ках, выражения лица не разобрать, и глаз не видно.  Костя
Зданович  в  наушниках,  операторы,  замершие  за  камерами,   -   такой
привычный, такой знакомый, такой упоительный, сложный мир!
   - Ники, нам в гостиницу надо заехать, у нас там кассеты.
   - Нет там у нас никаких кассет, я все забрал.
   Ольга умилилась:
   - Умница ты моя!
   - Я умница, но не твоя, - объявил он, притормаживая перед  будкой  со
шлагбаумом. Из нее почему-то никто не вышел. Иногда  это  означало,  что
можно проехать и без проверки. Правда, не  было  никаких  гарантий,  что
вслед не начнут стрелять.
   - А чья ты умница, Ники?
   - Ничья. - Он еще  постоял  немного  перед  шлагбаумом,  потом  резко
надавил на газ и сразу сильно забрал вправо, на всякий случай. -  Я  сам
по себе. Я никого не трогаю,  примус  починяю,  и  меня  тоже  никто  не
трогает.
   - С тоски помрешь.
   - Не помру. У меня дел полно.
   Все это было очень похоже  на  ее  собственную  жизненную  позицию  -
должно быть, Ники такой же трус, как и она сама. Жаль только, поговорить
с ним "о жизни и любви" никогда не удавалось. Он  решительно  ни  о  чем
таком не разговаривал - переводил все в шутку или просто не отвечал.
   Возле следующего поста оказалось  много  машин,  и  это  было  плохим
признаком. Значит, чьи-то документы вызвали у стражей порядка  "законные
подозрения".
   Небось будут шмонать долго.  Значит,  проверяют  по  одной  машине  -
задирают коврики, копаются в "бардачках", открывают багажники.
   Всей этой затеи хватит как раз до утра.
   Ники протиснулся между двумя "Тойотами", ткнул "ровер" рылом в чей-то
бампер, и они посмотрели друг на друга.
   - Ну что?..
   - Что, что! Опоздаем на эфир, и все дела!
   Ольга лихорадочно соображала. Опоздание на эфир - худший из кошмаров,
который только может приключиться с телевизионным журналистом.
   - Ники, я сейчас с кем-нибудь уеду в  ACTED,  здесь  наверняка  полно
журналистов. Кто-нибудь да подвезет, кто  уже  контроль  прошел.  Заберу
кассеты. А ты подъедешь.
   Оператор молча смотрел на нее - идея ему явно не нравилась.
   - Все равно другого выхода нет, - сказала она быстро. - Ну,  придумай
что-нибудь, если можешь!
   Он еще помолчал немного, а потом признался:
   - Не могу.
   - Ну, значит, так и поступим.
   Она открыла дверь и стала выбираться из машины.
   Холодный и пыльный враждебный ветер дунул в салон, и волосы на  руках
моментально встали дыбом. Через пять минут начнут мелко клацать зубы,  а
еще через десять ни останется ни  одной  связной  мысли,  только  холод,
холод, добравшийся до самых костей.
   Именно в Афганистане она поняла, что значит замерзнуть до этих  самых
костей.
   - Только ты мне должен сказать, что я нашим перегоняю, а что  ты  для
англичан оставляешь.
   Ники тоже вылез и вытащил с заднего сиденья рюкзак. Он сердито  сопел
- не любил, когда в его кассетах копались чужие, хоть бы даже и Ольга.
   - Значит, так. Все новое видео на этих  двух  кассетах.  Вот  с  этой
можешь брать все, что тебе нужно, а  на  этой  примерно  с  шестнадцатой
минуты я снимал для англичан. Поняла?
   - Поняла.
   Кажется, он едва удержался от того, чтобы не сказать: "Повтори!"
   - Ты их только не перепутай! У них разные номера.
   Вот, смотри.
   - Ники, я же не вчера родилась! А  рюкзак?  Сам  привезешь,  или  мне
забрать?
   - Да что ты будешь с ним таскаться! Привезу, конечно.
   - Тогда все. Пошли.
   Они довольно быстро нашли машину, которая ехала в ACTED, и журналисты
были  знакомые  -  Вадим  Грохотов   с   "Российского   радио"   и   два
корреспондента Первого канала. Ольгу им брать не хотелось - у  них  было
полно аппаратуры, места в машине мало, а ехать еще довольно далеко, - но
отказать они тоже не могли.
