то,  на  заднем  стекле  которого  пришлепнута
наклейка "В машине ребенок".
   Я упаковал мелочевку, скопившуюся на полках: электронную записную  книжку
(без батареек); швейцарский нож, который  так  плохо  складывался,  что  мог
называться холодным оружием; зарядное устройство, годное  только  к  игровой
приставке, которую я заменил много лет назад  -  сплошь  детские  игрушки  и
куски  черного  пластика,  что  накопились  за  годы  моего  тридцатилетнего
отрочества. На упаковку компакт-дисков  и  книг  я  потратил  всего  час,  а
значит, остаток дня можно распутывать семь миль  пластиковых  спагетти,  что
свисали из задниц клавиш, микшерного пульта и стереосистемы. В конце концов,
и музыкальное оборудование перекочевало в фургон. Я вспомнил о том  времени,
когда   играл   в   бесчисленных   группах,    полагая,    что    регулярная
погрузка-выгрузка усилителей и клавиш  однажды  завершится  песней,  которая
станет хитом номер один. Сейчас оставалось утешаться мыслью, что когда  диск
"Рекламная классика" станет платиновым, я закажу для него рамочку и поставлю
на каминную полку. Хотя, наверное, стена в сортире - более почетное для него
место.
   Наконец, все вещи перекочевали в фургон. Я покончил  с  уборкой  комнаты,
поставил под раковину ведро с чистящими средствами, постаравшись  произвести
при этом побольше шума, и с грохотом задвинул под кухонный шкаф пылесос,  но
никто из моих соседей и не подумал взглянуть  в  мою  сторону.  Делать  было
больше нечего. Ну, вот и все. Наступил момент, когда пора сказать запоздалое
"прощай" увядшей юности.
   Джим сидел за столом, безуспешно пытаясь  разобраться,  как  пользоваться
записной книжкой мобильного телефона, а Пола так и распирало от раздражения:
он едва сдерживался, чтобы не  предложить  Джиму  вслух  почитать  описание.
Саймон развалился  перед  телевизором,  изучая  голевые  моменты  футбольных
матчей. Он смотрел не какую-то памятную игру,  где  гол  имеет  историческую
ценность, а мешанину голов из различных матчей,  вырванных  из  контекста  и
оттого утративших весь смысл. Спортивный эквивалент "Рекламной классики".
   -  Ну  вот,  -  смущенно  пробормотал  я,  утрируя  значимость  мгновения
исключительно ради того, чтобы скрыть ощущение этой самой значимости.
   Хоть я и понимал, что этих парней вряд ли можно  назвать  моими  близкими
друзьями, но они могли бы сделать небольшой усилие над собой  и  попрощаться
как полагается.
   Когда  экспедиция  Скотта  , преодолев немыслимые трудности, возвращалась с Южного полюса, капитан
Оутс решил пожертвовать собой - чтобы не быть обузой для своих товарищей.  И
он сделал вид, будто ненадолго вышел из палатки - в туалет.  Может,  капитан
Оутс и поделился бы, что уходит умирать, но он  не  хотел  видеть,  как  его
друзья безразлично пожмут плечами и пробубнят: "Ну ладно, до встречи".
   - Ну ладно, до встречи, Майкл, - пробубнил Джим, когда я наконец собрался
выйти навстречу леденящему урагану полноценной семейной жизни.
   - Да-да, пока, - сказали Саймон и Пол.
   Я помялся у порога. При мысли,  сколь  чудесна  была  моя  жизнь  в  этой
квартире, меня охватила грусть, и  я  едва  сдерживал  слезы,  но  остальные
хранили безразличие и невозмутимость. Ясное дело - детей-то у них еще нет, и
все чувства лежат под спудом.
   - И последнее, - сказал Саймон.
   - Да? - с надеждой подхватился я.
   - В названии какого футбольного клуба нельзя закрасить ни одной буквы.
   - Что?
