ейшего.
   Таня уже крепко прижималась к нему, вряд ли сознавая это. В тайге  резко,
скрипуче взлетали ночные крики.  От  напряжения  ломило  глаза,  высоко  над
поляной стояла луна - и все равно нельзя было отделаться  от  ощущения,  что
береста колышется то ли от дыхания, то ли  от  шевеления  лежащего  под  ней
существа.
   Черная коса шаманки колыхнулась?!
   Он  опустил  руку  на  деревянную  кобуру,  прикосновением  к  пистолету,
рациональному механизму, стараясь прогнать первобытные страхи. И  все  равно
по спине невесомой холодной лапкой прошелся суеверный страх-сумбурчик...
   Что-то тягуче хрустнуло непонятно где - то ли сук, то ли колода.  Девушка
шарахнулась, прижимаясь к нему всем телом. Бестужев инстинктивно  обнял  ее,
волосы  защекотали  щеку,  он  чувствовал  холодным,  отстраненным  кусочком
сознания прильнувшее к нему гибкое, теплое тело, руки и грудь, но в этом  не
было ничего от  извечных  мужских  побуждений,  потому  что  страх  медленно
поднимался к сердцу, заливал...
   Все же он  справился  с  собой.  Трезво  и  расчетливо,  умом  воевавшего
человека осознал приближение того рубежа, за которым все захлестывает паника
и следует безумное бегство. Что есть  сил  удержал  рванувшуюся  Таню,  стал
медленно-медленно отступать  к  краю  поляны,  уже  прикидывая,  что  сейчас
наткнется спиной и затылком на жесткую россыпь сосновых игл, и  в  этом  нет
ничего страшного, нет...
   Таня придушенно ойкнула. Отпусти он ее сейчас - рванулась бы опрометью  в
тайгу. Бестужев прошептал  что-то  успокоительное,  непонятное  ему  самому,
прижимаясь щекой к ее щеке, продолжал отступать, наткнулся на  иглы,  как  и
ожидал, - и не вздрогнул, отвернулся, побрел в глубь леса, увлекая за  собой
Таню. Она подчинялась, как завороженная. А там и пришла  в  себя  настолько,
что промолвила чуточку сварливо:
   - Однако вы осмелели, ротмистр... Пустите. Бестужев смущенно убрал  руки.
Шепотом попытался оправдаться:
   - Я не имел в мыслях...
   - Ладно, я понимаю, - фыркнула она. - Ох... Где это мы?  Ага...  Пойдемте
назад?
   Бестужев огляделся по сторонам.  Вновь  окружающее  предстало  обыденным,
лишенным и тени сверхъестественного: вокруг темнела ничуть им не  угрожавшая
ночная тайга, скрипучие пронзительные крики принадлежали  птицам  и  мелкому
зверью, тени происходили исключительно от игры лунного света в  переплетении
мохнатых  ветвей.  Вот  только  где-то  глубоко  медленно   угасал   слепой,
неуправляемый страх...
   Таня остановилась, подняла к нему лицо:
   - Ну как, испугались? Даже побежали...
   - Я? - искренне изумился он. - Помнится, это кто-то другой так  порывался
метнуться напролом, что едва с ног меня не сшиб...
   - Но я ведь видела, как коса колыхнулась, - призналась она.
   - Я тоже, - сказал он рассудительно. - Это ветер.
   Но слишком хорошо знал, что никакого ветра не было...
   Они шагали обратной дорогой  по  вновь  вынырнувшей  откуда-то  тропинке,
плечо в плечо, страх окончательно улегся, уснул, и Бестужев  вновь  подумал,
как она красива. Слишком  хорошо  помнил  прильнувшее  к  нему  тело,  чтобы
остаться равнодушным. И постарался напомнить себе,  что  эта  своенравная  и
манящая таежная красавица всю свою сознательную жизнь прожила на  свете  без
ротмистра Бестужева, а значит, логически рассуждая,  проживет  без  оного  и
далее. Вот только логику хотелось послать ко всем чертям...
