обочине,  кинулся  к  бензобаку,  открутил
крышку и заглянул внутрь - как-будто бензин мог быть там  каким-то  чудом!
Бензобак был пуст. В отчаянье я стал голосовать каждой проезжающей  машине
- может, кто-то даст мне бензин, отольет из своего бака.  Но  теперь  мимо
меня ехали все те, кого я только что так вызывающе, так нагло  обогнал.  И
потому они с мстительной улыбкой проскакивали мимо.  Какой-то  мужик  даже
показал мне язык, кто-то сделал ручкой...
     И в это время  мимо  промчалась  электричка.  Электричка,  в  которой
ехали, я не сомневаюсь, Мосол  с  Рамизом  и  Сикуном.  Клацая  по  стыкам
рельсов, вагоны промчались по насыпи и стали быстро исчезать вдали.
     Я бессильно опустился  на  сидение  машины,  потом  снова  попробовал
голосовать  -  бесполезно!  Шоссе  -  дорога  на  аэродром   -   считается
правительственной трассой,  здесь  и  останавливаться  нельзя,  даже  если
кто-нибудь и мог бы отлить мне свой бензин, он  не  станет  этого  делать,
зачем ему рисковать автомобильными правами? Я тупо сидел в машине.  Бежать
пешком до этой косы? Глупо, я прибегу туда  часа  через  полтора.  Качалки
нефтяных вышек, натыканные вдоль дороги и  разбегавшиеся  от  нее  во  все
стороны вплоть до горизонта, монотонно клевали скважины,  будто  повторяли
вместе со мной: "И-ди-от!!! И-ди-от!!!".
     Не знаю, может быть прошло минут двадцать,  когда  рядом  затормозила
милицейская машина с крупными буквами по борту  "ГАИ".  Старший  лейтенант
милиции, улыбчатый азербайджанец, уже предвкушая крупный штраф, который он
сейчас сорвет с меня за  остановку  на  правительственной  трассе,  лениво
вышел из машины и подошел ко мне:
     - И в чем дело? - спросил он нараспев. - Да-акументы!
     Я смотрел на него, понимая, что только он и может  быть  сейчас  моим
спасеньем. Нужно было только выбрать правильный тон в разговоре с  ним.  Я
молча вытащил  из  кармана  красное  удостоверение  "Комсомолки",  где  на
кожаной обложке, кроме  названия  нашей  газеты,  было  золотом  вытеснено
магическое: "ЦК ВЛКСМ". Я показал ему эту красную  книжку,  и  он  тут  же
изменил тон:
     - Ждете кого-нибудь?
     - Вот  что,  старший  лейтенант,  -  сказал  я.  -  Глупость  у  меня
получилась, бензин кончился. Отлей мне пару литров,  -  я  кивнул  на  его
милицейскую "Волгу". - Я заплачу.
     Лейтенант сокрушенно покачал головой:
     - Зачем обижаешь, дорогой? Пару литров для "Комсомольской правды"  мы
еще можем даром дать. Шланг есть?
     Откуда я мог знать, есть у Изи шланг или нет?  Я  открыл  багажник  -
оказалось,  что  там  даже  запаски  нет,  не  только  шланга.   Лейтенант
укоризненно взглянул мне в глаза.
     - Ладно, - сказал он и тут же милицейским жезлом остановил проехавшую
мимо машину. Через пару минут, перегородив  своими  машинами  движение  на
шоссе,  мы  поставили  их  так,  чтобы  его  бензобак  был  рядом  с  моим
бензобаком,  а  шлангом,  взятым  у  владельца  третьей  машины,   старший
лейтенант сам перекачал мне  из  своей  гаишной  машины  наверное  полбака
бензина.
