? В редакции?
     - Нет. Дома. Только... - она замялась.
     - Что?
     - Не знаю... Там есть такие выражения... Я боюсь, что...
     - Инна, давайте отойдем за угол. Тут окна вашей редакции. Может быть,
вам не нужно, чтобы вас видели.
     - Все равно наши в машбюро уже все поняли!  -  сказала  она  почти  в
отчаянии.
     - Вам нечего бояться, - я взял ее под локоть и  свернул  за  угол,  в
сторону  циркового  училища.  Веселая  компания  юных  циркачей  шла   нам
навстречу. Возбужденный, темпераментно размахивая  руками,  они  хохотали,
изображая кого-то, и мы услышали на ходу: "И за это ему влепили трояк!". Я
подумал, что сейчас июнь, в цирковом училище  как  раз  идут  экзамены,  и
где-то там должен быть мой бывший "клиент", а теперь  заведующий  кафедрой
иллюзиона и  фокуса  Василий  Кождаев,  в  прошлом  "Цыган",  "Профессор",
"Черный" и "Король Птичьего рынка".
     - Вот что, Инна, слушайте. Там что у него, антисоветчина в рукописях?
     - Ну, я не знаю... - беспомощно сказала она.
     - Хорошо. Я вам обещаю, что все, что не относится  к  этому  делу,  в
материалах следствия фигурировать не будет.  Когда  я  могу  получить  эти
блокноты?
     - Может быть, я вам завтра принесу? - Похоже, что она уже жалела, что
догнала меня.
     - Нет. Мне нужно сегодня. Вы хотите, чтобы мы его нашли? - спросил  я
в упор. - Я имею в виду - живым, если он жив?
     - Да. Конечно! - сказала она негромко. - Он всегда  влезает  в  такие
истории... Я ему говорила...
     В голосе у нее уже дрожали слезы, и было  бы  неловко,  если  бы  она
расплакалась сейчас, на глазах у прохожих. Я поспешил сменить тон:
     - Ну-ну! Все будет хорошо. Значит, мы встречаемся здесь, вот на  этом
углу, в восемь часов и едем к вам за блокнотами? Договорились?
     - Лучше возле метро, - сказала она. - Тут все  наши  будут  в  восемь
часов. Возле метро "Белорусская" в 8.15, у кольцевой. А?
     - Годится, - утвердил я. - Я  ваш  сосед,  живу  возле  Измайловского
парка.
     - Да? А как вы узнали, что я...
     - Потому что первую страницу своего блокнота  он  перепечатывал  сам,
наспех, с ошибками и опечатками. А дальше... Кто-то сидел у  него  дома  и
печатал все остальное - тот, кто  хорошо  знает  его  почерк  и  прекрасно
печатает. Вы печатали при нем? Он что-то рассказывал об этом Шахе?
     - Нет, - она покачала головой. - Я вообще не  видела  Вадика  в  этот
раз. Он прилетел из Баку и даже не зашел в машбюро и не  позвонил  мне.  А
потом он пропал - день, два, три. Я не выдержала и поехала к нему. У  меня
есть ключ...
     Ну, остался с тех пор, знаете... Я приехала поздно и  ждала  его  всю
ночь и печатала ему то, что он начал...
     Я представил себе, как в  холостяцкой  квартире  общежития  ЦК  ВЛКСМ
сидит всю ночь эта  молодая  женщина,  ждет  гуляющего,  как  ей  кажется,
любимого человека, и  вместо  ревности,  битья  посуды  и  мебели,  вместо
истерик и прочей киношной галиматьи покорно-рабски печатает на машинке его
дневник, его рассказ  о  том,  как  в  командировке  он  в  очередной  раз
влюбляется  и  волочится  за  очередной  красоткой.  О,  верность  русской
женщины!..
     - А потом у него был обыск, забрали Солженицына, - продолжала она.  -
Когда мне сказали, я так испугалась...
