ых ловушек.
      - Ты  мне  не веришь! - Я и сам услышал в своем голосе ноты разоби-
женного чувства собственного  достоинства.  Почти скулеж. Поэтому более хо-
лодно добавил:- Ведь,  следуя твоему примеру,  я бы держался  подальше  от
неприятностей.
      - Ты имеешь в виду подкуп?  - Моя попытка польстить не произвела на
него впечатления. - Ты не будешь по сговору проигрывать скачки? Все придут
в восторг от твоей неподкупности? Ты  в это веришь? А как насчет слуха, что
ты связан с наркотиками? Слухи разрушают репутацию быстрее, чем правда.
      Я молчал. Сегодня утром недоказанное обвинение  разбило удобную иллю-
зию, будто невиновность  щитом загораживает от клеветы. Отец, без сомнения,
отнес  бы  это открытие к разряду  "взросления".  Стук в дверь прервал  мои
горькие мысли. Появился завтрак,  практически  первый шаг к освобождению от
хронического голодания. Теперь я мог есть, не испытывая укоров совести. Не-
обходимость  контролировать  вес иногда доводила меня до головокружений  от
недоедания. Даже тем, как я набросился  на еду, словно голодный волк, я от-
давал должное отцу. Он заранее понял,  что в данный момент я не стану отка-
зываться и соглашусь поесть.
      - Ты  ешь и слушай, - продолжал отец. - Если бы ты мог стать самым
великим в мире жокеем в стипль-чезе,  я бы не стал просить... того, что со-
бираюсь предложить тебе. Если бы ты готовился стать, скажем, Исааком Ньюто-
ном, или  Моцартом, или каким-то другим  гением, было бы  бессмысленно про-
сить, чтобы ты бросил  свои занятия. И я не прошу тебя  навсегда отказаться
от скачек. Только откажись от попыток сделать их своей жизнью.
      Оказывается, кукурузные хлопья и молоко потрясающе вкусная штуковина.
      - У меня есть подозрение, - между тем говорил отец, - что ты хотел
бы продлить "окно на год" навсегда.
      На секунду я перестал жевать. Нельзя отрицать, что он прав.
      - Поэтому, Бен, ты поедешь в  Эксетер.  Продолжишь  свое  взросл„ние
там. Я не жду, что ты будешь первым. Если вторым  -  прекрасно. Третьим -
тоже неплохо.  Хотя мне кажется,  что ты добьешься хороших результатов. Как
всегда. Несмотря на невыгодную дату рождения.
      Я набирал  вес, поглощая бекон с  помидорами и грибами  и сопровождая
все тостами. Из-за  косной  системы образования, согласно которой школьники
распределялись по классам по возрасту, а не по способностям, я  всегда ока-
зывался в классе самым младшим. И мне приходилось держаться на уровне более
старших. Дело в том, что я  родился в последний день периода. Тридцать пер-
вым августа завершалось формирование класса из ребят данного возраста. Если
бы я  родился  первого сентября, то попал бы в класс на год младше. И таким
образом получил бы двенадцать месяцев форы. "Окно на год" могло бы прекрас-
но уравнять мои шансы. И отец, говоря об университете, конечно, это понимал
и прощал плохие результаты в дипломе раньше, чем я начал учиться.
      - До Эксетера я  хотел бы, чтобы ты поработал на меня,  - продолжал
он. - Я хотел бы,  чтобы ты  поехал со мной в Хупуэстерн и помог мне стать
членом парламента.
      Я уставился  на него, продолжая медленно  жевать, но уже  не чувствуя
вкуса.
      - Но, - возразил я, проглотив, - я ничего не понимаю в политике.
      - Тебе  и не  надо понимать. Мне не нужно,  чтобы ты произносил речи
или делал политические заявления.  Я хочу, чтобы ты был рядом со  мной, был
частью моего образа, или, как говорят, имиджа.
      - Не... я имею в виду, - заикаясь, забормотал я, - что не понимаю,
что я могу сделать.
      - Ешь яблоко, - спокойно проговорил он, - а я объясню.
      Он сел в кресло и неторопливо скрестил ноги,  словно повторяя отрепе-
тированный эпизод. И я подумал, что, наверно, он и правда не раз повторял в
уме предстоящий разговор.