   Корпоративная причастность, взаимовыручка и всякое такое. Кроме того,
Вадим знал Бахрушина еще  с  давних  радийных  времен  и  был  в  курсе,
конечно, что Ольга его жена, да и отвязаться от настырного Ники не  было
никакой возможности.
   - Говорят, вы на север собрались? - спросил один из ребят  с  Первого
канала, пока разбирались, кто куда садится, чтобы все поместились.
   - Кто говорит?
   - Мне Борейко сказал. А что? Соврал?
   - Я этому Борейке уши надеру, - пообещал Ники.
   - Мы еще точно не знаем ничего.
   - Да ладно, Оль, ну что ты! Сказала бы как есть, и дело с концом!
   - Да правда ничего не известно! Едет кто-то из "Аль Джазиры",  ну,  и
мы хотим пристроиться.
   Они ей не поверили, и это было совершенно очевидно и почему-то  очень
обидно.
   - А кто из "Аль Джазиры"?
   - Масуд. Знаете?
   Они переглянулись - как будто знали что-то  такое,  что  не  положено
было знать  Ольге,  и  странное  предчувствие  беды  тоненькой  струйкой
вползло в мозг. Откуда?
   Бомба не падает дважды в одну  воронку,  а  сегодняшняя  воронка  уже
занята - теми, кто выпрыгнул из "Тойоты" и "уазика" на горной дороге.
   Внезапно ей очень захотелось остаться с Ники.
   Так захотелось, что  она  стала  судорожно  придумывать  предлог  для
этого. Она что-нибудь сочинила бы, если бы не эти ребята, Вадим и двое с
Первого канала.
   Если бы она осталась, они точно решили бы, что она истеричка и дура.
   - Поехали, у нас тоже ночью перегон!
   Перегоном называлась отправка  через  спутник  видео  в  "Останкино".
Потом из этого материала в Москве смонтируют сюжет и покажут в  новостях
- все очень технологично.
   Ники захлопнул за ней дверь, и,  прижатая,  она  оказалась  почти  на
коленях у Вадима Грохотова, который немедленно стал щипать ее за  бок  и
дурашливо спрашивать, хорошо ли ей, приятно ли.
   Ольга искренне сказала, что нет, и он, кажется, обиделся.
   Почти вплотную за ними из-за  блокпоста  выдвинулась  грязная  машина
неизвестной  марки,  и  их  водитель  сильно  крутанул  руль,  чтобы  не
сцепиться с ней бамперами.
   - Идиоты, твою мать! Ну кто так ездит!
   Ольга  оглянулась,  чтобы  посмотреть,  кто,  и  в   грязной   машине
разглядела Масуда, того самого корреспондента "Аль Джазиры",  о  котором
они только что говорили.
   Ничего странного или зловещего не могло быть в этом совпадении - мало
ли  журналистов  проезжают  после  дневных  трудов  именно  через   этот
блокпост! - но  тем  не  менее  случайная  встреча  показалась  Ольге  и
зловещей, и странной.
   Или это не он?..
   Трудно было разглядеть как следует - ночь, темень, и  лобовое  стекло
той машины заляпано засохшей грязью.
   Обогнув шлагбаум, они кое-как выбрались на дорогу и поехали в сторону
города. Грязная машина чуть приотстала и покатила за ними, взметая пыль,
клубившуюся в свете мощных фар.
   Впрочем, отсюда в город вела только одна дорога.
   Бахрушин посмотрел верстку - в компьютере не осталось никаких  следов
сообщения, оставленного Храбровой неизвестным.
   Бессмысленно было искать, но он все-таки поискал, даже  во  вчерашнюю
заглянул.
   Алина стояла над ним и, кажется, не дышала.
   До эфира оставалось меньше часа, и ей давно пора в редакцию. Зданович
нервничал - ведущая пропала! - и несколько  раз  звонил,  пока  Бахрушин
равнодушным голосом не велел ему заниматься своими делами.
   Зданович обиделся, но звонить перестал - все знали, когда у Бахрушина
равнодушный голос, значит, дела плохи.
   - Ну что, Алеш?
   - Что, что! Ничего! Зачем ты сообщение удалила?!
   - Ну, прости меня, ну, я дура, -  быстро  проговорила  она.  -  Но  я
правда  не  могла  этого  видеть.  В  моем  собственном  компьютере,   в
программе!..
   - Да, - повторил Бахрушин. - В программе.