   - Ну что? - спросила  она  неожиданно.  -  Теперь,  после  благополучного
завершения  столь  смелого  предприятия,  можем  и  на  призрака  в  зимовье
поохотиться?
   - Вы серьезно?
   - Конечно, - сказала Таня, удержав его за рукав, когда  он  хотел  пройти
мимо ответвлявшейся к зимовью тропиночки. - Многие  говорят,  что  там  тоже
обитает  призрак,  видение  лишившего  себя  жизни   от   несчастной   любви
охотника...
   Чересчур уж явственный испуг звучал в ее голосе, чересчур уж  крепко  она
держала  Бестужева  за  рукав,  чересчур  уж  театральные  нотки  в   голосе
прорезались...  Он  подозревал,  что  это  неспроста.  И  решил:  если   она
замешкается, пропустит его в дверь, следовательно...
   И точно! Таня остановилась, стараясь, чтобы  это  выглядело  естественно.
Изо всех сил пытаясь говорить равнодушно, тихо предложила:
   - Идите вперед, вы как-никак мужчина, а мне страшно...
   Подметив краем глаза не страх, а откровенное, коварное любопытство на  ее
личике, Бестужев более не  сомневался.  Он  широкими  шагами  приблизился  к
избушке, взошел на низенькое крыльцо,  ухватил  ручку  из  круглого,  хорошо
ошкуренного куска дерева, зажал ее в кулаке, рванул дверь на себя...
   В глубине  единственной  комнаты,  отделенной  крохотными  сенями,  снизу
вверх, от пола к потолку рванулось что-то белое, колышущееся, просторное, но
этот рывок был очень уж неживым, механическим, нестрашным...
   - Татьяна Константиновна! - громко сказал он, не оборачиваясь. - Надеюсь,
на этого призрака вы не новую простыню извели, старенькую взяли?
   Теперь он  прекрасно  мог  рассмотреть,  что  простыня  была  прикреплена
верхним краем к тонкой палке, а от нее  тянулась  бечевка  -  через  крюк  в
потолке, к двери.
   - Вы о  чем  это?  -  подчеркнуто  равнодушно  поинтересовалась  Таня.  -
Представления не имею, что вам в голову пришло...
   - У великого драматурга Шекспира есть  замечательные  строки,  -  сообщил
Бестужев,  подергивая  дверь  вперед-назад  и   заставляя   этим   действием
"призрака" колыхаться в такт. - О женщины, вам имя - вероломство...
   - Ну что же вы тревожите великие тени? - Таня прошла мимо него в избушку.
- И никакое не вероломство, а всего лишь невинный розыгрыш, пусть даже нынче
и не первое апреля...
   Она повозилась в глубине, у печки, пошуршала  чем-то,  чиркнула  спичкой.
Зажглась высокая,  целая  свеча  в  широком  латунном  поставце,  по  стенам
колыхнулись тени, и пламя успокоилось, вытянулось ровным лепестком.
   - Отвяжите бечевку, - распорядилась она. - Это уже неинтересно.
   Бестужев распутал узел. Теперь он мог рассмотреть, что небольшая горничка
содержится в идеальном порядке - широкая лежанка, свернутая рулоном постель,
замотанная в цветастое покрывало, аккуратно  сколоченный  стол  и  такие  же
лавки, шкапчик на стене.
   - Садитесь, - сказала Таня, сбрасывая на нары кожаный шабур.  -  В  ногах
правды нет... - Перехватила его взгляд, окинула себя быстрым взглядом.  -  Я
вас смущаю? - и, ничуть  не  выглядя  смущенной,  одернула  черную  расшитую
косоворотку.
   - Мне ваш наряд просто кажется чуточку  непривычным,  -  сказал  Бестужев
чистую правду.