   - Ты же иногда закрашиваешь дырочки в буквах, например, "а" или "о".  Так
вот, назови единственный клуб английской или шотландской футбольной лиги,  а
названии которого нет закрашиваемых букв.
   - Саймон, более бессмысленного вопроса я никогда не слышал. - И помолчав,
я услышал собственный голос:
   - А что это за клуб?
   - Подумай.
   - Нет, глупость какая. Я даже думать не буду, зачем тратить на это  время
и силы?
   - Ладно, - сказал Саймон, - тогда до встречи.
   И он опять уставился в телевизор.
   - Ну, а все-таки - что это за команда?
   - По-моему, ты сказал, что тебе неинтересно?
   -  Да,  неинтересно,  это  бессмысленная  информация.  Типичный   уровень
разговора в этом доме. Тратить часы на  рассуждения  о  том,  что  не  имеет
ровный счетом никакого значения. А потому, Саймон, умоляю, скажи, в названии
какой команды нельзя закрасить ни одной буквы.
   - А ты догадайся.
   - Ну я просто подумал, что раз  такой  вопрос  возник,  ты,  быть  может,
скажешь?
   Саймон посмотрел на меня с равнодушной улыбкой.
   - Нет.
   Повисла пауза.
   - Ну, тогда я пошел.
   Я мешкал в дверях.
   - Ладно. Увидимся, - пробормотали остальные.
   - Я понял!
   - Молодец.
   - Можно мне хотя бы убедиться, что я думаю о том же клубе, что и ты?
   - Конечно. На какой клуб ты подумал? - спросил  Саймон,  прекрасно  зная,
что я не имею ни малейшего понятия о правильном ответе.
   - Да ладно тебе, что это за клуб?
   - Неважно, - сказал он, не отрываясь от телевизора.
   - КПР! - выпалил я наугад.
   - Неплохо. Если не считать того, что "Р" можно закрасить.
   - А, ну да.
   Я сел  за  кухонный  стол  и  принялся  выдавать  названия  малоизвестных
футбольных клубов, но  мне  лишь  говорили  в  ответ,  что  в  "Бери"  можно
закрасить "Б", "е" и "р", а в "Ист-Файф" можно закрасить "а" и "ф".
   Спустя пару выпитых бутылок пива к нам заглянула Моника, и узнав,  что  я
съезжаю с квартиры,  повисла  на  телефоне.  И  вскоре  толпа,  собиравшаяся
завалиться в ночной клуб, завалилась в квартиру, нагруженная бутылками  вина
и банками пива. Моника в два  счета  организовала  прощальную  вечеринку,  о
которой я втайне мечтал, надеясь, что ее устроят мои соседи по квартире.
   К девяти часам собралось человек сорок, все хлебали дешевое красное пойло
из кофейных чашек и дрыгались под песенки, которые мне следовало знать. А  я
говорил направо и налево, что мне чертовски приятно, когда  слышал:  "А,  ты
тот самый парень, который уезжает. Спасибо за вечеринку". В каком-то  смысле
эта прощальная вечеринка была вехой в моей жизни, своеобразным посвящением в
отцовство. В те часы меня занимала  одна-единственная  неотвязная  мысль.  Я
думал не о том, правильно ли поступаю; и не о том, буду ли я счастлив - нет,
к сожалению, я напряженно гадал, у какого клуба английской  или  шотландской
футбольной лиги нельзя закрасить в названии  ни  одной  буквы...  Я  не  мог
выкинуть этот чертов вопрос из головы, мне хотелось поскорее о  нем  забыть,
но я угодил в ловушку. В этот знаменательный вечер, когда я вдруг очутился в
центре внимания, мне не дано было насладиться триумфом,  ибо  я  лишь  делал
вид, что слушаю, а сам лихорадочно  просеивал  в  мозгу  десятки  футбольных
клубов из низших дивизионов.
   - Так куда ты переезжаешь?
   - Фулхэм! - радостно вскрикивал я.
   - В Фулхэм?
