а-нибудь  он  будет
сидеть на балконе одного их этих домиков и любоваться океаном.
     По ночам в своей игрушечной квартирке он предавался мечтаниям о  том,
что будет делать, когда станет богатым и знаменитым. Постоянно фантазируя,
он лежал без сна до утра. Это были одинокие  и  до  странности  счастливые
дни.
     Дэвид позвонил родителям, чтобы сообщить свой  новый  адрес,  и  отец
продиктовал ему номер телефона  друга  его  детства,  кинопродюсера,  Дина
Хокена. Джатни выждал неделю, а потом  позвонил  и  попал  на  секретаршу,
которая попросила его подождать. Через несколько минут она взяла трубку  и
сообщила, что мистера Хокена нет на месте. Джатни понимал, что  она  врет,
что его просто отшили, и обозлился на отца за его глупость. Но  когда  она
спросила номер его телефона, он дал его. Он все  еще  валялся  в  постели,
предаваясь сердитым мыслям, когда спустя час телефон зазвонил.  Секретарша
Дина Хокена спросила, может ли он завтра в одиннадцать утра быть в офисе у
мистера Хокена. Услышав положительный ответ, она сообщила, что оставит ему
пропуск, чтобы он смог проехать на территорию студии.
     Повесив трубку, Дэвид Джатни сам  удивился  охватившей  его  радости.
Человек, которого он никогда не видел, уважил школьную дружбу. Потом Дэвид
устыдился этого унизительного чувства благодарности. Конечно, человек этот
большая шишка и время его  очень  дорого,  но  прием  в  одиннадцать  утра
означает, что Дэвида  не  приглашают  на  ленч.  Будет  короткая  вежливая
встреча, чтобы хозяин не чувствовал себя виноватым, чтобы его родственники
в Юте могли узнать, что он не  зазнался.  Просто  вежливый  жест,  который
ничего не стоит.
     Однако следующий день обернулся совершенно иначе, чем он предполагал.
Офис Дина Хокена располагался в длинном низком здании на территории студии
и производил сильное впечатление. В большом холле, где  на  стенах  висели
плакаты фильмов прошлых лет, сидела  девушка-секретарь,  ведавшая  приемом
посетителей. Далее, проходя еще через две приемные, вы  попадали  в  самый
большой  и  величественный  кабинет.  Он  был  великолепно  обставлен,   с
глубокими    креслами,    диванами,    стены     увешаны     коврами     и
картинами-подлинниками. Здесь же находился бар с большим холодильником,  в
углу стоял рабочий  письменный  стол,  крытый  кожей.  Над  столом  висела
большая фотография, на которой Дин Хокен пожимал  руку  Фрэнсису  Кеннеди.
Был там еще кофейный столик, заваленный  журналами  и  рукописями.  Хозяин
кабинета отсутствовал.
     Девушка, сопровождавшая Джатни, сказала:
     - Мистер Хокен будет  через  десять  минут.  Могу  я  предложить  вам
что-нибудь выпить или кофе?
     Джатни вежливо отказался.  Он  заметил,  что  молоденькая  секретарша
бросила на него оценивающий взгляд, и пустил в  ход  свой  самый  чарующий
голос. Он знал, что  произвел  хорошее  впечатление.  Он  всегда  нравился
женщинам с первого взгляда, и только когда они узнавали  его  получше,  он
переставал  им  нравиться.  А  может  это  происходило  потому,  что   они
переставали ему нравиться, когда он узнавал их получше.
     Ему пришлось ждать пятнадцать минут, пока  в  кабинет  через  заднюю,
почти невидимую дверь вошел Дин Хокен. Впервые в своей жизни Дэвид  Джатни
испытал  настоящее  потрясение.  Пред  ним  стоял   человек,   выглядевший
действительно преуспевающим и могущественным,  он  излучал  уверенность  и
дружелюбие, пожимая руку Дэвиду Джатни.
     Дин Хокен был высоким мужчиной, и Дэвид Джатни проклял свой маленький
рост. В Дине Хокене было не меньше шести футов двух дюймов, он выглядел на
удивление молодым, хотя должен был быть одного возраста  с  отцом  Джатни,
которому исполнилось пятьдесят пять.  Одет  Хокен  был  небрежно,  но  его
рубашка блистала такой  белизной,  какую  Джатни  никогда  и  не  видывал.
Льняной пиджак безукоризненно облегал его фигуру. Брюки были тоже льняные,
белого цвета. На бронзовом лице Хокена, не было морщин.