   Компьютеры  "Новостей"  объединялись  в  общую  систему  под  звучным
названием New Star, и вся редакция работала в ней. У каждого сотрудника,
от самого последнего корреспондента до директора  информации  был  некий
пароль, который следовало ввести, чтобы войти в систему.  Пароли  жестко
контролировались службой безопасности - федеральный эфир, штука ли!
   Запрещено было использовать в качестве пароля  дату  своего  рождения
или, например, девичью фамилию.
   Считалось, что это слишком легко.
   Каждый выпуск "Новостей"  готовился  в  New  Star  -  редактор  читал
информацию, пришедшую на ленту, выбирал  самую  интересную  и  вводил  в
компьютер под своим номером. Чем ближе к эфиру, тем  больше  становилось
таких  сообщений.  В  течение  дня  данные  несколько  раз   уточнялись,
менялись,  расширялись,  и  редактор  корректировал  их  в  компьютерной
верстке.
   После чего главный сменный редактор просматривал сообщения,  оставлял
два или три действительно важных и правил их сам. Потом верстку  смотрел
ведущий и еще  раз  правил  "под  себя"  -  под  свой  стиль  ведения  и
особенности    речи.    Например,     Гриша     Масленников,     ведущий
одиннадцатичасового выпуска, терпеть не мог шипящих и свистящих,  и  ему
как-то удавалось переписывать текст так, что в  нем  не  было  ни  одной
буквы "ш" или "ц". У Храбровой не  имелось  никаких  особенностей  речи,
Алина говорила, как диктор времен Анны Шиловой и Юрия  Левитана,  и  она
поправляла текст лишь слегка, делала его более красивым и звучным.
   После ведущего текст еще раз, последний,  смотрел  Бахрушин,  изменял
что-то и утверждал.
   Именно с этим текстом новостная бригада выходила  в  эфир.  Некоторые
особо важные сообщения сразу писали Зданович или  Бахрушин,  и  тогда  в
верстке до самого эфира зияли дыры.
   "Последний день председательства Хавьера  Соланы  пишет  001"  -  это
означало, что заметку в верстку пишет Бахрушин и она появится  в  тексте
только за полчаса до эфира.
   У каждого из них, помимо паролей, были персональные номера, начиная с
001, бахрушинского, - практически как партбилет у Ильича.
   - Под чьим номером тебе оставили  сообщение,  ты  тоже,  конечно,  не
посмотрела?
   Бахрушин отвернулся от компьютера и поднял к ней голову. Он был очень
раздражен и даже не скрывал этого. Алине стало не по себе.
   Она ожидала сочувствия, может, понимания,  может,  мужского  участия,
дескать, бедная девочка, совсем ее затравили, вон какие гадкие сообщения
пишут, мало того, что снимают плохо и вообще всякие подлости выделывают!
Бахрушин старый друг, и ему можно было пожаловаться, надеясь  именно  на
это.
   Он вышел из себя, и только.
   Никакого сочувствия, понимания и такта.
   -  Нет,  Алеш.  Не  посмотрела.  Ты  понимаешь,  это  такая   ужасная
гадость...
   - Я знаю только, что ты не  оставила  никаких  следов,  -  сказал  он
злобно. - Неизвестно зачем ты  усложнила  мне  жизнь,  а  этой  сволочи,
которая тебе цидулы пишет, наоборот, облегчила!
   Они помолчали. Бахрушин  открыл  позавчерашнюю  верстку  и  бегло  ее
просмотрел. Никаких следов там не нашлось, конечно.
   Дождь за окошком  шумел,  бесконечный,  безнадежный.  Из  приоткрытой
створки  тянуло  осенним   московским   холодом,   поздним   вечером   и
автомобильным перегаром. Дверь в приемную была распахнута. Марина  давно
ушла, но телевизор работал, так у них заведено.
   На огромном и плоском плазменном  экране  Настя  Каменская  задумчиво
ходила по кабинету, натягивая на замерзшие ладони рукава свитера,  а  ее
бравый начальник - имя Алина позабыла - энергично чесал бровь.
   Все люди давно по домам, варят сосиски и сопереживают Насте,  которая
опять не поехала в отпуск, и ее муж, ангел божий,  кажется,  вот-вот  ее
бросит. Все люди давно по домам и уже  выкинули  из  головы  проблемы  и
заботы рабочего дня - завтра, все завтра!.. А пока собственная квартира,
закрытая дверь - весь мир остался за этой дверью, и туда ему и дорога! -
разношенные тапки, любимый халат, а может, ветхие джинсы,  протертые  до
дыр на всех возможных и невозможных местах, Настин муж, дай  бог  такого
каждой! И сосиски булькают в кастрюльке, и шут с ней,  с  диетой,  и  не
забыть бы достать с антресолей осенние ботинки, и дождь  шумит,  к  утру
нальет лужи, и на  город  ляжет  влажный  туман,  и  автомобильные  фары
желтыми пятнами расплывутся в нем, и воздух  будет  холодный,  густой  и
вкусный, и желтый лист поплывет по дрожащей, словно в ознобе, воде.