   - Нет-нет, не в Фулхэм.
   - Почему нет?
   - Потому что в нем есть буква с дырками.
   Я скромно танцевал в девять и чуть менее скромно  -  после  двух  бутылок
пива. Затем мне пришло в голову, что, возможно,  имелись  в  виду  прописные
буквы. Я с облегчением решил задачу. Довольный собой, я подскочил к Саймону.
   - "Эксетер-сити", - самодовольно заявил я.
   - Буквы "е" можно закрасить.
   - Нельзя, если они прописные.
   - Верно, но "Р" все равно можно закрасить.
   Я помолчал и задумался.
   - Ладно, я еще подумаю…
   И я поплелся прочь, бормоча про себя названия клубов второго шотландского
дивизиона.
   Вечеринка продолжалась. Пришла Кейт с новым приятелем, который вызвал  во
мне необъяснимую ревность. Пусть я и знал,  что  никогда  не  заведу  с  ней
интимных отношений, но подсознательно, наверное, надеялся, что  Кейт  навеки
останется одинока - на тот случай, если я вдруг  передумаю.  А  еще  мне  не
нравилось, что Джим уделяет ей так много внимания. Если я отказался от  Кейт
из верности, то и все остальные должны так поступать. За весь вечер я  почти
не разговаривал ни с Саймоном, ни с Джимом. Даже тогда я не сказал  соседям,
что женат. Нет, у меня имелась тщательно разработанная легенда, объясняющая,
почему я решил съехать и куда переезжаю,  но  никто  из  них  не  удосужился
спросить.
   В какой-то момент Пол заметил, что я одиноко стою в  углу,  и  подошел  с
двумя бутылками холодного пива.
   - Ну что, остаешься на ночь?
   - Нет-нет, я уже погрузил вещи. Пожалуй, больше я пить не буду.
   - Значит, ты не намерен остаться и разобраться?
   - Пол, извини, я вообще не хотел задерживаться или, тем более,  разбирать
вещи. Просто на голову свалилась неожиданная вечеринка, и…
   - Извини. Я не то имел в виду.
   Пол уже изрядно нагрузился.  Казалось,  он  собирается  с  силами,  чтобы
скинуть с себя какую-то ношу.
   - Майкл, я знаю, почему ты никогда не приводил в квартиру девушек.
   Пол не знал о той ночи, которую я провел с  Кейт,  но  глупо  похваляться
мифической  страстью,  когда  в  нескольких  ярдах  стоит  Кейт  собственной
персоной.
   - Разве? - спросил я, изобразив, будто усиленно вспоминаю.
   - Да ладно тебе. Ты три года здесь жил, часто не ночевал, но не привел ни
одной девушки. Я знаю, в чем причина.
   Я забеспокоился - неужели мою тайну все же раскрыли?
   - Ясно. Тебе кто-то сказал, или ты сам догадался?
   - Это же очевидно.
   - Понятно. Наверное, от тебя не ускользнуло, что  я  в  какой-то  степени
отличаюсь от всех остальных.
   - Не в такой уж большой степени, Майк. Во всяком случае, не  от  меня,  -
загадочно проговорил Пол.
   - Неужели ты тоже живешь двойной жизнью?
   - Да-да, живу.
   Казалось, Пол рад поделиться секретом со мной.
   - Черт возьми! Да ты темная лошадка, Пол.
   - Да, но мне кажется, я больше не могу хранить это в тайне.
   - Я понимаю, что ты имеешь в виду.
   - Я просто решил сказать тебе первому, потому  что  ты  поймешь.  Я  тоже
голубой.
   - Что?
   - Я тоже голубой. И мне кажется, ты испытываешь ко мне те же чувства, что
и я к тебе.
   - Нет-нет, Пол, я не голубой.
   - Только не отпирайся, -  прошептал  он.  Вокруг  нас  продолжала  шуметь
вечеринка. - Если я поделился своей тайной, то и ты можешь поделиться своей.