      - Избирательный комитет, выдвинувший меня своим кандидатом, - начал
он, - откровенно признает, что предпочел бы видеть меня женатым. Так мне и
сказали. Мое  холостяцкое положение в  их глазах, как они говорят, выглядит
изъяном. Хотя я и сообщил им, что  был женат,  что моя  жена умерла и что у
меня есть сын. Это их успокоило, но не до конца. И я прошу, чтобы ты высту-
пал в некотором смысле как замена жены. Появлялся со мной на публике. И ми-
ло вел себя с людьми.
      - Целовал малышей? - рассеянно проговорил я.
      - Целовать детей буду я. -  Мой вопрос его насмешил. - А ты можешь
беседовать со старыми леди и болтать  о футболе, скачках и крикете с мужчи-
нами.
      Я вспомнил дикое  возбуждение на скачках, когда сливаешься с лошадью.
Вспомнил опьянение, какое испытываешь, рискуя сломать себе шею. Ведь судьбе
и случаю противопоставляешь такой минимум мастерства, как у  меня. И, чтобы
завершить стремительную скачку не  самым  последним, гонишь лошадь изо всех
сил. И твой победный крик так далек от болтовни с малышами.
      Я жаждал простой жизни, безрассудной бешеной скорости, которую дарили
лошади, которую дарили лыжи. И я начинал понимать, как в конце концов пони-
мал каждый, что все радости держат тебя на коротком поводке.
      - Как он мог подумать, что я стану возиться с наркотиками, когда ра-
бота со скаковой лошадью - высший кайф? - проговорил я.
      - Если бы.Вивиан сказал, что берет тебя назад, ты бы пошел? - спро-
сил отец.
      - Нет. - Ответ выскочил инстинктивно, без обдумывания.
      Нельзя  второй  раз  войти в ту же реку. А в те несколько часов среды
августа  я  прошел долгий путь по  дороге  реальности. И с горечью  признал
мрачную истину, что никогда мне не  быть жокеем своей мечты. Никогда мне не
победить в Большом национальном. Но вместо этого чмокать малышей? Боже мой!
      - Выборы пройдут раньше, чем  начнется  семестр  в Эксетере. Впереди
больше трех недель. К тому времени тебе уже будет восемнадцать...
      - ...и я напишу в Эксетер  и сообщу, что отказываюсь от места, кото-
рое они мне предлагают, - сказал я без радости и  сожаления.  - Даже если
ты прикажешь мне ехать в Эксетер, я не могу.
      - Я заранее аннулировал твое решение, - ровным тоном сообщил он. -
Я предполагал, что ты можешь  так  поступить. Знаешь, я наблюдал за  тобой,
когда ты был подростком, хотя мы никогда не были особенно близки. Я связал-
ся с  Эксетером и  отменил твой возможный отказ. Теперь  они ждут, кргда ты
зарегистрируешься. Для тебя приготовлена комната в университетском городке.
Пока не  взбунтуешься и не убежишь, ты будешь  продвигаться вперед к своему
диплому.
      Я понял  шаткость своего положения и  в который раз  испытал знакомое
ощущение могущества этого человека. Он обладал  силой, которая перевешивала
любые обычные семейные связи. Даже университет в Эксетере  он заставил слу-
жить своим целям.
      - Но, отец... - неуверенно запротестовал я.
      - Папа.
      - Папа... - Совершенно неподходящее слово ни для его образа родите-
ля, традиционно поддерживающего сына-школьника, ни для моего восприятия его
как человека, бесконечно отличавшегося от среднего мужчины в деловом костю-
ме. Я  понял, что его Большой национальный -  это дорога на Даунинг-стрит.
Выиграть скачку - для  него  означает занять резиденцию премьер-министра в
доме номер 10. Он просил меня отказаться от недостижимой мечты и помочь ему
получить шанс для  осуществления его собственной. Я уставился на нетронутое
яблоко и банан. У меня пропал аппетит.
      - Я тебе не нужен, - промямлил я.
      - Мне нужно завоевать голоса. Ты способен мне помочь в этом. Если бы
я не был абсолютно убежден в твоей ценности для завоевания симпатий избира-
телей, ты бы сейчас не сидел здесь.
      - Ну... - поколебавшись, закончил я,-я бы предпочел не сидеть.
      Тогда бы  я бесцельно и счастливо  слонялся по двору  конюшни Вивиана
Дэрриджа, погруженный  в свои иллюзии. И не так резко и не так жестоко я бы
все-таки приближался к пониманию реальности. Наверно, и в этом случае  я бы
испытывал подавленность. Другое  будущее,  к которому отец подталкивал меня
сейчас, по крайней мере, отличалось от медленного сползания в никуда.
