ое  потакание   своим   желаниям   казалось   Катерине
неисполнимой мечтой, нелепой фантазией,  которую  не  осуществить  до  конца
жизни.
   - Но это было бы нечестно по отношению к маме.
   - Но ей нравится сидеть с детьми.
   - Это было бы нечестно по отношению к детям.
   - Но им нравится, когда с ними сидит твоя мама.
   Катерина замолчала - у нее кончились отговорки.
   - Нет. Я просто не могу. Извини.
   В том-то все и дело. Ей хочется проводить с детьми каждую минуту,  а  мне
нет. Это означает,  что  я  не  могу  видеть  ее  отдельно  от  детей  -  за
исключением таких вот случаев, когда мы ждем в  очереди,  пока  нам  покажут
ультразвуковое изображение очередного тирана.
   Катерина плотно сплела ноги и стала раскачиваться на пластиковом стуле.
   - Тебе, случайно, не хочется в туалет?
   - Как ты можешь такое  говорить?  -  с  мукой  в  голосе  процедила  она,
заглатывая очередные полпинты минеральной воды из пластиковой бутылки.
   Катерина полагалась на авторитетное мнение, будто  эмбрион  виден  лучше,
когда мочевой пузырь матери полон. Судя по числу галлонов, которые  Катерина
накопила в своем пузыре, она рассчитывала на сеанс у Дэвида Бейли . "А теперь портрет в три  четверти,  пусть  эмбрион  повернет
голову и улыбнется. Улёт. А теперь, маленький мой, обними рукой  плаценту  и
подними большой палец. Полный кайф! А теперь… Я хочу, чтобы ты показал одной
рукой на родовой  проход,  а  на  другой  скрестил  пальчики.  Ха,  ха,  ха,
потрясно!"
   - Я больше не вытерплю, - простонала Катерина. - Если он еще раз  надавит
мне на мочевой пузырь, я обмочу трусы, точно говорю.
   - Тогда сходи сейчас.
   - Нет. Я хочу, чтобы первое изображение малыша хорошо получилось.
   - Постарайся об этом не думать. Делай упражнения для таза или  что-нибудь
еще.
   - Я их уже делаю.
   Я знал, что Катерина не обмочится, - разве только,  если  доктор  скажет,
что у нее близнецы. Так случилось с Ником и Дебби, супругами,  что  жили  по
соседству. Они отправились на УЗИ, и им  вдруг  сказали,  что  у  них  будет
двойня. А они возомнили, что это классная новость. Когда я в  последний  раз
проходил мимо их дома, то наткнулся на дедулю с бабулей, но,  приглядевшись,
понял, что передо мной Ник и Дебби  собственными  персонами  -  через  шесть
месяцев после рождения близнецов.
   Наконец,  подошла  наша  очередь,  и  доктор  попросил   Катерину   лечь.
Демонстрируя уверенность в том, что моя жена не чурается гигиены, он оторвал
большую полоску бумаги и расстелил ее на  кушетке  -  не  дай  бог  Катерина
коснется  дермантиновой  обивки.  Меня  в  кожных  болезнях   почему-то   не
заподозрили и разрешили запросто, без всяких подстилок,  усесться  на  стул.
Затем врач подкатил некий жуткий агрегат, с виду кошмарно дорогой - чудовище
это  он  назвал   ультразвуковым   аппаратом.   Разумеется,   ультразвуковое
исследование зародыша - чистое, незамутненное  шарлатанство.  Вам  вовсе  не
показывают  вашего  ребенка.  Наверняка,  когда  в  службе   здравоохранения
проводили  сокращения,  одному  из  бухгалтеров   пришло   в   голову,   что
ультразвуковые исследования -  напрасная  трата  денег.  Все  дети  выглядят
внутри  матки  одинаково,  поэтому  в  наши  дни   вам   просто   показывают
видеопленку, снятую еще в шестидесятые годы. Потому-то она черно-белая.  Нам
всем велят смотреть на монитор, где мотается один и тот  же  зародыш,  а  мы
сжимаем супругу руку и кусаем губы при виде неземной  красоты  неродившегося
младенца. Но на самом деле мы видим всего лишь  гинекологический  эквивалент
той  разноцветной   таблицы,   которая   возникает   в   телевизоре,   когда
заканчиваются все передачи. Мы видим зародыша,  который  родился  много  лет
назад. Теперь он вырос, работает топографом и живет в Дройтвиче.  И  до  сих
пор получает гонорар за свою первую роль.
