пустоты могла бы находиться мама,  если  бы  в  тот
день она не вышла на дорогу.
   Считается, что рассказывая  другим  о  смерти  дорогого  человека,  легче
переносишь утрату. Но только не в моем случае. Когда я  рассказывал  друзьям
по колледжу, что моя мать погибла в Белфасте, все неизменно спрашивали:
   - От взрыва?
   Я продолжал скорбно смотреть в землю и объяснял:
   - Нет. От машины.
   - А, понятно. - Затем следовала  пауза.  -  Взрывное  устройство  было  в
машине?
   - Нет. Просто от машины. Ее переехала машина.
   -  Черт.  Какой  ужас.  Она  не  доносила  на   ИРА    или что-нибудь в этом роде?
   - Нет, конечно, нет. Это  был  несчастный  случай.  Просто  машина  ехала
слишком быстро.
   - А, лихач?
   - Нет, обычный несчастный случай. Никакого взрывного устройства, никакого
лихача, никакой ИРА. Самый обычный несчастный случай. В  Белфасте  они  тоже
происходят.
   Мне выражали смущенное сочувствие, а я отвечал: "большое спасибо".  После
чего следовала неловкая пауза, и  мой  собеседник,  спохватываясь,  прерывал
молчание:
   - Когда она переехала в Северную Ирландию, ты, наверное, тревожился,  что
произойдет что-то подобное…
   - Нет, - резко отвечал я.
   Очевидно все думали, будто мама навлекла на себя беду: мол,  переезжая  в
Белфаст, сама напросилась, чтобы ее  переехал  семидесятилетний  старик.  На
похоронах один из маминых двоюродных братьев объявил во всеуслышание:
   - Я же ее предупреждал, что она рискует, переезжая в Белфаст!
   А я заорал:
   - Господи! Ее сбила машина. Которой управлял старик.  Такое  случается  в
Белфасте, такое случается в  Лондоне,  даже  в  Рейкьявике  случается,  черт
побери!
   А кто-то сказал:
   - Да ладно тебе, Майкл; зачем же так?
   А другой родственник положил руку на плечо маминому двоюродному  брату  и
сказал:
   - Ну, конечно, Белфаст - очень опасное место.
   На похороны всегда можно положиться - они высветят худшие  стороны  ваших
родственников.
   Возможно, будь мама жива, я поделился бы своими проблемами с ней - честно
говоря, отправляя письмо отцу, я плохо представлял  себе,  как  он  на  него
отреагирует. Я рассказал ему обо всем, что случилось после рождения детей. О
том, как я проводил бесконечные дни у себя в берлоге,  записывая  музыку,  а
Катерина переживала самые трудные годы  материнства.  О  том,  что  Катерина
считала, будто я тружусь по шестнадцать часов в сутки, а я голым плескался с
прекрасными девушками и пьянствовал на пикнике в Клапамском  парке.  О  том,
как я пытался иметь все сразу: семейный очаг  и  свободу  одиночки,  радости
отцовства и  беззаботную  праздность.  Оказалось,  что  я  исписал  не  одну
страницу - откровенное излияние чувств, которое отец наверняка сочтет  столь
же интересным, каким показался мне его рассказ о  том,  как  Брайан  покупал
автомобиль. И все же на следующее утро я отправил письмо.
   Как же  приятно  было  избавиться  от  этой  ноши.  Отправляя  письмо,  я
совершенно точно знал, что поступаю правильно. Думать иначе я просто не  мог
- почтальон отказался вернуть письмо, когда полтора часа спустя  подъехал  к
почтовому ящику, чтобы забрать корреспонденцию. Я поделился  своей  страшной
тайной с другим человеком, и словно  гора  упала  с  моих  плеч.  Мир  вдруг
приобрел  кристальную  прозрачность.  Нельзя  прервать  любовный   роман   и
продолжать встречаться  с  любовницей.  Отец  попытался  проделать  такое  с
аптекаршей Джанет и в итоге  переехал  к  ней.  Накануне  вечером  я  обещал
Катерине, что приеду домой, но втянулся в игру. И вот я наконец-то отчетливо
увидел путь к спасению - надо съехать с квартиры, и с  моей  двойной  жизнью
будет покончено навсегда. Студийное оборудование установлю на чердаке нашего
дома, или в сарае, или даже у нас в спальне.  Неважно  где,  главное  -  так
дальше продолжаться не может.