   - Я не голубой.
   - Ты только что сказал, что не можешь больше хранить это в тайне.
   - Я имел в виду совсем другое.
   - Ну да, конечно. И что же?
   - Лучше промолчу. Тебе это неинтересно.
   - Майкл, нет ничего плохого в том, чтобы быть голубым.
   - Согласен. Ничего плохо нет. Я считаю, что совсем нет ничего плохого.
   - Ну вот видишь.
   - Просто так вышло, что я не голубой.
   - Ты решил и дальше отпираться, Майкл?
   - Я не отпираюсь. Я просто отрицаю, что я голубой.
   - Майкл, я перестану скрывать, если и ты перестанешь скрывать.
   - Я не могу перестать скрывать, потому что я не голубой, понятно?
   Уверенность Пола в моей гомосексуальности  затмила  куда  более  значимую
информацию: Пол только что поведал мне важнейший секрет своей жизни - он  не
только голубой, но еще и влюблен в меня. Внезапно все встало на свои места -
и то, как Пол надеялся, что я стану поглощать приготовленную им еду,  и  его
надуто-обиженный вид, когда я этого не делал. Пол вел себя,  как  влюбленная
девица. Убедив себя, что отсутствие женщин  в  моей  жизни  вызвано  сходной
причиной, он вообразил,  будто  в  моих  беспечных  комплиментах  по  поводу
приготовленной рыбы или новых брюк кроется тайный смысл.  И  сейчас  Пол  не
желал примириться  с  тем,  что  я  рушу  его  иллюзии.  Ну  как  можно  так
заблуждаться, удивлялся я про себя. И вдруг  вспомнил,  что  всегда  считал,
будто Катерина счастлива, оставаясь дома с детьми.
   Я порадовался за Пола -  сам  знаю,  как  приятно  облегчить  душу,  -  и
извинился, если я когда-нибудь позволял себе гомофобные высказывания.
   - Нет. Джим и Саймон вечно шутили  по  этому  поводу,  но  ты  всегда  их
одергивал. Вот тогда-то я и начал понимать.
   - Из того, что я не гомофоб, еще  не  следует,  будто  я  гомосексуалист,
дубина ты стоеросовая. Не обижайся.
   - Майкл, я тебя люблю, и ты тоже меня любишь - надо  лишь  найти  в  себе
силы признаться в этом.
   - Забудь обо мне. Предложи Саймону -  нужно  же  ему,  наконец,  потерять
девственность, тридцатник на носу как-никак.
   И я посмотрел на Саймона, который безуспешно пытался  закадрить  девушку,
расписывая свое увлечение интернетовской порнухой и вопреки  всему  надеясь,
что одна порнуха потянет за собой другую. Но Пол не дал себя отвлечь.
   - Послушай, я знаком с другими голубыми, они помогли мне понять себя. Они
и тебе помогут. Я расскажу им о тебе.
   Это уже было слишком.
   - КТО ДАЛ ТЕБЕ ПРАВО ГОВОРИТЬ ЛЮДЯМ, ЧТО Я ГОЛУБОЙ?!
   В комнате мгновенно стало  тихо.  Все  дружно  уставились  на  меня.  Моя
ужасная тайна была раскрыта, а заодно раскрылись и рты моих гостей.  Парень,
доставивший пиццу, поставил банку с пивом и пробормотал, что  ему,  пожалуй,
пора.
   - Теперь все ясно, - сказала Кейт.
   - Вообще-то я не голубой. Просто я попросил Пола не рассказывать  другим,
будто я голубой. Если… э-э… такая мысль вдруг придет ему в голову.
   Похоже, мои слова никого не убедили.
   - Все в порядке, Майкл. Что тут особенного? -  подбодрил  меня  голос  из
задних рядов.
   - Я знаю, что тут нет ничего особенного.
   - Ну вот и ладно, приятель, - похвалил другой голос.
