кончил, в ученых  словах
кое-как разбирается. Но,  смею  думать,  господин  ротмистр,  два  не  самых
недотепистых  человека,  каковы  мы,  уж  придумают  что-нибудь   не   менее
эффектное, а?
   - Безусловно, господин пристав, - ответил Бестужев.
   Он моментально подхватил тактику Мигули - переговариваться  через  голову
Тутушкина с видом полного безразличия к последнему, словно его  и  на  свете
нет, словно и не сидит меж ними в тряской пролетке ни живой, ни мертвый. Что
в полиции, что в охранном тактика  эта  применялась  с  одинаковым  успехом,
поскольку сплошь и рядом давала плоды, заставляла клиента нервничать пуще...
   Краем  глаза  Бестужев  присматривался  к  пойманному.  Этакое   дешевое,
провинциальное издание  франта  с  Невского  проспекта  -  ухоженные  усики,
вьющиеся естественным образом, да вдобавок подкрепленные  с  помощью  щипцов
кудри, смазливый облик фата. Было в нем что-то от актера синематографа Макса
Линдера - о чем Тутушкин, понятно, не подозревал  по  причине  отсутствия  в
Шантарске электротеатра27. А в общем, поскольку женская душа, как  известно,
потемки, именно такой облик кавалера с конфетной  коробки  определенную,  не
столь уж маленькую часть  дам  привлекал  всегда.  Сутенерствовать  с  такой
"вывеской" может успешно - да и альфонсировать тоже...
   - Ну что, Иван Федулыч, - соизволил Мигуля обратить внимание на пленника.
- Грустно тебе?
   Тутушкин затравленно покосился на него, явственно вздрагивая всем телом.
   - Грустно  ему,  -  сообщил  Бестужеву  Мигуля  опять-таки  через  голову
несчастного Ивана Федулыча. - В  сердце  начинают  помаленьку  закрадываться
подозрения - а не пристукнуть ли мы его  везем?  Правда,  Федулыч?  Эк  тебя
потряхивает... Ты, как та ворона, каждого куста сейчас  боишься,  но  нет  у
меня к тебе сочувствия, признаюсь откровенно. Вот  честное  слово,  будь  ты
вором-разбойничком, я бы к тебе получше относился. Громила или там скокарь -
человек дерзкий. При всем своем уголовном непотребстве  он,  видишь  ли,  на
дело ходит, под смертушкой гуляет, я их  ловил  и  ловить  буду,  но  притом
толику уважения испытываю. А ты, Ванька Федулыч, промышляешь тем, что сдаешь
в аренду женский неудобосказуемый орган, даже не тебе  лично  принадлежащий,
да вдобавок тешишь иной похотливый дамский интерес, опять-таки за  плату.  И
нет во мне  к  тебе  уважения.  Девки  твои,  по  крайности,  свой  хлебушек
старательно отрабатывают собственными усилиями, а ты... Ладно,  не  трясись,
этак ты меня из пролетки выпихнешь. Жив будешь, если  поймешь,  в  чем  твой
интерес...
   - Ермолай Лукич, - дрожащим голосом сказал Тутушкин. - Не берите греха на
душу...
   - Слизь, - с удовлетворением сказал Мигуля.  -  Когда  это  я,  скажи  на
милость, тихим убийством руки пачкал? Я, голубь, в людишек стреляю только  в
том случае, если они на меня  со  стволом  или  пером  кидаться  начинают...
