тра могут и усмотреть-с. Вы уж как-нибудь  след
путайте...
   Самое противное, что он был кругом прав, варнак,  каторжанская  морда,  -
неосмотрительно было возвращаться рука об руку чуть ли не до  главной  улицы
поселка...
   - Ладно, смотри у меня... - многозначительно сказал Бестужев.  -  Отойди,
не загораживай дорогу...
   Стоя на прежнем месте, оглянувшись, Гнездаков  вдруг  зачастил  плаксивой
скороговоркой:
   - Ваше благородие, господин ротмистр! Сделайте такую божескую милость, не
вешайте-с всех собак на бедного старика! Все грешны, по мелочам,  я  имею  в
виду, иногда кой-что и прилипнет к  рукам,  да  и  с  женским  полом  бывают
казусы... Только это не я... насчет обозов... видит бог вседержитель, не  я!
Вы этой гнусной бумажке-то ходу не давайте, милостивец!
   - Какой такой бумажке?
   - А то не знаете, хе-хе-хе-с...
   - Не знаю, - сказал Бестужев. - Извольте изъясняться без загадок.
   - И правда не знаете? Это вам не донесли еще... так  донесут  непременно.
Людишки, надо вам знать,  почти  поголовно  аспиды,  сквернавцы  и  гнусь...
Какая-то  ехидна  прислала  господину  Иванихину  неподписанный   донос   на
покорного слугу вашего - быдто, значит,  я  караваны  и  граблю...  Господин
Иванихин, положим, своего верного раба знает доподлинно и в обиду  не  даст,
да кто ж вас ведает, гостя столичного? Ваше благородие, Леонид Карлович,  не
погубите душу! Не я это!
   Пожалуй что, его страх был неподдельным. "Ну что же, намотаем на  ус",  -
сказал себе Бестужев. И грозно пообещал:
   - Разберемся беспристрастно, могу заверить...  И,  коротко  поклонившись,
заторопился прочь, мимо конторы, мимо окна на втором этаже, откуда выползали
сизые пласты табачного дыма. Проскользнуть незамеченным не удалось - из окна
высунулась по-домашнему растрепанная голова Иванихина:
   - Леонид Карлович, вот кстати! Поднимитесь-ка... Облик его и голос  были,
конечно, совсем не так грозны, как следовало ожидать от  разъяренного  отца,
вскройся все. Ни о чем он не подозревал.  И  все  равно  Бестужев,  входя  в
кабинет, ощущал жгучую неловкость.
   - Садитесь к столу, - пригласил Иванихин, в шлепанцах и ярком  персидском
халате на голое тело. - Коньячку хотите?
   - Помилуйте, - сказал Бестужев. - В пять-то часов утра?
   - Хиреет наше славное офицерство, -  печально  сказал  Иванихин,  наливая
себе треть стакана. - Помню,  будучи  вашим  ровесником,  ха-арошую  однажды
пьянку закатили с драгунскими - на семеро  суток  и  до  чертей...  Ну,  как
хотите. Ваше здоровье! А мы тут только что кончили совещаться с  Мельниковым
и Енгалычевым, караван-то очередной пора  собирать  в  дорогу,  а  в  сердце
поневоле закрадывается тревога, вот и приходится лечить нервы... лекарством,
- он, полузакрыв глаза, сквозь  зубы  высосал  шустовское  "лекарство",  как
воду. - Не тот плох, Леонид Карлович, кто пьет, а тот, кто  разум  теряет...
Не расскажете, откуда или куда в такую рань? Или это настолько секретно?
   - Да как  вам  сказать,  пожалуй  что...  -  сказал  Бестужев,  про  себя
содрогаясь от неловкости. - Была тут служебная встреча...
   - Понятно, - серьезно сказал Иванихин. - Что ж, в эти дела не лезу. Вы их
знаете лучше. Скажите-ка... Как вы думаете, и на этот раз... нападут?
   - Хотелось бы быть  оптимистом,  но...  -  сказал  Бестужев.  -  Не  могу
объяснить, на чем зиждется  уверенность,  но  не  сомневаюсь,  что  нападут.
Семнадцать пудов золота... Я бы на их месте напал. Благо почти все казаки со
стражниками на "Благодатном"... Я слышал, там волнения?
   - Ну, волнения -  чересчур  громко  сказано,  -  отмахнулся  Иванихин.  -
Однакож бучу подняли, и исправник перебросил туда чуть ли  не  всю  казенную
силу... Леонид Карлович, я вас прекрасно понимаю - насчет уверенности. У вас
в городе это называется интуицией, а у нас, таежных дикарей - чутьем. Чую  я
их, Леонид Карлович, - признался он.  -  Я  вполне  трезв,  не  подумайте...