     Дин Хокен был  настолько  доброжелателен,  насколько  и  моложав.  Он
тактично дал понять, что тоскует по  горам  Юты,  по  жизни  мормонов,  по
тишине  и  умиротворенности  сельской  жизни,  по  спокойным  городкам   с
молитвенными домами. Он признался также, что  в  свое  время  просил  руки
матери Дэвида Джатни.
     - Твоя матушка, - рассказывал Дин Хокен, - была моей девушкой, а твой
отец украл ее у меня. Но это оказалось к лучшему, они по-настоящему  любят
друг друга и оба счастливы.
     Да, подумал Джатни, это  точно,  родители  действительно  любят  друг
друга и со своей прекрасной любовью исключили его из своей жизни.  Долгими
зимними вечерами они согревались в своей  супружеской  постели,  когда  он
сидел у телевизора. Но это было давным-давно.
     Пока Дин Хокен говорил и очаровывал его, Джатни разглядывал хозяина и
замечал следы возраста на его лице. Бронзовая кожа слишком натянута, чтобы
быть естественной, и нет  двойного  подбородка,  как  у  его  отца.  Дэвид
дивился, почему этот человек так благосклонен к нему.
     - С тех пор, как я уехал из Юты, - продолжал  Дин  Хокен,  -  я  имел
четырех жен, но был бы гораздо счастливее с твоей матерью.
     Джатни ожидал услышать обычные нотки удовлетворения, намек на то, что
и его мать была бы счастливее, если бы  связала  свою  жизнь  с  удачливым
Дином Хокеном, но не услышал. Под Калифорнийским лоском скрывался все  тот
же деревенский парень.
     Джатни вежливо слушал и смеялся  его  шуткам.  Он  обращался  к  Дину
Хокену "сэр", пока тот не попросил называть его просто "Хок",  после  чего
Дэвид вообще стал избегать всякого обращения.  Хокен  разговаривал  с  ним
целый час, потом посмотрел на часы и отрывисто сказал:
     - Приятно увидеть кого-то из своих родных мест. Чем ты занимаешься?
     - Я писатель, - ответил Дэвид Джатни.  -  Обычная  история  -  роман,
который я отбросил, и несколько сценариев. Я все еще учусь.
     На самом деле он никогда не брался за роман.
     Дин Хокен кивнул, одобряя его скромность.
     - Ты должен начать зарабатывать. В настоящий момент  я  могу  сделать
для тебя вот что. Я дам тебе место на студии в отделе рецензирования.  Там
нужно читать рукописи, коротко излагать их содержание и давать отзыв.  Это
займет полстранички на каждую прочитанную тобой рукопись. Так и я начинал.
Честно говоря, никто не придает этим рецензиям большого  значения,  но  ты
должен стараться. Это просто стартовая площадка.  Я  распоряжусь  и  через
несколько дней один из моих  секретарей  свяжется  с  тобой.  А  в  скором
времени  мы  вместе  пообедаем.  Передай  мои  наилучшие  пожелания  своим
родителям.
     С этими словами Хок проводил Дэвида Джатни до дверей. Ленча не будет,
подумал Джатни, а обещание вместе пообедать так и повиснет в воздухе.  Но,
по крайней мере, он получит работу, он просунет ногу в дверь, а уж  потом,
когда станет писать свои сценарии, все изменится.


     Джатни  провел  месяц,  читая  рукописи,  казавшиеся  ему  совершенно
бездарными. Он составлял коротенький, на полстраницы, конспект, и  тут  же
давал свою оценку  произведения.  Предполагалось,  что  его  отзыв  должен
укладываться в два-три предложения, но он обычно заполнял  всю  оставшуюся
часть страницы.
     В конце месяца руководитель отдела подошел к его столу и сказал:
     -  Дэвид,  нам  совершенно  неинтересно  знать,   какой   ты   умный.
Достаточно, чтобы ты излагал свое мнение в двух фразах. И не надо с  таким
презрением отзываться об этих  людях,  они  не  гадили  на  твой  стол,  а
всего-навсего пытаются писать сценарии.
     - Но они пишут ужасно, - возразил Дэвид.
     - Конечно, - парировал руководитель, - ты что же  думаешь,  мы  дадим
тебе  читать  хорошие  сценарии?  Для  этого  у  нас  есть  более  опытные
сотрудники. И, кроме того, все эти, как  ты  говоришь,  ужасные  рукописи,
предложены нам литературным агентом, который надеется  заработать  на  них
деньги. Так что они проходят  через  очень  жесткий  отбор.  Во  избежание
судебных исков, мы  не  принимаем  к  рассмотрению  рукописи,  поступающие
самотеком, мы ведь не книжное издательство. Поэтому, какими бы мерзкими не
были эти сценарии, предложенные агентами, мы должны их читать. Если мы  не
будем читать плохие сценарии, агенты не будут присылать нам хорошие.
