чти мгновенно раздался голос Светлова:
     - Слушаю, Светлов.
     - Марат, это Шамраев. Срочно объяви по общей связи: Долго-Сабурова не
брать! В случае обнаружения отпустить и вести негласно.
     - Почему? Ты же дал его в незамедлительный розыск всего час назад!
     - Слушай, в четыре он будет в салоне "Чародейка" на  Новом  Арбате  у
парикмахерши Зои  Кириленко.  Это  почти  наверняка,  если  его  никто  не
спугнет. Поэтому телефон "Чародейки" тоже взять "на кнопку". А к четырем я
приготовлю ему сервировку по твоему методу.
     - Ага! Перенимаешь опыт?
     - Да. А что у тебя с этой девчонкой, Смагиной?
     - Сначала  почти  сработало,  она  помчалась  в  свой  номер  звонить
кому-то. Но набрала только три цифры  -  "242"  и  соскочила.  242  -  это
Ленинский район, я там активизировал весь отдел уголовного розыска. А  она
мечется по центру - не то чувствует, что мы ее  водим,  не  то  просто  от
страха. И больше  никуда  не  звонит.  Но  направление  ее  движения  тоже
Ленинский район. Надеюсь,  что  через  часик  успокоится  и  все  будет  в
порядке. Сегодня мы этого Акеева возьмем - я тебе обещаю.
     - Ладно! В Киеве говорят: "Нэ кажи гоп, покы не перескочишь".
     - Подожди, мне звонит Рига, подполковник Барон. Переключить на тебя?
     - Давай, но не отключайся.
     После коротких переговоров с телефонисткой слышу в трубке  мягкий,  с
прибалтийским акцентом голос подполковника Барона:
     - Товарищ Шамраев? Здравствуйте. Я говорю из Рижского  аэропорта.  Со
мной Айна Силиня и ее родители. Они категорически не хотели пускать  ее  в
Москву. Пришлось применить принудительные меры. Теперь они вылетают вместе
со мной, если вы санкционируете этот "привод".
     - Я санкционирую. Во сколько вы прилетаете?
     - В 2.15 по-московскому, аэропорт Внуково.
     - Хорошо, вас встретят.
     - Спасибо, до скорого свидания.
     Я слышу, что он дал отбой, и говорю Светлову:
     - Ты все слышал?
     - Да. Во Внуково его возьмет кто-нибудь из наших  местных.  Сейчас  я
свяжусь. Сегодня горячий денек, а?