   - Тогда это двойной праздник! - закричала Моника. - Майкл вступает в свет
и выходит из тени.
   Все зааплодировали, какой-то умник врубил "YMCA", и мои одинокие протесты
потонули в оглушительном пении и диких плясках.  Песенку  завели  специально
для меня, я  долго  упирался,  отказываясь  танцевать,  но  в  конце  концов
сломался. И все мою уступчивость, разумеется,  приняли  за  окончательное  и
бесповоротное разоблачение. В центре комнаты расчистили пространство, и  под
одобрительные вопли и аплодисменты, я принялся выписывать кренделя  -  точно
сбрасывал с плеч секрет всей своей жизни. Я посматривал на Пола,  который  в
своем углу беззвучно шевелил губами, подпевая "Виллидж Пипл". И все же я был
слишком скован,  чтобы  упоенно  отплясывать  под  классику  гомосексуализма
. Я снова  посмотрел  в  угол  и
увидел ошарашенное и возмущенное лицо Саймона, которому  что  нашептывал  на
ухо пьяный Пол.
   Чуть позже ко мне подошла Кейт и сказала, что ей и в голову не приходило,
что "другой человек", которому я сохраняю верность, -  мужчина.  Теперь  она
понимает, почему я не хотел с ней спать. Думаю, она нашла в этом утешение. У
меня не было сил снова все отрицать, а потому я просто поблагодарил Кейт  за
понимание и улыбнулся. Вероятно, я  больше  никогда  не  увижу  этих  людей,
поэтому, если им нравится считать меня педиком, к чему их разубеждать?
   Спустя несколько часов добровольной  трезвости  губы  мои,  растянутые  в
веселой улыбке, отчаянно ныли, а сам я скорбно наблюдал, как  все  остальные
благополучно растворяются за пьяным горизонтом. Кто-то уходил, кто приходил.
Я прощался и здоровался,  но  все  давным-давно  забыли,  по  какому  поводу
вечеринка, так  что  я  решил,  что  поступлю  не  слишком  невежливо,  если
незаметно улизну.
   Я вел арендованный фургон сквозь лондонскую ночь  и  вскоре  оказался  на
мосту  Ватерлоо  -  на  границе  двух  моих  жизней.  Я  разглядывал   реку,
величественное мерцание башни Канарской верфи, Сити - к востоку  от  меня  и
Лондонский  Глаз   - к западу. Вот и Олдвич с рядами тел, съежившихся в  картонных
коробках. Лондон напоминал мою жизнь. Издалека выглядит роскошно,  а  вблизи
понимаешь, насколько здесь все хреново.
   Вот и родной  дом.  Разгружаться  было  слишком  поздно;  фургон  оснащен
сигнализацией и парой висячих замков, поэтому я не особенно боялся оставлять
его до утра. Дом окутывали темнота и покой, я тихо проскользнул в коридор  и
бесшумно закрыл за собой дверь. После рождения детей  Катерина  стала  спать
очень чутко, так что я передвигался на цыпочках, стараясь не слишком сопеть.
   На кухонном столе лежала видеокассета - Катерина не забыла  записать  мою
любимую передачу. Хотя я стараюсь об этом не распространяться, но ничто  так
не смешит меня,  как  лабрадоры,  заехавшие  на  скейтборде  в  плавательный
бассейн,  или  малышня,  застрявшая  в  унитазе.  В  углу  стоял  штатив   с
видеокамерой - должно быть, Катерина собралась снять детей.
   Я вытащил из холодильника пиво, устроился  в  гостиной,  предупредительно
приглушив  звук  до  едва  слышимого  уровня,  и   вознамерился   хорошенько
посмеяться над бедами других людей.
