ия  обращаю  на  твою  кузину
Элеонору.
   - Ты удивляешь меня, дорогая, - сказал Генри. - Для меня  самого  она  не
более чем пустое место.
   - Тогда все в порядке. Я не могла говорить об этом до сегодняшнего  утра,
потому что это все касается нас с тобой.
   - Ты имеешь в виду  тот  день,  когда  она  притаилась  за  дверью  вашей
гостиной? Дина, если бы ее тогда там не было, как бы ты себя повела?
   За этим последовала продолжительная остановка.
   - Дело в том,  -  наконец  произнесла  Дина,  -  что  она,  должно  быть,
рассказала об этом твоему отцу.
   - Да, она это сделала.
   - Он говорил с тобой?
   - Да.
   - О, Генри!
   - Да, это был целый допрос. "Что это такое я слышал  о  твоих  намерениях
относительно мисс Дины Коупленд?" - "Простите, сэр,  но  я  отказываюсь  вам
отвечать". - "Генри, ты бросаешь мне вызов?" - "При всем  уважением  к  вам,
сэр, да!" Все в таком роде.
   - Он против этого?
   - Элеонора настроила его против. Проклятые выпученные глаза!
   - Но почему? Потому что я дочь бедного приходского священника, или потому
что я - актриса, или, может быть, мой вид ей неприятен?
   - Я не думаю, что твой вид ей неприятен.
   - Пожалуй, твой отец хочет, чтобы ты женился на богатой наследнице.
   - Думаю, да. Но не имеет никакого  значения,  моя  милая  Дина,  чего  он
хочет.
   - Нет, имеет. Ты еще не знаешь.  Мисс  Прентайс  заходила  к  папе  вчера
вечером.
   Генри резко остановился и в изумлении уставился на Дину.
   - Она сказала.., она сказала...
   - Ну, продолжай.
   - Она сказала ему, что мы встречаемся и что ты не рассказываешь  об  этом
отцу, но что он узнал об этом, и был ужасно расстроен, и  заподозрил  нас  в
коварстве, и... О, какая же она подлая! Она намекнула, что мы...
   Дина остановилась, не зная, как продолжить.
   - Что мы совершаем грех? - пришел на помощь Генри.
   - Да.
   - О, Боже! Ну и мысли у этих женщин! Я уверен,  ректор  не  придал  этому
значения.
   - Ее внешняя благовидность вызывает  отвращение.  Ты  помнишь  тот  день,
несколько недель назад? После того как я вернулась, когда ты  повез  меня  в
Мортон и мы устроили там пикник и вернулись домой только к вечеру?
   - Я помню буквально каждую секунду этого дня.
   - Она узнала об этом. Не было ни малейшей причины скрывать это от кого бы
то ни было, но  я  ничего  не  рассказала  папе.  Рассказ  притупил  бы  мои
воспоминания. Мне не хотелось ни с кем делиться ими.
   - Мне тоже.
   - Вот, а теперь это выглядит очень подозрительно и папа  считает,  что  я
что-то от него скрываю. Когда мисс Прентайс ушла, он позвал меня  к  себе  в
кабинет. На нем был его берет,  явный  признак,  что  разговор  будет  очень
важным. Папа был скорее печален, чем рассержен, и это говорило о том, что он
действительно очень огорчен. Он рассуждал, как настоящий феодал,  и  сказал,
что мы всегда считались.., я забыла кем.., чуть ли не вассалами этих  господ
Джернигэмов и всегда поступали честно, и что я  веду  себя,  как  горничная,
имеющая тайные отношения со своим господином. И дальше  в  том  же  духе.  И
знаешь. Генри, мой дорогой, это смешно звучит,  но  я  действительно  начала
чувствовать себя низкой и вульгарной.
   - Он не поверил?
   - Нет, конечно, он ничему не поверил. Но ты ведь  знаешь,  какая  у  него
путаница в голове в отношении секса.
   - Да, у них у всех, - мрачно подтвердил Генри. - Особенно  у  Элеоноры  и
Идрис, которым мешает жить их перезрелость. - Я знаю. Итак, в результате  он
запретил мне встречаться с тобой наедине.  Я  сказала,  что  не  могу  этого
обещать. Это была наша первая с ним серьезная  ссора..  Я  думаю,  он  долго
молился после того, как я легла спать. Это очень неприятное  чувство,  когда
ты лежишь в постели и знаешь, что в это  время  кто-то  в  соседней  комнате
молится за тебя, как сумасшедший. А я, ты знаешь, обожаю  его.  Я  подумала,
что сейчас тоже начну молиться, но мне на ум приходили только одни слова:
   "Да постыдятся и исчезнут враждующие против души моей. Аминь".