                             12 часов 30 минут

     Лена Смагина шла к Центральному телеграфу. Здесь в  половине  первого
ее  должен  ждать  Лева  Новиков,   массажист   "Спартака"   и   спекулянт
наркотиками. Вот уже час она крутится по центру в ожидании этого свидания,
чтобы передать ему злосчастный пакет с морфием, который  ей  вручил  вчера
Витя Акеев. Этот пакет сейчас прожигает ей сумку, но она, боясь слежки, не
решает избавиться от него, выкинуть в какой-нибудь мусорный ящик. Конечно,
нужно было отправить этот морфий в унитаз еще в гостинице, в своем номере,
но Лена вспомнила о нем только когда выскочила из гостиницы  и  полезла  в
сумочку за сигаретами. Поэтому в течение всего этого  часа  Лена  пыталась
выяснить, есть за ней слежка или нет и, по законам детективных романов, то
вдруг посреди улицы резко сворачивала назад, то кружила по магазинам,  то,
проехав остановку на троллейбусе, вдруг спешно выскакивала на улицу, а  то
просто сидела на Пушкинской площади, наблюдая за окружающими.
     Никакой слежки она за собой не  обнаружила  и,  успокаиваясь,  решила
посоветоваться с Новиковым - как  ей  быть?  Может  быть,  он  вместо  нее
подъедет к Вите на квартиру и предупредит об  опасности?  В  12.  30  Лена
взбежала по ступенькам Главтелеграфа на улице Горького и прошла налево,  в
зал междугородних разговоров. Здесь возле третьей кабины и  должен  стоять
Новиков - живой и нагловатый, как все массажисты. Да вот и он. Но что это?
Увидев Лену издали, Новиков вдруг двинулся к выходу и, проходя мимо Лены и
не  глядя  на  нее,  сказал  в  сторону:  "На  тебе   глаз,   атас!".   Не
останавливаясь, Лена подошла к стойке и, почти теряя сознание, спросила  у
дежурной, можно  ли  ей  позвонить  в  Котлас.  "Шестнадцатая  кабина,  по
автоматике прямая связь", - сказала дежурная. Но Лена в Котлас звонить  не
стала, что она может сказать  сейчас  отцу,  а,  чувствуя  себя  на  грани
обморока, вышла на улицу.
     Боже мой, что же ей  делать?  Чувствуя,  что  она  сейчас  разревется
просто здесь, на улице, Лена вошла в общественный туалет. Здесь, в женском
туалете в Проезде Художественного театра, шла  обычная  мелкая  спекуляция
импортной косметикой  и  противозачаточными  пилюлями.  И  это  Лену  чуть
успокоило. Эти девицы спокойно стоят тут и предлагают карандаш для  век  и
прочую польскую и  французскую  косметику  и  никто  их  не  арестовывает.
Значит, тут-то хоть милиции нет,  а  те,  кто  следят  за  ней,  остались,
видимо, снаружи. Лена стала в очередь к кабинкам.  За  ней,  тяжело  дыша,
заняла очередь толстая астматичка с двумя  авоськами,  полными  мороженных
кур и докторской колбасы - явно три  часа  стояла  за  ними  в  очереди  у
Елисеева, а следом за ней в туалет прибежала какая-то хипушница и,  ни  на
кого не глядя, привычно ринулась  к  какой-то  спекулянтке  и  громко,  не
стесняясь, спросила: "Гондоны есть с усиками? Только быстро!  Меня  клиент
ждет!".
     Лена вошла в кабинку, села  на  унитаз  и  расплакалась.  Вокруг  шла
нормальная жизнь, вокруг спекулировали,  стояли  в  очереди  за  курами  и
колбасой, занимались проституцией и звонили по международным телефонам,  и
только ей, именно ей не повезло! Из-за каких-то трех  пакетов  с  морфием,
из-за каких-то трехсот рублей за ней следят и вот-вот арестуют. Что же  ей
делать? Что? Лена развернула пакет с морфием.  Две  фабричные  упаковки  с
ампулами, в каждой по сто штук, а всего 200 ампул. Проще  всего  отправить
их в унитаз,  но  пройдут  ли  стеклянные  ампулы  в  унитаз?  Она  зубами
разорвала картонные упаковки, ссыпала ампулы в ящик для туалетной  бумаги,
что стоял рядом с унитазом (было противно возиться в  этом  ящике,  полном
кровавых тампонов и бумаги, но Лена хотела, чтобы ампулы оказались на  дне
ящика), а картонную упаковку она разорвала на мелкие кусочки и  бросила  в
унитаз. В дверь кабины уже стучали, Лена сказала: "Сейчас,  сейчас!"  -  и
спустила  воду.  Выйдя  из  кабины,  она  тщательно  вымыла  руки,  утерла
заплаканное  лицо,  подвела  карандашом  глаза,   поправила   прическу   и
решительно пошла вверх по лестнице навстречу аресту.  Черт  с  ним,  пусть
теперь арестовывают, при ней уже нет никаких наркотиков, а ампулы, которые
лежат в ящике, - кто докажет, что их туда положила она, а не следующая или
предыдущая посетительница туалета?
     Лена вышла на улицу и огляделась - ну, где они? пусть арестовывают!



       Секретно                       Начальнику 2 отделения 3 отдела МУРа
                                      подполковнику милиции тов. Светлову

                            РАПОРТ (Продолжение)

     В течение  часа,  неоднократно  меняя  направление  своего  движения,
объект посетила Центральный телеграф, где выяснила возможность связаться с
Котласом, и женский общественный туалет в проезде Художественного  театра.
Член группы наружного наблюдения старший лейтенант милиции  М.  Горелкина,
выдавая  себя  за  проститутку  и  заняв  соседнюю  с  объектом  кабину  в
общественном туалете, установила,  что  Смагина  уничтожила  в  туалете  2
коробки морфия, ссыпав ампулы в мусорный ящик. Выйдя  из  туалета,  объект
без видимой цели прошла по  улице  Горького,  Манежу,  Красной  площади  и
неожиданно была потеряна в ГУМе лейтенантом В. Свешниковой. С целью  вновь
обнаружить Е.Смагину члены моей бригады блокировали все  выходы  из  ГУМа.
Однако найти Смагину таким образом не удалось...