   Вышло, что я так и не обсудил с отцом своих откровений. Должно быть,  мне
хватило оздоровляющего эффекта, которое произвела сама отправка письмо.  Так
что, в каком-то смысле, письмо сделало свое дело. И к тому времени, когда  у
нас состоялся разговор с отцом, его  точка  зрения  уже  не  имела  большого
значения. Ибо реакция Катерины на письмо затмила все остальное.

Глава восьмая
Возьми и сделай

   - Майкл, что скажешь, если твоя пластинка  окажется  в  верхних  строчках
хит-парадов?
   Я строил для Милли башню из кубиков, когда на мобильник  позвонил  Хьюго.
Трель телефона вывела меня из транса, и я осознал, что  Милли  рядом  нет  и
последнюю пару минут я играю в кубики один.
   - Моя пластинка? - приподнялся я.
   - Угу. С твоим именем и все такое. На верхних строчках. Ну, как тебе?
   Здесь  определенно  таился  какой-то  подвох,  призванный  убедить   меня
выполнить для Хьюго какую-нибудь дерьмовую  работу  по  дешевке.  Внутренний
голос посоветовал сказать, что меня хит-парады не интересуют.
   - Ну, было бы интересно, - сказал я. - Хотя что ты имеешь в виду?
   Хьюго пустился в объяснения, но его фальшивый энтузиазм не  убедил  меня,
что этот проект станет моим  личным  "Сержантом  Пеппером"  .  Благодаря  многочисленным  связям  в  Сохо,  Хьюго
составляет  диск  под  названием   "Рекламная   классика".   Любимые   всеми
произведения классической музыки, то  есть  те,  которые  все  знают  только
потому, что они звучали в рекламе, будут собраны на одном великом альбоме.
   - И я  сразу  же  подумал  о  тебе,  Майкл.  Тебе  же  нравятся  все  эти
классические вещицы, да?
   - Я уверен, что эту идею давно уже реализовали, Хьюго.
   - За последние полтора года - нет! А теперь с помощью твоего оборудования
можно заделать целый оркестр, так что не надо  отваливать  кучу  бабок  всем
пижонам-скрипачам в смокингах.
   - Ну, если ты так ставишь вопрос, то я польщен.
   Я старался говорить пренебрежительно и надменно, но Хьюго уже вбил себе в
голову, что я - самый подходящий человек для этой работы.
   - Майкл, именно ты должен за это взяться. Ведь  это  ты  превратил  самую
обычную мелодию в рекламу гранулированного чая.
   Так оно и было. Именно я сделал "Триумфальный  марш"  Джузеппе  Верди  из
оперы "Аида" синонимом "раз, два, три - чайку  себе  плесни".  Когда  "Радио
Классика" проводило ежегодный опрос слушателей с целью выбрать первую  сотню
музыкальных  произведений  всех  времен,  я   очень   воодушевился,   увидев
"Триумфальный марш" на девятом месте. Если бы не растворимый чай в гранулах,
сомневаюсь, чтобы Верди со своим маршем угодил в первую сотню.
   Но с  помощью  этого  диска  я  мог  снискать  успех  только  в  качестве
исполнителя. На нем будут записаны не мои собственные мелодии, а современные
аранжировки Бетховена, Брамса, Берлиоза и прочих композиторов  в  алфавитном
порядке, и вполне возможно, это будет алфавитный порядок фирм нижнего белья.
Странно, но с тех пор как я окончил музыкальный  колледж,  мои  мечты  стали
куда более приземленными.
   - Почему тебе просто не составить сборник классических увертюр, музыка из
которых используется в мобильных телефонах?
   - Неплохая мысль. Это будет наш следующий проект!
   Мы обсудили, какие музыкальные произведения можно включить, и я попытался
объяснить Хьюго, что  на  самом  деле  технические  достижения  не  способны
заменить звучание оркестра, но он был неумолим.
   - Ну Майк, добавь немного ревербератора и  что-нибудь  в  этом  роде.  На
певцов мы тебе деньжат, так уж и быть, подкинем, много не понадобится -  как
тому толстому дядьке из оперы, которого утешит лишь корнет.
   - "О соле мио" - не из оперы .
   - Какая разница?
   - Сделать можно, но звучать будет дерьмово.
   - Ну и что? Да те, кто это будет покупать, никогда не поймут, что  купили
дерьмо.
   Я сообщил Хьюго, что он  самый  циничный  человек  на  свете,  и  он  был
искренне польщен. Внезапно я обнаружил, что, похоже, согласился  взяться  за
эту работу,  хотя  собирался  всего  лишь  не  портить  с  Хьюго  отношений.