     - Что на следующий день забрали у него все его блокноты из редакции.
     - Нет, в тот же день. Я ведь до восьми работаю, а обыск был  в  шесть
или в семь. Через полчаса знала вся редакция. Я осталась позже  всех  и...
Слушайте, ему ничего не будет  за  то,  что  у  него  был  Солженицын?!  -
спросила она почти с мольбой.
     - Я вам обещаю! Честное слово! - Я уже начал терять терпение.
     - Хорошо, - сказала она. - До свидания.
     И ушла назад, в  редакцию.  Я  представил,  каково  ей  будет  сейчас
работать эти оставшиеся два часа, и в размышлении куда же  все-таки  убить
время, добрел до Училища  Циркового  Искусства.  Что-то  подстегнуло  меня
(скорее  просто  безделье  и  любопытство),  и  я  шагнул  в  училище,  но
привычно-натасканный взгляд дежурного  вахтера  тут  же  выделил  меня  из
потока шастающих в училище и обратно подростков и юношей.
     - Куды идем?
     Пришлось вытащить красное удостоверение прокуратуры:
     - Мне нужен Василий Николаевич Кождаев.
     Кирпичная морда откровенного выпивохи-вахтера тут же изменилась:
     - Проходьте, канешно! Он на экзамене, на арене. Вот по этой лестнице,
- теперь он услужливо показывал мне дорогу.
     - Когда-то тоже работал в цирке? - спросил я его на ходу.
     - Кто? Я-то? Було дило... У  юность  на  ринге  с  Королевым  дрался,
медали имел. А опосля - в цирке гири бросал, пустые конечно...
     - Змий покусал? Зеленый? - спросил я, невольно  держась  за  вахтера,
когда мы по темной  круговой  какой-то  лесенке  спускались  в  специально
сделанный для разных фокусов ход под учебно-цирковую арену.
     - Ну! - подтвердил вахтер. - Воно ж сначала как?  Примешь  сто  грамм
для допинга, а тогда еще сто, а тогда еще... Оно ж в тей-то годы  не  було
нонешних всяких наркотиков. Вот он,  Василий  Николаевич...  -  и  вахтер,
вытянув руку вверх, тронул за штанину кого-то сидящего прямо над  нами.  Я
чуть поднял голову и увидел, что  наш  люк  приходится  прямо  под  столом
экзаменационной комиссии, а над  ними,  над  этой  учебно-цирковой  ареной
парит в воздухе на  тонком  тросе  молодой  мальчишка,  ногами  играет  на
скрипке, а руками жонглирует какими-то огненными булавами.
     - Василь Николаевич! - дернул вахтер еще раз штанину светлых и хорошо
отутюженных брюк.
     Знакомое цыганское лицо Кождаева  выглянуло  из-за  стола  и,  увидев
меня, Кождаев, удивленно вскинул черные брови.
     - Какими судьбами, дорогой?!
     Через минуту я уже сидел за столом комиссии, в числе бывших  именитых
звезд цирка, а теперь профессоров циркового училища. Было странно слышать,
как бывших знаменитых клоунов, наездников  и  жонглеров,  чьи  имена  были
знакомы  мне   по   цирковым   афишам   моей   молодости,   тут   называли
"профессорами", особенно это было смешно в применении  к  Кождаеву  -  его
снова, как на Птичьем рынке, величали "профессором" и при  этом  хитро,  с
улыбкой косил на меня свои черные, с огоньком глаза.
     Вслед за юным скрипачом-жонглером  Шиманским  выступили  Надя  и  Оля
Цурюпа  -  две  близняшки-гимнастки,  потом  Иван  Урема  -  смешно,   как
чебурашка, мальчишка-клоун, за ним - Борис Нежданный, фокусник с картами и
теннисными шариками. Две из этих фамилий - Урема и Цурюпа - показались мне
знакомыми на слух, я с недоумением взглянул  на  профессора  Кождаева.  Он
буквально расхохотался мне в лицо, даже хлопнул рукой по плечу:
     - Вспомнили?
