себе...
   -  Иван  Игнатьевич,  -  сказал  он  спокойно.  -  За  каким  чертом  вам
понадобилось агентурить Покитько? Совершенно ничтожный  в  плане  возможного
освещения кого бы то ни было субъект, не связан ни  с  какой  нелегальщиной,
бесперспективен...
   - Кто вам такое сказал?
   - Что - бесперспективен?
   - Нет. Что я его заагентурил.
   - Да бросьте вы, Иван Игнатьевич. Ваши с ним встречи регулярно происходят
на конспиративной квартире: Всехсвятская  улица,  дом  номер  восемь,  сорок
первая квартира... Вы ему платите двадцатку в месяц... Или я не нрав?
   - Вы что, установили за мной наблюдение?
   - Иван Игнатьевич, вы же опытный сотрудник... - поморщился Бестужев. -  К
чему эти детские реплики? Вы не ответили...
   - А почему, собственно, я обязан вам отвечать? - недружелюбно осведомился
Рокицкий. - Инструкции вам известны не хуже моего.  На  вопросы,  касающиеся
секретных сотрудников, я могу не отвечать даже...
   - Иван Игнатьевич, а по отчетам какая сумма кладется в месяц Покитько?
   - Милостивый государь, что вы имеете в виду?
   - То, что сказал.
   -  Нет,  позвольте!  В  ваших   словах   постоянно   присутствует   некий
оскорбительный подтекст...
   - Да помилуйте, вам просто показалось,  -  сказал  Бестужев,  старательно
притворяясь, будто не видит, как побледнел от  гнева  Рокицкий.  -  Я  задаю
самые обычные вопросы... Так вы решительно не хотите отвечать ни на один?
   - Сначала объясните, что происходит и что вы против меня имеете.
   - Ничего, милейший Иван  Игнатьевич,  -  заверил  Бестужев.  -  Абсолютно
ничего... Штабс-ротмистр, вы же опытный жандарм. Вам никогда не приходило  в
голову,  что  наши  неизвестные   грабители   ухитрились   столько   времени
благоденствовать,  потому  что  им  помогал  кто-то  со  стороны?   Человек,
облеченный некоторой властью, имеющий доступ к секретной информации? В самом
деле, никогда? А  вы  на  досуге  попробуйте  рассмотреть  проблему  в  этом
аспекте. Введите в задачу таинственного Некто, столь странным  и  загадочным
образом ускользавшего от полиции, охраны, жандармерии... я бы  не  удивился,
окажись это наш человек... Случались печальные примеры.
   - Вы... - лицо у Рокицкого было совершенно белым. - Вы на что намекаете?
   - Да при чем тут намеки? - изобразил Бестужев крайнее удивление. - Нет, в
самом  деле,  проработайте  задачу  в  этом  аспекте.  Да,   это   ведь   вы
шифродепешами  подтверждали  жандармскому  пункту  на   приисках   Иванихина
полномочия Ефима Даника как негласного сотрудника охраны?
   - Нет...
   - Странно, - сказал Бестужев. -  А  вот  Польщиков  утверждает,  что  вы.
Хотите очную ставку?
   - Ну... Как вам сказать...
   - Один только вопрос, Иван Игнатьевич, - мягко сказал Бестужев. - Окажись
я на вашем месте, а вы на моем, вы бы мне верили?
   - Да что  вы  несете?  -  прямо-таки  возопил  Рокицкий,  окончательно  и
бесповоротно выбитый из колеи. - Какое "ваше место"? Какое  "мое"?  При  чем
здесь Даник и Покитько?
   - Вот и я гадаю, при чем, - сказал Бестужев безжалостно. - Нет, право же,
Иван Игнатьевич, обдумайте гипотезу  предателя  в  наших  рядах.  А  я  пока
подумаю над странностями поведения иных господ офицеров, выражающимися в  их
поведении и делах... Честь имею!