Знаете, господин ротмистр, что, на мой непросвещенный взгляд, этого обормота
погубило?  Да  та  самая  Шантарская  мужская  гимназия,  куда  его   мамаша
протолкнули, на свои медные  гроши  образование  дали.  Продолжать  учебу  в
университетах сей индивидуй не стал, прекрасно понимая, что не того  он  ума
субъект, но и работать за  честное  жалованье  интересу  не  было-с.  Вот  и
получилось ни то ни се, не пришей к звезде рукав и сбоку бантик...  Будь  он
человеком простым, без  гимназического  аттестата,  вряд  ли  сунулся  бы  в
комбинации. Стал бы обычным сутенеришкой, с Катькой, Машкой и Дуняшкой. Но у
нашего Иван Федулыча, гимназера, заиграли амбиции, вот он и решил дамочек  в
оборот пустить. И доигрался до такого состояния, когда жизнь его ни  копейки
не стоит. Эх, Федулыч, тебе бы раньше подумать, что секреты - вещь  опасная.
Сегодня ты на них приличную монету зашибаешь, а  завтра  эти  самые  секреты
тебя до пикового положения доведут... А  остановись-ка  ты  здесь,  пожалуй,
Феденька. Место  подходящее,  нас  никто  с  дороги  не  увидит,  побеседуем
спокойно.
   Извозчик натянул вожжи. Тутушкин остался на месте, обеими руками цепляясь
за  сиденье.  Без  труда  Мигуля  оторвал  его  от  пролетки,  вытолкнул   в
придорожную тайгу и, держа за шиворот, вел  до  тех  пор,  пока  не  углядел
поваленный ствол. Удобно усевшись на нем, рассудительно сказал:
   - Ванька, не трясись. Мы тебя не убивать привезли, а всего-то  поговорить
по душам. Если вздумаешь бежать - твоя воля, я и шагу-то не  сделаю.  Только
мне отчего-то сдается, что на  свободе  тебе  разгуливать  гораздо  опаснее,
нежели сидеть под замком в части... А?
   - В самом деле, Иван Федулыч, -  поддержал  Бестужев.  -  Скрываетесь  вы
наверняка оттого, что охотятся за вами,  говоря  по-библейски,  ищущие  души
вашей, а вульгарно выражаясь - те, кто желает заткнуть вам  рот  навсегда...
Мы с господином Мигулей на данный момент - ваш единственный якорь  спасения,
и другого нет. Так что извольте не вилять...
   - Господи, вы-то откуда на мою голову? - вырвалось у Тутушкина.
   - Из Петербургского охранного отделения, -  сказал  Бестужев.  -  Давайте
сразу внесем ясность. Покойный Струмилин, чин того же  отделения,  был  моим
хорошим другом. Из дружбы и до долгу я  обязан  расшибиться  в  лепешку,  но
выяснить обстоятельства его убийства. Убийства, - повторил он с напором. - Я
не знаю, что вам известно, Тутушкин. Но  вам  известно  нечто  важное,  и  я
должен это знать. Если же вы будете упрямиться... Господин Мигуля  прав.  Мы
не будем причинять вам вреда. Мы  вас  просто-напросто  отвезем  в  город  и
оставим где-нибудь в людном месте...
   - В портерной "Эльдорадо",  к  примеру,  -  подхватил  Мигуля.  -  Или  в
ресторане "Париж". Попробуй-ка опять спрятаться,  если  Шкряба  тебя  больше
укрывать не станет, а больше податься и не к кому.
   - Они ж меня... - стоном вырвалось у Тутушкина.
   - Не сомневаюсь, - кивнул Бестужев.  -  Даже  наверняка.  Положение  ваше
печально, Иван Федулович. Мы с приставом, как  чины  известных  ведомств,  и
могли бы обеспечить вам защиту... вот только от чего? И - от кого?  Мы  ведь
пока не располагаем убедительными доказательствами, что вашей жизни угрожает
опасность... Вы  нам  докажите,  что  находитесь  под  угрозою,  -  тогда  и
поговорим серьезно...
   - А не убьете?
   - Господи... - поморщился Бестужев. - Да  посмотрите  вы  мои  документы,
право...  В   мои   обязанности   входит   не   покрывать   чьи-то   здешние
злоупотребления службой и властью, а как раз  выявить  таковые  и  примерным
образом наказать. Решайтесь.  Вы  все-таки  не  темный  мужик,  вы  получили
некоторое образование, а значит, должны уметь логически мыслить... Что у вас
стояло в аттестате по логике?