     Теперь я действительно вспомнил. Урема и Цурюпа пятнадцать лет  назад
были  притчей  во  языцех  московского   МУРа.   Урема   был   талантливым
медвежатником,   вскрывал    сейфы    в    сберкассах,    а    Цурюпа    -
красавчиком-альфонсом, в  две  минуты  способным  "закадрить",  "склеить",
"зафаловать" или, попросту говоря, соблазнить любую,  даже  самых  строгих
правил дамочку. Наутро дамочка звонила в милицию и в ужасе заявляла, что у
нее пропали драгоценности, деньги, столовое серебро и золото. При этом  ни
одна из них не показывала, что в эту ночь сама привела к себе  в  квартиру
мужчину.
     - Угадали! - смеясь, говорил мне в своем кабинете кождаев. -  Это  те
самые Цурюпа и Урема. Только дети, конечно. Я их забираю из  того  мира  в
этот. Всем своим талантливым дружкам, бывшим, конечно, пишу письма,  чтобы
слали мне своих детей. А они часто и  не  знают,  где  их  дети.  Так  что
кой-кого я сам разыскиваю. Смотрите...
     Он открыл сейф, вытащил узкий длинный ящик.
     - Моя картотека! - сказал он  гордо.  -  Как  в  МУРе.  По  именам  и
кличкам.
     - А Генерала у тебя там нет? - спросил я.
     - Генерал? Знаю одного Генерала. Только он бездетный и умер шесть лет
тому назад в Темиртау на рудниках. Кравцов его фамилия. Бездетных у меня в
картотеке нет.
     - Нет, - сказал я. - Это другой. Вот, почитай.
     И положил ему на стол рукопись Белкина, первые  две  главы.  Пока  он
читал,  я  с  интересом  листал  его  картотеку  -  тут   были   знакомые,
полузнакомые и незнакомые имена,  фамилии  и  клички,  а  рядом  значились
адреса их детей, возраст, данные об их способностях и  даты  получения  от
них писем и  ответов.  Я  с  уважением  взглянул  на  бывшего  "Цыгана"  и
"Профессора Птичьего рынка". Тихо, без рекламы и пафоса он делает  большое
и доброе дело, какой-нибудь Белкин написал бы  об  этом  звонкий  очерк  в
"Комсомолке" или "Юности"...
     Кождаев закрыл последнюю страницу белкинской рукописи и  взглянул  на
меня.
     - Продолжение есть?
     - Нет, но будет.
     - Вы знаете, тут все клички выдуманы, и в Баку я никогда не был,  все
руки не доходили. И вообще тут есть какая-то туфта, как в кино. Но вот эта
история с конкурсом на то, кто больше снимет часов... Я думаю, что  это  -
Сало, он же - Старшой. Как он мазал часы  -  никто  не  мазал,  и  как  он
подличал - никто не подличал в нашем деле. Сажать пацанов  на  иглу,  чтоб
они на него работали - это на него очень похоже. Я даже не удивлюсь,  если
он же и торговлю наркотиками там организовал, чтоб и  с  другого  бока  на
своей же шпане наживаться.
     - Как он выглядит?
     - Да он никак не выглядит. Такой - безликий.  Как  вот  тут  описано.
Правда, тут у него зубы металлические, этого я не помню, но,  может  быть,
он вставил, я его двенадцать лет не видел. Паскуда! Тут за каждого  пацана
воюешь, а он их пачками на иглу сажает!
     - Ты думаешь, что Генерал и этот тип с металлическими зубами  -  одно
лицо?
     - Конечно!..
     Через двадцать минут я был на  Петровке,  38,  в  кабинете  Светлова.