   Не подавая руки, он встал, коротко поклонился и побыстрее вышел.  Как  ни
паршиво было на душе, все же ухмыльнулся под  нос.  Чем-чем,  а  только  что
законченным разговором можно немного гордиться. Рокицкий приведен в  должное
состояние, изящно выражаясь, полнейшего душевного раздрызга. Не  нужно  быть
семи пядей во лбу, чтобы это заметить. Даже если это и не он... а это  может
оказаться и не  он...  Нет,  все  правильно.  Либо  задергается  и  наделает
оплошностей, либо своими действиями приведет к тому... Но Аннинск... Как  же
так, господи? Как С„ма с Пантелеем подпустили чужого на близкое расстояние и
дали себя убить? Битые-перебитые филеры, отцу родному в такой  вот  ситуации
не позволившие бы подобраться незаметно и вынуть оружие... Значит, они так и
не успели перевезти пленного на новую квартиру. Да и сам  он  уцелел  чудом:
останься в Аннинске...
   - Ваше благородие! Дежуривший внизу жандарм был явно смущен.
   - Что такое?
   - Там, на крылечке, вашу милость... дожидаются, - он старательно  избегал
встречаться взглядом.  -  Если  произойдет...  нечто...  зовите  на  помощь,
обязаны по долгу службы предотвратить...
   - Ты о чем?
   - Там-с... - показал жандарм на входную дверь. - Ждут...
   Глава шестая. Все благополучно рухнуло...
   Недоуменно пожав плечами, Бестужев распахнул высокую  дубовую  дверь.  На
обширном крыльце, возле витого столбика, поддерживавшего  с  правой  стороны
железный козырек над входом, стоял Иванихин - поза спокойная,  руки  сложены
на  груди,  при  виде  Бестужева  лицо  не  изменилось,  только  ноздри  зло
раздулись...
   Ничего не ощущая, кроме тягостной усталости, Бестужев сказал:
   - Здравствуйте, Константин Фомич...
   - Наше вам с кисточкой... - многозначительно протянул шантарский крез.  -
Вы головой-то не вертите,  поручик,  я  пришел  один.  Чтобы  в  таком  деле
размотать вас  по  забору,  мне  молодцы  не  нужны.  Сам  справлюсь,  -  он
прищурился с ядовитой насмешкой. - Будете от меня в здании спасаться? Там  у
вас нижних чинов полно, защитят в случае чего...
   - Нет уж, простите, - сказал Бестужев  решительно.  -  Ни  за  чьи  спины
прятаться не намерен. Это даже хорошо, что вы... пришли.
   - Да?
   - Да. У меня к вам  серьезный  разговор.  Давайте,  чтобы  не  привлекать
излишнего внимания, пройдем... хотя бы в парк? Благо недалеко.
   Они бок о бок, словно добрые приятели, спустились со ступенек и пересекли
улицу. Пройдя квартал, свернули в парк, совершенно  безлюдный.  Видно  было,
что любое промедление приводит Иванихина в нешуточную ярость, и он постоянно
опережал Бестужева на пару шагов. Остановился у  сосны,  воинственно  задрал
черную, как смоль, бороду:
   - Ну что, сучий пряник, пощады просить не  будешь?  Ведь  постучу  сейчас
тобой об это дерево...
   Не сдвинувшись с места, Бестужев спокойно сказал:
   - Константин Фомич, я прекрасно понимаю ваши чувства,  но  вот  этого  не
надо. Я боевой офицер, не забывайте. Маньчжурию прошел. Да  и  впоследствии,
служа в жандармах, йод смертью оказывался не раз. Пугать меня не нужно -  не
испугаюсь. А если  вздумаете...  делать  глупости,  отпор  дать  сумею.  Без
оглядки на последствия.
   Какое-то время они мерились злыми  взглядами,  наконец  Иванихин,  поджав
губы, полез во внутренний карман поддевки. Бестужев напрягся. Однако  вместо
возможного револьвера на свет божий появилась мятая  темно-синяя  фуражка  с
эмблемой горных инженеров.
   - Твоя?
   Бестужев поймал фуражку на лету, спокойно расправил и надел на голову:
   - Представьте.
   - Ну,  и  что  мне  с  тобой  делать,  с-сукин  кот?  -  скорее  деловито
поинтересовался Иванихин. - Коли ты, на свое везение, живой от нас ушел?
   - Константин Фомич, - сказал Бестужев убедительно. - Я прошу у  вас  руки
вашей дочери. Отнеситесь к этому со  всей  серьезностью.  Это  не  экспромт,
вызванный вашим неожиданным визитом, а твердое, давно принятое решение.