   - Это об Элеоноре, - заметил Генри.
   - Я это подумала, но я этого не произнесла. Но вот к чему я  веду:  я  не
вынесу, если буду постоянно расстраивать папу, но боюсь, что может случиться
именно так.  Нет,  Генри,  прошу  тебя,  выслушай.  Видишь  ли,  мне  только
девятнадцать лет, и он может заявить протест против  заключения  брака...  И
что еще хуже, он это сделает.
   - Но почему? - спросил Генри. - Почему? Почему? Почему?
   - Потому что он считает, что мы не должны противоречить  твоему  отцу,  и
потому что у него скрытый комплекс социальной неполноценности.  Он  -  сноб,
мой дорогой. Он считает, что если благословит нас, это будет выглядеть,  как
будто он стремится выгодно выдать меня  замуж  и  пытается  сделать  это  за
спиной эсквайра.
   - Какая чепуха!
   - Я знаю, но все обстоит именно  так.  И  это  благодаря  мисс  Прентайс.
Честно говоря, Генри, мне кажется, что она - воплощение зла. Почему  она  не
оставит нас в покое?
   - Ревность, - ответил Генри. - Она  старая,  неудовлетворенная  и  слегка
рехнувшаяся. Я бы сказал даже, что причины здесь как физиологические, так  и
психологические. Мне кажется, она думает, что ты свергнешь  ее  с  престола,
когда станешь моей женой. И вполне вероятно, что она ревнует к  тебе  твоего
отца.
   Они оба грустно покачали головами.
   - Папа до смерти боится ее, - сказала Дина, - ее и  мисс  Кампанула.  Они
будут просить его исповедовать их, и когда они уйдут, он  будет  чувствовать
себя, как старая развалина.
   - Неудивительно. Я думаю, что они пытаются проинформировать  его  друг  о
друге и об остальных.  Послушай  меня,  Дина.  Я  не  хочу,  чтобы  Элеонора
вмешивалась в нашу любовь. Ты принадлежишь мне. Я  скажу  твоему  отцу,  что
прошу твоей руки, и то же самое я скажу своему.  Я  заставлю  их  рассуждать
разумно. А если Элеонора не прекратит свои уловки... О, Господи, я, я, я...
   - Генри, - сказала Дина, - это великолепно! Генри усмехнулся.
   - Было бы еще великолепней, - сказал он, - если  бы  она  не  была  такой
несчастной, сморщенной, перезрелой старой девой.
   - Как это ужасно, - проговорила Дина. - Надеюсь, со мной  такого  никогда
не случится.
   - С тобой!?
   Они опять остановились.
   - Генри, - произнесла Дина, - давай попросим  их  объявить  перемирие  до
конца спектакля.
   - Но нам надо встречаться, как сейчас. Наедине.
   - Я умру, если мы не сможем. Но в то же время мне кажется,  что  если  мы
пообещаем подождать до этого срока,  папа  начнет  все  понимать.  Мы  будем
встречаться на репетициях и не  скроем  ни  от  кого,  что  влюблены,  но  я
пообещаю ему, что не стану видеться с  тобой  наедине.  Это  будет..,  очень
достойно. Понимаешь, Генри?
   - Кажется, да, - неохотно согласился Генри.
   - Эти ненавистные женщины ничего не смогут сказать.
   - Им всегда будет что сказать, дорогая.
   - Прошу тебя, Генри.
   - О, Дина.
   - Пожалуйста.
   - Хорошо. Но просто невыносимо, что Элеонора смогла нам все испортить.
   - Невыносимо, Генри.
   - Она - ничтожество. Дина покачала головой.
   - В то же время, - сказала она, - она наш лютый враг. Действует  украдкой
и при этом до краев наполнена ядом. И если  у  нее  получится,  она  добавит
несколько ядовитых капель в чашу с нашим с тобой счастьем.
   - Я этого не допущу, - заявил Генри.

Глава 6

РЕПЕТИЦИЯ

   Репетиции проходили отвратительно. Как Дина ни старалась,  она  не  могла
добиться от всей этой компании нормальной работы. Во-первых, за  исключением
Селии Росс и Генри, никто не учил своих ролей. Доктор Темплетт даже гордился
этим. Он  все  время  рассказывал  о  своем  опыте  участия  в  любительских
спектаклях в студенческие годы.