Вдвоем с капитаном Ласкиным мы перебрали брошенные  Ожерельевым  на  диван
папки розыскных дел, и уже в двадцатой папке в  графе  "Клички,  прозвища,
под которыми совершал преступления", наткнулись:  "Старшой,  Сало,  Пахан,
Курево.".
     Тут же взглянули на первые графы подколотой к обложке  статистической
карточки: "Гридасов Семен Яковлевич, 1926 года рождения,  четырежды  судим
за воровство и разбой по ст.ст. 144 и 146 УК РСФСР. Рост 1м. 72 см.  Глаза
голубые, волосы белесые, телосложение - среднее, особые приметы - передние
зубы металлические. 17 мая 1973 года совершил  побег  из  колонии  особого
режима N-402-77 Иркутской области. Местонахождение - неизвестно".



              Тот же день, понедельник, 4 июня, после 21.00

                  РУКОПИСЬ ЖУРНАЛИСТА БЕЛКИНА (продолжение)

                               Глава 3. КПЗ

     Итак, меня арестовали на Бакинском аэродроме  из-за  этого  дурацкого
гроба с опиумом.
     Что чувствует человек в  тот  миг,  когда  его  арестовывают?  Первое
желание  -  выдернуть  плечо  из-под  руки  милиционера,  освободиться   и
крикнуть: "Вы с ума сошли? Да вы знаете, кто я?!".  И  тут  же  -  руку  в
карман пиджака, достаешь  красную  книжечку  "Комсомольская  правда",  где
сверху еще значится золотыми буквами "ЦК ВЛКСМ", и все - человек  меняется
в лице, любой милиционер берет под козырек. О, сила  красной  книжки!  Она
открывает  двери  закрытых  цековских  буфетов  и  пляжей,  начальственных
кабинетов, билетных касс, спецраспределителей, гостиниц, складов и даже  -
женские сердца! Человек с красной книжкой - с  хорошей  цековской  красной
книжкой - может все: пригласить девушку с Дом журналиста или в Дом кино на
закрытый просмотр зарубежного фильма,  получить  путевку  в  закрытый  дом
отдыха, достать мясо в Елисеевском магазине,  купить  импортные  шмотки  в
сотой секции ГУМа, получить столик в любом ресторане, курить "Марлборо"  и
пить "Скотч-виски" из  редакционного  буфета,  нарушать  правила  вождения
автомобиля и даже послать к такой-то  матери  постового  милиционера!  Все
можно под прикрытием хорошей цековской красной книжки. Но  в  тот  момент,
когда бакинский милиционер взял меня за локоть и сказал  с  акцентом:  "Ви
арэстованы", я вдруг с ужасом  понял,  что  спасительная  красная  книжка,
волшебная палочка-выручалочка, вместе  со  всеми  документами,  блокнотами
памирской командировки, электробритвой и еще какой-то мелочью  осталась  в
руках Ани Зияловой и ее брата, которых уже, как говорится, след простыл  с
аэродрома. А я в затасканной ковбойке, нестиранных джинсах и грязных кедах
- сразу превратился в заурядную личность, в плебея.
     Я оглянулся на багажное отделение.
     - Послушайте, у меня там рюкзак в багаже... - пробовал  я  втолковать
милиционеру.
     - Ладно, ладно,  иди!  -  грубо  толкнул  он  меня  сторону  дежурной
"раковой шейки" - закрытого, занавешенного милицейского  микроавтобуса,  в
котором возят задержанных и арестованных.
     - Да подождите! - рванулся я. -  Я  -  корреспондент  из  Москвы!  Из
"Комсомольской правды"!
     - Документы есть?
     Документы в сумке, пропали. Но может быть, они их бросили...
     - Пропали! - передразнил он. - На  себя  посмотри!  Жулик  ты,  а  не
корреспондент! Опиум возишь! Контрабандист! Давай, давай, лезь  в  машину,
меньше разговаривай!..