   Пожалуй, он несколько озадачил  золотопромышленника.  Тот  потерял  некий
злой напор, поджал губы, задумался, фыркнул:
   - Надо же... Просишь?
   - Я люблю вашу дочь, - сказал  Бестужев.  -  И  некоторые  обстоятельства
позволяют надеяться, что я, равным образом, ей не вполне безразличен.
   - Да уж, обстоятельства... - выдохнул Иванихин, глядя  на  него  какое-то
время так, словно все же собирался броситься. - Ну что  же,  поручик...  Это
серьезный оборот дела, и обсуждать  такие  предложения  полагается  со  всей
степенностью и обстоятельностью. Коли  вы  ухитрились  ускользнуть  там,  на
горе, посреди города затевать с вами кулачную свару как-то и неудобно... Как
выразился бы Исмаилка, нужно либо сразу резать, либо не трогать  вовсе...  К
тому же я, некоторым образом, перед вами в долгу. А что до Таньки - у меня и
раньше были подозрения, что некоторые стороны взрослой жизни ей уже  знакомы
не в теории. Ох, растить их без матери... Ну ладно,  ротмистр,  приступим  к
делу. Предложение ваше сделано по всем правилам. Позвольте  вам  по  тем  же
правилам сразу и отказать. Не думайте, что я так говорю из-за сегодняшних...
сюрпризов. Не обижайтесь, дорогуша, но в зятья вы мне никак не подходите.
   - Объяснитесь.
   - Помилуйте, это же на поверхности! Не спорю, вы - офицер,  должно  быть,
дворянин... да?  Отлично...  Только  прошли  те  времена,  милейший  Алексей
Воинович, когда среди купцов величайшей честью  почиталось  отдать  дочь  за
дворянина. Кое-кто, правда, и ныне не прочь спихнуть дочурку "под герб", но,
заверяю вас, лично я не ощущаю в том никакой потребности. Она  -  Иванихина,
ротмистр. Урожденная Иванихина.  И  коли  уж  бог  не  дал  сына,  законного
наследника, следует с максимальной пользой выдать замуж дочь. Что  у  вас  -
офицерское жалованье? Карьерные перспективы -  полковник  через  семь-восемь
годочков, а то и позже? Имение, быть может?  Десятин  двести?  -  он  весьма
иронически произнес последнее слово.
   - Меньше, - признался Бестужев. - Гораздо меньше.
   - Вот видите... Ну какой из вас жених для И в а  -ни  хиной?  Нет,  я  не
поскупился бы на приданое, но не в том дело, не в том... Жених, ротмистр, на
примете имеется  давно.  Слава  Серебряков.  Не  в  пример  своей  беспутной
сестрице, крайне толковый молодой человек, заканчивает  Горный  институт,  к
золотодобыче относится со всей серьезностью... вы вообще знаете, что такое в
шантарской золотодобыче Дмитрий Кузьмич Серебряков?
   - Наслышан.
   - Тем лучше, - кивнул Иванихин. - В  должной  мере  сможете  оценить  мои
стратегические замыслы. Мы ведь  не  тупые,  стратегию  понимаем.  Так  вот,
соединение в будущем иванихинских и серебряковских приисков  дает,  милейший
Алексей Воинович, уж простите на дерзком слове, целую золотую империю. Я  не
вечен, а Серебряков и вовсе стар. Вячеслав справится. А каковы перспективы -
я ведь собираюсь будущее Танькино приданое приумножить  и  расширить,  новые
прииски открываются, золотишко разведано, машины выписаны, котлы,  вслед  за
моим американским Круксом еще дюжина едет, я намерен развивать индустриально
этот дикий край... И что же, прикажете все разрушить только из-за того,  что
взбалмошной Таньке понадобилось затащить вас в постель, а вы, побывавши там,
к ней воспылали? - Он покачал головой. - Простите, милейший, это  совершенно
ненужная в данном случае лирика. Вынужден  решительно  пресечь,  уж  поймите
правильно.
   Говори он с насмешкой, с нескрываемой враждебностью - Бестужеву, пожалуй,
было бы легче. Но Иванихин ронял свои жуткие для Бестужева фразы  разумно  и
взвешенно, деловито, серьезно, тоном словно бы приглашал к пониманию...