"Рекламная  классика"   будет   обычной   компиляцией,   дешевым   сборником
оркестровых отрывков  для  тех,  кто  не  в  состоянии  прослушать  симфонию
целиком. Испытывая от этой  идеи  смутную  неловкость,  я  все  же  принялся
размышлять, какие  мелодии  можно  включить.  Из  "Сказки  о  царе  Салтане"
сгодится знаменитое произведение Римского-Корсакова  "Полет  пятновыводителя
"Блэк  и  Деккер"".  Затем  "Юпитер"  из  сюиты  Хольста  "Планеты",  больше
известный как музыка к рекламе красок "Дьюлакс".  Реклама  хлебцев  "Ховис",
иногда называемая "Симфонией Нового Света"  Антонина  Дворжака,  посвященной
Соединенным Штатам. Мне кажется, что десятисекундная мелодия из  видеоролика
говорит об Америке больше, чем вся симфония целиком. Так,  дальше  -  "Танец
маленьких  лебедей".  Чайковский  вложил  всю  свою  душу,  чтобы   выразить
восхитительный  вкус  и  полное   отсутствие   калорий   диетического   супа
"Батчелорз". Ну и, разумеется, бетховенская "Маргариновая симфония".
   За четверть часа  я  набросал  список  из  двадцати-тридцати  музыкальных
произведений, ставших знаменитыми благодаря телерекламе.  Катерина,  конечно
же, подслушала мой разговор. Сейчас она возилась на полу, словно выброшенный
на сушу кит, в тщетной попытке найти удобное положение, но,  тем  не  менее,
пыталась подсмотреть, что это я пишу. Я с неохотой пересказал ей предложение
Хьюго, и Катерина поняла мои сомнения.
   - Не берись за это дело, если считаешь его безвкусицей.
   - Так я ведь уже сказал, что возьмусь.
   - Ну так позвони и скажи, что передумал.
   - Ты не знаешь Хьюго. Я уже подписался на двойной компакт-диск.
   Катерину раздражало мое безволие в общении с такими  типами,  как  Хьюго.
Она потребовала дать отпор наглецу, и поскольку у меня не  хватало  смелости
ей перечить, я послушно согласился, что в следующий раз так и сделаю.
   - У меня есть идея, как заработать денег, - внезапно заявила Катерина.  -
Роман-компиляция. - И она принялась что-то быстро записывать.
   - Что?
   - Если покупают компакт-диски с мешаниной из классической музыки, значит,
будут покупать и роман-компиляцию.
   С литературой Катерина знакома лучше. Каждый месяц она посещает  собрания
книголюбов, куда притаскивается  около  полудюжины  баб,  чтобы  пять  минут
потрепаться о "Мандолине капитана Корелли" , а остальные три часа они перемывают косточки своим мужьям.
   - Не понимаю. Что еще за роман-компиляция?
   Она откашлялась и принялась зачитывать свои каракули:
   - Действие начинается в уэссекском городке Кестербридж. Однажды утром мэр
города просыпается и обнаруживает, что  превратился  в  таракана.  А  миссис
Беннет решает, что мэр-таракан больше не годится в мужья для ее дочери Молли
Блум, поэтому она выбирается с чердака, где ее запер Рочестер,  и  поджигает
Мандерли. "Ужас, ужас!" - восклицает Хитклифф, когда  белый  кит  затягивает
малышку Нелл в морскую пучину навстречу трагической  смерти,  а  бедный  Том
Джонс сидит один в саду Барчестер-тауэрс и радуется победе над самим собой и
над Большим Братом.
   Я  хихикнул,  сделав  вид,  будто  вычислил  все   литературные   ссылки.
Потрясающе пошлая идея. Если честно, как человек, абсолютно  не  знакомый  с
английской литературой, я бы не отказался почитать подобную компиляцию.
   - Скорее, скорее! - вдруг воскликнула Катерина, прижимая руку к животу. -
Вот здесь. Ты чувствуешь?
   - Нет, - ответил я. - Хочешь сказать, что на самом деле ты не беременна?
   - Ты меня насквозь видишь. Нет, не беременна, просто  в  последнее  время
чересчур обжиралась пирожными.
   Мы рассмеялись, и я вскрикнул:
   - Ух ты! Как сильно!
   Порой, когда Катерина смеется, младенец начинает одобрительно  толкаться,
чтобы показать, как ему нравится веселье. Я смотрел, как детская  ножка  или
локоть заставляют дрожать натянутый живот - точно  Моби  Дик,  плещущийся  у
самой поверхности воды. Катерина уже  перевалила  за  экватор  беременности.