   Первый сюжет был явно постановочным: люди,  изображая,  будто  не  видят,
куда идут, при полном параде маршировали в реку. За свои потуги они получили
пять тысяч фунтов, которых хватит на новую видеокамеру, так что дай  им  бог
удачи. Затем дети смущали народ своей патологической  честностью.  Маленький
мальчик сообщил очень толстой женщине: "Ты большая жирная свинья".  А  когда
его одернули, он с нескрываемой обидой ткнул  в  нее  пальцем  и  возмущенно
сказал: "Но она же большая жирная свинья…"
   Потом следовало роскошное венчание.  Жениха  спросили,  согласен  ли  он,
чтобы эта женщина стала его законной  женой,  и  он  радостно  ответил,  что
согласен. Невесту спросили, согласна ли она,  чтобы  этот  мужчина  стал  ее
законным мужем, она  слегка  занервничала  и  попыталась  что-то  вымолвить.
Сейчас упадет в обморок, подумал я. За милю чувствовал, что так и  случится.
И  ошибся.  Один  прихожанин,  сидевший  в  пятом  ряду,  внезапно  вскочил,
размахивая маленьким приемником, в восторге  запрокинул  голову  и  завопил:
"ГО-О-О-ОЛ!"
   Я так ржал, что, наверное, разбудил всю улицу, не говоря уж о Катерине. Я
перемотал кассету и посмотрел сюжет еще раз. Во второй раз  я  ржал  так  же
сильно. Потрясающе. Люблю эту передачу. Ведущему этот сюжет тоже понравился,
но он посулил, что следующий будет еще смешнее. Сейчас посмеемся, подумал я,
и в предвкушении глотнул пива. Но тут  изображение  пропало,  и  я  подумал:
"Только не это - она испортила запись".
   Оказалось, что ничего она не испортила.
   На экране появилось мрачное лицо Катерины. "Ты подонок! - прокричала  она
в объектив.  -  Ты  лживая,  себялюбивая,  трусливая,  ленивая,  завравшаяся
скотина! Ты хочешь жить отдельно от меня  и  детей?  Ты  хочешь  иметь  свое
"собственное место"? Ну так получай же его, засранец. Убирайся к черту!"
   Я бросился наверх. Наша кровать была пуста.  В  детской  пусто.  В  шкафу
Катерины - пусто. Часть игрушек и детской одежды  тоже  исчезла.  В  спальне
царил порядок  пустого  гостиничного  номера.  Я  стоял  посреди  комнаты  и
ошеломленно озирался. Мой разум  пребывал  в  свободном  падении.  И  вдруг,
совершенно неожиданно, меня озарило. "Гулл-сити". Ответ на вопрос Саймона  -
"Гулл-сити". А от меня ушла жена и забрала с собой детей. Мой  брак  рухнул.
"Гулл-сити". Ну, конечно же.

Глава девятая
Куда ты хочешь сегодня пойти

   - А это комната детей, - сказал я отцу.
   Он перешагнул через ненужные мягкие игрушки и оглядел осиротевшую комнату
Милли и Альфи.
   - Очень симпатично, - сказал он. - Мне нравится, эти облака  на  потолке…
Это ты их нарисовал?
   - Э-э… нет, это… Катерина.
   - А.
   Вряд ли я мог вообразить, что буду показывать отцу квартиру без  Катерины
и детей.
   - Вот здесь спала Милли, а здесь спал Альфи.
   - Да, понятно. А кто это на пуховике?
   - На одеяле? Барби, - недоуменно ответил я.  Я  жил  в  доме,  где  Барби
поклонялись более ревностно, чем в Ватикане - деве Марии. И мне стало не  по
себе, что в мире есть люди, которые никогда не слышали о деве Барби. - А вон
там Кен.
   - Кен - это муж Барби?
   - Ну, мне кажется, они не женаты. Кен просто  ее  приятель.  Или,  может,
жених, кто их знает.
   Повисло неловкое молчание.
   - Вообще-то они уже лет тридцать встречаются, так что  если  Кен  еще  не
поднял этот вопрос, Барби пора бы и забеспокоиться.
   И я выдавил нервный смешок, но отец,  похоже,  не  уловил  шутки.  Может,
сейчас не самое подходящ