   Понятное дело, видимости ради врачи по-прежнему  намазывают  живот  вашей
жене ледяным гелем, трут вокруг какой-то  щеткой,  а  потом  тычут  в  серую
кляксу на  экране  и  объявляют:  "Вот  это  голова,  видите?"  -  а  клякса
напоминает пузырь из плохо любительского фильма шестидесятых  годов.  Но  вы
рады до безумия, вы уже души не чаете в этой  кляксе,  и  у  вас  даже  тени
подозрения  не  зарождается,  когда  друзья   говорят:   "Точь-в-точь   наша
Джокаста".
   Мой подход к УЗИ типичен для старого пресыщенного циника, у которого  уже
есть  две  ультразвуковых  картинки,  вставленные  в  рамочки  и  со  вкусом
вывешенные на стене второго этажа среди прочих черно-белых фотографий детей.
Врач включил монитор, и я сказал:
   - А по другой программе показывают бильярд.
   Катерина заметила, что эту же шутку я отпускал, когда мы делали УЗИ Милли
и Альфи. Поэтому  я  замолчал  и  искоса  смотрел,  как  глубоководный  зонд
исследует мрачные ущелья в поисках  признаков  жизни.  Но  когда  на  экране
внезапно проступили очертания нашего третьего ребенка, весь мой скептицизм и
вся насмешливость куда-то подевались. Это было чудо. Там  действительно  был
ребенок. Просто за пределами обычного человеческого понимания  -  как  такое
возможно? Как два наших тела  могли  вместе  сотворить  совершенно  новую  и
отдельную от нас  личность?  Откуда  тело  Катерины  знает,  как  выращивать
пуповину, зародышевую сумку и плаценту;  откуда  оно  знает,  каких  форм  и
размеров должен быть ребенок? Катерина даже  видеомагнитофон  самостоятельно
включить не может -  откуда  же  ей  известна  столь  сложная  биологическая
инструкция? И  разве  может  мой  один-единственный  сперматозоид  содержать
столько информации - ведь я сам забываю сказать  Катерине,  что  звонила  ее
мать? Да, многие миллионы лет эволюции привели  к  такому  положению  вещей.
Одни виды вымирали, другие возникали, и все это для того, чтобы мог  родился
этот совершенный младенец.
   Слава богу, ребенок один.
   Чего нельзя сказать о тех сокровенных тайнах, что пинали меня  изнутри  -
они вызревали, как правило, целыми косяками: по  пять,  шесть,  а  то  и  по
восемь. Слава богу, не изобрели еще устройства, которое способно их увидеть.
О, это было бы нечто! Машина, показывающая, что творится у нас внутри. Хотя,
если подумать, я и сам не прочь посмотреть, что там происходит. Врач мог  бы
ткнуть в бесформенные пятна на экране и заявить: "Взгляните, вот  она,  ваша
тревога, меня беспокоит ее быстрый рост. У вас в семье  не  было  проблем  с
тревогами?" Или "Судя по виду вашего самомнения,  у  него  явная  патология.
Надо будет прописать ему массаж".
   Я посмотрел на Катерину и подумал, что мы с ней  не  могли  бы  выглядеть
более непохожими друг на друга. Я - спокойный мужчина, скрывающий  все  свои
тайны в себе, а  Катерина  -  экспансивная,  открытая  женщина  в  задранной
футболке и с расстегнутыми штанами; аппарат,  ползающий  по  ее  обнаженному
животу, передает на экран даже внутренности ее тела, чтобы мы все  могли  на
них пялиться.
   Мы внимательно наблюдали, как  доктор  высчитывает  длину  от  темени  до
крестца и, в конце концов, делает вывод, что Катерина на двенадцатой  неделе
беременности. Этот диагноз показался не слишком противоречивым, если учесть,
что мы пришли именно  на  двенадцатинедельное  УЗИ.  Затем  доктор  принялся
пространно трепаться о текущей стадии беременности и о том,  какие  ощущения
должны возникнуть у  Катерины  в  грядущие  месяцы.  Она  слушала  и  кивала
настолько вежливо, насколько могла это делать дважды рожавшая женщина,  хотя
теперь ей хотелось только одного - сбегать в туалет.
   Вскоре мы уже ехали домой. Катерина то и дело посматривала на  фотографию
трехмесячного зародыша.
   - Мне кажется, будет безопаснее, если я сяду за руль, - нервно сказал я.