      - Бен, - отрывисто произнес  он,  будто читал мои мысли, -  сделай
попытку. Порадуйся новой возможности.
      Он протянул мне конверт, полный денег, и велел пойти и купить одежду.
      - Выбери все, что тебе нужно. Мы поедем в Хупуэстерн отсюда.
      - Но мое барахло... - начал я.
      - Твое  барахло, как ты его называешь, миссис  Уэллс упаковала в ко-
робку. -  У миссис Уэллс я снимал комнату в доме, стоявшем на дороге в ко-
нюшню Дэрриджа. - Я заплатил ей до конца месяца, - продолжал отец. - Она
очень довольна. И, наверно, тебе приятно будет узнать, что она восхищалась,
какой ты тихий и симпатичный парень и какое это удовольствие жить с тобой в
одном доме. - Он улыбнулся. - Я договорился, чтобы твои вещи прислали сю-
да. И скоро, видимо завтра, ты их получишь.
      Еще один удар, подумал я. Меня будто накрыло волной прилива.  Не пер-
вый раз отец выдергивал меня из привычного легкого образа жизни и ставил на
незаконную дорогу. Сестра покойной матери, тетя Сьюзен и ее муж  Гарри, ко-
торые очень неохотно согласились меня воспитывать, в таких случаях чувство-
вали себя оскорбленными, о чем тетя Сьюзен часто и с горечью говорила. Нап-
ример, отец вырвал меня из средней школы, которая была "вполне  хороша" для
ее четырех сыновей. А он настоял, чтобы я брал уроки дикции и дополнительно
занимался по математике, которая мне давалась лучше других предметов. После
этого я провел пять лет в самой дорогой школе интенсивного обучения, в Мол-
верн-колледже.
      Мои братья-кузены и  завидовали, и донимали меня насмешками. Они счи-
тали, что таким образом превратился из любимого последнего добавления боль-
шой семье в "единственного ребенка", каким был на самом деле.
      Отец с момента моего добровольного приезда в Брайтон полагал само со-
бой разумеющимся, что в последние три недели его законного попечительства я
буду поступать  так, как он скажет. Оглядываясь назад,  я думаю, что многие
семнадцатилетние парни, наверно, жаловались  бы  и бунтовали. Я могу возра-
зить только одно: им не приходилось иметь дело с доверием  и подтвержденным
практикой благом отцовской тирании. И поскольку я знал, что отец никогда не
действует мне  во вред,  взял конверт с деньгами и  потратил их в магазинах
Брайтона. Я покупал одежду, которая, на мой взгляд, могла бы  убедить изби-
рателей отдать отцу голоса, если они судят о кандидате по внешнему его юно-
го сына.
      После трех пополудни мы выехали  из  Брайтона. И не в утреннем  свер-
хмощном черном лимузине с нервирующе  молчаливым  шофером  (как  оказалось,
подчинявшимся инструкции отца  "не объяснять"), а в веселом кофейного цвета
"рейнджровере" с серебряными и золотыми  гирляндами  похожих  на  незабудки
цветов, нарисованных на сверкающих дверцах машины.
      - Я новый человек для избирателей, - усмехнулся отец. - Мне нужно,
чтобы меня замечали и узнавали.
      Едва ли  он мог избежать  внимания окружающих, подумал я. Вдоль всего
южного побережья каждый прохожий оборачивался нам вслед. Но даже после это-
го я оказался  не  подготовленным  к тому, что нас  ожидало  в  Хупуэстерне
(графство Дорсет). Там на каждом подходящем столбе и на каждом дереве висе-
ли плакаты, призывавшие: "Голосуйте за Джулиарда". Казалось, никто в городе
не мог остаться в стороне от этого призыва.
      Отец начал свою избирательную кампанию  от  самого  Брайтона. Я сидел
рядом с ним на переднем  сиденье,  и он не переставая меня  инструктировал:
что в новой роли говорить и чего не говорить. Что делать и чего не делать.
      - Политикам, - объяснял он, - следует редко говорить всю правду.
      - Но...
      - И политикам, - продолжал он, - никогда не следует лгать.
      - Но ты убеждал меня, что надо всегда говорить правду.
      - Для тебя чертовски важно говорить правду мне. - Он чуть улыбнулся
моей простоте. - Но люди, как правило, верят лишь тому, чему хотят верить.