   - А как же  питерские  дамы  при  занятиях  спортом?  Я  бы  еще  нелепее
выглядела посреди тайги в модном платье из французского журнала... Знаете, а
вы ничуть не похожи на жандарма. Все, кого я здесь знаю, - этакие осанистые,
в годах, при некотором, пардон, пузе, усы врастопыр...
   Бестужев невольно потрогал верхнюю губу. Нельзя же было ей  рассказывать,
что немцу Лямпе усов не полагалось, немцы обычно бреются чисто, как  актеры,
вот и пришлось пожертвовать...
   - Мы, знаете ли, всякие бываем, - сказал Бестужев.
   - Но ведь это очень опасно - быть жандармом? В газетах только и  пишут  -
бомбу бросили, обойму из браунинга выпустили... Правда, я слышала, есть  еще
и  заграничные  командировки.  Это,  наверное,  очень  весело  и   спокойно:
рестораны, дамы, свидания с агентами при поднятых воротниках...
   - Вы совершенно правы, - кивнул Бестужев. -  Заграничные  командировки  -
вещь веселая и спокойная...
   И вспомнил свою - когда висел на  поручнях  "Джона  Грейтона"  над  серой
неприветливой водой, носки ботинок скользили по ржавому борту, ища опору,  а
Жилинский, не сводя  с  него  бешеного  взгляда,  вслепую  совал  патроны  в
револьвер, и решали секунды, удача... Таня сидела  напротив  и  смотрела  на
него с непонятным выражением на лице,  оперев  подбородок  на  переплетенные
пальцы.
   - С простыней я вас,  конечно,  разыграла,  -  сказала  она.  -  Но  ведь
шаманкина могила - это взаправду... Вячеслав  Яковлевич  не  первый  год  по
тайге  ходит,  а  бежал  оттуда  сломя  голову,  о  чем  сам  не  постыдился
рассказывать...
   - Она, часом, сюда не заявится? - спросил Бестужев шутливо.
   - Как же она сюда заявится, если тут икона  висит?  -  серьезно  ответила
Таня. - Видите, в углу? Городской офицер, а таких вещей не понимаете...
   Что-то с ними происходило. Бестужев совершенно  точно  знал  -  если  эта
пустая  болтовня   затянется,   возникнет   тягостная   неловкость,   начнет
крепнуть... Он встал, выглянул в окошко. В серебряном лунном свете сосны уже
не казались прибежищем живых загадочных теней, мохнатых сумбурчиков.
   За спиной решительно простучали каблуки сапог.
   - Знаете, а  я  загадала,  -  сказала  Таня  совсем  близко.  -  Если  вы
отшатнетесь при виде моего "призрака", выйдет одно, а если нет -  совершенно
даже другое. Вы не отшатнулись.
   - И что теперь? - спросил Бестужев, медленно оборачиваясь.
   -  Тебе  непременно  объяснить?  -  спросила  Таня,  глядя  ему  в  глаза
совершенно спокойно. - Экий ты, право...
   Подняла руки - широкие рукава косоворотки сползли к плечам  -  и  властно
закинула ему на шею, переплела пальцы на затылке, притянула голову.
   Ну, а уж в такой-то жизненной ситуации ни один нормальный мужчина не  мог
уподобляться незадачливому библейскому персонажу,  в  особенности  если  сам
этого хочешь больше жизни. Все происходило как бы само  собой,  естественно,
как радуга или дождь: объятия становились  все  крепче,  поцелуи  все  более
сумасшедшими, кто кого увлек к лежанке, и  не  понять,  цветастое  покрывало
будто без малейшего человеческого участия вспорхнуло  и  вмиг  развернулось,
открывая постель, одежда куда-то исчезала с  глаз,  а  ненужная  стыдливость
исчезла  еще  раньше.  Поначалу  Бестужев  был  скован  по  вполне  понятным
причинам, но очень быстро оказалось, что трепетная невинность его  не  ждет,
что его умело и непреклонно привлекла к себе очаровательная молодая женщина,
точно знающая, что может ему дать, что может  от  него  получить.  Тогда  он
отбросил  все  предосторожности,  хотя  рассудочная  частичка  сознания   не
уставала ныть, что все это - сущее безумие, ну да кто ж  ее  слушал  в  этом
месте и в такую ночь?