   Катерина остановилась перед автобусной остановкой и  снова  показала  мне
фото. Она уже любила  этого  ребенка.  Я  осторожно  поцеловал  Катерину.  Я
гордился ею: она выглядела такой уверенной и полной оптимизма.  Я  отстегнул
ремень безопасности, чтобы наклониться  и  поцеловать  ее  по-настоящему,  и
поймал себя на том, что обнимаю и целую ее, словно спасенный ребенок. Я чуть
не потерял почву под ногами, но вернулся домой и  теперь  покрывал  Катерину
безмолвными, благодарными и виноватыми поцелуями.
   - С тобой все в порядке? - удивилась она.
   - Я так рад, что у нас будет еще один ребенок.
   И Катерина так обрадовалась моим словам, что страстно поцеловала  меня  в
ответ. Вокруг не было детей, которые тянули бы  нас  за  ноги  или  плакали;
только я и Катерина, да еще люди, стоявшие  в  очереди  на  тридцать  первый
автобус.
   Мы  находились  в  высшей  точке   кругооборота   нашей   страсти.   Наши
взаимоотношения шли по привычному кругу, который повторялся с  биологическим
постоянством менструального цикла или биоритма. Примерно каждые семь дней мы
переходили  от  яростных  споров  к  взаимному  обожанию.  И  каждый  раз  я
обманывался. Каждую неделю, когда  мы  смотрели  друг  на  друга  преданными
глазами, я думал, что наконец-то мы навсегда  разобрались  со  всеми  нашими
проблемами. Но через день-другой  Катерина  начинала  испытывать,  казалось,
необъяснимое раздражение, а я становился настороженным и молчаливым,  отчего
она раздражалась еще сильнее. Напряжение нарастало,  пока  мы  не  достигали
нижней точки кругооборота,  и  тогда  затевали  ссору,  кричали  друг  другу
злобные, обидные и глупые слова. И какое-то время презирали друг друга с той
же страстью, с какой несколько дней назад обожали. А потом я исчезал. Нет, я
по-прежнему находился в ее орбите, в гравитационном поле Катерины, но в  эти
дни расстояние между нами было наибольшим. Затем я появлялся  снова,  озарял
ее  жизнь  ярким  светом,  и,  казалось,  наши  отношения   навсегда   стали
идеальными.
   Если  я  точно  не  знал,  на  каком  этапе  кругооборота  мы  находимся,
достаточно было проверить стопку белья, приготовленного для глажки. Поначалу
бывало всего две-три мятые одежки, но день за днем горка росла, и,  наконец,
воздвигалась  башня,  грозившая  в  любую  минуту  опрокинуться  -  и  тогда
вспыхивала грандиозная  ссора,  Катерина  свирепо  бросалась  с  раскаленным
утюгом на белье, вдавливала шипящий металл в  лица  Барби  и  Кена,  которые
улыбались ей с футболок Милли.
   Остаток пути  до  дома  мы  провели  в  счастливой  эйфории,  и  Катерина
согласилась прошвырнуться куда-нибудь вечером, если ее мать  согласится  еще
немного посидеть с детьми. Та с готовностью пошла на  это  -  мать  Катерины
никогда не упускала случая  уложить  детей  спать,  чтобы  убаюкать  их  под
очередной душераздирающий отрывок из "Библейских рассказов для детей".
   Мать Катерины была фундаменталисткой англиканского розлива. Она  объявила
священный джихад всякому, кто не принял Иисуса в свою жизнь, а  точнее,  кто
манкирует рождественской распродажей в церкви святого Ботолфа.
   Я  хотел  надеть  свою  любимую  рубашку,  но  обнаружил,  что  ее  нужно
погладить. И мне, разумеется, пришло  в  голову,  что  неплохо  бы  ускорить
скандал - дабы не томиться в ожидании рубашки еще пару дней.  Но  по  зрелом
размышлении  я  решил,  что  форсировать  перебранку  будет  слишком  грубым
вмешательством в естественный ход вещей, и  принялся  гладить  рубашку  сам.
Поначалу  Катерина  удивилась  и  обрадовалась,  что  я  занялся   домашними
хлопотами, но обнаружив, что  я  удостоил  вниманием  только  свою  рубашку,
затеяла жестокую ссору. И вскоре она уже яростно гладила все сама  -  в  том
числе и рубашку, из-за которой все и началось.
   - Господи, иногда ты такая эгоистичная свинья, Майкл! - кричала Катерина.
   - Дорогая, прошу тебя, не поминай всуе имя Господа нашего Иисуса  Христа,
- укорила ее мать.
