ами.
     - После пасхальных каникул я  сделаю  официальное  заявление.  Юджин,
пусть твой аппарат начинает готовить все бумаги. Мой  вам  совет,  ребята:
ищите работу в крупных юридических фирмах и в военной промышленности.
     Они поняли, что тем самым он их отпускает,  и  все,  кроме  Кристиана
Кли, удалились.
     - Что, Тереза будет дома на каникулах?  -  словно  невзначай  спросил
Кристиан.
     - Она в Риме со своим новым  парнем,  -  Фрэнсис  Кеннеди  передернул
плечами. - Вылетит сюда  в  Пасхальное  воскресенье.  У  нее  пунктик:  не
соблюдать религиозные праздники.
     - Рад, что она уберется оттуда. Я на самом деле не могу защитить ее в
Европе. А она думает, что может болтать там все, что ей вздумается, и  это
не станет известным здесь. - Он помолчал. - Если ты решишь баллотироваться
на второй срок, тебе придется держать свою  дочь  подальше  от  рампы  или
отречься от нее.
     - Это уже не имеет значения, Кристиан, - рассмеялся Кеннеди. -  Я  не
буду выдвигать свою кандидатуру. Тебе надо строить другие планы.
     - Хорошо, - отозвался Кристиан. - Теперь насчет приема по случаю  дня
рождения Оракула. Он очень ждет.
     - Не беспокойся, - сказал Кеннеди. - Я ему все обеспечу. Бог мой, ему
сто лет, а он озабочен приемом по случаю дня рождения.
     - Он всегда был и останется великим человеком, - заметил Кристиан.
     Кеннеди кинул на него взгляд.
     - Ты всегда  к  нему  лучше  относился,  чем  я.  У  него  есть  свои
недостатки и он часто делал ошибки.
     - Конечно, - согласился Кристиан. - Но я никогда не  видел  человека,
который бы был  организован  так.  Своими  советами  и  рекомендациями  он
изменил мою жизнь. - Кристиан помолчал. - Сегодня вечером я у него ужинаю,
так могу я передать, что прием состоится?
     Кеннеди сухо улыбнулся.
     - Ты смело можешь сказать ему это.


     В конце дня Кеннеди подписал кое-какие бумаги в  Овальной  комнате  и
остался сидеть за своим письменном столом, глядя в окно.  Ему  были  видны
верхушки ограды, окружающие полянки Белого дома, черные железки  с  белыми
шипами,  через  которые  пропущен  электрический  ток.  Как   всегда,   он
чувствовал себя неуютно из-за близости к улице, к толпе, хотя и знал,  что
кажущаяся возможность нападения иллюзорна: он  был  стопроцентно  защищен.
Белый дом охраняло семь оцеплений охраны; в радиусе  двух  миль  в  каждом
доме, в квартирах и на крышах, сидели люди  из  Службы  безопасности.  Все
улицы, ведущие к Белому дому, можно в любую минуту начать простреливать из
тайных укрытий. В толпы туристов, сотнями приходивших по  утрам  поглазеть
на помещения первого этажа Белого дома, втесывались в  большом  количестве
агенты Службы безопасности, затевавшие мимолетные разговоры и  внимательно
наблюдавшие за любым посетителем. Каждый дюйм  помещений  Белого  дома,  в
которые допускались туристы, просматривался телекамерами  и  прослушивался
специальной  аппаратурой,  упрятанной  в  стенах.  Вооруженные   охранники
дежурили  у  компьютерных  установок,  расположенных  на  каждом  повороте
коридоров, которые  могли  бы  послужить  баррикадами.  В  часы  посещений
публики Кеннеди всегда должен был  находиться  в  специально  надстроенном
четвертом этаже, где располагались его апартаменты.  Этот  этаж  охранялся
специально укрепленными дверями, стенами и потолками.
     Сейчас, в знаменитой Овальной комнате, которой он редко  пользовался,
за  исключением  случаев  подписания  официальных  документов  на   особых
церемониях, Кеннеди отдыхал, наслаждаясь теми редкими минутами,  когда  он
оставался наедине с самим собой. Из увлажнителя  на  письменном  столе  он
достал тонкую кубинскую сигару, ощутив  пальцами  маслянистую  поверхность
табачных листьев, обрезал кончик сигары, аккуратно поджег  ее,  затянул  и
вновь стал смотреть сквозь пуленепробиваемые стекла окна.