   Он не думал, что еще способен  терять  голову,  а  оказалось  -  потерял.
Дыхание смешивалось, неосторожные стоны пьянили, обнаженные  тела  ощущались
единым цельм - стать ближе друг  другу  было  просто  невозможно,  весь  мир
состоял из лунного света, невероятного наслаждения и бессмысленного  шепота,
и это  сладкое  безумие  продолжалось  вечность,  пока  он,  опустошенный  и
счастливый, не замер, уткнувшись щекой в ее плечо.
   - Ты не умер, часом? - защекотал ему ухо дразнящий шепот. - Даже  страшно
сделалось...
   Не шевелясь, он улыбнулся в потолок, ничего не ответив. Давно уже не было
так хорошо и покойно на душе.
   - Совершенно никакого раскаяния, - грустно сказала Таня. - Одна  циничная
улыбка. Совратили беззащитную барышню, господин офицер,  а  теперь  изволите
цинично ухмыляться?
   - Ага, - сказал он счастливо, легонько притянул ее голову на плечо.  -  А
еще я вскорости начну сатанински хохотать, как и положено  по  роли  роковым
соблазнителям... Танюша, а ты, коли  уж  пошли  театральные  штампы,  должна
рыдать горючими слезами над погубленной жизнью...
   - Еще чего, - фыркнула Таня, погладив его плечо. - Зачем, прости, рыдать,
если можно взять пистолет и всадить пулю?
   - Логично... - покрутил он головой. - Я...
   Она легонько вздохнула:
   - Ну вот, сейчас, чувствую, начнется:  милая,  единственная,  люблю  пуще
жизни и петушков на палочке... Алеша, я  тебя  прошу,  не  надо,  милый,  ты
чудесный человек, полный ротмистр, загадочный жандарм, мне  с  тобой  хорошо
невероятно, только, я тебя умоляю, не нужно мне ни в  чем  признаваться.  Ты
меня и не знаешь ничуть, - она  наклонилась  над  ним  и,  осыпав  пушистыми
золотыми прядями, заглянула в  глаза.  -  Хочешь,  скажу,  про  что  жаждешь
спросить, да деликатности не хватает?
   - Не надо.
   -  Как  прикажете,  ваше  благородие...  -  она  нагнулась  и   мимолетно
поцеловала в губы. - Я тебе одно скажу: твоих предшественников было  все  же
не столь много, чтобы тебе по этому  поводу  впадать  в  черное  уныние.  Не
будешь?
   - Не буду, - сказал он  серьезно.  -  Жизнь  -  вещь  сложная,  коли  она
настоящая, а не  в  театре.  Жила  без  меня,  как  складывалось,  и  дальше
проживешь...
   - Ну что  ты  загрустил?  Ничего  еще  не  решено...  -  сказала  Таня  с
непонятной интонацией, подавшей  ему  бешеные  надежды.  -  Ох,  мы  все  же
порядочные греховодники, Алеша. Без прогулок, без долгих ухаживаний...
   - Я тебе ни в чем не буду признаваться, - сказал он покорно. -  Но  покой
потерял с тех пор, как ты меня чуть не растоптала...
   - У тебя был тогда такой вид, словно ты  шел  и  сочинял  стихи.  Честное
слово.
   - Вот уж не грешен. Совсем над  другим  думал.  Наша  служба  и  стихи...