     - Я могу писать сценарии получше, - заявил Джатни.
     Руководитель отдела рассмеялся.
     - Это мы все так думаем. - Он помолчал и добавил. - Когда ты напишешь
сценарий, дай мне его прочитать.
     Спустя месяц Дэвид Джатни так и сделал. Руководитель отдела  прочитал
сценарий, сидя в своем кабинете. Настроен он был по-доброму.
     - Дэвид, - сказал он мягко,  -  сценарий  не  получился.  Но  это  не
означает, что ты не можешь писать. Однако ты не знаешь специфики кино. Это
видно уже по твоим замечаниям и по твоей критике, об этом же можно  судить
и по твоему сценарию. Послушай, я на  самом  деле  стараюсь  помочь  тебе,
поэтому со  следующей  недели  ты  будешь  читать  опубликованные  романы,
которые могут подойти для экранизации.
     Дэвид  Джатни  вежливо  поблагодарил,  испытывая  при  этом  знакомую
злость. Опять он должен выслушивать  человека,  старшего  по  возрасту,  и
человека, как предполагается, более умного, обладающего властью.
     Через несколько дней после этого секретарша Дина Хокена  позвонила  и
спросила, может ли он сегодня вечером пообедать с мистером Хокеном.  Дэвид
был так удивлен, что ему потребовалось какое-то время, чтобы сказать "да".
Она сообщила ему, что обед состоится в ресторане "У Майкла" в Санта-Монике
в восемь вечера. Она начала объяснять ему, как туда проехать, но он сказал
ей, что живет в Санта-Монике и  знает,  где  находится  ресторан,  что  не
вполне соответствовало истине.
     Однако он действительно слышал о ресторане "У Майкла".  Дэвид  Джатни
внимательно читал все газеты и  журналы,  и  прислушивался  к  сплетням  в
офисе. Это был излюбленный ресторан знаменитых людей искусства, живущих  в
Малибу. Повесив трубку, Дэвид спросил у руководителя отдела, не скажет  ли
он точно,  где  расположен  ресторан  "У  Майкла",  как  бы  между  прочим
упомянув, что он приглашен туда сегодня на обед.  Он  заметил,  какое  это
произвело на того впечатление,  и  понял,  что  следовало  предлагать  ему
прочитать сценарий после такого обеда.  Сценарий  читался  бы  под  другим
углом зрения.
     Вечером, когда  Дэвид  Джатни  вошел  в  ресторан,  он  с  удивлением
обнаружил,  что  только  фронтальная  часть  ресторана  была  под  крышей,
остальное  же  пространство  представляло  собой   сад   с   великолепными
цветниками и большими белыми зонтами, прикрывающими столики от дождя.
     Он назвал швейцару свое имя и был удивлен, когда его сразу же провели
к одному из столиков в саду. Джатни задумал  прийти  сюда  раньше  Хокена,
чтобы хорошо сыграть свою  роль.  Он  будет  исключительно  вежлив,  будет
ждать, когда появится старина Хок, что явится свидетельством того, что  он
понимает могущество Хокена. Действительно ли он добрый парень  или  просто
голливудский фигляр, снизошедший до сына  женщины,  которая  его  когда-то
отвергла и теперь, конечно, жалеет об этом?
     За столиком, к которому его  проводили,  он  увидел  Дина  Хокена,  с
которым были мужчина и женщина. Дэвид Джатни отметил про себя,  что  Хокен
сознательно назначил ему свидание чуть  позднее,  чтобы  ему  не  пришлось
ждать, и это  исключительное  внимание  чуть  не  вызвало  у  него  слезы.
Вдобавок к своему параноическому приписыванию поступкам людей таинственных
злых  мотивов,  Дэвид  Джатни  мог   приписывать   им   сверхъестественное
благорасположение.
     Хокен поднялся из-за стола,  чтобы  по-домашнему  обнять  его,  потом
представил его своим соседям. Мужчину Джатни узнал  сразу  же.  Его  звали
Джибсон Грейндж, он был  одним  из  самых  знаменитых  актеров  Голливуда.