     Он вспоминал себя ребенком, гуляющим по огромной зеленой поляне,  где
вдали виднеется выкрашенный в белый цвет  пост  охраны,  а  потом  бегущим
приветствовать дядю Джека и дядю Роберта. Как он любил их! Дядя  Джек  был
полон обаяния, он походил на ребенка и в то  же  время  от  него  исходило
ощущение  могущества,  рождавшего  надежду,   что   этот   ребенок   может
властвовать над всем миром. И  дядя  Роберт,  такой  серьезный,  важный  и
одновременно нежный и полный жизни. Тут Фрэнсис Кеннеди подумал:  нет,  мы
звали его дядя Бобби, а не Роберт, по-разному. Он не мог припомнить.
     Но один день он запомнил, хотя это было более сорока лет назад, когда
он бежал, чтобы встретить обоих дядей, как они взяли его  за  руки,  стали
раскачивать, и ноги его не доставали до земли, пока они несли его к Белому
дому.
     И вот теперь он  оказался  на  их  месте,  и  власть,  внушавшая  ему
благоговение, принадлежала теперь ему. Жаль,  что  память  может  вызывать
такую боль и такое разочарование. То, ради чего они погибли,  он  не  смог
осуществить.
     В Страстную пятницу Фрэнсис Кеннеди  не  знал,  что  привычная  жизнь
может быть взорвана в Риме двумя жалкими революционерами.



                                    2

     Утром в Пасхальное воскресенье  Ромео  и  его  группа,  состоящая  из
четырех мужчин  и  трех  женщин,  полностью  экипированная  для  операции,
высадились из автофургона. Они шли по римским  улицам  к  площади  Святого
Петра, смешавшись  с  толпами  разрядившихся  ради  Пасхи  людей:  женщин,
красующихся  в  весенних  платьях  пастельных  тонов,  мужчин  в  нарядных
блестящих кремовых костюмах с желтыми крестами, вышитыми на лацканах.  Еще
более ослепительно выглядели дети: маленькие девочки в перчатках и платьях
с оборками, мальчики  в  синих  матросках  для  конфирмации,  с  бордовыми
галстуками на белоснежных рубашках. В толпе то и дело мелькали священники,
с улыбкой благословляющие верующих.
     Ромео  принял  обличье  скромного   пилигрима,   серьезного   зрителя
Воскресенья Христова, празднуемого в это пасхальное утро. Он  был  одет  в
черный костюм, накрахмаленную белую рубашку и  почти  неразличимый  на  ее
фоне белый галстук,  черные  ботинки  на  каучуковой  подошве.  Он  плотно
застегнул пальто из верблюжьей шерсти, чтобы  скрыть  ружье,  висевшее  на
специальных ремнях. С этим ружьем он тренировался  последние  три  месяца,
пока не добился абсолютной точности попадания в цель.
     Мужчины его группы были одеты, как монахи ордена капуцинов, в длинные
ниспадающие  сутаны  бурого  цвета,  подпоясанные   толстыми   матерчатыми
поясами. В волосах выбритые тонзуры, прикрытые  скуфейками.  Под  сутанами
прятались гранаты и ручные пулеметы.
     Женщины, в том числе Анни, тоже были одеты, как монахини, и оружие их
скрывалось под просторными одеяниями. Они шли  впереди,  люди  перед  ними
расступались,  и  Ромео  беспрепятственно  шествовал  в  этом  черно-белом
окружении. За ним следовали четверо "монахов" из его группы,  настороженно
осматривавшиеся вокруг, готовые вмешаться, если папская полиция  остановит
Ромео.
     Так банда Ромео продвигалась к площади Святого Петра,  затерявшись  в
огромной, стекавшейся туда толпе. Потом они остановились в  дальнем  конце
площади, прижавшись к мраморным колоннам и каменным  стенам.  Ромео  стоял
несколько в стороне и ждал сигнала с другого конца площади,  где  Ябрил  и
его люди прилаживали к стенам статуэтки святых.
     Ябрил и его группа из  трех  мужчин  и  трех  женщин  надели  широкие
куртки.  Мужчины  прятали  под  ними  ручные  пулеметы,  а  женщины  несли
статуэтки   святых,   начиненные   взрывчаткой,   готовой   сработать   по
радиосигналу. Спинки  статуэток  приклеивались  к  любой  поверхности  так
прочно, что их не мог бы оторвать никакой любопытный из толпы. Кроме того,
статуэтки были прекрасно выполнены из  дорогой  терракоты,  выкрашенной  в
белый цвет и наращенной на каркас из проволоки. Они походили на пасхальные
украшения и поэтому их не должны были трогать.