   Мне кажется, это был единственный случай, когда кругооборот нашей страсти
занял пару часов вместо семи дней. Мы так никуда и  не  пошли,  и  вскоре  я
обнаружил, что мчусь на метро в Балхам. "Осторожно,  двери  закрываются",  -
бубнил машинист. Спустя пару часов я снова находился в своей берлоге. Выждав
время - когда Катерина ляжет спать, - я сообщил автоответчику,  что  у  меня
срочная работа, и мне, вероятно, придется пару дней провести в студии.  Ложь
сродни сигаретам - первый раз ощущения неприятные, но как только привыкаешь,
перестаешь замечать, когда закуриваешь.
   Следующий день был самым жарким днем того лета. Метеорологи  предсказали,
что термометр зашкалит  за  тридцать;  оборудование  моей  студии  наверняка
поднимет температуру в Лондоне еще на пару градусов. Прошло, возможно, около
получаса, как я сел за работу, когда в дверь просунулась  голова  Джима.  Не
желаю ли я закатиться на пикник с барбекю в Клапамский парк?  Маленький  бес
нашептывал мне в правое ухо: "Сходи, повеселись,  сегодня  прекрасный  день.
Работа подождет". А маленький ангел шептал мне в левое ухо: "Да пошли ты эту
работу куда подальше, сегодня за нее даже браться не стоит".
   Барбекю уже вовсю готовилось в  редколесье  на  холмике  по  соседству  с
футбольными полями. На пикник прибыло человек двадцать, все - примерно моего
возраста; иными словами, я был, вероятно, лет на семь-восемь старше. Девушки
с проколотыми пупками пристраивали кудлатые головы на колени своим приятелям
в камуфляжных штанах; над поляной плыла музыка;  дымилась  пара  одноразовых
жаровен для  барбекю,  и  стойкий  дух  каменного  угля  мешался  с  запахом
марихуаны. Они были такими свободными, что даже не сознавали своей  свободы.
Я немного нервничал из-за того, что примазался к молодежной тусовке,  словно
кто-то из юнцов мог внезапно приподняться, ткнуть в меня пальцем и  сказать:
"Постой-ка, да из тебя песок сыпется!" У многих парней были бородки -  такие
маленькие, что я сомневался, стоило ли их вообще отращивать. Ко мне  это  не
относилось - я был слишком стар, чтобы носить бороду. Я спрятался за темными
очками и отыскал свободный  пятачок  среди  вытянутых  ног  -  на  некоторых
полоскались широкие клеши, подобные тем, что надевал я,  когда  они  впервые
вошли в моду. Если бы кто-нибудь спросил меня, когда умер Элвис, я  вряд  ли
бы вспомнил. Какой Элвис? Что такое Элвис? Это имеет касательство к войне на
Фолклендах? Или это марка  пишущих  машинок?  Никогда  о  таких  не  слыхал.
"Майкрософт  Виндоуз-95"  -  о,  да,  вот  об  этом,  по-моему,  я   кое-что
припоминаю.
   Но самое трагичное - я, напротив, отчетливо помнил все из  своей  юности,
но не помнил ничего из того, что происходило  последние  годы.  Эта  публика
наверняка в курсе, какая песня сегодня на первой строчке хит-парада. А когда
я последний раз об этом знал или хотя бы интересовался?  Я  по-прежнему  мог
перечислить песни, занимавшие первые строчки  в  рождественских  хит-парадах
семидесятых и восьмидесятых, я мог  бы  назвать  каждую  композицию  каждого
альбома, купленного в те годы,  но  попробуйте  сейчас  попросить  мой  мозг
вместить в себя новую информацию и получите отказ. На диске  нет  свободного
места. Чтобы его освободить, нужно стереть несколько файлов.  Несколько  лет
назад,  благодаря  трем  часам  умственного  напряжения,   спровоцированного
Саймоном и его кроссвордами, я уяснил, что  единственная  станция  метро,  в
названии  которой   нет   буквы   из   слова   "камбала"   -   это   станция
"Сент-Джонс-Вуд". Я бы с радостью вычеркнул эту информацию из головы,  чтобы
освободить место для дня рождения отца. Но из года в год я  забываю  послать
ему  открытку,  и  каждый   раз,   когда   поезд   выезжает   на   платформу
"Сент-Джонс-Вуд", вспоминаю о камбале.
   Я взял протянутую бутылку французского пива, лег на спину и закрыл глаза,
отдаваясь во власть солнца и алкоголя.