А если  ты скажешь им что-то еще,  они назовут  тебя нарушителем порядка  и
быстренько от тебя избавятся. Они никогда не вернут тебе твое  рабочее мес-
то, даже если сказанное тобой будет подтверждено временем.
      - По-моему, я это уже понял, - медленно проговорил я.
      - С другой стороны, быть пойманным на лжи - политическая  смерть. Я
никогда этого не допускаю.
      - А что ты ответишь, если тебе зададут прямой вопрос, а ты не можешь
открыть правду и не можешь солгать?
      - Можно сказать "как интересно" и переменить тему разговора.
      Он вел "рейнджровер" на большой скорости и осторожно, так же он и жил
всю жизнь.
      - В  течение нескольких следующих недель,  - продолжал он,  - люди
будут тебя спрашивать, что я думаю о том или об  этом.  Всегда отвечай, что
ты не знаешь и что им лучше обратиться ко мне. Никогда и никому не повторяй
того, что я сказал. Даже если это было заявлено публично.
      - Как захочешь.
      - Запомни, выборы - это конкурс. У меня есть политические враги. Не
каждое улыбающееся лицо - друг.
      - Ты имеешь в виду... никому не доверять?
      - Именно это я и имею  в виду. Народ всегда убивает Цезаря. Не дове-
ряй никому.
      - Но это цинично!
      - Это первое правило самозащиты.
      - Я предпочитаю быть жокеем, -  объявил я. - Боюсь, ты скоро узна-
ешь, что в каждой профессии есть своя доля негодяев и сплетников. - Он пе-
чально покачал головой. - Жокеи не исключение.
      Он въехал в  центр Хупуэстерна. Это оказался старый, исконно торговый
город. Его древнее сердце окаменело в причудливо застроенном  центре. А ны-
нешняя коммерция обнаженно пульсировала в быстро растущих современных офис-
ных зданиях и торговых аллеях, разместившихся с трех  сторон вокруг кольце-
вой дороги.
      - Город привык быть общиной фермеров,  -  словно  лектор,  объяснял
отец. - Сейчас фермерство -  это  промышленность, такая же, как и  завод;
где делают электрические лампы и где работает большинство горожан. Мне нуж-
ны их голоса.
      Я увидел, что штаб-квартира его избирательной  кампании размещалась в
примечательном доме-гибриде. Одна часть - фасад, выходивший старинными ок-
нами в эркерах на мощенную булыжником  площадь. И другая - позади, стена к
стене к нему - похожее на коробку строение без архитектурных особенностей.
Одно из нескольких зданий, смотревших на стоянку машин размером в пол-акра.
Дом когда-то был обувным магазином, сейчас  обанкротившимся из-за агрессив-
ности местных торговых рядов. Основные жилые помещения для отца и  для меня
находились наверху. Внизу, рядом со  штаб-квартирой,  точно  такая же дверь
вела в благотворительную лавку.
      Штаб-квартира политика оглушала жарким  энтузиазмом,  яркими цветными
телефонами, поцокиванием  стоящего  на  полу  ксерокса, постоянными чашками
чая. Ее заполняли столы, компьютеры, развешанные на стенах карты с цветными
булавками; кипы справочников, коробки с  конвертами  и  три женщины средних
лет, наслаждавшиеся суетой.
      Мы оставили машину  на стоянке и безошибочно направились к "коробке",
на стенах которой не  только  огромными буквами предлагалось "голосовать за
Джулиарда", но и  были  вывешены три больших портрета  моего  отца. Все они
изображали умного, добросердечного, дальновидного  человека,  который будет
отлично работать в Вестминстере.
      Три женщины встретили его возгласами радости и горой проблем.
      - Это мой сын, - сказал он.
      Женщины одарили меня веселыми улыбками. И осмотрели с  головы до ног.
Три ведьмы, подумал я.
      - Проходите, дорогой,  - пригласила одна  из них. -  Хотите  чашку
чая?


      ГЛАВА 2

      Как я  понял,  дом-гибрид  представлял собой постоянный избирательный
офис партии, к которой принадлежал отец.  Здесь  прежний  член  парламента,
Деннис Нэгл, проводил  свои субботние "операции", то есть показывался изби-
рателям и  выслушивал местные проблемы,  стараясь как можно лучше их разре-
шить. Бедняжка, едва перевалив за пятьдесят, умер от рака поджелудочной же-
лезы. Его честолюбивая жена, Оринда, как говорили, бурлила ядовитой злостью
из-за того, что избирательный комитет обошел ее в пользу моего  родителя. И
теперь отец по настоянию партийного центра боролся за то, чтобы удержать за
партией место в парламенте.
