с  одного  удара.  И  потом,  мне-то  достоверно
известно, что Петя с нею не путался. А была она его  негласным  сотрудником.
Его уж мертвого полураздели да придали такой вид, будто...
   - Кто - "она"?
   - Анька Белякова, - сказал Мигуля. - Была такая девица...
   - Анюта?! - воскликнул  Бестужев.  Мигуля  впился  в  него  уже  лишенным
расслабленности, полицейским взором:
   - Вы ее знали?
   - Да, - оказал Бестужев. - Она-то мне и выдала описание той  дамочки  под
вуалью, что регулярно навещала номер Струмилина, мало того, была там в  ночь
убийства. Я и пошел к Тутушкину... Значит, Сажин тоже отрабатывал этот след?
   Мигуля вздохнул:
   - Петя был человеком с большими карьерными амбициями, следует вам  знать.
Жаждал повторить феерическую карьеру  Путилина,  да  и  о  вашем  Герасимове
говорил исключительно в превосходной степени. За пять лет  из  ротмистров  в
генерал-майоры - эт-то, знаете ли, впечатляет амбициозную молодежь... Вы вот
расспрашивали Ваську Зыгало  про  гильзу...  Значит,  догадались,  что  дело
нечисто?
   Бестужев молча кивнул.
   - Вот... - сказал Мигуля. - Петруша  пришел  к  тому  же  самому  выводу,
послушав Ваську.  Что-то  неладное  с  этой  гильзой,  никак  она  не  могла
оказаться на том месте, имей мы дело с обычным самоубийством. А  тут  еще  и
Ванька Тутушкин неведомо почему пустился в бега. И Анька рассказала про даму
под вуалькой. И Аргамаков ни за что не соглашался показать Пете следственные
материалы, запойным прикинулся, ха! Да у него счеты в голове вместо  мозгов,
он карьеру делает с упорством швейцарского хронометра, какие ж тут запои?
   - Да, мне самому показалась весьма наигранной  эта  внезапно  вспыхнувшая
страсть к спиртному... - сказал Бестужев. - Аргамаков ничуть не  походил  на
запойного. Я их навидался, как всякий русский человек...
   - То-то и  оно...  Короче  говоря,  Петруша  увидел  во  всем  этом  деле
прекрасный повод ухватить удачу за хвост. Или что там у  нее,  кудри-локоны?
Начал копать с привлечением всей негласной агентуры и гласных  возможностей.
А потом, когда  узнал,  что  Струмилин  ваш  был  не  просто  чиновником,  а
сотрудником питерской охраны, что дело связано каким-то боком с  ограблением
приисковых обозов, - воодушевился еще больше. Понять его  нетрудно.  Раскрыв
такое дело, можно ждать самой высокой благодарности, и орденов, и повышений.
- Мигуля горько усмехнулся. - Вот только в таких делах можно еще вместо всех
награждений дождаться преждевременной панихиды...  но  Петруша,  как  я  его
деликатно ни предостерегал, решил по-своему:  либо  грудь  в  крестах,  либо
голова в кустах. Крест и вышел, деревянный только...
   - Господи... - сказал Бестужев. - Да расскажи вы мне вс„ раньше,  он  мог
остаться жив...
   - Кто же вас знал, - посмотрел ему в глаза Мигуля. - В таком деле следует
соблюдать осторожность. Люди тут замешаны немаленькие, если  устроили  такое
Петруше, могут и нас с вами, знаете ли...
   - Значит, вы отстраняетесь?
   - А вот уж нет, - не раздумывая, сказал Мигуля. - Месть -  оно,  с  одной
стороны, чувство словно бы и не совсем христианское, а с  другой  -  сказано
же: подъявший меч от меча и сгинет...
   - Вызнаете, кто это?
   Мигуля отрицательно покачал головой:
   - А вы?
   - Пока что нет, - сказал  Бестужев.  -  Я  вам  кратенько  расскажу,  как
обстоят дела...