     Я было сунул  все-таки  руку  в  карман  за  деньгами,  но  лейтенант
взглядом перехватил этот жест, и я понял, что он  действительно  обидится,
если я опять предложу ему деньги. Я пожал ему руку, сел в машину и  погнал
по шоссе. Теперь, с разрешения родной милиции,  я  выжал  педаль  газа  до
отказа. Стрелка спидометра завалилась вправо - 130, 135, 140...  Казалось,
легкая, даже без всякого груза в багажнике,  машина  сейчас  оторвется  от
асфальта, взлетит. А на автотреке  ВАЗа  меня  уверяли  когда-то,  что  на
больших  скоростях   "Жигули"  будут   стелиться  к  земле,   конструкторы
хреновы!..
     Быстро темнело, я включил ближний свет и, плавно вписавшись в поворот
к Песчаной косе, вымахнул на старую грунтовую  дорогу,  убегавшую  в  дюны
Песчаной косы. Рядом струились рельсы электрички, а  сам  поезд  пунктиром
виден был вдали, на конечной остановке. Уже не жалея Изину машину, я снова
дал максимальный газ. Баранку пришлось  держать  двумя  руками,  а  спиной
упереться в сиденье так, чтобы на  ухабах  от  тряски  не  выбить  головой
потолок.
     Я был уверен, что знаю место, где должны быть Сашка и Лина.  Песчаная
коса заканчивается двумя небольшими скалами -  Каменным  Седлом,  за  ними
есть крохотный Залив  Влюбленных.  Там,  укрывшись  от  посторонних  глаз,
десятилетиями  целуются  поколения  влюбленных,  я  сам  там  первый   раз
поцеловался с девочкой из девятого класса...
     Электричка отошла от станции и двинулась мне навстречу. Все!  Неужели
я опоздал?
     Спустя минуту я уже подъезжал  к  пустынной  станции  "Пляж",  откуда
только что уехали последние курортники. Станция была пуста,  пляжи  вокруг
нее - тоже. Здесь же кончалась и грунтовая дорога, и дальше, до  Каменного
Седла были только песчаные дюны и мокрая кромка берега.  Я  бросил  машину
влево, к самой воде и, поднимая колесами фонтаны брызг, покатил  к  Заливу
Влюбленных. Когда моя машина  вымахнула  из-за  Каменного  Седла  в  Залив
Влюбленных, я увидел картину, которой боялся больше всего:  на  опустевшем
пляже здоровые парни Рамиз и Сикун прижимали к земле избитого Сашку  Шаха,
Рамиз держал у Сашкиного горла нож, чтобы тот не рыпался, а в  стороне,  у
воды, Мосол насиловал Лину. Девчонка кусалась, извивалась ужом, поджав под
себя коленки, а Мосол выламывал ей руки,  бил  кулаком  с  зажатым  в  нем
браунингом и кричал:
     - Убью! Я тебя выиграл! Убью!
     Другой рукой он все пытался стянуть с себя брюки...
     Я  включил  фары,  нажал  клаксон  и  бросил  машину  прямо  на   эту
барахтающуюся у кромки воды пару - Лину и Мосола. В сумраке вечера  им  не
было видно, что это за машина  -  милиция?  частник?  дружинники?  Боковым
зрением я видел, как Рамиз и Сикун тут же оставили Сашку и кинулись наутек
через Каменное Седло. Но Мосол...
     Этот парень не терял голову в  острые  минуты.  Ослепленный  четырьмя
фарами мчащегося на него автомобиля, он вскочил, прижал  к  себе  Лину,  и
отчетливо, чтобы мне было видно в  машине,  приставил  браунинг  к  голове
девушки.
     Я ударил по тормозам. Машина зарылась в песок в двух метрах от Лины и
Мосола. Сквозь слепящий свет фар им не видно было,  кто  сидит  в  машине.
Изнутри машины я видел избитую Лину в  разорванном  купальнике,  голую,  с
детской грудью, пушистым лобком, кегельно-стройными  ногами,  и  Мосола  -
расхристанного, с полуспущенными брюками, одной рукой он цепко прижимал  к
себе Лину, другую, с браунингом держал  у  ее  лица.  Увидев,  что  машина
остановилась и смысл его жеста достаточно  ясен  тем,  кто  сидит  внутри,
Мосол выждал короткую паузу и стал медленно, вместе с Линой,  таща  ее  за
собой, отходить в сторону, из-под света фар. Боясь за Лину,  я  неподвижно
сидел в машине, подавшись всем телом  вперед,  почти  прижавшись  лицом  к
стеклу машины. В конце концов, пусть он сбежит, лишь бы ее оставил  живой.