     Когда статуэтки были пристроены на места, Ябрил увел  свою  группу  с
площади Святого Петра к ожидавшему их  автофургону.  Одного  из  банды  он
послал  к  Ромео  вручить  ему  механизм,  который  должен  был   передать
радиосигнал для взрывов. Потом Ябрил и его люди расселись в автофургоне  и
поехали к римскому аэропорту.  Папа  Иннокентий  появится  на  балконе  не
раньше, чем через три часа, так что в расписание они укладывались.


     В автофургоне, изолированном  от  пасхальной  атмосферы  Рима,  Ябрил
вспоминал, как все это начиналось...
     Несколько лет назад, во  время  одной  из  террористических  операций
Ромео как-то упомянул, что у Папы Римского самая сильная  охрана  из  всех
государственных руководителей в Европе. Ябрил расхохотался и сказал: "Кому
нужно убивать Папу? Это все равно, что раздавить змею, у которой  уже  нет
яда. Бесполезный старикашка, чисто декоративная фигура,  которую  окружает
дюжина таких же никчемных старцев,  готовых  занять  его  место.  Христовы
женихи, дюжина марионеток в красных камилавках. Что изменится в мире, если
умрет Папа? Я могу представить себе его похищение, ведь он  самый  богатый
человек в мире. А убивать его  это  все  равно  как  прихлопнуть  ящерицу,
спящую на солнце".
     Ромео отстаивал свою идею и в конце концов заинтересовал  ею  Ябрила.
Папу почитают сотни миллионов католиков во всем  мире.  И,  конечно,  Папа
является  символом  капитализма,  его  поддерживают  западные   буржуазные
христианские государства.  Он  представляет  собой  один  из  краеугольных
камней в здании  этого  общества,  из  чего  следует,  что  убийство  Папы
окажется сильнейшим психологическим ударом по враждебному миру. Это  будет
убийство представителя Господа Бога на земле. Царствующие особы в России и
во Франции были убиты, потому что они тоже правили по божественному праву,
и эти убийства способствовали прогрессу человечества. Бог - это  обман  со
стороны богатых, обман бедняков, а Папа является земным  воплощением  этой
злой силы. Однако это стало только частью замысла. Ябрил  расширил  его  и
теперь  операция  приобрела  величие,  вызывавшее  восторг   у   Ромео   и
переполнявшее Ябрила чувством самовосхищения.
     Ромео, несмотря на все его высказывания и принесенные жертвы, не  был
в  представлении   Ябрила   настоящим   революционером.   Изучив   историю
итальянских террористов, Ябрил знал, чем они были  хороши,  когда  убивали
глав государств. Здесь они шли по стопам  русских,  которые  после  многих
попыток  все-таки  убили  своего   царя.   Итальянские   террористы   даже
позаимствовали у русских это название, которое Ябрил ненавидел,  -  Христы
Насилия.
     Однажды Ябрил встретился с  родителями  Ромео.  Отец  -  ничтожество,
паразит на теле человечества,  у  которого  ничего  нет  за  душой,  кроме
шофера, лакея и большой, как  теленок,  собаки,  используемой  в  качестве
приманки для знакомств на бульварах с женщинами. Но  при  этом  мужчина  с
великолепными манерами, перед  которым  никто  не  мог  устоять,  если  не
считать его собственного сына.
     И мать -  прекрасный  продукт  капиталистической  системы,  преданная
католичка, жадная на деньги и бриллианты. Каждое утро, изысканно одетая, в
сопровождении горничных, она отправлялась к мессе.  Отбыв  епитимью,  весь
остальной день она посвящала наслаждениям. Как и ее муж, была рабой  своих
страстей,  неверной  женой,  испытавшей  привязанность  только  к   одному
человеку, своему сыну Ромео.
     И вот теперь эту счастливую  семью  постигнет  кара.  Отец  -  рыцарь
Мальтийского ордена, мать, ежедневно общающаяся с Христом, и сын -  убийца
Папы Римского. "Какой  позор,  -  подумал  Ябрил.  -  Бедный  Ромео,  тебе
предстоит тяжелая неделя, когда я предам тебя".
     Ромео был в курсе всего плана, за  исключением  последнего  кульбита,
добавленного Ябрилом. "Совсем как в шахматах, -  говаривал  Ромео.  -  Шах
королю, еще шах королю и мат. Прекрасно".