Женщину звали Розмари Белэйр и Джатни удивился, что не слышал этого имени,
потому что с ее красотой она вполне могла оказаться кинозвездой. Блестящие
черные волосы падали на плечи, лицо с  профессионально  наложенным  гримом
казалось безупречно красивым.  Поверх  элегантного  вечернего  платья  был
наброшен жакет.
     В серебряном ведерке стояла бутылка с вином, которое они пили.  Хокен
наполнил бокал Джатни.
     Еда была изысканная, воздух благоухал, сад  выглядел  безмятежным,  и
Джатни понял, что сюда не могут проникнуть никакие мирские заботы.
     Мужчины и женщины за столиками вокруг излучали  уверенность  в  себе.
Это были люди, подчиняющие себе жизнь, и когда-нибудь он станет  одним  из
них.
     В течение всего обеда он больше слушал,  чем  говорил,  изучая  своих
соседей по столику. Он решил, что  Дин  Хокен  действительно  значительная
личность и ведет себя соответственно. Хотя, подумал Джатни, это совершенно
не означает, что он хороший человек. Дэвид понял, что  хотя  это  светский
обед, но Розмари и Хок пытаются уговорить Джибсона Грейнджа делать  вместе
с ними фильм.
     Похоже, что Розмари Бельэйр  -  самая  известная  женщина-продюсер  в
Голивуде.
     Дэвид Джатни слушал и наблюдал,  не  принимая  участия  в  разговоре.
Когда он сидел неподвижно, его лицо казалось красивым, как на фотографиях.
Сидевшие с ним за столом отметили это, но Джатни понимал,  это  он  их  не
интересовал.
     Сейчас такая ситуация его устраивала, он мог незаметно  изучать  этот
мир могущественных людей, который надеялся завоевать. Хокен устроил данный
обед, чтобы предоставить возможность своей приятельнице Розмари  уговорить
Джибсона Грейнджа принимать участие в съемках  фильма.  Но  почему?  Между
Хокеном и Розмари ощущалась легкость в отношениях, которая  бывает  только
между любовниками. Это проглядывало хотя бы в том,  как  Хокен  успокаивал
Розмари, когда она слишком  возбуждалась,  уговаривая  Джибсона  Грейнджа.
Один раз у нее вырвалось:
     - Если мы  будем  делать  фильм  с  вами,  я  получу  гораздо  больше
удовольствия, чем Хок.
     Хокен рассмеялся:
     - Мы тоже неплохо проводили время, правда, Джиб?
     На что актер ответил без тени улыбки:
     - Нет, мы работали.
     В кинобизнесе Джибсон Грейндж считался прибыльным  актером,  то  есть
если он соглашался сниматься в фильме, то  этот  фильм  немедленно  готова
была финансировать любая студия. Поэтому  Розмари  так  старалась  уломать
его. Внешность у  него  была  подходящая,  он  представлял  собой  образец
традиционного американца типа Гарри Купера, долговязого с открытым  лицом.
Он выглядел бы, как Линкольн,  если  бы  тот  был  красив.  С  дружелюбной
улыбкой он внимательно слушал всех, с кем разговаривал, а о себе с  юмором
рассказал несколько забавных историй, что было  очень  мило.  Одевался  он
более по-домашнему, чем это принято в Голливуде - плохо выглаженные брюки,
поношенный, хотя и дорогой свитер, и потертый пиджак. И тем не  менее,  он
привлекал  всеобщее  внимание.  Происходило  ли  это  потому,  что  многие
миллионы зрителей видели  его  лицо,  которое  камера  показывала  крупным
планом? Может даже существовали загадочные озоновые  пласты,  где  навечно
отпечаталось его лицо? Или дело в каких-то  физических  явлениях,  которые
еще не может разгадать наука? Он был умен, Джатни это  заметил.  В  глазах
Джибсона, когда он слушал  Розмари,  искрился  смех,  но  не  проглядывало
снисхождение, и хотя он, казалось, соглашался со всем, что  она  говорила,
не подчинялся ей. Это был такой мужчина, каким мечтал стать Дэвид Джатни.
     Они продолжали смаковать вино. Хокен заказал десерт -  необыкновенные
французские пирожные, Джатни в жизни своей  не  пробовал  ничего  вкуснее.
Джибсон Грейндж и Розмари Бельэйр отказались даже прикоснуться к  десерту,
Розмари с выражением ужаса, Джибсон Грейндж с легкой улыбкой. Однако  было
ясно, что когда-нибудь Розмари не устоит перед соблазном, а  вот  Грейндж,
подумал Джатни, в безопасности.  Он  никогда  в  жизни  не  прикоснется  к
десерту, а грехопадение Розмари неизбежно.