Звериным нюхом чую, как эти волки ходят вокруг моего  золота...  Как  у  них
слюнки текут промеж клыков...
   - Константин Фомич, можете вы искренне ответить на мой вопрос? -  спросил
Бестужев. - Гнездакову вы верите? Я неправильно выразился,  простите...  Как
по-вашему, он может он быть связан...
   - Глупости, - не раздумывая, ответил Иванихин. - Вздор и чепуха. Не стану
забираться в психологические дебри, скажу вам попросту: Луку я знаю. Всю его
поганую душу знаю до донышка. Изучил за восемь лет  раба  божьего,  обшитого
кожею. А потому всякие спекуляции на  тему  о  его  причастности  решительно
отметаю.
   - Нельзя ли, тем не менее, взглянуть на анонимный донос по его поводу?
   - Какой еще? А... Возьмите у Польщикова, я у него оставил, а он наверняка
сохранил - он служака аккуратный, хоть и фатально невезучий... Но говорю вам
со всей уверенностью: вздор!
   - Но ведь, простите, получается некая фантасмагория. - сказал Бестужев. -
Все близкие к вам  люди  вне  подозрений  -  и  Мельников,  и  Енгалычев,  и
Гнездаков... а меж тем мы имеем  дело  с  несомненной  утечкой  сведений  из
ближнего круга...
   - Вот и ищите, - сварливо  бросил  Иванихин.  -  За  что  же  вам  платят
жалованье,  вешают  кресты  и  дают  льготное   чинопроизводство?   Личность
предателя - для меня полнейшая загадка, Леонид  Карлович.  В  конце  концов,
свет не сошелся клином на ближнем круге. Иначе  можно  дойти  до  того,  что
подозревать станете и  меня.  Да-с!  Некоторые,  не  будем  называть  имена,
соизволили и меня включить в  список  подозреваемых.  Великолепная  родилась
версия: Иванихин, будучи членом партии "Народная свобода", крадет сам у себя
золото, чтобы финансировать партию... Чушь в кубе. На партию я даю  открыто,
и столько, что украденное золото на этом фоне предстает мелочишкой... Что вы
так смотрите? За время, что мы с вами путешествовали в одном купе через  всю
Россию, вы, по-моему, успели изучить  мои  взгляды...  Коих  я,  кстати,  не
считаю нужным скрывать, как вы успели, должно быть, убедиться... - Он  налил
себе еще "лекарства" и жадно выпил. - И повторяю вам  снова:  Россия-матушка
больна.  Опасно  и  тяжко.  Это  служителям  чистой  науки  вроде  господина
Менделеева вольно фантазировать насчет небывалого экономического подъема.  А
на взгляд делового человека -  никакого  подъема  нет.  Нет-с!  То,  что  мы
почитаем подъемом, гибельно для России  по  трем  причинам.  Первое.  Подъем
переживают лишь сырьевые отрасли и те области промышленности, что пользуются
казенными заказами. Второе. Ваши столичные дурачки поднимают нелюдской  визг
касаемо еврейского  засилья,  понимая  под  этим  отчего-то  изрядное  число
евреев,  пробившихся  в  газетные  репортеры,  врачи  и  ювелиры.   Засилье,
ротмистр,  -  в  другом.  И  -  в  других.  Целые   области   промышленности
монополизированы иностранцами, никакого отношения к еврейству  не  имеющими.
Куда ни плюнь - Сименсы, Эриксоны, Нобели, Юзы, Крузы,  Болье,  Гарриманы...
Телефонные аппараты, электроаппаратура вплоть до лампочек, шахты,  станки  и
многое  другое!  И  третье,  наконец,  -  финансы.  Рубль  наш   крепок   не
государственным  умом  отечественных  финансистов,  а  постоянной  подпиткою
иностранными займами, французскими в  первую  очередь.  Это  -  как  опийная
зависимость. И страшно в первую  очередь  тем,  что  при  первом  намеке  на
военный конфликт мы окажемся прочно привязанными к французской повозке. Я уж
не говорю о  том,  что,  по  точной  информации,  беспорядки  на  кавказских
нефтяных приисках оплачены не  еврейскими  денежками,  а  фунтами  господина
Детердинга...  не  изволили  у  себя  слышать?  Наш  английский   конкурент,
опасающийся, и вполне резонно, что при нынешнем состоянии дел  вся  торговля
нефтепродуктами в Европе  вскоре  перейдет  в  русские  руки.  А  вы  там  к
еврейчикам прицепились, студентов гоняете...