   - От педагогического совета - четверка, на испытаниях - тройка...
   - Да, не блистали... Но все же это лучше, чем  ничего,  а?  -  усмехнулся
Бестужев. - Выбора у вас нет, милейший, вот что. С нами  вы  получаете  хоть
какой-то шанс. Зато без нас... Все. Я не  хочу  понапрасну  тратить  с  вами
время. Либо рассказывайте искренне и подробно, либо мы  уедем,  оставив  вас
здесь. Идите на все четыре стороны.
   - Прямиком в гробик сосновый, - осклабился Мигуля. - Тебя в него, Ванька,
любая дорожка приведет... если идти по ней без нас. А с нами, глядишь, еще и
поживешь, пусть без прежней вольготности. Ну, ты будешь душевно беседовать с
господином ротмистром или бросить тебя тут к чертовой матери?
   Тутушкин уставился на Бестужева:
   - А вы мне дадите честное офицерское слово, милостивый государь?  Что  не
станете... предпринимать ничего душевредного?
   - Даю, - сказал Бестужев. - Но предупреждаю: не вилять.
   - Какое там - вилять... - грустно сказал Тутушкин. - Отвилялся...
   - Значит, это была ваша собственная идея - привлечь  к...  сотрудничеству
дам из общества? - спросил Бестужев.
   - Представьте себе, - Тутушкин усмехнулся  в  отчаянной  попытке  создать
видимость  джентльменского  достоинства.  -  Собственно   говоря,   господин
ротмистр,  и  до  меня   процветало,   как   бы   поделикатнее   выразиться,
предпринимательство иных  дам  в  области  свободной  любви  с  последующими
денежными  благодарностями.  Вот  только  обстояло  это  все  на   пещерном,
первобытном уровне - никакой  вам  системы,  организации,  через  доверенных
сводней, старушонок этих мерзких, которые...
   - Вообще о логике и физике Краевского не слыхивали,  -  понятливо  кивнул
Бестужев.
   - Вот именно. Я  и  задался  вопросом:  отчего  же  образованный  молодой
человек, вполне современный, не в состоянии внести  в  это  древнее  ремесло
американскую предприимчивость? Вы позволите, я  не  буду  излагать  подробно
историю становления... промысла? Скажу лишь, что  труд  это  был  громадный,
отнял массу сил и нервов...
   - Труд этот, Ваня,  был  страшно  громаден...  -  задумчиво  процитировал
Бестужев.  -  Итак,  вы  решили  внести  в  сибирскую   провинцию   элементы
американской предприимчивости? История предприятия меня и в  самом  деле  не
интересует.   Гораздо   интереснее    другие    аспекты,    которые    здесь
просматриваются... У  Струмилина  бывала,  я  так  понимаю,  одна  из  ваших
кошечек? Или как вы их там называете?
   - Гетерами, - с кривой улыбкой признался Тутушкин.
   - Да? - поднял бровь Бестужев. - Ну  что  ж,  вновь  дало  о  себе  знать
классическое образование... Итак?
   - У Струмилина? Ага, конечно...
   - Но ведь она и на ночь  оставалась  частенько?  Любопытно,  как  вы  эту
сложность преодолели? Я прекрасно понимаю, что днем замужняя дама или девица
из хорошего семейства может найти немало убедительных  предлогов  для  того,
чтобы на  несколько  часов  покинуть  семейный  очаг...  (Поневоле  вспомнил
покойную супругу и перекосился внутренне от  памятной  до  сих  пор  боли  и
брезгливости.) Но как вам удавалось занимать ваших гетер на ночь?