     Да, без красной книжки, без редакционного удостоверения и паспорта  я
вдруг  почувствовал  себя  голым  и  безоружным,  я  сразу  стал   простым
человеком, никем и ничем. И когда он просто взашей, как ничто, как  быдло,
толкнул меня в "раковую шейку", я вдруг остро почувствовал,  как  страшно,
как опасно быть простым человеком...
     Но затем, через несколько минут, уже когда автобусик тронулся и через
решетку в крохотном заднем окне я увидел, что меня  везут  с  аэродрома  в
город, я успокоился и даже с интересом  взглянул  сам  на  себя.  В  конце
концов все выяснится, а пока - я попал в неплохое приключение.  Прекрасная
тема для газетного очерка или репортажа. В голове тут же возникли варианты
газетных заголовков: "Гроб без покойника", "Летающие наркотики", "Репортаж
из тюремной камеры" - о, от такого материала вся редакция закачается, а  в
"Литературке" или в "Известиях" лопнут от зависти!
     Все-таки  они  идиоты,  подумал  я  о  милиции.  Вместо  того,  чтобы
блокировать дороги и ловить Зиялова с его прекрасной сестрой (черт побери,
неужели она на пару с братом занимается перевозкой наркотиков?!), так вот,
вместо  того,  чтобы  ловить  Зиялова,   перекрыть   дороги,   блокировать
железнодорожную  станцию  и  морской  порт,  допросить  грузчиков,  изъять
багажные документы на этот гроб и так далее -  вместо  всех  этих  срочных
мер, доступных пониманию даже такого невежды в уголовных делах, как я, они
арестовали первого попавшегося человека, везут черт-те куда, теряют время.
Пропал мой рюкзак, впрочем, его-то, этот рюкзак, они, наверное,  арестуют,
поскольку кому же его выдадут без багажной квитанции? Но вот сумка,  сумка
с документами накрылась...
     Да, так, арестантом, я еще не въезжал в Баку...  Вот уже Черный город
-  предместье  Баку  с  низкокрышими  домами,  олеандрами  вдоль  улиц   и
трамвайными путями. Сейчас будет Сабунчинский вокзал, тут  рядом,  в  трех
кварталах, живет моя бабушка, хорошо, что я не дал телеграмму о приезде, а
то было бы сейчас паники в  доме!  Свернули  направо  -  значит,  везут  в
городскую  милицию  как  раз  напротив  моей  школы  на  улице  Кецховели.
Потрясающе! Гордость школы, выпускник  10-Б  класса,  работающий  нынче  в
Москве, в "Комсомольской правде",  приезжает  к  воротам  родной  школы  в
милицейском воронке, и  его  под  конвоем  ведут  в  городское  управление
милиции, и дежурный капитан, малограмотный азербайджанец, заполняет первый
протокол задержания:
     - Фамилия? Имя?
     - Гарин Андрей.
     - Где живешь?
     - В Москве, - отвечаю, чуть передразнивая его акцент.
     - В Москве живешь, а наркотики из Ташкента в Баку возишь! Что  у  нас
тут, своих наркотиков не хватает?
     А он - ничего, с чувством юмора, этот капитан.
     - А что у вас, много наркотиков? - спрашиваю.
     Он смотрит на меня, пропускает вопрос мимо ушей, говорит лениво: ї  -
Документы.
     - Документы на аэродроме остались,  в  сумке.  Я  просил  милиционера
поискать... - я еще не выбрал, как себя вести:  выдавать  Зиялова  или  не
выдавать, все-таки школьный приятель и его сестра, в которую я втюрился  с
первого взгляда, но с другой стороны - как я  буду  выкручиваться  с  этим
гробом, если не скажу, что его владелец - мой знакомый, зачем же  я  полез
тащить этот гроб?