   Мигуля выслушал внимательно, ни разу не перебив. Потом сказал:
   - Ефимка Даник всегда был прохвостом, так  что  ничего  удивительного.  И
трусоват в должной степени, так что, ежели взять его на цугундер...
   - Не спешите, - сказал Бестужев. -  Нужно  отыскать  Тутушкина.  Если  он
только жив. Даник подождет. Он тут десятая спица в колесе. Меня больше всего
интересует Мельников. Понимаете, Ермолай Лукич, у меня ведь в сумках заранее
был свинец. Не золото, а свинец, по весу. Так мы договорились с  Иванихиным.
И Енгалычев об этом знал третьим. Будь  он  замешан,  обязательно  нашел  бы
время предупредить своих, что золота в сумках нет вовсе, а значит, не  стоит
и рисковать. Зато Мельникову я сказал нечто другое: что в тех двух ящиках  у
нас с собой ручные пулеметы, из  коих  мои  люди  и  намерены  угостить  как
следует налетчиков, буде таковые объявятся. Я его поймал, а он и не понял  -
я ж ему говорил, будто про пулеметы знают человек шесть, вот он и почел себя
в безопасности... А никто не знал про эти мнимые пулеметы, кроме меня и его.
И  налетчики,  вскочив  в  теплушку,  первым  делом   пулеметы   из   ящиков
потребовали...
   Мигуля задумчиво сказал:
   - Данного господина, хочу сразу предупредить, прижать  будет  трудненько.
Мало ли что у него там было в столицах, но у нас он уж три года, на  хорошем
счету, связями оброс, у губернатора принят.
   - Генерал Герасимов... - произнес Бестужев многозначительно.
   - Вот эта-то персона за вашей спиной мне смелости  и  придает,  признаюсь
вам откровенно... - вздохнул Мигуля. - Без таковой ни вы, ни  я  многого  не
добьемся, зато при такой протекции... Я ведь, милейший  ротмистр,  давненько
служу, как вы справедливо изволили подметить. И мочиться против ветра  давно
отучен - себе дороже-с.
   - Вы знаете, я тоже не идеалист,  -  сказал  Бестужев.  -  Это-то  мне  и
придает уверенности - полное отсутствие во всем этом деле какого  бы  то  ни
было идеализма. Разве что ваш Сажин... Впрочем, он  тоже  наверняка  не  был
идеалистом, судя по вашим словам?
   - Да уж...
   - Нам нужно выиграть время, - сказал Бестужев. - Мои  орлы  сумеют  очень
быстро расколоть нашего пленника, не первый год служат. А если  удастся  тем
временем найти Тутушкина, прибавится козырей. Свидетели нужны. И показания.
   - Да что вы меня-то учите, - досадливо вздохнул Мигуля. - Без вас знаю...
   - Тогда что же мы с вами сидим перед этой дурацкой  бутылкой?  -  спросил
Бестужев деловито. - От вас Тутушкину скрыться будет трудно, а?
   - Это точно, - кивнул Мигуля. - Я, грешным делом, решил свернуть розыск -
уж простите, в одинокие герои как-то  не  тянет,  стар,  но  ваше  появление
придало делу новый колер... Поедемте. Это хорошо, что вы в партикулярном,  я
быстренько переоденусь, у меня тут есть штатская одежка... Проверим еще пару
адресков, коли уж пошла такая карта...
   Глава вторая. Поговорим о странностях любви...
   Партикулярное платье Мигули оказалось русским  -  поддевка,  косоворотка,
белый картуз и сапоги. Бестужев быстро понял, что в этом был  свой  толк:  в
пиджачной паре, при галстуке пристав Мигуля непременно смотрелся бы ряженым,
не подходили к европейскому платью ни его медвежья фигура, ни физиономия,  а
в нынешнем своем виде он выглядел вполне естественно.
   - Нож и баба - малосовместимо, - говорил Мигуля, задумчиво глядя в  спину
своего извозчика. - Диковинно смотрится...