   - Константин Фомич, - твердо сказал Бестужев. - Не мое это дело  -  вести
дискуссии о политике и экономике. Я - практик, если  можно  так  выразиться.
Никто не подозревает вас. Не по доброте душевной, а исключительно из  ясного
осознания того, что для вас это был бы излишне сложный путь поиска  финансов
на партийную деятельность.
   -  Ну,  спасибо  и  на  том...  -  гаерски  раскланялся  Иванихин.  -  Не
подозреваете, и то ладно...
   - Константин Фомич, вы способны говорить трезво и серьезно?
   Иванихин прищурился:
   - Неужели похоже, что я перед вами комедию ломаю?
   - Не похоже. И все равно...
   - Бросьте, - сказал Иванихин веско. - Обычная утренняя доза, не  влияющая
на мозги. Как для британца - чашка с овсянкой...
   - Ну  хорошо,  -  сказал  Бестужев.  -  Константин  Фомич,  у  меня  есть
определенный план. Я не могу гарантировать, что он принесет  триумф,  успех.
Но шансы - велики. Могу я рассчитывать, что вы исполните все мои  просьбы  и
сохраните полную секретность?
   - Можете, - кивнул Иванихин, глядя строго. - Если это поможет  их  взять.
Возьмите их и приволоките, и я, право слово, Таньку за вас выдам... э,  нет,
это  уж  меня  занесло,  мы,  черт  возьми,  не  в  русской  сказочке,   где
Ваньке-дураку обещают полцарства  и  царевну  в  придачу...  Но  все  равно,
благодарность моя будет безгранична.
   - А черт с ней, с вашей благодарностью, - в тон ему  сказал  Бестужев.  -
Вы, главное, пообещайте в точности следовать моим инструкциям,  не  отступая
ни на йоту. Дело в следующем...
   ...Поручик Польщиков, заведующий приисковым жандармским пунктом,  сильное
подозрение, был из неудачников. Из тех, что перешли  в  Отдельный  корпус  в
расчете на карьеру, но прежнее фатальное невезение  потащилось  следом,  как
сказочное Лихо Одноглазое. Бывают такие люди - меченные вечным невезением.
   Дело даже не в том, что ему было не менее сорока, - возраст для поручика,
мягко говоря, юмористический. Весь его вид, манера  держаться,  приниженная,
грустно-покорная, откровенно унылая, поневоле вызывали в памяти образ Акакия
Акакиевича - разве  что  в  данном  случае  вместо  чиновничьего  вицмундира
носившего военный мундир с голубыми кантами и  синюю  фуражку.  Он  даже  не
заискивал перед гостем из столицы, как  порой  бывает  с  обойденными  чином
провинциалами,  -  просто-напросто  держался  с  пришибленной,   устоявшейся
тоской.  А  меж  тем  Бестужев,  прочтя  несколько  составленных   поручиком
материалов, увидел там и неплохие аналитические  задатки,  и  четкое  знание
службы. Беда только, что все эти качества нимало  не  помогут  продвинуться,
если нет в человеке некоей искры, таланта, толчка...
   - Федор Иваныч, - сказал Бестужев, отпив  предложенного  чаю.  -  У  меня
отчего-то такое впечатление, что вы любите в огороде копаться...
   - Угадали, господин ротмистр, - сознался печальный Польщиков,  равнодушно
глядя в окно на подступавшую к самому дому тайгу.  -  А  чем  же  здесь  еще
заниматься в видах скоротания скуки? Знаете, меня  уж  и  супружница  пилить
перестала за то, что завез в эту глушь.  Это,  понимаете  ли,  характеризует
степень привыкания... Сопьюсь я здесь, - поведал он неожиданно.
   Бестужеву и  жаль  его  было,  и  наличествовала  легонькая  брезгливость
удачника, молодого веселого хищника  к  бездарно  промотавшему  лучшие  годы
упряжному коню. Бывает такое: и сочувствуешь человеку искренне, и  в  то  же
время  радуешься  втихомолку,  что  сам,  слава  богу,  не  в  пример  более
благополучен, ведь все мы эгоисты в душе...
   - Ну, не прибедняйтесь, поручик, - сказал он уверенно.  -  Читал  я  ваши
отчеты - весьма  толково,  говорю  искренне.  Наблюдение  ведется  грамотно,
освещение с помощью негласных сотрудников наладили весьма даже  неплохо  для
такой глухомани...
   - А караваны тем временем грабят, - сказал Польщиков уныло. - И ничем тут
агентура не поможет...
   - У вас есть свой взгляд на события?
   - А разве вам интересно?