как-то не вяжется. - Не рассказывать же ей о  Семене,  питавшем  слабость  к
сочинению бездарных и искренних виршей  о  тяжкой  доле  и  почетной  службе
охраны? - Хотя... Был у меня однажды случай, когда  стихи  пришлось  слушать
всю ночь, причем, ты не поверишь, как раз на службе. Этой весной. Привели ко
мне по подозрению в контактах с революционерами  одного  странного  молодого
человека, быстро стало  ясно,  что  молодой  человек  -  не  от  мира  сего,
абсолютно вышиблен из реальности... так он мне чуть ли не до утра без всякой
просьбы с моей стороны и без малейшего стеснения  читал  собственные  вирши.
Ну, хотелось ему так. И как-то так заворожил, что я его старательно  слушал,
будто так и следует. Ничего почти не запомнил,  вот  только  насчет  прошлых
веков...
   И нет рассказчика для жен
   В порочных длинных платьях,
   Что проводили дни, как сон,
   В пленительных занятьях:
   Лепили воск, мотали шелк,
   Учили попугаев
   И в спальню, видя в этом толк,
   Пускали негодяев...
   Звали Осипом, а вот фамилия вылетела из головы - то  ли  Мандель,  то  ли
Мандиштам...
   - Неплохо, - сказала Таня. - А мне вот один инженер  специально  посвящал
целое четверостишие.
   Я встретил красавицу. Россыпь хрустела.
   Брусника меж кедров цвела.
   Она ничего нет меня не хотела,
   Но самой желанной была...
   Господин ротмистр! - прыснула она. - Прошу вас столь ревниво и грозно  не
фыркать! С его стороны это было чисто платонически, а с моей - вообще никак.
Насмешливо и без капли женского интереса. Это ты вдруг взял, да и  свалился,
как снег на голову. У тебя тогда, в Шантарске, лицо было столь несчастное  и
суровое, что мне это показалось необычным...
   - Несчастное?!
   - Но и суровое тоже, - улыбнулась Таня. -  И  в  чем-то  загадочное.  Как
потом оказалось, женская интуиция не подвела, ты  у  меня  и  в  самом  деле
оказался тем самым незнакомцем из романов, что проходят  в  тени  колоннады,
пряча лицо под краем черного плаща... Алеша, а ты правда не женат?
   - Вдовец.
   - В твои-то годы? Ой, прости, если я что-то...
   - Нет, пустяки, - сказал он честно.  -  Там  все  сложилось  так,  что  и
грустить не о чем, хотя, конечно... Смерть есть смерть.
   - А ты скоро уедешь?
   - Наверное, завтра... или, получается, уже  сегодня.  Но  мы  ведь  можем
встретиться в Шантарске? Или ты меня там не захочешь узнавать?
   - Глупости какие, - энергично сказала Таня. - Не такая уж  я  дрянь.  Как
только выдастся момент, обязательно  пришлю  к  тебе  кого  удастся,  так  и
напишу: "господин полный ротмистр, вас знают по-прежнему..."
   - Побожись.
   - Грех, - возразила она серьезно. Гибко соскользнула с лежанки и встала в
косой широкой полосе  слабеющего  лунного  света,  нагая,  с  разлетевшимися
волосами. - Но обещать - обещаю, - сказала Таня нараспев. - Ротмистр,  а  вы
не боитесь, что я сейчас превращусь во что-нибудь этакое? По Шекспиру? - Она
вытянула к нему руки и произнесла глухим голосом:  -  А  если  я  и  есть  -
шаман-та из колоды? И сейчас обернусь чем-то жутким?
   - А пускай, - с отчаянной  лихостью  сказал  Бестужев,  глядя  на  нее  с
радостью, с болью. -  Теперь  мне  и  помирать  не  жалко,  так  что  можете
превращаться, госпожа шаманка... но должен вам честно сказать, что о прежнем
вашем облике, очаровательном и нежном, я буду сожалеть сколько успею, прежде
чем вы из меня всю кровь выпьете...
   - Правда? - спросила она тихо. - Будете сожалеть?
   - Сколько успею. Сколько вы мне оставите жизни.