   - Нет таких преград, коих не преодолел бы образованный человек, -  словно
бы даже с гордостью сказал Тутушкин. - Покосился на Мигулю. - А, семь бед  -
один  ответ...  Понимаете  ли,  господин  ротмистр,  на  берегу  реки,   под
Шантарском, размещается, как вы, быть  может,  слышали,  Крестовоздвиженский
женский монастырь, разбросанный зданиями на значительном  расстоянии  -  тут
вам и часовенки, и богомольноприимные  дома,  и  рукодельные  мастерские,  и
келий... Говоря совсем уж откровенно, удалось мне найти  сотрудницу  в  лице
одной из сестер, одержимой простой человеческой страстишкой касаемо денежных
ассигнаций...  Понимаете?  Она  мне  и   обеспечивала,   говоря   изысканно,
официальное     прикрытие,     с     превеликой      охотой      подтверждая
папенькам-маменькам-мужьям, что их оранжерейные  цветики,  отсутствуя  дома,
богоугодными делами занимаются: то в молении ночи проводят, то в  мастерских
помогают во исполнение заветов о помощи ближнему. Можете не поверить, но  за
год не было ни единого прокола. Дерет с меня старая ведьма  жирный  процент,
но отрабатывает его с лихвой. Заботливые родители и мужья  ничего  не  имеют
против,  ежели   их   сокровища   переночуют   в   одном   из   монастырских
богомольноприимных домов, нежели ехать домой затемно, - у нас под городом  с
темнотой шалят-с...
   - Марфа! - ахнул вдруг Мигуля. - Если сопоставить твои признания, Ванька,
с кое-какими агентурными наметочками, то и выходит - Марфа! А?
   Бестужев взглядом заставил его умолкнуть. Сказал:
   - Ах, вот оно, значит, как... Ну что же, Иван  Федулыч,  снимаю  мысленно
шляпу перед  вашей  поистине  американской  предприимчивостью.  С  подобными
"прикрытиями" я в Петербурге еще не сталкивался... Кто посещал Струмилина? -
резко переменил он тон. - Ну?
   Ерзая взглядом по сторонам, Тутушкин тихонько произнес:
   - Олечка Серебрякова... Мигуля издал неописуемый звук - то ли  подавился,
то ли тихо всхлипнул. Лицо у него перекосилось. Яростным  взглядом  призывая
его молчать и не вмешиваться, Бестужев спросил:
   - Как вы их свели?
   - Обыкновенно-с... - пожал плечами Тутушкин. - Струмилин ваш, проживши  в
гостинице сутки, недвусмысленно стал намекать Прошке, что  желает  свободное
от дел время посвятить нимфе из тех, что поприличнее. Прошка побежал ко мне.
   Дальше было совсем просто. Точнее говоря, это мне, дураку, так  в  первый
день показалось. Потом-то...
   - Что было потом?
   - Да то и было, что влип, как кур в ощип! - передернулся Тутушкин.  -  На
другой же день прижали вашего покорного слугу в укромном  месте  к  стеночке
двое молодчиков. Сначала  предъявили  карточки  охранного  отделения,  потом
потыкали пистолетами  в  физиономию  и  заявили  следующее:  чтобы  я  забыл
начисто, что привел Олечку к Струмилину, что они вообще на свете существуют,
Олечка и Струмилин. В случае же, если я  их  дружеским  советом  пренебрегу,
обещали множество приятных вещей - от поездочки за казенный счет в Нарымский
край до Шантары, в кою меня спустят с камнем на шее...
   -  Интересно...  -  искренне  сказал  Бестужев.  -  Как  они  свои  милые
требования мотивировали?
   - А никак, - огрызнулся  Тутушкин.  -  Что  тут  мотивировать  при  таких
документах и бельгийских пистолетах?! Кому-то, быть может, таких мотивировок
и не хватило бы, но я же человек неглупый...
   - И дальше?
   - Ну что - дальше? Стал вести себя, как посоветовали. Забыл и про Олечку,
и про Струмилина, благо в остальное они не мешались.
   - Кто они-то, кстати?