   - Безусловно, - кивнул Бестужев. - Вот, например, возьмем  это  анонимное
письмо по поводу  Гнездакова...  Как  по-вашему,  имеет  оно  хоть  малейшее
соответствие с реальностью?
   - Никакого, - неожиданно твердо сказал Польщиков.  -  Во-первых,  у  него
мозгов не хватит задумать такое предприятие. Лука - мерзавец, на коем  пробы
ставить негде, каторжанская морда, варнак, но он, господин  ротмистр,  и  не
умен вовсе, а всего лишь хитер. Это - вещи разные, ум и хитрость.  За  всеми
этими налетами, коли уж вам угодно знать  мое  мнение,  проглядывает  чей-то
острый и отточенный городской ум. По-ученому выражаясь, интеллект. А Лука  -
тварюшка примитивная. Обсчитает, утаит,  взятку  примет,  перехватит  горсть
шлиха у вольных копачей, сам втихомолку промывочку сделает на чужих  землях,
силком задерет подол глупой бабенке  -  вот  и  все  его  свершения.  Отсюда
вытекает "во-вторых"... Лука три раза топтал каторгу и больше туда не хочет.
А следовательно, осторожен, как волк, от коего, я полагаю, непосредственно и
произошел вопреки теориям английского господина Дарвина... Не  пойдет  он  в
подметки к кому бы то ни было в столь опасном  и  шумном  деле,  как  грабеж
золотых караванов. Не станет, как выражается каторжный народ,  "волохать  на
барина". Понимаете? Неплохо я  успел  изучить  сего  гада.  И  уверенно  вам
говорю: то, что можно применительно к нему именовать  жизненной  философией,
ни за что ему не позволит идти в  сообщники  к  тем,  как  бы  заманчиво  ни
было... Еще  и  оттого,  что  за  Иванихина  он  держится  мертвой  хваткой,
поскольку господин Иванихин - единственный его якорь спасения на этой земле.
Выпади он из доверия - либо устукают в тайге те, кому он  давненько  поперек
горла стоит, либо сам хозяин... У Иванихина, знаете ли, это просто. Подалее,
верст на полсотни к востоку, у него возле озера Чебаркуль даже собственная и
личная тюрьма есть-с для инородцев, подземелье, камнем обложено...
   - А вы куда смотрите?
   - Эх-хе-хе... - вздохнул Польщиков.  -  Согласно  существующему  порядку,
потребны либо улики, либо жалобы. Улик не найдете, а жалобщиков отчего-то не
бывает... Нет, не Гнездаков. А  кто  -  судить  не  берусь.  -  Он  вдруг  с
нескрываемой  обидой  вскинул  на  Бестужева  унылые  глаза.  -  Не  в  моей
компетенции-с...
   - Как вы думаете, они могут напасть завтра?
   - Запросто-с. Золото - вещь дикая и хмельная.  Это  как  с  алкоголием  -
втянуться легко, а вот вылечиться трудно. Тем более -  семнадцать  пудов,  а
охрана  необычно  слаба.  Я  бы  посоветовал  подождать,  когда  с   прииска
"Благодатный" вернутся казачки. По моему мнению, риск чересчур велик.  Жаль,
не располагаю властью задержать караван...
   "А ведь ты это искренне говоришь, - подумал Бестужев. - Нет,  не  ты,  не
ты... Есть вещи, которые таким, как ты, и в голову  не  придет  сделать.  Не
ты..."
   - Что вы имеете в виду под компетенцией? - спросил он  напористо.  -  Как
раз в вашей компетенции все, связанное с данным делом.
   - Это я так обмолвился...
   - Вздор, - сказал Бестужев твердо. -  Вы  не  обмолвились  -  это  у  вас
накипевшее прорвалось. Федор Иваныч, я ведь не паркетный шаркун, я сыщик  и,
говорят, неплох... Что за странные намеки  насчет  компетенции?  Что  у  вас
накипело? Я требую ответа. Требую, - жестко подчеркнул он. - Полномочия  мои
такое право дают. В чем сложности?
   Помолчав немного, Польщиков вдруг махнул рукой:
   - А, семь бед - один ответ. Дальше не пошлют, а если и пошлют,  будет  то
же самое... Господин ротмистр, я, вполне возможно, работал  бы  эффективнее,
не отбирай у меня часть полномочий и прерогатив град Шантарск...
   - А конкретнее? Я требую, поручик.