Но в ту секунду, когда Мосол  уже  ступил  в  грань  между  светом  фар  и
вечерним сумраком, сильное тело коротко метнулось к нему из мрака и  обоих
- и Мосола и Лину - сбило с ног. И тут же прозвучал  выстрел,  и  я  вдруг
почувствовал, как лобовое стекло машины стеклянной пылью  брызнуло  мне  в
лицо, на рубашку, на брюки. Сашка! Это Сашка Шах бросился  из  темноты  на
Мосола, сбил его с ног, и,  падая,  Мосол  выстрелил.  Пуля  полоснула  по
лобовому стеклу "Жигулей", и оно разлетелось просто в  пыль.  Я  не  знаю,
каким биологически-защитным рефлексом я успел закрыть ресницы раньше,  чем
это стекло брызнуло мне в зрачки. Скорей всего я просто моргнул с перепугу
в момент выстрела, и это спасло мне зрение.
     Я слышал, что рядом, на песке, идет смертельная борьба, но я  не  мог
открыть засыпанных стеклом глаз. И тогда, ощупью открыв дверку  машины,  я
слепо выбрался наружу и подбежал к Сашке в тот  момент,  когда  Мосол  уже
зигзагом убегал от него по песчаным дюнам, а Сашка стрелял в него  отнятым
браунингом. Лина кричала: "Саша, не надо! Не надо!", а  он  отталкивал  ее
свободной рукой и целился снова, но тут я ударил его по руке с браунингом.
Похоже, сгоряча я ударил слишком сильно, Сашка охнул, выронил браунинг, но
тут же подхватил его с земли другой рукой и  снова  выстрелил  в  темноту,
вдогонку Мосолу, наугад. Мы с Линой повисли на  Сашке,  удерживая  его  на
месте, - он рвался из наших рук, кричал в истерике:
     - Пустите! Я убью его! Пустите!
     Я в обхват держал его за плечи, а Лина, плача, целовала, успокаивала:
     - Сашенька, все! Все! Не надо!
     Голая, мокрая от слез, она прижималась к нему, невольно натыкаясь  на
мои сцепленные в замок руки, и  я  локтями  чувствовал  ее  грудь,  живот,
плечи.



                          Глава 6. Опасное решение

     В ту ночь квартира Изи Котовского превратилась  в  настоящий  полевой
лазарет. Йодом, зеленкой, свинцовыми примочками и пластырями я смазывал  и
залеплял порезы, синяки, ссадины и ушибы у Сашки и  Лины,  а  Изя,  убитый
потерей лобового стекла в его "Жигуленке",  ходил  по  квартире  с  мокрым
полотенцем на голове и причитал, как еврей на похоронах:
     - Где я возьму такое стекло? Ой, где же я  возьму  такое  стекло?!  -
потом он горестно цокал языком и начинал сначала: - Где же я возьму  такое
стекло? Стекол к "Жигулям" нет нигде! Лучше бы ты проколол четыре  колеса!
Лучше бы ты сломал три бампера! Хотя нет, бамперов тоже нет нигде! Ну,  не
знаю - лучше бы ты мне все фары разбил! Ой, где я возьму такое стекло?
     - Изя! Это же  не  я  разбил!  В  нас  стреляли,  понимаешь!  В  меня
стреляли! Еще пару сантиметров левей - и он бы меня убил! Ты понимаешь?  А
ты - стекло, стекло! Будет тебе это стекло!
     Я поклялся ему, что не уеду из Баку, пока не  вставлю  это  проклятое
стекло, что мы завтра же поедем к директору  автостанции,  в  Министерство
автотранспорта, в отдел пропаганды и агитации ЦК Азербайджана, но достанем
это стекло - подумаешь!