      Я узнал об Оринде, пока незаметно сидел на табуретке в углу и слушал,
как три помощницы описывали отцу сегодняшний визит в  офис отставленной ле-
ди.
      - Вы  думаете, она скорбит по  Деннису, - насмешливо  скривила губы
самая худая и самая злобная из трех, изображая материнскую заботу.  - Нет,
она просто разъярена тем, что он умер. Она, как и прежде, называет их "наши
избиратели". Говорила, якобы она писала для Денниса речи  и формировала его
взгляды. Мол, когда Деннис еще  только  заболел, уже все понимали, что  она
займет его место. Джордж, она назвала нас троих предательницами, потому что
работаем на вас. Она просто заикалась от бешенства. Она говорила,  что если
вы надеетесь, будто Оринда Нэгл без боя сдаст позиции, то вам надо как сле-
дует подумать. И заявила, что сегодня вечером придет на обед!
      Отец состроил гримасу.
      Я подумают, что избирательный комитет,  наверно,  не  лишен  здравого
смысла.
      Со своей табуретки я также  узнал,  что  главная оппозиционная партия
представлена "толстым недотепой", у которого по  сравнению  с  отцом  "ноль
сексапила". Его - Пола Бетьюна - партия недавно на дополнительных выборах
отхватила два места, переходящих от партии к партии. И теперь  они уверены,
что победят и  в Хупуэстерне, потому  что "необходимость перемен"  висит  в
воздухе.
      В дни, которые последовали потом, я везде видел его портреты. Его ло-
зунг "Бетьюн лучше. Отдайте ему ваш X", то есть поставьте крестик в избира-
тельном бюллетене, вызывал усмешку.
      А меня так просто заставил смеяться. Неужели он собирал под свои зна-
мена разведенных дам?
      Но в  первый вечер  я узнал о нем немного.  Оказалось, что он местный
советник и теряет волосы. Начинавшаяся лысина могла стоить ему места в пар-
ламенте. О его умственной пригодности вроде бы и не упоминали. Америка пос-
ле солдата-героя  Эйзенхауэра ни разу  не выбирала лысого президента. И се-
годня мало кто называет своих сыновей Дуайтом.
      Я узнал, что голоса завоевываются хохотом и теряются от догмы.  Я уз-
нал, что жизненная сила Джорджа Джулиарда действует как целебное растирание
на порозовевшие лица его помощниц.
      - На обед сегодня вечером со мной пойдет сын, - объявил отец. - Он
может занять место Мервина. - Мервин Тэк, объяснил он, его агент, шеф пер-
сонала, вынужденно задержался в Мидленде.
      Три возбужденные леди снова посмотрели на меня и кивнули.
      - Обед состоится в "Спящем драконе", - коротко бросил мне  отец. -
В отеле напротив, только перейти площадь.  - Он показал через окна в эрке-
рах на фасад  дома с множеством башенок едва ли в ста ярдах от нас. Еще его
украшали бесчисленные  корзины с геранью,  вывешенные из окон. - Мы выйдем
отсюда в семь тридцать. Короткий прием. Обед. Встреча с избирателями в хол-
ле. Если  получим несколько острых вопросов,  она может продлиться  за пол-
ночь.
      - Ты хочешь полнить острые вопросы? - удивленно спросил я.
      - Конечно. Они подливают масла в огонь. Иначе очень скучно.
      - Что мне надеть? - вяло пробормотал я.
      - Только выгляди аккуратным.  Приедет  Босс с передней скамьи парла-
мента. Центр  подтягивает  тяжелую  артиллерию, чтобы поддержать кандидата.
Дополнительные выборы на переходящее место очень важны для  партии. Для на-
чала я надену смокинг, но позже сниму черный галстук. Может быть, чуть рас-
стегну рубашку. Посмотрим, как пойдет. - Отец улыбнулся почти спокойно. Но
я чувствовал,  что он возбужден до глубины  души. Он  борец, подумал я.  Он
растоптал мои мечты и толкает меня в мир, который мне не очень нравится. Но
в течение месяца, как он и просил, я буду с ним.  И  сделаю все, что в моих
силах, а там видно будет.