   - Ну, в таком случае не буду я ни во  что  превращаться,  -  сказала  она
решительно. - Коли нынешний облик признан очаровательным и нежным...
   Бесшумно  скользнула  к  лежанке,   грациозно   оперевшись   на   локоть,
наклонилась над ним и бросилась в объятия. Все повторилось - нежно и бешено,
наполняя радостью и тоской, потому что ее покорность ничего еще не значила и
ничего не обещала, сейчас она была не просто рядом - единым целым, но совсем
скоро  должна  выйти  из  зимовья,  и  как  повернется   дальнейшая   жизнь,
предугадать нельзя, ничего еще  не  решено,  а  этом  мире  разбито  столько
сердец, в том числе и офицерских, что осколки еще одного никого не удивят  и
ничего не решат...
   Возвращались   засветло,   держась   за   руки   и   временами   улыбчиво
переглядываясь с лукавством людей,  объединенных  общей  тайной.  Прощальный
поцелуй на мостике - и она ушла  окольной  тропинкой  и,  выражаясь  высоким
поэтическим штилем, унесла с собой сердце ротмистра Бестужева. Он смотрел ей
вслед, пока не потерял из виду, а  потом,  вздохнув,  направился  в  поселок
другой тропой. Солнце еще не встало над лесом, но  было  совершенно  светло,
неуловимая  рассветная  игра  тени  и  света  придавала  всему   окружающему
необычайно чистый и свежий вид,  словно  земля  и  небеса  были  только  что
сотворены.
   Потом он с крайним неудовольствием распознал стоявшую прямо посреди улицы
фигуру - Лука Лукич Гнездаков, здешний Малюта при здешнем  государе,  торчал
на пути с таким видом, словно и поднялся-то в такую рань исключительно  ради
Бестужева.
   Сухо кивнув, Бестужев сделал попытку обойти  неприятного  встречного,  но
Лука проворно загородил дорогу, кланяясь и скалясь:
   - Какая встреча приятная, ваше благородие! Гулять в тайге изволили?
   Бестужев неприязненно кивнул, не глядя тому в глаза.
   - Прогулочки в тайге-с - вещь в  молодые  года  понятная  и  приятная,  -
негромко сказал Гнездаков. - Позвольте-с только из моего  к  вам  дружеского
расположения дать совет:  коли  уж  играете  в  опасные  игры,  осторожность
блюдите. Папенька симпатии вашей на расправу крут, не посмотрит  на  золотые
погоны. Здесь, в тайге, и не такие люди, случалось, бесследно пропадали.  Со
стороны красавицы-с вашей дикой беспечность простительна - ей лишь словесная
выволочка грозит, а вот с вами папенька могут обойтись  и  вовсе  жутко-с...
Исмаилке что человека зарезать, что овцу, я  хоть  и  сам  варнак,  чего  не
скрываю, а таких боюся...
   Он заглядывал в глаза с хитрой усмешечкой,  юлил  и  делал  всей  фигурой
многозначительные телодвижения. Крепко взяв его за ворот поддевки,  Бестужев
выдохнул бешено:
   - Ты смотри у меня, варнак, язычок за зубами держи! Сам же говоришь,  что
в тайге люди бесследно пропадают...
   И встряхнул как следует. Не сделав  ни  малейшей  попытки  высвободиться,
покорно мотаясь, Лука Лукич, сделав еще более умильную физиономию, почти что
пропел:
   - Обижаете-с! Гнездаков никогда доносителем  не  был-с!  Убивать  людишек
случалось, а вот  доносить  -  нет-с!  Я,  наоборот,  предупредить  хочу  об
осторожности,  видя  сердечную  симпатию  двух  столь  младых   и   красивых
созданий-с! Поверьте, из искреннего к  вам  расположения,  ваше  благородие!
Господин Иванихин изволят раненько вставать-с, только  что  в  окне  конторы
маячили. Сегодня сошло, а зав