     - Я не знаю, - горестно раскачивался Изя. - Я ничего не знаю. Я знаю,
что завтра мне нужно ехать по районам снимать передовых хлопкоробов, а мне
не на чем ехать! И таких стекол  нет  в  республике  уже  восемь  месяцев!
Гуревич - директор АЗТАГа! - разбил себе стекло и что? Его машина стоит на
станции шестой месяц! Оруджев - ректор университета! - попал в аварию, его
вылечили,  уже  зажил  перелом  ноги,  и  всю  машину  отремонтировали   и
покрасили, а ездить не может - нет стекла! Нету! Ни в Москве,  нигде!  Ой,
что я буду делать? Что я буду делать?!
     Тут Сашка Шах  не  выдержал,  пошел  на  кухню  и  вернулся  с  такой
резиновой штукой - не знаю,  как  она  называется  -  которой  продуваются
засорившиеся водопроводные раковины и унитазы.
     - Изя, - сказал Сашка. - Сходите к соседям, попросите еще одну  такую
штуку на пять минут.
     - Зачем?! - изумился Изя.
     - Ну, я прошу вас. На пять минут. Мне очень нужно.
     Изя пожал плечами, пошел м соседям и через пару минут вернулся с  еще
такой же резиновой штукой. Сашка взял их обе и вышел из квартиры.
     - Ты куда? - изумился я.
     - Я сейчас. Посмотрите за Линой...
     Лина, укрытая пледом, спала, свернувшись калачиком, в спальне Изи, на
его кровати. Чтобы успокоить ее от пережитого и заставить уснуть, пришлось
уговорить ее выпить грамм 150 коньяку.  Теперь  во  сне  она  вздрагивала,
что-то шептала распухшими губами, волосы прилипли к потному лбу.
     Сашка действительно вернулся через пару минут. В руках, на двух  этих
резиновых тарелках, как на присосках, он нес лобовое жигулевское стекло.
     - Что это?! - обалдел Изя.
     - Это стекло для вашей машины, - сказал Сашка, поставил стекло на пол
и осторожно поддел край  присоски  лезвием  ножа.  После  этого  резиновая
тарелка легко отлипла от стекла, и Сашка подал ее Изе. - Отдайте  соседям,
пожалуйста.
     Изя с ужасом смотрел то на меня, то на Сашку.
     - Ты вытащил стекло из чужой машины?!!
     - Не на вашей улице.  Там,  за  углом,  -  сказал  Сашка.  -  Что  вы
переживаете? Никто не видел. И машина не бакинская, а  из  Кюрдамира.  Эти
спекулянты даже стекло искать не будут, а купят себе новую машину.
     - Боже мой! - снова стал раскачиваться Изя. -  Боже  мой!  Если  меня
завтра арестуют...
     - За что? - спросил Сашка Шах.
     - За то, что я украл стекло!
     - А разве это вы украли? - удивленно сказал Сашка.
     - Потрясающе! - раскачивался Изя. - Потрясающе!..
     - Слушайте, Изя. Это стекло на черном рынке стоит двести рублей. Я их
никогда не тибрил, ну, то есть, не воровал, потому что это бизнес ребят из
Черного города. Поэтому, если у вас спросят на автостанции, где  вы  взяли
стекло, скажите, что случайно купили в Черном городе. И все, и перестаньте
переживать, давайте лучше чай пить. Отнесите соседям эту присоску.
     И когда Изя вышел, Сашка сказал:
     - Мне нужно с вами поговорить. Но при Изе нельзя.  Может,  мы  пойдем
погуляем?
     - Пошли. Но нужно позвонить твоей матери, чтобы не  волновалась,  что
ты дома не ночуешь.
     - Обойдется, - жестко отмахнулся Сашка.