   - Дальше Кушки не пошлют, больше  пули  не  дадут...  -  Польщиков  резко
выпрямился, что применительно к нему, очевидно, означало самое эмоциональное
выражение   протеста.   -   Господин   ротмистр,   когда   по    территории,
подведомственной моему участку, регулярно разъезжают  сотрудники  губернской
охраны, когда они под носом у меня вербуют агентуру, а то и перевербовывают,
причем сверху рекомендуют не чинить ни  малейших  препятствий,  такое  может
означать одно: то ли мне  перестали  доверять,  то  ли  считают  нужным  мою
компетенцию   резко   ограничить.   Протестовать   не   могу-с   -    против
субординации...
   - Кто ведет работу на вашем участке? Поручик!
   - Есть такой купец...
   - Ефим Даник?
   Польщиков согласно опустил ресницы:
   -  Мало  того,  что  документы  выправлены  по  всем  правилам,  губерния
подтвердила его полномочия... Понимаете мое положение?
   - Кто подтвердил?
   - Сверху, - показал поручик в потолок пальцем.
   Бестужев видел, что более детального ответа ни за что не  добьется,  -  у
тихого бунта есть свои пределы, и они как раз только что были достигнуты...
   - С какого? - все же переспросил он. И ответа не  дождался,  поручик  без
надобности принялся ворошить бумаги на столе.
   - Ладно, - сказал Бестужев. - Анонимку на Гнездакова не выкинули?
   - Как можно? Зарегистрировано-с, срок хранения не истек...
   Еще не дочитав бумагу до конца, Бестужев  понял,  что  она  составлена  и
написана тем же  неизвестным  интриганом,  что  сочинил  донос  на  недотепу
Покитько, - тот же почерк, тот же стиль, даже водяные  знаки  на  бумаге  те
же...
   Глава седьмая. Дикое золото
   - Все в полном порядке, ваше  благородие,  -  приложил  руку  к  козырьку
рослый железнодорожный жандарм. - Подозрительного ничего в полосе отчуждения
не  усмотрено,  по-моему,  все  в  точности  как  всегда.  Прикажете  давать
отправление?
   Бестужев бросил под ноги окурок и тщательно придавил его  носком  сапога.
Огляделся, стараясь проделать это незаметно, как учили. В общем, жандарм был
прав - куда ни посмотри, не видно ровным счетом ничего подозрительного: люди
на небольшом перроне такие, каким им и  подобает  быть,  обычные,  никто  не
выламывается из общей истины ни подозрительным любопытством,  ни,  наоборот,
деланным безразличием (безразличие тоже  нужно  уметь  изобразить,  неумелая
игра режет опытный глаз...)...
   - Отправляйте, - кивнул он, нахлобучив  поплотнее  инженерную  фуражку  -
этому персонажу еще рано было уходить со сцены.
   Жандарм вновь откозырял, гораздо торопливее, побежал мимо черного тендера
к паровозу. Уперевшись носком сапога  в  подножку,  Бестужев  одним  прыжком
оказался в теплушке. Коротко, звонко лязгнула сцепка,  паровоз  пронзительно
свистнул, мощно фыркнул - и товарный поезд тронулся, постепенно набирая ход.
Аккуратное здание вокзала, коричневое с белой каймой, осталось позади, а  за
ним и поднятый семафор. Какое-то время  еще  тянулись  простые  крестьянские
домишки, потом  пропали  и  они,  паровоз  свистнул,  наддал,  двигаясь  меж
подступивших Совсем близко сосен, словно снаряд в пушечном жерле.
   Бестужев, стоя в дверях, оглядел теплушку. Все  было  в  полном  казенном
порядке - за невысокой деревянной решеткой лежали кожаные сумки, опечатанные
орленой казенной печатью, и возле них, зажав карабины меж колен,  сидели  на
скамеечке двое стражников. Сем„н с Пантелеем помещались в другом  углу.  Два
длинных зеленых ящика стояли как раз посередине, напротив  двери.  Мышеловка
была взведена и старательно оснащена вкусным кусочком сыра.  Вопрос  только,
имеется ли в пределах досягаемости сырного духа хоть одна мышь...
   Хоть в горле уже першило, он  зажег  очередную  папиросу,  пуская  дым  в
распахнутую дверь, прихваченную к стене изнутри железным крюком. До сих  пор
не отпускало напряжение девятичасового путешествия от приисков до  Аннинска,
когда в любой момент мог произойти очередной, новый, непредвиденный сюрприз.
   Обошлось. Никто ни разу не  побеспокоил  золотой  караван  с  преступными
намерениями. Что немедленно вызывало вопросы и раздумья. Они либо отказались
от налета, либо...
   Самое грустное, что у него по-прежнему оставался не один твердо, уверенно
подозреваемый, а  двое.  И  Енгалычев,  и  Мельников,  окажись  они  все  же
замешаны, получили разную ложь, но нынешняя ситуация с равным успехом  могла
ока