   - Я никогда не знал, что скажу дальше, - радостно говорил  он.  -  Я  мог
сказать все что угодно. Но спектакли  проходили  отлично.  Немного  наглости
никогда не помешает. Одной-двумя шутками можно  обмануть  целый  зал.  Самое
главное - не нервничать.
   Сам он абсолютно не  нервничал.  Он  произносил  те  реплики  своей  роли
французского посла, какие помнил, высоким, пронзительным голосом,  постоянно
гримасничал, размахивал руками и ни минуты не стоял на месте.
   -  Я  выдаю  все  экспромтом,  -  говорил  доктор  Темплетт.   -   Просто
удивительно, какая с тобой происходит перемена, когда ты в гриме  и  в  этом
забавном костюме. Я никогда не знаю, где я должен быть. На  сцене  сохранять
хладнокровие невозможно.
   - Но, доктор Темплетт, вы должны постараться, - жалобно упрашивала  Дина.
- Как же мы сможем правильно рассчитать  время  и  позиции,  если  на  одной
репетиции вам подсказывают, а на другой вы сами смотрите в текст?
   - Не волнуйся, Дина, - отвечал доктор Темплетт. - Все будет отлично.  Эта
будет.., как эта называться?.. Так, так, очаровательный.
   Даже не на сцене он постоянно говорил  на  ломаном  английском,  и  когда
запас реплик иссякал, что происходило довольно часто, он принимался за  свое
"как эта называться?".
   - Если я забуду свои слова, - сказал он ректору, который суфлировал, -  я
просто подойду поближе к вам, спрошу: "Как эта называться?" - и вы сразу все
поймете.
   У  них  с  Селией  была  раздражающая  манера  опаздывать  на  репетиции.
По-видимому, большой палец на ноге самого младшего из  Каинов  еще  требовал
наблюдения доктора Темплетта, и он объяснял,  что  повстречал  миссис  Росс,
возвращаясь из Клаудифолда на репетицию. Они входили с благодушными улыбками
на лицах на полчаса позже, в то время как Дина читала их  роли  и  исполняла
свою. Иногда она просила своего отца читать их реплики, но ректор делал  это
так тщательно и медленно, что среди остальных участников спектакля возникала
путаница.
   Мисс  Кампанула  также   доставляла   очень   много   беспокойства.   Она
отказывалась расстаться со своим отпечатанным текстом, постоянно носила  его
с собой и во время предшествующего диалога вполголоса читала  свои  реплики.
Из-за  этого  голоса  остальных  актеров  звучали  на   фоне   ее   довольно
утомительного бормотания. Когда подходила ее очередь, в очень редких случаях
она начинала произносить свои слова без предварительного "О, теперь я".  Она
отбарабанивала свои строчки  безо  всякой  интонации,  не  обращая  никакого
внимания на смысл, и  все  время  говорила  Дине,  что  хочет  услышать  все
критические замечания, но любые предложения воспринимала с видом  надменного
величия, и в ее поведении на сцене не наблюдалось ни малейших изменений.  Но
хуже всего было то, что  мисс  Кампанула  постоянно  стремилась  к  созданию
образа, производя различные неумелые, неуклюжие движения, значение которых и
сама едва ли могла бы объяснить.
   Она постоянно переминалась с ноги на ногу, что делало ее очень похожей на
пингвина, бродила по сцене и строила гримасы, приводившие всех  остальных  в
замешательство. Вдобавок ко всему у нее  начался  страшный  насморк,  и  все
репетиции сопровождало ее хлюпанье.
   Джоуслин представлял собой  тип  актера-любителя,  который  учит  роль  с
помощью суфлера. В отличие от мисс Кампанула, у него в руках вообще не  было
текста, так как текст был безвозвратно  утерян  им  сразу  же  после  первой
репетиции. Эсквайр говорил, что это не страшно, что он уже выучил свою роль.
Но это была  не  правда.  Он  едва  ли  составил  себе  о  ней  самое  общее
представление.  Когда  он  произносил  свои  реплики,  это  напоминало  Дине
церковную службу, так как эсквайр был вынужден повторять каждую  свою  фразу
после ректора, как отклик. Однако, несмотря на этот недостаток,  у  эсквайра
было инстинктивное театральное чувство. Он не ерзал и не жестикулировал, чем
выигрывал на фоне доктора Темплетта, который носился по сцене, как оса.
   Мисс Прентайс также не знала своей роли, но она была искусной обманщицей.