Через несколько месяцев я в третий раз стану биологическим  отцом.  Рождение
нашего ребенка будет долгим и болезненным процессом.  Полагаю,  у  меня  нет
никаких оснований рассчитывать, будто мое  собственное  возрождение  пройдет
проще.
   Младенец нанес удар в верхнюю часть живота Катерины  -  по  общепринятому
поверью это означает, что родится мальчик. Фольклор  и  торговки  с  рыбного
рынка снабдили нас всевозможными инструкциями, как определить  пол  ребенка:
по форме живота; по тому, какую еду предпочитает  мать;  и,  разумеется,  по
обручальному кольцу. Последний способ заключается в том, что мать ложится на
спину и прямо над животом подвешивает  на  нитке  обручальное  кольцо.  Если
кольцо покачивается, то родится девочка; если вращается  -  мальчик.  Кольцо
Катерины вращалось и качалось, и я целую неделю волновался, что наш младенец
будет выглядеть, как красавица в компьютере Саймона.
   Чтобы беременной женщине уступали место в метро, живот у нее должен  быть
гораздо больше и круглее, но двадцатидвухмесячная  беременность  встречается
нечасто. Живот Катерины вырастет только к  Рождеству,  и  тогда  мужчинам  в
метро ничего не останется, как вести себя прилично  -  получше  загородиться
газетой, чтобы, не дай бог, не встретиться  с  Катериной  взглядом.  Они-то,
конечно, будут надеяться на лучшее. Но  Катерина  есть  Катерина,  она  живо
заглянет поверх газеты и спросит:  "Вам  удобно  сидеть,  или,  быть  может,
джентльмен желает положить ноги на мой живот?"  Подозреваю,  что  именно  из
смущения  многие  мужчины  не  уступают  место  -  от  мысли,  что  придется
заговорить   с   посторонним   человеком,   более   того   -   с   человеком
противоположного пола, причем поводом к  разговору  станет  гинекологическое
состояние женщины. Среднему  англичанину  этой  причины  вполне  достаточно,
чтобы скорчиться и умереть.
   Я изложил этот тезис Катерине,  она  внимательно  выслушала,  кивнула,  а
затем предложила свой собственный тщательно продуманный анализ:
   - А ты не думаешь, что все дело в том, что мужчины -  просто  эгоистичные
скоты?
   Смущения как понятия в арсенале Катерины нет, но  когда  лежишь  голой  с
привязанными к креслу ногами,  а  рядом  топчется  толпа  студентов-медиков,
невольно покраснеешь.
   Катерина еще с час сидела на полу перед телевизором, а  я  массировал  ей
спину. Проснулся Альфи, и хотя время кормежки еще не  пришло,  я  все  равно
принес его вниз и дал бутылочку. С каждым глотком вид у  Альфи  делался  все
удивленнее, словно он ожидал, что вот-вот получит нечто  совсем  другое,  но
никак не теплое молоко. Альфи начал  дремать,  и  я  настойчиво  побарабанил
пальцами по его подошвам. Альфи принялся сосать с удвоенной силой.  Катерина
с улыбкой заметила, что наконец-то я приобретаю навыки,  и  младенец  у  нее
внутри еще раз толкнулся.
   Проснувшаяся Милли не обнаружила в соседней кроватке брата и объявилась в
дверях  гостиной,  уверяя,  что  у   нее   болят   волосы.   Вопреки   нашим
педагогическим взглядам, мы позволили ей остаться в гостиной,  и  вчетвером,
прижавшись друг к другу, стали смотреть  очередную  серию  "Короля-льва".  И
когда Рафики вынес новорожденного львенка, а остальное зверье  завизжало  от
радости, я, чтобы не разрыдаться, маниакально захохотал и так  крепко  обнял
Милли, что она сказала "ой!".

***

   Я уложил детей и завел подвесную игрушку, которая зазвякала "Колыбельную"
Брамса - официальный гимн каждой детской  комнаты  на  земле,  избранную  за
широкую известность и приятный мелодизм, но, в основном,  потому,  что  срок
авторских прав на нее истек два века назад. Я  гладил  засыпающую  Милли  по
голове. Ради таких мгновений я и возвращался домой. Я  думал  о  мужчинах  с
курсов для будущих родителей: масса энтузиазма и добрых  намерений.  Сколько
из них сбегут от семьи? Сколько  станут  искать  утешение  в  работе,  чтобы
восполнить потерю статуса дома? Мы отчасти вышли из  тьмы  средневековья,  и
мужчины теперь присутствуют при рождении своих детей, но  сколько  их  будет
присутствовать в жизни своих детей? Решив изменить свою жизнь, я  неожиданно
ощутил себя борцом  за  мужчину-семьянина  -  подобно  яростным  противникам
курения, которые еще совсем недавно смолили по шестьдесят  сигарет  в  день.