                            12 часов 52 минуты

     Директор вагона-ресторана Ираклий Касьянович Голуб не открывал  двери
минут семнадцать. Сначала, когда мы с полковником Марьямовым  позвонили  в
квартиру N-64 дома N-25 по улице Марии Ульяновой в  Черемушкинском  районе
Москвы, за дверью  вообще  никто  не  ответил  и,  похоже,  Ираклий  Голуб
действительно спал после длинного рейса в Среднюю Азию.  Но  потом,  после
целого каскада наших настойчивых звонков, он наверняка  проснулся;  однако
еще минут десять изображал, будто не может очухаться со сна,  найти  ключ,
халат, туфли  и  т.д.  Мы  слышали  поспешную  суету  за  дверью  и  легко
представляли себе, что там происходит: увидев в глазок самого Марьямова  -
начальника железнодорожной милиции - директор вагона-ресторана с  перепугу
не знал, что ему раньше делать -  прятать  ценности,  сжигать  деньги  или
выбрасывать  в  мусоропровод  банки  черной   икры.   По-моему,   за   эти
восемь-десять минут он сделал и то, и другое, и третье. Во всяком  случае,
когда мы, наконец, вошли в квартиру, там пахло  паленым,  хотя  окна  были
открыты настежь.
     - Долго гостей держишь за дверью, нехорошо! - сказал Голубу Марьямов.
- Знакомься, это мой друг, следователь по особо важным делам Шамраев Игорь
Иосифович. И приглашай нас в комнату, что ты держишь гостей в прихожей?
     - Да, да, конечно! Проходите... - у Голуба, кроме грузинского  имени,
был еще ярко выраженный кавказский акцент. В его деле,  взятом  из  сейфов
ОБХСС при железнодорожной  милиции,  значилось,  что  фамилию  свою  Голуб
получил от матери-украинки, а имя от отца-грузина, погибшего в  44-м  году
на Белорусском фронте. Таким образом, Ираклий Голуб был  плодом  настоящей
фронтовой любви, но, как ни странно, оказался чудовищным трусом. Нам  даже
не пришлось показывать ему  материалы,  имеющиеся  в  ОБХСС,  не  пришлось
разворачивать агентурно-оперативное дело "по вагону-ресторану поезда номер
37 'Ташкент-Москва'". Достаточно Марьямову было только начать:
     - Ираклий, вот какое дело.  У  нас  на  тебя  давно  есть  сигналы  -
спекуляция  сервилатом,  черной   икрой,   маслом,   крупами,   импортными
сигаретами. Из Москвы берешь дефицитные продукты - везешь в Среднюю  Азию,
а обратно фрукты,  зелень,  овощи...  Дать  почитать?  Или  сразу  о  деле
поговорим, как друзья?
     Наверно, Голуб  решил,  что  мы  пришли  за  взяткой.  Он  расстегнул
рубашку, спросил хрипло:
     - Сколько?
     - Что "сколько"? - не понял Марьямов.
     А я не удержался, схохмил:
     - Сколько вам могут дать, или сколько с вас взять?
     - Взять... - хрипло сказал Голуб, и было видно невооруженным  глазом,
как он мысленно оценивает нас с Марьямовым  -  за  сколько  можно  от  нас
откупиться. И он явно терялся в догадках.
     Я сказал:
     - Слушайте, Ираклий. Взяток мы не берем, а  дать  вам  суд  может  от
восьми до пятнадцати лет по части третьей статьи девяносто второй! В какой
именно лагерь  вас  загонят,  решит  ГУИТУ.  Но  поскольку  вы  все  время
работаете на юге, мы  бы  посоветовали  товарищам  из  ГУИТУ,  сидящим  на
Большой Бронной, отправить вас куда-нибудь на север - в  Потьму,  Магадан,
Норильск..
     Впрочем, это я  перебрал,  увлекся  по  инерции.  Рассчитывали  мы  с
Марьямовым, что этого Голуба придется долго ломать, а он сказал сразу:
     - Я понял, дорогой, все понял! Что от меня надо?
     - Очень простая услуга. У  вас  есть  друг  -  Герман  Долго-Сабуров.
Сегодня мы сделаем так, будто вы его случайно встретили  на  улице  или  в
парикмахерской "Чародейка". И с вами будет один  человек,  наш  сотрудник.
Вдвоем вы пригласите Долго-Сабурова куда-нибудь в ресторан пообедать.  Вот
и все. Ваша задача - только уговорить его пойти с вами в ресторан,  ничего
больше.
     - Травить его будете? - деловито поинтересовался Голуб, и  я  уверен,
что если бы я сказал "да, надо его отравить", Голуб не отказался бы  лично
подсыпать своему другу яд в котлету по-киевски, лишь бы самому не  угодить
в тюрьму.
     Через десять минут, побритый и одетый в легкий летний костюм, Ираклий
Голуб уже сидел в моей машине, и я связался по радиотелефону со Светловым:
     - Везу сервировку для "племянника". Что у тебя с девочкой?
     - Наконец!  -  отозвался  Светлов.  -  Важные  новости!  "Племянника"
засекла железнодорожная  милиция  на  Каланчевке.  Он  и  сейчас  там.  На
тридцать четвертом пути стоят старые заброшенные вагоны. В одном из них  у
него, похоже, тайник или склад, черт его знает. Он оттуда  какие-то  ящики
таскает в свой голубой пикап "Жигуленок".
     - Что за ящики?
     - Не знаю.  Там  близко  не  подойдешь,  народ  все  время  крутится,
железнодорожники, это же сортировочная. Но я что-нибудь придумаю.
     - Только пусть его не трогают, не спугнут, - говорю я. - А что у тебя
с девочкой, со Смагиной?
     - Представь себе, эти архаровцы потеряли ее в  ГУМе!  Но  я  приказал
директору ГУМа выбросить в продажу что-нибудь импортное для женщин и  дать
объявление по радио. Ты бы видел, что там сейчас  творится  в  57  секции!
Дают французское нижнее белье и тени для век. Очередь в шестьсот  человек!
Но наша Леночка молодец - стоит четыреста третьей. Пришла, как лунатик, но
стоит.
     - Снова не потеряешь?
     - Что ты! За ней в очереди четыре топтуна, уж теперь на  потеряют,  я
им головы оторву! Приезжай, решим, что делать  дальше  -  дать  ей  купить
французские трусики или нет.
     - Хорошо. Еду.
     Конечно, был соблазн по дороге на Петровку тормознуть  возле  ГУМа  и
самому посмотреть на эту Леночку Смагину. Но некогда, не до того сейчас, и
мы прямиком направляемся к Петровке, в дежурную часть Главного  Управления
внутренних дел Москвы. Здесь нас ждет Светлов.