   - Ефимка Даник,  цыган  поддельный,  да  один  из  его  приказчиков.  Про
которого мне известно мно-ого веселого... достаточно, чтобы  взять  в  толк:
эти не шутят, что обещали, могут исполнить в точности и даже более того...
   - Понятно, - сказал Бестужев. - И неужели у вас, Иван Федулыч, так  и  не
взыграл человеческий порок, именуемый любопытством?
   - Да взыграл, конечно, - кивнул Тутушкин. - Мне, знаете ли, прежде  всего
интересно было, зачем им это вообще затевать? Доходы у  меня  перехватывать?
Так ведь не посягали на все мое предприятие, одна Олечка им  понадобилась...
Ну,  поскольку  все  остальные  мои  девицы  оставались  при  мне...  и  при
гостинице, я им велел смотреть в оба и расспрашивал усиленно. Только  ничего
интересного поначалу не проклевывалось  -  ну  да,  видели,  как  дамочка  в
вуалетке что ни ночь шмыгала в шестнадцатый номер... А  вот  потом...  Анька
Белякова проболталась, что дамочка в ночь смерти вашего Струмилина была, как
обычно, в его номере. А всего через часок ко мне в портерной подошел Даник и
пристал, как с ножом к горлу: мол,  должен  я  с  ним  немедленно  ехать  на
гулянку к его  знакомому.  Хорошо,  народу  было  много,  сумел  я  от  него
вырваться, выскочил на улицу, прыгнул на извозчика, да так с тех пор и... на
нелегальном положении-с. Я не дурак, господин ротмистр. Не знаю в  точности,
да и знать не хочу, что там в номере произошло, зато знаю  -  было  все  это
неспроста. И если бы я с Даником поехал, лежать бы мне в Шантаре...
   - Вполне вероятно, - задумчиво кивнул Бестужев. - Даже  наверняка.  Очень
уж неудобным вы для них стали свидетелем... - и решительно встал. -  Мне  от
вас пока что ничего больше не нужно, господин Тутушкин. Слово свое я  держу.
Ермолай Лукич что-нибудь придумает. Поедемте в город.
   Передав Тутушкина под присмотр  извозчика,  он  вопрошающе  оглянулся  на
Мигулю, уже давно державшегося странно - с тех пор,  как  было  названо  имя
женщины. Отошел в чащобу.
   Мигуля проворно догнал его, тихонько выдохнул:
   - Х-хосподи... Не было печали, да черти накачали...
   - Кто такая Олечка Серебрякова?
   - Блядь малолетняя, - выдохнул Мигуля. - Уж простите на похабном слове...
Не в ней дело.  Дело  в  батюшке.  Серебряков  Дмитрий  Кузьмич,  второе  по
значению лицо в губернской золотодобыче после
   Иванихина, первой  гильдии  купец  и  потомственный  почетный  гражданин,
гласный   городской   думы,   миллионщик...    Две    звезды    имеет,    за
благотворительность пожалован мундиром  ведомства  вдовствующей  императрицы
Марии с золотым шитьем и шпагою. В Петербурге иные двери пинком отворяет,  а
уж здесь... Ах ты, гимназисточка восьмого класса... - Он  постоял  и  сказал
уныло, с грустной покорностью судьбе: -  Меня,  Алексей  Воинович,  папенька
Серебряков запросто по стенке-с размажут, как клопа или таракана, да  и  вам
карьеру подпортить могут...
   - Значит, вы отстраняетесь от дела? -  напрямик  спросил  Бестужев.  -  И
рассчитывать на вас более нельзя?
   Какое-то время казалось, что Мигуля ответит утвердительно. На лице у него
боролись самые разнообразные чувства.  Бестужев  молча  ждал,  понимая,  что
слова бесполезны. Наконец Мигуля спросил:
   - А вы, следовательно, отстраниться не желаете?