В одной сцене спектакля ей приходилось довольно долго  держать  перед  собой
раскрытую газету. Дина обнаружила, что  мисс  Прентайс  приколола  несколько
листочков со своими репликами на  "Тайме".  Другие  листочки  мисс  Прентайс
разложила по всей сцене.  Когда  же,  несмотря  на  все  эти  маневры,  мисс
Прентайс  останавливалась,  не  помня  своих  реплик,  она  устремляла  чуть
укоряющий взгляд на того, чья реплика была следующей, так  что  все  думали,
что виноват ее партнер.
   Миссис Росс выучила свою роль.  Она  говорила  чистым,  сильным  голосом,
следовала всем советам Дины и всегда  была  в  хорошем  настроении  и  очень
любезна. Если возникала  какая-либо  проблема,  миссис  Росс  всегда  первой
придумывала, как ее решить. Она принесла в  ратушу  свои  диванные  подушки,
стаканы для коктейля и столик для бриджа. Дина становилась все более и более
зависимой от  миссис  Росс  с  ее  "ручным  реквизитом"  и  всякими  другими
мелочами. Но, несмотря на все это. Дина не любила миссис Росс, а  ее  взрывы
смеха в ответ на прискорбное фиглярство доктора Темплетта крайне  раздражали
Дину. Из-за слишком решительной неприязни, с которой  обе  престарелые  мисс
встречали любой поступок миссис Росс, Дине  пришлось  сделать  ей  несколько
дружеских жестов, о которых она потом сожалела.  Она  увидела,  с  чувством,
похожим на ужас, что ее отец незаметно  для  себя  стал  жертвой  очарования
миссис Росс и ее внезапного интереса к церкви. Это  больше,  чем  какой-либо
другой из ее поступков, воспламенило Идрис Кампанула  и  Элеонору  Прентайс.
Дина чувствовала, что ее репетиции были насквозь пропитаны  все  нараставшим
антагонизмом. В довершение всех бед было очевидно, что отношение эсквайра  к
миссис Росс, выражавшееся в старомодном озорстве,  до  крайности  раздражало
Генри и обеих леди.
   Генри выучил свою роль и играл  хорошо.  Из  всего  состава  исполнителей
только они с Диной вели себя как члены  единой  труппы.  Остальные  едва  ли
обращали внимание друг на друга и воспринимали свои роли как самые важные во
всем спектакле.

***

   Борьба за музыку продолжалась три недели. Мисс Прентайс и мисс Кампанула,
вместе и по отдельности, притворялись альтруистками и обвиняли друг друга  в
эгоизме, дулись, отрицали малейшее желание играть на рояле, отказывались  от
своих ролей, затем смягчались и  заново  предлагали  свои  услуги.  В  конце
концов Дина, при моральной поддержке своего отца, воспользовалась  моментом,
когда мисс Кампанула в очередной раз сказала, что у нее нет  желания  играть
на инструменте с пятью сломанными клавишами в верхнем регистре и шестью -  в
басах.
   - Хорошо, мисс Кампанула,  -  сказала  Дина,  -  мы  поступим  так.  Мисс
Прентайс любезно предложила свои услуги, и я назначаю ее пианисткой. Так как
вы имеете дополнительные обязанности, связанные с оформлением фасада здания,
это будет самым лучшим решением.
   После этого мисс Кампанула едва ли была вежлива с кем-либо, кроме ректора
и эсквайра.
   За пять дней до представления у мисс Прентайс начал нарывать указательный
палец  на  левой  руке.  Все  это  заметили.  Мисс  Кампанула  не   упускала
возможности подчеркнуть, что в день спектакля состояние пальца  может  стать
гораздо хуже.
   - Лучше бы тебе позаботиться о твоем пальце, Элеонора, - говорила она.  -
Он нарывает и, по-моему, выглядит ужасно. У тебя, должно быть, с  кровью  не
все в порядке.
   Мисс Прентайс отрицала это с видом мученицы, но не было никакого сомнения
в том, что пальцу становилось все хуже и хуже. За три дня до выступления  на
нем появилась явно профессионально наложенная повязка, и  всем  сразу  стало
ясно, что мисс Прентайс обращалась к доктору  Темплетту.  Прошел  слух,  что
мисс Кампанула каждое  утро  после  завтрака  исполняет  на  рояле  прелюдию
Рахманинова.
   Дина имела личную беседу с доктором Темплеттом.
   - Что у мисс Прентайс с пальцем? Сможет ли она играть на рояле?
   - Я сказал ей, что лучше отказаться от этой идеи, - ответил он. -  У  нее
большой  нарыв,  и  при  этом  очень   болезненный.   Если   она   попробует
воспользоваться этим пальцем, что  вовсе  нежелательно,  боль  будет  просто
адская.