   - А вы не слышали про убийство студента Шлиппе? - спросил Бестужев. - Там
дама как раз пустила в ход нож...
   - Слышал, - кивнул Мигуля. - Все газеты в свое  время  гомонили,  и  наши
перепечатывали тоже... Там, во-первых, была именно дама, истеричная, как это
именуется? Экзальтированная... Во-вторых, она ж себя не кончила, а? Осталась
дожидаться полиции. У вас в столицах, быть может, дамский пол  и  начал  уже
понемногу ножи осваивать... а для наших краев,  подчеркиваю,  нож  в  бабьей
руке,  вдобавок  последовавшее  после   убийства   мужика   самоубийство   с
использованием  того  же  ножа...  -  он  покрутил  головой.  -  Нет-с,   не
вписывается  в  картину  нравов  и  обычаев.  Я  так  полагаю:  некто  плохо
разбирался  в  текущей  уголовщине.  Поставил  первую  идею,  что  под  руку
подвернулась, и не подумал нисколечко про ее необычность для  наших  мест  и
данного состава участников драмы... Стой, Феденька.  Прибыли.  Вы,  господин
ротмистр, мне поначалу не мешайте, только если  мигать  стану  вступайте,  и
церемонии можете не разводить, по любой роже бейте без колебания...
   Он выскочил из пролетки  у  двери  трактира  с  довольно  новой  вывеской
"Уютный  уголок",  кивнул  Бестужеву  на   дверь   и   двинулся   внутрь   с
целеустремленностью  и  напором  паровоза.  Щуплый  субъект  в   потрепанном
пиджачке, оказавшийся на дороге, отлетел в сторону, что твой бильярдный шар.
Бестужев быстрыми шагами двигался следом, держа руку поближе к браунингу.
   Внутри было тихо  и  благопристойно  -  пары  чая  на  столах,  спокойные
компании, негромкий, едва слышный разговор. Бестужев тут же отметил  угрюмую
тишину, мгновенно наступившую при их появлении. Мигуля почти бежал, так  что
полы поддевки разметались. Дверной проем, узкий коридорчик...
   Какой-то  плечистый   малый   попытался   было   заступить   дорогу.   Не
останавливаясь, Мигуля с размаху врезал ему большим пальцем под кадык, после
чего малый задохнулся надолго и стал оседать на корточки.  Спешивший  следом
Бестужев гуманно поймал его за ворот и посадил у стены.
   Пристав распахнул пинком дверь так, что доски едва не треснули. Рявкнул с
порога:
   - Не дергаться, ламехузы! Сидеть! В маленькой комнатке за  столом  сидели
двое. Того, что оказался к  двери  спиной,  Мигуля  моментально  сдернул  за
шиворот со стула, посмотрел в лицо:
   - О, Митя... А ну, беги отсюда так, чтобы подошвы горели...
   И сильным толчком выкинул в дверь.  Потом  аккуратненько  прикрыл  ее  за
собой, заслонил своей фигурою маленькое окошко и издевательски раскланялся:
   - Наше вам, Степан Филатович...
   - И вам, господа менты, коли не шутите, - спокойно  ответил  сидящий,  не
делая попыток к бегству или сопротивлению. -  Что  это  вы,  Ермолай  Лукич,
двери ногой  пинаете  в  пределах  чужой  части?  У  нас  тут  свой  пристав
имеется...
   - Садитесь, господин  ротмистр,  -  спокойно  сказал  Мигуля  и,  подавая
пример, опустился на колченогий стул. - Это верно,  Филатыч,  часть  тут  не
моя, соседняя, но пока ты к прокурору добежишь, я тебе все зубы высвистну...
Да и не побежишь ведь к прокурору, а? Он хоть и либерал,  а  биография  твоя
его вмиг заставит Уложение вспомнить...