Почему столько мужчин убивается ради успеха на работе или в спорте, но плюет
на свою отцовскую миссию?
   Милли наконец закрыла глаза, а подвесная игрушка заткнулась.
   Я знал, что будет нелегко привыкнуть к новой жизни - проводить  дома  все
время, - но иной вариант был немыслим.  Придется  осознать,  что  невозможно
находиться в компании своих детей и не жить их жизнью.  Нельзя  смотреть  за
ребенком, одновременно перетягивая струны на  гитаре.  Валяться  на  диване,
любовно готовить себе сандвичи, ходить в  туалет  -  на  всей  этой  роскоши
придется поставить крест. Эти  занятия  отныне  вычеркнуты  из  моей  жизни.
Нельзя водить маленьких детей на плавание и не плавать  самому.  Вода  может
оказаться холодной, но прыгать все равно придется.
   - Они спят, - сообщил я, возвращаясь в гостиную.
   Катерина ничего не ответила, и я догадался, что она  тоже  спит.  В  этот
вечер я чувствовал себя с ней на удивление расслабленно  -  теперь  не  надо
думать над каждым  предложением,  не  надо  бояться  выдать  себя  случайным
словом. Осталось решить практический вопрос с  квартирой,  и  мой  двуличный
период жизни останется позади. Я не сказал Катерине, что  скоро  подъеду  на
фургоне, груженом оборудованием, которое надо будет впихнуть в дом, тесный и
без того. Если бы я признался, Катерина благополучно отговорила бы  меня  от
этой  затеи.  Все  равно  большая  часть   вещей   отправится   на   чердак.
Многочисленные демо-версии моих песен смогут собирать пыль  рядом  с  ящиком
детских рисунков - память еще об  одном  этапе  моего  взросления.  Я  скажу
Катерине, что мне надоело жить без нее и детей, так  что  вот  он  я  и  мое
барахло. Заявление слегка странное, но целиком и полностью правдивое.
   Спустя два дня  ранним  утром  я  нервно  катил  на  большом  фургоне  по
запруженным улицам Лондона. Нагло развернувшись  в  двадцать  семь  приемов,
поставил машину рядом с домом, где находилась моя берлога.  Стереосистему  я
оставил напоследок, чтобы слушать музыку, собирая вещи.  Для  аккомпанемента
выбрал кинг-кримсоновского "Шизоида  21-го  века"  и  "Силу  судьбы"  Верди.
Складывая одежду в коробки, я напевал про себя.  Забавно,  каким  контрастом
выглядят драные джинсы и кожаные куртки из моего холостяцкого  гардероба  по
сравнению с вязаными кардиганами и домашними тапочками, которые я ношу дома.
Никогда не предполагал, насколько по-разному я буду смотреться со стороны  в
этих двух  ипостасях.  Когда  я  толкал  по  тротуару  двухместную  коляску,
старушки мне улыбались, и я любезно улыбался в ответ;  но  когда  я  шел  по
улице один и, забывшись, рассеянно улыбался проходящей мимо даме, та  быстро
отводила взгляд, словно говоря: "Не смей даже смотреть на меня, насильник!"
   На шкафу громоздилась огромная кипа нот. С расстояния в  двадцать  лет  я
взглянул на  бережно  хранимые  номера  "Нового  музыкального  экспресса"  и
вышвырнул их в мусорное ведро. Перелистал кое-какие интервью с героями моего
детства: вечно недовольные панки с их нигилистической фигней  об  отсутствии
будущего и анархии. Когда-то и я так думал. Лучше отправить все это  барахло
в утиль.
   Теперь я - отец, и у меня дети. Они и без того тащат в дом слишком  много
хлама, зачем добавлять к нему никому не нужные воспоминания. Пусть  все  эти
годы я упорно пытался вернуть то время, когда мне было двадцать, но обратной
дороги не существует. Несколько недель назад мы с ребятами играли в  футбол,
и мимо прошла потрясающе красивая няня, ведя за руку малыша.
   - Какая красавица, - сказал Джим.
   - По-моему, это он, - возразил я, заметив на малыше джинсы для мальчиков.
   Я просто не годился больше на роль "парня". Я пытался  показывать  класс,
сидя за рулем  спортивного  ав