     Ябрил посмотрел на часы - оставалось еще пятнадцать минут. Автофургон
шел на небольшой скорости к аэропорту.
     Пришло время начинать операцию. Он собрал оружие и  гранаты  у  своих
людей и  спрятал  в  сумку.  Перед  автовокзалом  Ябрил  вылез  первым,  а
автофургон проехал дальше,  чтобы  высадить  остальную  группу  у  другого
выхода. Ябрил медленно шел через вокзал, неся  сумку,  и  высматривал  где
притаились люди из Службы безопасности.  Не  доходя  нескольких  шагов  до
контрольно-пропускного пункта, он  зашел  в  магазинчик,  где  продавались
сувениры и цветы. На двери изнутри висела табличка с  надписью  "Закрыто",
сделанной ярко-красными и зелеными буквами.  Это  был  сигнал,  что  можно
входить без опаски, и он же не пропускал покупателей.
     В магазинчике хозяйничала крашеная блондинка с большим слоем грима на
заурядном лице, обладавшая мягким, завлекающим голосом и  пышной  фигурой,
выгодно подчеркнутой простым шерстяным платьем, с поясом на талии.
     - Извините, - обратилась она к  Ябрилу,  -  но  вы  могли  видеть  на
табличке надпись, что мы  закрыты.  В  конце  концов,  сегодня  Пасхальное
воскресенье.
     Однако голос ее звучал дружески и совсем не резко, при этом она  мило
улыбнулась.
     Ябрил произнес фразу-пароль:
     - Христос воскрес, но я все-таки должен уехать по делам.
     Она тут же взяла у него из рук сумку.
     - Самолет вылетает вовремя? - спросил Ябрил.
     - Да, - ответила  женщина.  -  У  вас  есть  час.  Есть  какие-нибудь
изменения?
     - Нет, - сказал Ябрил, - но помните, все зависит от вас.
     С этими словами он вышел из магазинчика. Он никогда раньше  не  видел
эту женщину и никогда больше  не  увидит,  ей  был  известен  только  этот
участок операции. На табло вылетов он  проверил  расписание.  Да,  самолет
вылетит вовремя.
     Хозяйка магазинчика была одной из немногих  женщин  -  членов  Первой
Сотни. Три года назад ей поручили роль владелицы магазинчика, и в  течение
всего этого времени она осторожно  устанавливала  отношения  с  персоналом
аэровокзала и охранниками Службы безопасности. Она хитро внушила  дежурным
у контрольно-пропускных  установок,  что  проносит  в  самолеты  пакеты  с
покупками пассажиров, и проделывала это не слишком часто, но не так  уж  и
редко. На третий год она завели роман с одним из  вооруженных  охранников,
который мог пропускать ее через проход, где не было контрольной установки.
В это Пасхальное воскресенье ее любовник дежурил, и она обещала ему ленч и
сиесту в задней комнатке магазинчика.
     Ленч уже был на столе в задней комнате, когда женщина вытащила все из
сумки и упаковала оружие в красивые  коробки  для  подарков  фирмы  Гуччи.
Уложив коробки в розовато-лиловую бумажную сумку для покупок, она выждала,
пока часы не покажут, что до вылета осталось двадцать минут. Тогда, боясь,
что сумка от тяжести может порваться, она взяла ее в  обнимку  и  неуклюже
побежала к проходу без контрольной установки. Ее любовник стоял на посту и
галантно пропустил ее. Послав ему  ласковую  и  извиняющуюся  улыбку,  она
поднялась на борт самолета, где стюардесса узнала ее и прохихикала:
     - Опять Ливия!
     Женщина прошла через салон для туристов, пока не увидела Ябрила и его
людей, трех мужчин и трех женщин, сидевших рядом. Одна из женщин протянула
руки, и Ливия передала ей сумку, после чего  повернулась  и  поспешила  из
самолета.  Вернувшись  в  свой   магазинчик,   она   занялась   последними
приготовления к ленчу.
     Фаэнци, охранник из Службы безопасности,  был  великолепным  образцом
итальянской мужественности, без сомнения, созданным с единственной целью -
услаждать женский пол. Красота была не самым главным  из  его  достоинств.
Гораздо важнее было то, что он был из  тех  добродушных  мужиков,  которые
чрезвычайно удовлетворены количеством своих талантов и  диапазоном  своего
тщеславия. Ливия приметила его в римском аэропорту в первый  же  день  его
дежурства в качестве охранника Службы безопасности.