   Усевшись, Бестужев рассмотрел незнакомца. Это был  человек  средних  лет,
одетый столь же незамысловато и, судя по лицу, отнюдь  не  принадлежавший  к
мелкой уголовной шпане. От него веяло злой силой и уверенностью в себе.
   - Ну что, Шкряба Степан Филатыч? - спросил Мигуля  весело.  -  Докатился,
шпаргонец?   Господа   жандармские   офицеры    твоей    поганой    персоной
интересуются...  Предъявите  ему,  господи   ротмистр,   ваши   бумаги,   он
по-печатному читать умеет, хоть и темным прикидывается сплошь и рядом...
   Бестужев показал карточку. В глазах сидящего что-то явно  изменилось,  но
он пожал плечами с видом полнейшего равнодушия и благонадежности:
   - Мы, Ермолай Лукич, как вам должно быть прекрасно известно, к политике-с
стараемся касательства не иметь...
   Х-хэк! Кулачище Мигули впечатался ему в скулу так, что  Бестужев  на  миг
зажмурился. Ударенный не упал, лишь слегка  колыхнулся  со  стулом.  Опустив
глаза, елейно протянул, щупая пухнущую на глазах скулу:
   - Неаккуратно-с, Ермолай Лукич...
   - Где Ванька Тутушкин? - рявкнул Мигуля.
   - Впервые слышу о такой персоне... Бестужев ожидал второй  затрещины,  но
ее не последовало. Мигуля, взяв со стола спичечную коробку, высыпал  из  нее
на стол некоторое количество спичек и сказал:
   - Смотри внимательно, выродок... Вслед за чем принялся брать по  одной  и
аккуратно откладывать в  сторону.  И  Шкряба,  и  Бестужев  следили  за  его
действиями  с  одинаковым  недоумением.  Когда  перед   приставом   осталась
одна-единственная спичка, он ухватил ее за кончик двумя пальцами и поднес  к
лицу Шкрябы:
   - Видел? Вот так я в данном случае и  работал.  Сначала  перебрал  в  уме
всех,  кто  заведомо  не  мог   прятать   Ваньку   Тутушкина,   отсеял   их,
пересортировал... и остался  ты  у  нас,  одинокий,  как  каменная  баба  на
кургане... Смекаешь? Розыском установлено: последним, с кем  видели  Ваньку,
был  Сережка  Маз,  в  полпивной  на  Всехсвятской.  А  Сережка  Маз  любому
понимающему человеку известен, как твоя подметка... И допрежь того у  них  с
Ванькой дел не было, они, все говорят, и  незнакомы  были  вовсе...  А  ушли
вместе...
   - Помилуйте, Ермолай Лу...
   - Ма-алчать! - кулак Мигули заколыхался в опасной близости от  угреватого
обонятельного органа Шкрябы. - Вот этот индивидуй, чтоб вы  знали,  господин
ротмистр, среди уголовного народа числится Иваном. Ежели перевести  на  ваши
политические мерки, Иван - это как бы член  ЦК  нелегальной  партии.  Этакий
генерал уголовного мира.
   - Скажете тоже, Ермолай Лукич...
   - Молчи, выползок, - оказал Мигуля не особенно зло.  -  Ты  хоть  знаешь,
Филатыч, что тебя погубит? А твое известное кой-кому желание  подобраться  к
верхам. Ну какого хрена тебе в верхах делать-то? Я  ведь  наслышан,  как  ты
тихомолком пытаешься в секреты проникнуть...  Чтобы  поиметь  с  этого  свою
выгоду... Ты и Ваньку-то спрятал  не  по  доброте  душевной,  не  на  деньги
позарившись - охота тебе из него секретиков  надоить...  Губья  раскатал  на
Ванькины секретики касаемо верхних... Эх ты, дурья голова,  да  кто  ж  тебе
сказал, что у тебя получится?! Не зря давным-давно умными людьми  подмечено:
всяк сверчок знай свой шесток...
   - Ермолай Лукич, вы б объяснили ваши претензии...