     Минут через десять, на ночной бакинской набережной  я  понял,  откуда
эта жесткость в его голосе. Тихо журчали полуопавшие  фонтаны  Приморского
бульвара, молча и бесшумно лежало за гранитной набережной Каспийское море,
пополам разделенное сияющей лунной дорожкой, пряно пахли олеандры, и аллеи
Приморского  парка  были  усыпаны  спелыми  ягодами  черного  и   зеленого
тутовника. Изредка на скамейках  под  обезглавленными  фонарными  столбами
угадывались в черноте ночи базальтово-застывшие фигуры влюбленных парочек.
Мы шли с Сашкой из аллеи в аллею, он рассказывал:
     - Я решил уехать из Баку. Совсем. Я люблю Лину,  и  она  -  меня.  Мы
хотим жить вместе. Всегда. Я сказал матери, что  хочу  уехать  с  Линой  в
Вильнюс. Я не могу  здесь  остаться.  Если  я  останусь,  я  завтра  опять
колоться начну, воровать в трамваях. Ведь тут это на каждом углу!  Я  знаю
всех, все знают меня, и мне от них не уйти. Или я пришью Мосола, или он  -
меня. Вчера утром я сказал это матери. Что  я  должен  уехать  с  Линой  -
насовсем. Я хочу снять в Вильнюсе комнату или квартиру,  мы  поженимся,  я
пойду на какую-нибудь работу и кончу вечернюю школу. А там - или институт,
или армия - будет видно. Короче, я попросил у матери  деньги,  хотя  бы  в
долг, две тыщи. Чтобы поехать в Вильнюс, найти квартиру, ну - чтобы начать
там жить. Так  вы  бы  видели,  что  началось!  Как  она  ее  обзывала!  И
"прибалтийская шлюха", и "распутная девка", и "проститутка"  -  ужас!  Что
она не для того меня  кормила  семнадцать  лет,  чтобы  отдавать  какой-то
шлюхе! Что лучше бы я остался в тюрьме! Что она сама  на  меня  в  милицию
донесет, чтоб меня опять посадили -  только  не  отдаст  этой  "развратной
девке". И все из-за чего? Из-за двух тысяч!
     - Подожди! Я не думаю, что это из-за денег. Просто вам по 17 лет, еще
рано жениться...
     - Это наше дело,  -  жестко  сказал  Сашка.  -  Это  наше  дело!  Нам
семнадцать лет, мы не дети, и мы уже живем как муж и жена.  Но  почему  мы
должны жить так, тайком, на чужих квартирах, на пляжах? Мы хотим жить  как
люди, нормально, нам нечего прятать. Что мы украли? Я ее люблю, она  любит
меня. И это все. Я попросил у матери две тысячи - я же знаю, сколько у них
с отцом лежит на книжке! Что они будут делать с этими деньгами?  Кому  они
копят?
     Он умолк. Мы шли вдоль яхт-клуба. На  фоне  черно-лунно-желтого  моря
острые  мачты  парусных  яхт  казались   поднятыми   в   небо   плавниками
доисторических рыб, и наши шаги мягко таяли в  тишине  южной  ночи.  Сашка
долго молчал, я не торопил его, я понимал, что  он  вытащил  меня  на  эту
прогулку не для того, чтобы пожаловаться на мать. Наконец, Сашка продолжил
- уже совсем другим, спокойным тоном:
     - Короче, денег она мне не дала. Даже на билет до Москвы. Но я достал
эти деньги. У Генерала. Конечно, такие деньги он даром  не  дает,  но  это
будет мое последнее дело. Я знаю, что вам нельзя об этом рассказывать,  вы
корреспондент газеты, но вы меня спасли, меня и Лину, и мне некого  больше
просить. Если что-то со мной случится, если  меня  заметут  и  посадят,  -
помогите Лине ждать меня, а? Поможете?
     - Что это за дело, Саша?
     - Я не могу вам сказать.
     - Как хочешь. Но это глупо. Ты доверяешь мне  самое  дорогое,  что  у
тебя есть - любимую девушку, и не  доверяешь  какую-то  темную  историю  с
Генералом. Как хочешь...
     - Хорошо, я скажу. Хотя  это...  Хотя,  конечно,  нельзя,  но  ладно!