   Несколько  гуляк  с  трудом  поднялись  на  ноги  и  принялись  ребячливо
перекидываться тарелкой фрисби. Другие сворачивали самокрутки или засовывали
в булки горелые сосиски. Траву передавали  в  одну  сторону,  хот-доги  -  в
другую; вероятно, таков этикет современной молодежи. Продуманность, с  какой
был организован пикник, наводила на мысль, что эти детки вовсе  не  пропащие
люди,  какими  прикидываются;   их   ничегонеделание   отличалось   завидной
организацией. Любой служащий рекламного агентства запросто бы  ответил,  как
называется  это  конкретное  молодежное  племя.  Проколотые  пупки?  Клубные
трясуны?  Фанатики  Ибицы  ? Наверное, новому поколению полагается хлебать пепси, ходить  со
сноубордами  под  мышкой  и  заботиться   о   здоровье   планеты   -   самым
гедонистическим способом, разумеется.
   Девушки тыльной  стороной  ладони  откидывали  с  лиц  блестящие  длинные
волосы; мои сотрапезники  все  как  один  были  отмечены  печатью  здорового
глянца, присущего выходцам из благородных семейств. Все они, подобно  Джиму,
шиковали своей принадлежностью к современным хиппи; они выпали из  привычной
среды, но имели обратный билет -  надо  лишь  стать  чуть  старше.  Родители
проводили время на скачках в  Аскоте,  на  регате  в  Хенли,  на  теннисе  в
Уимблдоне, у детей было свое расписание на летний сезон: "Флед",  Редингский
фестиваль, Гластонбери .
   А раз я - не один из них, к какому племени  припишут  меня?  Когда  Хьюго
попросил придумать музыкальную фразу для слогана "Этот  седан  считает  себя
асом", он сказал, что нацеливается на читателей журнала "Лэд Дэд". У меня по
спине пробежал холодок, когда я  почувствовал,  что  меня  вдруг  отнесли  к
категории потребителей глянцевой мишуры. "А, этих я  знаю",  -  презрительно
сказал я и швырнул журнал в мусорную корзину.
   Полуденное солнце припекало, и я перешел в тень, чтобы уберечь от  ожогов
свой  нежный  лоб.  Будет  трудно  объяснить,  как  я  умудрился   загореть,
безвылазно  сидя  за  клавишами.  Внезапно  из  моей  сумки   донесся   писк
мобильника. Я ожидал  услышать  презрительные  стоны  всех  этих  проколотых
поборников единения с природой, но молодежь дружно потянулась к  карманам  и
сумкам.
   - Привет. Это я, - сказала Катерина.
   Ее голос был холоден, принимая во внимания  нашу  ссору,  но,  во  всяком
случае, она первая пошла на контакт.
   - Ты у себя в студии?
   Я решил, что на этот вопрос  можно  ответить,  не  прибегая  к  излишнему
вранью.
   - Нет.
   - А где?
   Я почувствовал, что она клонит к тому, чтобы я приехал  домой  к  купанию
детей. Я огляделся и решил, что будет не очень хорошо говорить Катерине, что
я лежу на травке в Клапамском парке. Неподалеку бегал  маленький  мальчик  в
футболке с надписью "Манчестер Юнайтед".
   - Я… в Манчестере.
   Кое-кто из соседей выказал удивление, поэтому я улыбнулся и страдальчески
изобразил, что мой собеседник не способен осознать этот очевидный и  простой
факт.
   - В Манчестере? Правда? И где же?
   - Э-э... Юнайтед.
   - Что?
   - Я хотел сказать - на Пикадилли.
   Я неудачно выбрал город. В Манчестере Катерина училась.
   - Почему ты сказал "юнайтед"?
   - Извини, просто Манчестер у меня ассоциируется с "Юнайтед". В отличие от
"Манчестер Сити", которые, разумеется, носят небесно-голубую форму.
   - О чем ты говоришь?
   - Извини. Меня просят поторопиться, потому что монтажная обходится  им  в
пятьсот фунтов в час.
   - Значит, дети перед сном тебя не увидят?
   - Боюсь, что нет. Это просто ужас. Меня нужно внести изменения  прямо  на
месте. Вот и говори после этого о сроках.
   - Понятно. - Голос  Катерины  звучал  разочарованно.  -  Мы  сейчас  едем
смотреть новый дом Сьюзен и Пирса. Ладно, завтра поговорим.
   - Только не болтай с Пирсом об "астре", а то не уедешь никогда.
   Ссора наша еще давала о себе знать,  так  что  Катерина  не  рассмеялась,
поэтому я сдержанно попросил ее поцеловать за меня детей, и мы  попрощались.
Никто из нас не извинился за те ужасные слова, что мы выкрикивали  накануне,
но лед был сломлен, и завтра наше общение будет более теплым. Мы  не  станем
два дня хлопать дверями перед носом друг друга  и  не  испортим  друг  другу
выходные. Я открыл кургузую бутылку пива и следующий час праздно  размышлял,
на что похожи