     Фаэнци носил свою форму так же величаво, как  наполеоновский  маршал,
усы его были столь  же  аккуратными  и  красивыми,  как  вздернутый  носик
субретки. Можно было легко разглядеть, что он  убежден  в  важности  своей
службы, в том, что он выполняет важный государственный  долг.  Проходивших
мимо женщин, он оглядывал любовно и благожелательно, ведь  они  находились
под его защитой. Ливия тут же остановила на нем  свой  выбор.  Сначала  он
относился к ней  с  чрезмерной  сыновней  почтительностью,  но  скоро  она
положила этому конец, обрушив  на  него  водопад  лести,  сопровождавшийся
несколькими очаровательными подарками, намекавшими на скрытое богатство, а
потом угощая его по вечерам ужинами. Теперь он уже  был  влюблен  или,  по
крайней мере, предан ей, как пес хорошему хозяину. Она оказалась для  него
источником наслаждения.
     Ливия тоже  получала  от  него  удовольствие  как  от  прекрасного  и
неунывающего любовника,  без  каких-либо  серьезных  мыслей  в  голове.  В
постели она предпочитала его  унылым  молодым  революционерам,  угнетаемым
чувством вины, измученным  угрызениями  совести,  с  которыми  она  спала,
поскольку они были ее политическими товарищами.
     Охранник стал ее баловнем, и она нежно называла его Зонди.  Когда  он
вошел в магазинчик и  запер  за  собой  дверь,  она  бросилась  к  нему  с
горячностью и нескрываемым желанием, испытывая угрызения совести.  Бедняга
Зонди,  отдел  по  борьбе  с  терроризмом  выследит  все  и   отметит   ее
исчезновение с места происшествия, ведь их связь будет обнаружена.  Зонди,
конечно же, хвастался своей победой. Что ж, она была достаточно  зрелой  и
опытной женщиной, и ее честь не нуждалась в  защите.  Бедный  Зонди,  этот
ленч станет последним часом его счастья!
     Они  занялись  любовью,  она  действовала  быстро  и  умело,   он   с
энтузиазмом и весело. Ливия с иронией  думала,  что,  отдаваясь  ему,  она
испытывает истинное наслаждение и в то же время служит своим революционным
задачам. Зонди будет  наказан  за  свою  гордость  и  самонадеянность,  за
снисходительную любовь к женщине старше его, а она одержит  тактическую  и
стратегическую победу. И все-таки жаль бедняжку Зонди.  Как  он  прекрасен
обнаженный, с этой  оливковой  кожей,  большими,  как  у  оленя,  глазами,
густыми черными волосами и хорошенькими усиками; а чего стоит этот член  и
твердые, словно бронзовые, яйца.
     - Ах, Зонди, Зонди, - шептала она, уткнувшись лицом в  его  ляжки,  -
всегда помни, что я люблю тебя.


     Это была неправда, но она могла  помочь  его  ущемленному  самолюбию,
когда он будет отбывать свой срок в тюрьме.
     Ливия  накормила  его   превосходной   едой,   они   выпили   бутылку
замечательного вина, а потом опять занялись любовью. Наконец, Зонди оделся
и поцеловал ее на прощанье, весь светясь от сознания, что  заслужил  такую
удачу. После его ухода женщина оглядела магазинчик и, собрав свои  вещи  и
кое-какую одежду, уложила все в сумку Ябрила. Это входило в полученные  ею
инструкции: здесь не должно было остаться никаких следов Ябрила. Последнее
задание заключалось в уничтожении всех  отпечатков  пальцев,  которые  она
могла оставить в магазине, но это имело чисто символическое значение. Вряд
ли можно уничтожить все отпечатки. Потом она заперла магазин  и  вышла  из
здания аэровокзала на залитую солнцем улицу, где в машине ожидала  женщина
из ее группы. Ливия скользнула в машину,  мимоходом  поцеловала  шофера  в
знак приветствия и почти с сожалением сказала:
     - Слава Господу, здесь все кончилось.
     А вторая женщина отозвалась:
     - Было не так уж плохо. Мы из твоего магазинчика деньги имели.


     Ябрил со своей группой  летел  в  туристическом  классе,  потому  что
Тереза Кеннеди, дочь президента Соединенных Штатов, летела в первом классе
с шестью охранниками из Службы безопасности. Ябрил  не  хотел,  чтобы  они
видели, как передано оружие, спрятанное в  подарочных  коробках.  Он  знал
также, что Тер