Только дайте мне слово, что вы - никому! А то нас пришьют обоих. Дайте мне
честное слово!
     - Хорошо. Даю честное слово.
     - Генерал мне сказал: вот тебе  тыща  рублей  аванса,  а  еще  десять
получишь, когда сделаешь дело. А дело такое: отвезти в  Москву  чемодан  с
деньгами и в условленном месте обменять на рюкзак с наркотиками. Я привожу
туда деньги, а мне дают рюкзак  с  наркотиками.  С  рюкзаком  я  похож  на
студента, каких сейчас тысячи. Поездом привожу этот рюкзак в  Баку,  отдаю
Генералу и самолетом - опять  к  Лине.  Нужно  только  на  несколько  дней
устроить Лину в Москве в гостинице и придумать, куда я делся на три-четыре
дня. Вы можете мне помочь?
     Хорошенькая история! Корреспондент  "Комсомольской  правды"  помогает
нелегальным поставкам наркотиков! Впрочем, я для  того  и  нырнул  на  дно
бакинской жизни,  чтобы  выйти  на  эти  сферы.  Но  кто  знал,  что  круг
замыкается на Сашке  Шахе!  Конечно,  заманчиво  принять  участие  в  этой
операции, а потом описать ее в "Комсомолке", во втором очерке, но  тут  уж
точно Сашка Шах загремит на восемь лет в тюрьму. Нет,  остановись,  Гарин,
тебя уже однажды остановили в КПЗ, а на этот раз лучше  остановись  сам  и
останови этого парня...
     - Саша, - сказал я после паузы. - Давай начнем  с  самого  начала,  с
причины. Тебе нужны деньги, чтобы начать новую жизнь в Вильнюсе, так?
     - Я у вас денег одалживать не буду! - тут же сказал он.
     - Я тебе и не предлагаю. У меня нет таких денег. Хотя если бы были  -
почему бы тебе не взять? Но ладно, я не об этом.  Я  предлагаю  другое.  Я
беру тебе билет до Москвы. За счет редакции. Там, в "Комсомолке"  ты  дашь
мне интервью - расскажешь о себе все, что тогда  ночью  рассказал  в  КПЗ.
Если хочешь, мы в газете изменим тебе фамилию. В интервью ты скажешь,  что
отказываешься от своего прошлого, завязываешь, начинаешь новую жизнь.
     - Нет! Я ни кого стучать не буду!
     - Подожди, - сказал я с досадой. - Никто тебя не просит "стучать"...
     - Но я же должен называть ребят - с кем кололся, воровал...
     - Им тоже можно изменить фамилии, для читателя это все равно - Ашот с
тобой кололся или  Расим,  важна  суть.  После  этого  "Комсомолка"  берет
шефство над тобой и над Линой. В Вильнюсе через Литовское ЦК комсомола  мы
устраиваем вас в какое-нибудь общежитие, помогаем тебе с  работой,  играем
свадьбу - в общем, делаем из тебя газетного героя,  и  даже  первое  время
немного помогаем деньгами - от редакции, от ЦК комсомола. Это  я  беру  на
себя, - я уже представил, как будет смотреться  на  полосе  "Комсомольской
правды" интервью с бывшим наркоманом, полюбившим  вильнюсскую  девчонку  и
начавшего новую, честную, правильную  жизнь.  Еще  один  ударный  материал
Андрея Гарина, конечно, не такой сенсационный, каким мог бы стать очерк  о
тайных перевозках наркотиков, но тоже - ничего, в ЦК, в отделе  пропаганды
на Старой площади такие положительные материалы любят куда больше, не  зря
за  три  мои  очерка  мне  передали  благодарность   от   Замятина,   зав.
идеологическим  отделом  ЦК,  и  теперь,  когда  борьба   с   подростковой
преступностью и наркоманией стала чуть ли  не  государственной  проблемой,
пора  и  газете  заговорить  об  этом,  и  именно  такой  материал,  такой
положительный материал может прорвать табу цензуры на эту тему.
     Но я зря размечтался рань