   - Не допираешь? - искренне изумился Мигуля. - Всерьез? Ваньку нам  изволь
на блюдечке!
   - Кто-то вас в заблуждение ввел...
   - Ну, хотел я с тобой по-хорошему... - пожал плечами  Мигуля.  Достал  из
кармана нечто напоминавшее щипцы для сахара и кинул на пол. Судя  по  звуку,
темный предмет был металлическим. -  Что,  зовем  околоточного  с  понятыми?
Чтобы приобщили сей предметик?
   - Нечестно поступаете, Ермолай Лукич...
   - А может быть, - согласился Мигуля. - Только дела обернулись так, что  в
честность играть некогда... - Он протянул руку, ловким движением  сцапал  со
стола серебряную с  чернью  папиросницу  Шкрябы,  сунул  Бестужеву.  -  Вот,
господин ротмистр, обратите внимание на  украшающие  сие  вместилище  табака
фигурки. Все они тут не просто  так,  а  со  смыслом...  Бутыль  казенной  -
"бутылка сгубила". Семейная пара за столом и рядом аист  с  дитем  -  значит
"родителей не знаю, аист принес".  Христово  распятье  перевернутое  -  "бог
отвернулся". Чертя-чья рожа - "черт прислонился". А вот последняя фигурочка,
крошечная корона на их варначьем языке, на "музыке", означает,  что  Шкряба,
изволите ли видеть, "коронован в Иваны". Вам, господин ротмистр, как офицеру
политического сыска, эта корона, в точности повторяющая очертания российской
императорской, неужели не дает пищи  для  ума  и  оснований  для  задержания
господина Шкрябы?
   Под его выразительным взглядом Бестужев не колебался. Покачав папиросницу
на ладони, серьезно сказал:
   - Как же, пристав... Субъект,  столь  нахально  поместивший  на  предмете
личного  обихода  точную  копию  короны  российского  императорского   дома,
заслуживает, чтобы его препроводили не под шары26,  а  прямиком  в  охранное
отделение. И возбудили дело об оскорблении величества.
   - Шутить изволите? - вскинулся Шкряба. Но  улыбка  его  была  вымученной.
Бестужев сухо сказал:
   - Какие там шутки. Собирайтесь, господин Шкряба. Вы - человек  с  богатым
жизненным опытом, не могли не слышать,  что  законы  наши  временами  -  как
дышло, куда повернул, туда и вышло... Даже если я вас и не загоню в  Акатуй,
насидитесь  по  политической  линии  до-олгонько...  Разумеется,   если   вы
соблаговолите ответить на вопросы господина пристава,  я  постараюсь  как-то
недоразумение уладить... - и стукнул кулаком по столу: - Шутить со  мной  не
советую, оглодыш!
   - Господи... - протянул Шкряба, и по тону Бестужев понял, что партия  ими
выиграна. - Да зачем вам этот сморчок понадобился?
   - Быстро, Шкряба, быстро! - грозно поторопил Мигуля. - Меня ты знаешь,  а
господина ротмистра вскорости узнаешь тоже... Это, - он кивнул  на  пол,  на
загадочный предмет, - да еще вдобавок оскорбление величества... Ну?
   - Ванька в Овсянке, у Демида...  -  глядя  в  стол,  вымолвил  Шкряба.  -
Затаился там, и деться никуда не должен...
   - Ну, смотри, - удовлетворенно сказал Мигуля, поднимая с пола похожий  на
щипцы предмет. - Если соврал - пустим по Владимирке, как паровоз по рельсам,
и надо-олго... Всех тебе благ!
   - Чем вы его так застращали? - спросил Бестужев на улице.
   -  А  вот...   -   Мигуля   грузно   залез   в   пролетку.   -   Извольте
полюбопытствовать. Не доводилось прежде видеть?
   На внутренней стороне лопаточек этих  странных  "щипцов"  Бестужев  сразу
рассмотрел изображения обеих сторон серебряного двугривенного  -  четкие  до
идеальности.