   - Никоим образом, - твердо  сказал  Бестужев.  -  Во-первых,  как  я  уже
говорил не раз, Струмилин был моим другом. Во-вторых, я  обязан  вывести  на
чистую воду того. Кто за всем этим  стоит.  То,  что  я  от  вас  услышал  о
Серебрякове, меняет  дело...  но  не  кардинально.  Я  просто-напросто  буду
соблюдать предельную осторожность. Но не отступлюсь.  Ермолай  Лукич,  я  не
имею права при создавшихся условиях от вас чего-то требовать...
   - Петьку Сажина жалко, - кривя лицо, сказал Мигуля. - Аглайка как мертвая
сидит... А! -  махнул  он  рукой  с  видом  человека,  все  поставившего  на
последнюю карту. - Сопутствовать я вам открыто не берусь... не во всем. Но в
отдалении буду присутствовать. Бог не выдаст, свинья  не  съест.  Вы  только
поймите правильно щекотливость моего положения и общую ситуацию...
   - Я понимаю, - сказал Бестужев. - Спасибо, Ермолай Лукич. Есть еще  честь
у офицеров...
   Он вернулся к пролетке и, сурово глядя на Тутушкина, спросил:
   - У вас, Иван Федулыч, конечно же, есть какая-то  возможность  вызвать...
некую юную особу в некое условленное место? Ведь правда?
   - Ну, вообще-то...
   - Есть и возможность, и место, - жестко сказал Бестужев. -  Это  вытекает
из самой природы ваших с ней отношений. Так вот, мы сейчас вернемся в город,
и вы ее вызовете. И смотрите, не подведите меня. Коготок увяз - всей  птичке
пропасть.
   - Вы только...
   - Я вам, кажется, уже дал слово офицера, - сухо сказал Бестужев.
   Глава третья. Сыщик и нимфа
   - Падение нравов, причем катастрофическое  -  вот  чего  я  никаким  умом
понять  не  могу,  -  говорил  пристав  Мигуля.  -  Почитайте  газеты  -  то
гимназистка четырнадцати лет  благополучно  разрешилась  от  бремени,  то  в
другой губернии за беременность исключили столь же сопливую, а в третьей - и
двоих сразу... Был у меня... матерьяльчик на Олечку Серебрякову, - признался
он неожиданно. - По другой,  правда,  так  сказать,  линии.  Есть  у  нас  в
Шантарске, изволите ли знать, подпольное общество  "Эдем"  -  только  вот  к
вашей нелегальщине не  имеет  никакого  отношения,  поскольку  сии  нелегалы
собираются исключительно для танцев. Но танцуют они там в следующем виде: на
барышнях нет ничего, окромя чулков и шляп, на молодых людях -  опять  же  ни
черта, кроме шляп и галстуков.
   - И у вас? - хмыкнул Бестужев. - Что ж, общая тенденция, я помню  сводку.
В Минске - "Лига свободной любви", в Киеве - "До-ре-фа", в Казани - "Веселая
минутка". В столицах балетные  танцоры  забавляются  с  мальчиками,  а  иные
поэтессы и вовсе живут друг с дружкою... Насколько я понимаю, и у вас  среди
"подпольщиков" состоят лица обоего пола,  чьи  имена  вслух  и  упоминать-то
страшновато?
   -  Вот  именно,  -  печально  сознался  Мигуля.  -  Полюбуешься  на  иные
агентурные донесения - и спалишь в печке подальше от  греха.  Ведь  попробуй
заикнись родителям - в порошок сотрут за  клевету  на  милых  чадушек.  Куда
катимся?
   - Позвольте вам напомнить, Ермолай Лукич, что ситуация ничем не  уступает
существовавшей в Древнем Риме, - сказал освоившийся Тутушкин.
   - Цыть ты, - уныло оборвал Мигуля. - И без тебя тошно.  Смотри,  если  не
придет твоя нимфа, я тебя спрятать-то спрячу, но предварительно  такую  тебе
неорганическую химию уст