     Но пока я обдумывал, сразу  мне  требовать  какое-нибудь  начальство,
чтобы доказать, что я  -  это  я,  корреспондент  всесоюзной  газеты,  или
наоборот потянуть  резину,  поиграться  в  арест,  чтобы  потом  красочней
описать его в репортаже, все решилось само собой:
     - Где работаешь? - спросил капитан.
     - В "Комсомольской правде".
     - Что такое - "в Комсомольской правде"?  -  не  понял  он.  -  Артель
такая?
     - Газета! - психанул я. - Ты газеты читаешь?
     Капитан встал, медленно, будто лениво, подошел ко мне и  вдруг  почти
без замаха коротким ударом врезал мне по уху  так,  что  я  не  устоял  на
ногах, упал на грязный, в окурках, пол дежурной комнаты. Как?! За что?  По
какому праву? - оглушенный, держась за голову, я поднялся на  ноги,  а  он
сказал, уже садясь на свое место:
     - Еще раз скажешь мне "ты" - совсем голову  оторву.  Понял?  В  своей
Москве будешь наркотики продавать. Не у нас!
     Теперь я молча смотрел на него, запоминая все: его лицо - эту наглую,
с кавказскими  глазами  навыкате  морду  и  раннюю  залысину  под  черными
волосами. Ничего, он у меня еще будет в ногах валяться, паскуда!
     - Ну? - повторил он. - Где работаешь?
     Да, теперь я тебе много скажу, жди!
     - Я хочу говорить с начальником милиции, - сказал я как мог спокойно.
     - Сейчас, - усмехнулся он. - Он тебя как раз ждет! Значит,  нигде  не
работаешь, просто спекулянт. По какому адресу прописан?
     - Я буду говорить только при начальнике милиции. Или при прокуроре.
     Он посмотрел мне в глаза, выдержал паузу, нажал  какую-то  кнопку  на
столе, за дверью прозвучал гудок, и в  двери  появился  дежурный  сержант.
Капитан кивнул ему на меня:
     - Забери в  КПЗ!  -  и  бросил  мне  презрительно:  -  Москвич  хуев!
Гетверан!   <азербайджанское   ругательство,   матерный   синоним    слова
"гомосексуалист">
     Я давно, еще с детства, знал, что больше,  чем  евреев,  больше,  чем
армян,   азербайджанцы   ненавидят   теперь   русских,   считают   русских
оккупантами,   но  чтобы  вот  так  открыто,   без  обиняков,   ничего  не
стесняясь... впрочем, а что ему стесняться, кого - спекулянта наркотиками?
Он же мне ясно сказал, что у  них  тут  своих  спекулянтов  хватает,  и  я
уверен, что поймай он своего торговца анашой,  какого-нибудь азербайджанца
- разговор был бы другой, во всяком случае азербайджанца он бы не бил, это
точно. А вот попался москвич - даже если  я  действительно  корреспондент,
почему бы не стукнуть, ведь нет ни свидетелей, ни закона. Была бы при  мне
красная книжка - другое дело, а без красной книжки  и  убить  могут  -  не
взыщется.
     Крашенный  бурой  краской  коридор,  зарешеченные  окна   на   уровне
тротуара, так, что видны только ноги прохожих и  слышны  крики  мальчишек,
которые во дворе моей школы играют в футбол. Дежурный сержант провел  меня
к какой-то двери, втолкнул внутрь, и сам остался снаружи...
     Внутри меня уже ждали. Привычные грубые руки тут же обшарили  карманы
джинсов, и только после  этого  дюжий  русский  милиционер  -  старшина  -
приказал:
     - Бруки сымай, ипонать! Обувь тоже! Шнурки вынай и пояс.
     Снял  брюки,  кеды,  жду.  Старшина  тщательно  и   спокойно,   почти
флегматично прощупал резинку трусов,  затем  высыпал  на  стол  содержимое
карманов - полпачки  сигарет,  носовой  платок,  восемь  рублей  (все  мои
остальные командировочные деньги вместе с документами остались в  дорожн