   - Вот в эту дырочку металл заливается, - пояснил Мигуля. - Продукт умелых
рученек наших мазов, сиречь мошенников первой руки. И получается,  доложу  я
вам, столь убедительная монета, что темный мужик не сразу и  отличит,  да  и
человек из общества примет за настоящую.  Не  люблю  я,  признаться,  этаких
методов, какие только что продемонстрировал, но обстоятельства  таковы,  что
миндальничать и неудобно как-то. А вы молодцом, господин  ротмистр,  с  маху
подхватили мою мысль и хорошо подыграли, у него сердце в пятки ухнуло,  хоть
и храбрился, уж я-то его знаю, тварюгу, как облупленного...
   ...Мигуля хлопнул по плечу извозчика:
   - Феденька, останови тут. С нами не ходи,  справимся.  Сделаем,  господин
ротмистр, так...
   Во исполнение плана Бестужев открыто, посреди улицы подошел к  невысокому
заборчику, постучал кулаком в калитку, и, когда во дворе залилась бдительным
лаем рыжая собачонка, встававшая на задние лапы на длинной брякающей цепи, а
за отдернувшейся занавеской мелькнула чья-то физиономия, закричал:
   - Открывайте, полиция! Кому сказано?
   Продолжая барабанить кулаком в калитку, услышал сквозь  яростный  собачий
брех и лязг цепи, как на  другой  стороне  дома  звонко  распахнулось  окно,
послышался  стеклянный  дребезг  -  кто-то  выпрыгнул   столь   поспешно   и
неосторожно, что выбил при  этом  стекло.  Бестужев  остался  на  месте,  но
стучать перестал. Потом из огорода послышалось:
   - Порядочек, господин ротмистр,  дело  сделано!  С  другой  стороны  дома
показался пристав Мигуля, влекущий перед собой без всяких усилий человека  с
заломленными за спину руками. На ходу пристав громко и весело комментировал:
   - Ишь, в окошко прыгать вздумал, нервная натура!  Огорчительно  мне,  что
этот народец нас до сих пор за дураков держит...  -  Чтобы  не  проходить  в
опасной близости от злившейся шавки, он лихо и непринужденно выломал  пинком
кусок забора, вывел пленного сквозь образовавшуюся дыру. Обернулся к окошку,
за которьм все еще маячила перекошенная  физиономия:  -  Демид,  ареопаг  ты
драный! Живи уж пока! Ты нас не видел,  а  мы  тебя  не  видели...  Шагай  в
пролетку, Ванька, с шиком поедешь...
   - Ермолай Лукич, - спросил Бестужев, когда они  поместились  в  пролетку,
стиснув боками безропотно повиновавшегося пленника. - Откровенно вам  скажу,
меня несколько удивляет ваш лексикон... Ламехузы, ареопаг... Давеча, когда я
попал к вам, кариатидой меня обозвали...
   - А это с умыслом-с, - охотно пояснил Мигуля.  -  Уголовный  наш  народец
страсть как боится  непонятного.  Если  будешь  посылать  его  по  привычной
матушке хоть в сорок четыре  загиба  -  не  произведет  впечатления.  А  вот
словеса сложные, ученые, насквозь непонятные, из толстых книг взятые,  наших
вибрионов пугают не на шутку. У сынишки берешь любой  учебник  -  ив  момент
наколупаешь полезных словечек. Помню, бился  я  с  одним  мазуриком,  ничего
поделать не мог, а потом - как осенило. Хочешь, говорю, сучий ты  потрох,  я
тебе сейчас со всем старанием заделаю неорганическую химию?  Вот  тут  он  и
поплыл, враз раскололся... Непонятное пугает, хе-хе.
   Ну, вот только Ивана свет Федулыча, господина Тутушкина, на такую  уловку
не возьмешь, он как-никак гимназию с грехом пополам