   - А вы уверены, что она...
   - Ох, только не нужно этого... - поморщился Иванихин. - Бегство  из  дома
на лихой тройке, отчаянный поп венчает, цимбалы и кимвалы, с милым рай  и  в
шалаше... Алексей Воинович, я немного знаю свою  дочь.  Девчонка,  сорванец,
ветер в голове, из пистолетов палит, на коне скачет в мужских портках...  но
это наносное. Издержки юного возраста. Голова,  смею  вас  заверить,  у  нее
иванихинская. Светлая голова. Купеческая, простите. Рай в шалаше  -  сие  не
для Таньки, уж позвольте заверить. Никак не по ней. Никуда  она  с  вами  не
сбежит, поскольку знает прекрасно, что лишу всего, - и знает,  что  слов  на
ветер не бросаю. В конце-то концов, Слава - не  старый  черт  со  знаменитой
картины "Неравный брак", там еще  у  художника  фамилия  неприличная,  вроде
пуканья...  Молодой,  пригож,  обращение  понимает,  Таньке   не   противен.
Стерпится - слюбится, не нами сия истина придумана. Ну поймите  вы,  Алексей
Воинович! Вы - это вы, а вот  мы  -  это  совсем  другое.  Мы,  миллионщики,
промышленники, вроде королей - детей обязаны женить и замуж выдавать  не  по
сердечной привязанности, а в видах будущего  делового  благоприятства.  Я  с
вами предельно откровенен, и, поверьте моему честному слову,  -  все  именно
так и обстоит. То есть Танька именно такова, какой я ее вам  представил.  Не
побежит сломя голову в шалаш, бросив все, отцом нажитое...
   - Но ведь вы делаете несчастной вашу дочь! - вырвалось у Бестужева.
   - Я?! - искренне удивился Иванихин. - Да с чего вы взяли?! С какой стати?
Будь  у  вас  дети,  поняли  бы,  что  я  ее,  наоборот,  стремлюсь  сделать
счастливой. Чтобы жила в богатстве и довольстве,  хозяйкой  будущей  золотой
империи, а не женой, простите, рядового офицерика, пусть  даже  с  приличным
жалованьем и казенной квартирой вкупе с казенными дровами... Вот где было бы
несчастье! - Он поднял ладонь. - Все, Алексей  Воинович,  поговорили.  Вы  -
человек крепкий, стреляться не побежите, перестрадаете. Какие ваши годы, их,
красавиц, на белом свете столько... Ну, поманила девчонка, ну,  произошло...
Бывает. Не про вас она, ротмистр, лучше сразу себе это в голову вбейте. И  я
вас убедительно прошу: извольте уж и дорогу в мой дом забыть, и  Таньку.  Я,
со своей стороны, все забуду, вот и выйдет так на так. А  то  уже  слухи  по
городу поползли касаемо вас с ней, да будет вам известно. Сие не смертельно,
но докучливо. Пора решительно пресечь... Ну, мы друг друга поняли?
   - Подождите! - сказал Бестужев, видя, что Иванихин собирается уйти. -  Об
этих слухах... Кто их распускает?
   - Ну, милейший... - поморщился Иванихин. - Какое вам,  собственно,  дело?
Не тот  случай,  когда  следует  привлекать  служебные  возможности.  Вы  же
мужчина, перестрадайте...
   - Не в том дело, - заторопился Бестужев,  горячечно  выпаливая  слова.  -
Константин Фомич,  я  почти  вышел...  почти  отыскал  того,  кто  стоит  за
нападениями на золотые караваны, за всеми смертями... Он  это  почуял,  меня
пытаются скомпрометировать... Кто вам сообщил, что  я  и  ваша  дочь...  Мне
важно это знать, поймите, дело не в сплетнях,  все  сложнее.  Вашими  руками
меня пытались убрать... Благо повод  наилучший  и  убедительный...  Кто  вам
сообщил?
   - Вот что, хороший мой, - серьезно, твердо сказал Иванихин. - Что  ловите
этого мерзавца - спасибо.  Земной  поклон.  Святое  дело.  Если  потребуется
денежная помощь или содействие - всегда к вашим услугам. Но вот этого...  не
надо. Тут вы - пальцем в небо.
   - Кто вам сообщил?