     По настоянию Хокена Джатни съел остальные  пирожные.  Все  продолжали
разговаривать, а Хокен заказал еще  одну  бутылку  вина,  но  пили  теперь
только он и Розмари. И тут Джатни подметил новую  тенденцию  в  разговоре:
Розмари целиком сосредоточилась на Джибсоне Грейндже.
     На протяжение всего вечера Бельэйр почти не разговаривала с Джатни, а
теперь она игнорировала  его  настолько,  что  ему  не  оставалось  ничего
другого, как болтать с Хокеном о былых временах в Юте. Но, в конце концов,
они оба так увлеклись зрелищем состязания между  Розмари  и  Джибсом,  что
замолчали.
     По мере того, как длился вечер и  вино  убывало,  Розмари  перешла  к
откровенному  обольщению.  В   ее   действиях   чувствовалась   тревожащая
настойчивость, пугающая откровенность желания. Она во всю  демонстрировала
свои достоинства. Сначала это были движения лица и тела, как-то сам  собой
вырез ее платья стал глубже, еще более обнажив грудь. Ноги  ее  все  время
перемещались, она их скрещивала и так, и эдак, подол платья пополз  вверх,
приоткрывая сверкающие  бедра.  Ее  увлеченность  разговором  подчеркивала
жестикуляция рук, которыми  она  временами  касалась  лица  Джибсона.  Она
щеголяла остротой ума, рассказывала смешные анекдоты, демонстрировала свою
чувственность. На ее прекрасном живом лице отражались все ее  переживания:
любовь к людям, с которыми она работает, беспокойство за членов ее  семьи,
забота об успехах друзей. Она показывала свою глубокую привязанность  Дину
Хокену, вспоминая, как добрый  старина  Хок  помог  ей  в  карьере  своими
советами и влиянием. Тут Хокен прервал ее для того,  чтобы  пояснить,  что
она заслужила ту помощь своей самоотверженной работой над  его  картинами,
своей преданностью ему, и когда он произносил эти слова, Розмари  подарила
ему взгляд, исполненный благодарности. В этот  момент  Джатни,  совершенно
уже зачарованный, заметил, что это должен быть, был очень ценный опыт  для
них обоих. Однако Розмари, возобновившая свою атаку на Джибсона,  прервала
Джатни на полуслове.
     Джатни испытал легкий шок от ее грубости,  но,  как  ни  странно,  не
возмутился. Она была так красива, так настроена получить то, что хотела, а
желание ее становилось все более очевидным -  она  мечтала  сегодня  ночью
иметь Джибсона в своей постели. В ее желании была чистота и  откровенность
ребенка, и это делало ее грубость даже привлекательной.
     Но что вызвало восхищение Джатни, так это  стиль  поведения  Джибсона
Грейнджа. Актер прекрасно понимал, что  происходит,  и,  заметив  грубость
Розмари по отношению к Джатни, постарался загладить ее:
     - Дэвид, у вас еще будет шанс поговорить.
     Он словно извинялся за эгоистичность знаменитости, которую совершенно
не интересуют те, кто не добился славы. Однако Розмари оборвала и  его,  и
Джибсон стал вежливо слушать ее, но это была больше,  чем  вежливость.  Он
обладал прирожденным обаянием,  которое  стало  частью  его  существа.  Он
относился к Розмари с  искренним  интересом,  его  глаза  искрились  и  не
отрывались от ее лица. Когда она касалась его руками, он похлопывал ее  по
спине. Он не скрывал, что она ему нравится, о чем  говорили  и  его  губы,
раздвинутые в улыбке, смягчающей суровое лицо.
     Но было совершено очевидно, что Розмари загнала его в угол, откуда не
было выхода. Выпив еще вина, она окончательно раскрыла свои карты.
     Она обращалась только к Джибсону, игнорируя остальных мужчин, сидящих
за  столиком.  Она  сманеврировала  своим  телом  так,  что  оказалась   в
непосредственной близости к Джибсону, отгородив его  от  Дэвида  Джатни  и
Хокена.
     - Я хочу быть личностью, - говорила она, - хочу уйти от  всего  этого
притворства, от кинобизнеса, который меня не удовлетворяет. Я хочу выйти в
мир, чтобы сделать его лучше. Как Мать Тереза или  Мартин  Лютер  Кинг.  Я
ничего не делаю, чтобы мир совершенствовался, а могла бы быть  медицинской
сестро