   - Что она на это ответила? Доктор Темплетт усмехнулся.
   - Она сказала, что ее слушатели не будут разочарованы  и  что  она  может
перестроить последовательность использования пальцев в пьесе. Это ведь,  как
обычно, будет "Венецианская сюита"?
   - Да, - мрачно сказала Дина. - "Рассвет" и "На  канале"  для  увертюры  и
"Ноктюрн" для антракта. Она никогда не уступит.
   - Селия говорит,  что  готова  поспорить:  старая  Идрис  положила  яд  в
перчатку своей подруги, как Лукреция Борджиа, - произнес доктор  Темплетт  и
добавил:
   - О, Господи, мне не следовало говорить так!  Это  опять  сыграет  против
меня.
   - Я никому не передам ваших слов, - сказала Дина. Она поговорила  с  мисс
Прентайс, предложив ей отказаться от игры на рояле.
   - Дина, дорогая, ты очень внимательна, - ответила мисс Прентайс с улыбкой
святоши. - Но я сделаю все от меня  зависящее.  Ты  можешь  рассчитывать  на
меня.
   - Но ваш палец, мисс Прентайс!
   - Мне гораздо лучше, - сказала мисс Прентайс  с  интонацией,  по  которой
можно было почувствовать, что упоминать ее палец было не совсем прилично.
   - Мы должны печатать программки. Ваше имя...
   - Пожалуйста, дорогая, не  беспокойся.  Мое  имя  появится  в  целости  и
сохранности. Не стоит ли нам считать этот вопрос решенным и больше к нему не
возвращаться?
   - Ну хорошо,  -  смущенно  сказала  Дина.  -  Вы  совершаете  героический
поступок.
   - Ах, глупости! - игриво ответила Элеонора.

***

   В четверг, двадцать пятого ноября, за  два  дня  до  представления,  Дина
стояла в ратуше, у керосиновой печки, в проходах между рядами и со страхом в
сердце готовилась  к  просмотру  начальных  сцен,  в  которых  она  сама  не
участвовала. Генеральная репетиция должна была проходить без музыки.
   - Как раз чтобы дать моему противному пальцу  время  прийти  в  норму,  -
сказала мисс Прентайс.
   Но Генри рассказал Дине, что они с отцом видели, как  Элеонора,  нечаянно
ударив пальцем по стулу, так сильно побледнела, что они даже испугались, как
бы она не потеряла сознание.
   - Ее невозможно остановить, - сказал  Генри.  -  Даже  если  ей  придется
играть басы ногой.
   Дина мрачно согласилась.
   Она загримировала всех  для  генеральной  репетиции  и  пыталась  создать
профессиональную театральную атмосферу в здании, насквозь пропитанном  духом
церковного прихода. Даже сейчас из-за зеленого занавеса раздавался голос  ее
отца, голос, который мог принадлежать  только  священнику.  Ректор  прилежно
исполнял свои обязанности.
   - Прошу на сцену тех, кто начинает спектакль, - говорил он.
   Перед Диной сидели в  рядок  и  хихикали  шесть  особо  привилегированных
девушек из Молодежного общества, которые должны были продавать программки  и
работать билетерами во время спектакля. Они  с  нетерпением  ожидали  начала
генеральной репетиции. В основном их интересовали доктор Темплетт  и  Генри.
Доктор Темплетт понимал  это  и  постоянно  выглядывал  из-за  занавеса.  Он
настоял на том, чтобы гримироваться самостоятельно, и теперь  выглядел  так,
как будто только что вылез из каминной трубы. Как раз когда Дина  собиралась
дать  сигнал  к  поднятию  занавеса,  сбоку  опять  выглянула  его   коротко
стриженная голова.
   - Почему вы, как  эта  называться,  так  много  смеяться?  -  спросил  он
помощниц. Раздался новый взрыв хохота.
   - Доктор Темплетт! - крикнула Дина. - Освободите сцену, пожалуйста.
   - Десять тысяч извинений, мадемуазель, -  сказал  доктор  Темплетт.  -  Я
исчезаю.
   Он состроил смешную гримасу и удалился.
   - Все готовы, папа? - крикнула Дина.
   - Думаю, да, - неуверенно произнес голос ректора.
   - Все по местам. Свет, пожалуйста.
   Последнее  приказание  Дина  была  вынуждена  исполнить  сама,  так   как
выключатель находился  в  зрительном  зале.  Она  выключила  свет,  и  шесть
зрительниц в зале взвизгнули, как сумасшедшие.
   - Тшш! Занавес!
   - Одну минуту, - тихо произнес ре