   - Сорока на хвосте принесла, - отрезал Иванихин. - Алексей  Воинович,  мы
хорошо поговорили, я, признаюсь, изменил отношение к вам в лучшую сторону...
и не нужно меня разочаровывать, ладно? Давайте останемся при уговоре. Таньку
- забудьте. Не буду у вас вымучивать честного офицерского  слова  -  просто,
полагая вас человеком порядочным и разумным, считаю,  что  вы  взвесите  мои
слова, обдумаете и признаете мою правоту. Иначе, простите, законным  образом
в порошок сотру-с... Словом, поговорили и разошлись. А этого не  надо.  Кто,
да почему, да когда... Вс„.  Поговорили.  Позвольте  со  всем  расположением
откланяться...
   Он приподнял белый картуз и отошел, скрывшись вскоре  из  виду.  Бестужев
остался стоять, чувствуя себя уничтоженным. Самое  скверное  -  он  видел  в
словах Иванихина резон, сердцем не мог примириться, а  вот  умом  чувствовал
резон. Не хотел верить,  что  Таня  поступит  согласно  отцовской  воле,  но
подозревал, что именно так и произойдет, как-никак был не романтичным юнцом,
а взрослым человеком, офицером, жандармом, знающим,  сколь  сложна  жизнь  и
насколько она не похожа на сентиментальные романы...
   Но сердце, что поделать с ноющим сердцем?! Он  взял  себя  в  руки  ценой
громадных усилий, потому что не мог позволить такую  роскошь  -  предаваться
меланхолии. Его ждала работа. Сжав зубы, стараясь ни о чем не думать вообще,
вышел из парка, шагал вдоль тротуара, пока не заметил свободного  извозчика.
Замахал ему, прыгнул в пролетку:
   - В Николаевскую полицейскую часть, да поживее!
   ...Великан Зыгало чуть ли не внес Ефима Даника за шкирку,  как  паршивого
котенка. Пихнул на расшатанный стул, встал за спиной и отрапортовал:
   - Означенный доставлен! Сопротивления особого не  оказано,  хотя  егозил,
как девка под клиентом, деньги сулил, карами стращал от больших люд„в...
   - Да ну, серьезно? - картинно поднял брови пристав Мигуля.  -  Ты,  Ефим,
где ж это встречался с большими-то людьми? В мечтаниях своих, что ли? Ах ты,
рожа бакалейная...
   Сидевший рядом Бестужев молча разглядывал задержанного.  Чем-то  Даник  и
впрямь походил на цыгана, но не особенно.  Нервничал  он,  нервничал,  сразу
видно, именно что егозил...
   - Ермолай Лукич! - Даник прижал руки к груди. - Помилосердствуйте, с чего
бы вдруг? Невинного человека...
   - Это вы ведь в девяносто пятом судились Аккерманской судебной палатой за
кражу со взломом из обитаемого строения? - спросил Бестужев.
   Даник уставился на  него  с  видом  монахини,  заподозренной  в  потайном
содержании борделя:
   - Оправдан за недостатком улик-с, господин ротмистр!
   - Откуда вам известен мой чин? - хмуро поинтересовался Бестужев.
   - Помилуйте! Вы за краткое  время  стали  заметным  в  городе  человеком!
Простите на глупом слове, вас каждая собака знает...
   - Значит, оправданы за недостатком улик...
   - Подчистую, господин ротмистр. По молодости и доверчивости водил  дружбу
с кем попало, вот за компанию и пали подозрения. Сей суровый жизненный  урок
послужил мне, беспутному, на пользу, пересмотрел  свое  отношение  к  жизни,
занялся торговлей, вышел в люди...
   - И поступили в охранное отделение?
   - Простите, с чего вы взяли-с? - вежливо спросил Даник.
   - Вы ведь показывали Ивану  Тутушкину  карточку  охранного  отделения?  -
спросил Бестужев.
   - Я? Ваньке? Врет, прохвост! Откуда у меня такая карточка?
   - И пистолетом ему не угрожали, если не забудет про Ольгу Серебрякову?
   - Кого? Да вы подумайте, где Серебрякова и где  мы  с  Ванькой!  Я  ее  и
видел-то исключительно издали...
   - А Польщиков, начальник жандармского пункта на п