                            13 часов 40 минут

     Дежурная часть московской милиции и, следовательно, МУРа находится  в
трехэтажном здании, расположенном в тылу знаменитой Петровки, 38. Мало кто
знает, что этот упрятанный в Средне-Каретном переулке дом, бывший когда-то
флигелем старинного особняка, - теперь  штаб  текущей  оперативной  работы
всей московской милиции.
     На первом этаже - комнаты отдыха дежурных  следователей,  проводников
розыскных собак и других специалистов, сутками дежурящих  "по  городу".  В
ожидании приказа: "Дежурный  следователь,  на  выезд!"  -  здесь  можно  и
прикорнуть,  и  поиграть  в  шахматы  и  в  карты.  Впрочем,  особенно  не
отдохнешь, в Москве ежеминутно  что-то  где-то  происходит.  Кто-то  режет
жену, кто-то попадает под машину, где-то грабят сберкассу, - и поэтому  на
первом этаже дежурной части московской милиции динамик  внутреннего  радио
не отдыхает:
     - Дежурный следователь, на выезд!
     Новенькие милицейские "Волги" и  импортные  полицейские  "Мерседесы",
оборудованные по последнему слову криминально-розыскной техники, мчатся по
Москве к месту происшествия, включив слепящие фары и воющие сирены...
     Но главные службы Дежурной части, ее, так сказать, мозг, - на  втором
этаже. Здесь - Дежурный по городу, Дежурный  по  МУРу,  их  заместители  и
офицеры оперативной службы. В их распоряжении - светящаяся  во  всю  стену
карта Москвы, и на электронных пультах такие же,  только  поменьше,  карты
районов  Москвы,  и  здесь  же  все  средства  коммуникаций  -   телефоны,
телевизоры, радио. Сюда  стекается  со  всех  концов  Москвы  вся  срочная
информация  о  жизни  столицы,  и  это  отсюда  вызывают  дежурящих  внизу
специалистов и отправляют их на места происшествий. Здесь  же,  на  втором
этаже, дежурят укомплектованные бригады тайного  сыска:  топтуны,  сыщики,
артисты незаметной слежки за "объектом". Дежурными по городу и МУРу обычно
назначаются оперативники  и  их  заместители  -  ребята  ранга  и  калибра
Светлова,  и  вся  их  работа  могла  бы  быть  слаженной  и  подчас  даже
творческой, если бы  не  стоящий  во  главе  Дежурной  части  начальник  -
полковник  внутренней  службы  Шубейко,   круглый   дурак,   разжалованный
партийный стукач, бывший крупный армейский политработник...
     Наша  машина  сворачивает  в  Средне-Каретный  переулок,   караульный
старшина услужливо открывает металлические ворота,  и  мы  вкатываемся  во
двор, где на лавочке у курилки, как  обычно,  толкутся  дежурные  офицеры,
проводники собак и прочие балагуры, способные  все  двадцать  четыре  часа
своего дежурства трепаться о невиданных изнасилованиях, убийствах на почве
ревности и т.д. Вот и сейчас, проходя мимо них в дежурную часть, я услышал
стереотипное:
     - Сначала изнасиловали,  а  потом  загнали  ей  туда  бутылку  из-под
шампанского, вот гадом буду!..
     Направляясь  к  лестнице  на  второй  этаж,  натыкаюсь  на  парня   с
удивительно знакомым лицом. Напрягаю память, чтоб вспомнить, где же я  его
видел, и вдруг вспоминаю - да это же Белкин! Тот самый Белкин, которого  я
ищу! Между тем этот Белкин, как ни в чем не бывало, спокойно идет  себе  к
выходу из дежурной части... Я уже было повернулся догнать его, но  в  этот
момент рядом открылась дверь, насмешливый голос сказал:
     - Товарищ Шамраев, это не Белкин. Очень похож, но не он.
     Я повернулся. Пшеничный продолжал, улыбаясь:
     - Его уже третий раз сегодня привозят. Пришлось выдать  ему  справку,
что он не Белкин. Да не смотрите вы так - это не он. У меня  сегодня  было
одиннадцать Гридасовых и шесть Акеевых. Сейчас еще троих привезут,  только
что звонили. Правда, с "Акеевыми" проще, я тут вызвал Синицына -  помните,
свидетель-рисовальщик с Курского вокзала?  Он  у  меня  по  Акееву  лучший
специалист. Жаль, что он остальных участников похищения не помнит...
     Я  разглядываю  Пшеничного.  За  эти  четыре  дня  с  ним   произошли
значительные  изменения.  Из  усталого,  замотанного  и  даже  изнуренного
будничной  работой  следователя  районной  прокуратуры  он  превратился  в
спокойного, уверенного в себе и  знающего  себе  цену  работника.  Голубые
глаза внимательны, но без этого внутреннего русского надрыва  и  отчаяния,
воротник белой рубашки выпущен поверх пиджака, и все - чистое, аккуратное,
выглаженное, сразу видно, что работа в Прокуратуре СССР для него  событие.
Интересно, есть ли у него жена, дети? Четверо  суток  работаем  по  одному
делу, а бутылки пива вместе не  выпили,  нехорошо  это,  не  по-русски.  Я
смотрю на часы:
     - Минут через двадцать, Валя, здесь будет Айна Силиня. Предъявите  ей
всех фигурантов - Акеева, Гридасова, Долго-Сабурова. На двоих  из  них  мы
сейчас выходим. Если она их опознает, наше дело почти в шляпе, тьфу, тьфу,
тьфу! - я и суеверно стучу костяшками пальцев по косяку деревянной  двери.
Потом спрашиваю:
     - У вас подготовлены фототаблицы для предъявления на опознание?
     - Игорь Иосифович! - укоризненно отвечает Пшеничный, и я понимаю, что
вопрос был излишним, даже нетактичным. По  закону  необходимо  предъявлять
свидетелю для опознания не одного человека и даже не  одну  фотографию,  а
ряд лиц или фотографий одновременно, не менее трех, чтобы не оказывать  на
свидетеля давление. Иначе в суде подобное опознание не будет  принято  как
доказательство, что случается нередко из-за  неграмотности  следствия.  Но
Пшеничный, конечно, не новичок.
     - Хорошо, Валентин. Вот директор вагона-ресторана, пусть он посидит у
вас, ему на второй этаж нельзя. Светлов в каком зале?
     - В третьем, Игорь Иосифович...
     Оставляю Ираклия Голуба Пшеничному, а сам с Марьямовым поднимаюсь  на
второй этаж. Здесь сегодня большое оживление.  Похоже,  что  помимо  нашей
группы работают еще несколько, и первые восемь комнат превращены просто  в
гримерную, словно в театре на Таганке или в "Современнике". Большая группа
оперативников уже переодета в старшие чины авиации, в  бородатых  северных
геологов, морских офицеров, и я  с  удивлением  слышу  из  соседней  двери
знакомый голос моего приятеля Бакланова:
     - Потрясающе! Летчики, геологи, моряки, а все в одинаковых в казенных
милицейских ботинках. Называется - законспирировались!
     Заглядываю в  эту  комнату.  Увидев  мое  удивленное  лицо,  Бакланыч
говорит:
     -  Привет!  Беру  картежную  мафию.  Обыгрывают,   понимаешь,   наших
доблестных офицеров, приезжающих после службы за границей. Чуть  ли  не  в
Бресте накалывают жертву и потрошат до Москвы. Но ничего, мы им  подставим
сейчас несколько богатых клиентов. А как у тебя?
     - Я буду в третьем зале, загляды