   Осень - время возвращения в берлогу.
   Алине тоже очень хотелось в берлогу. И чтобы мама позвонила  и  долго
утешала, и чтобы отец взял трубку и энергично загремел о том, что  "там,
на этом вашем телевидении, все давно с ума посходили!", и  чтобы  чайник
шумел и картошка жарилась на сковородке.
   Никто не знал, но телевизионная звезда Алина Храброва больше всего на
свете любила жареную картошку с соленым огурцом и  еще  мамины  котлеты.
Мама почему-то всегда привозила их  закутанными  в  сто  полотенец,  как
будто у Алины не было плиты, чтобы разогреть!
   Ее муж-аристократ даже запаха картошки не выносил, и она послушно  ее
не жарила. Сколько лет была замужем, столько и не жарила, бегала есть  к
маме. И не было ей пощады, если  муж  обнаруживал,  что  она  опять  ела
картошку!
   Почему-то именно картошка ужасно его раздражала.
   Впрочем, его все раздражало - и что звезда, и что  красавица,  и  что
карьера удалась так блестяще.  Годы  идут,  а  она  все  звезда,  и  все
красавица, и никакие двадцатилетние и в подметки ей не годятся, и на все
каналы ее зовут, и все пафосные концерты ведет именно она, и президент в
Кремль позвал четверых - и ее в том числе!
   Бахрушин шевельнулся в своем кресле, и она очнулась.
   Он потянулся за сигаретами, и Алина  быстро  и  виновато  подала  ему
пачку.
   - Скажи мне точно, что там было написано.
   Она тоже закурила и на секунду закрыла глаза. Текст  этого  сообщения
она помнила наизусть.
   - Алеш, я не могу. Правда. Ну, там говорилось, чтобы я ушла с работы,
а то.., хуже будет.
   - Алина, мне нужно точно.
   - Зачем? - жалобно спросила она.
   - Затем, что доступ в верстку - не шутки, даже если  кто-то  и  решил
так пошутить. Это должностное  преступление,  да  будет  тебе  известно.
Давай. С точностью до запятых. Я жду.
   Храброва решительно затянулась и посмотрела  на  него.  Глаза  у  нее
потемнели от злости.
   - Хорошо, - сказала она громко. - Значит, так.
   Тебя никто сюда не звал. Точка. Убирайся обратно.
   Точка. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Точка. Здесь никто не
станет с тобой шутить. Точка. Убирайся - или ни один любовник не  сможет
опознать твой разукрашенный труп. Точка.
   - Разукрашенный? - переспросил Бахрушин.
   Алина кивнула.
   - Тебе на бумажке записать?
   - Да хорошо бы, -  согласился  он,  и  она  вытянула  из  настольного
прибора хрусткий листочек, присела на  край  стула  и  стала  размашисто
писать. Бахрушин следил за ее рукой.
   - Ты прости меня, - сказал он, когда Алина дописала и  протянула  ему
листок. - Но мне правда надо знать.
   - Алеш,  я  все  понимаю.  -  Она  поднялась,  очень  высокая,  очень
красивая, с окаменевшим лицом. - Просто все это.., не слишком приятно. Я
давно работаю и всякого повидала, конечно, мне же не двадцать лет!
   Но такого.., никогда.
   Голос у нее вдруг перехватило, и Бахрушин перепугался, что она сейчас
заплачет, а  он,  как  большинство  мужчин,  не  умел  утешать.  Она  не
заплакала, но замолчала надолго.
   Дождь шумел за окнами, компьютер чуть слышно гудел,  Настя  Каменская
со своей командой добралась наконец до негодяев, разоблачила их со своим
всегдашним интеллектуальным и женским блеском, а потом  они  все  вместе
грустно напились в баре.
   - Я пойду, - сказала Алина наконец. - Мне еще  переодеваться  и  грим
поправлять. Алеш, как ты думаешь, это просто чьи-то..,  шутки?  Или  что
это такое?
   - Ну, - начал Бахрушин не слишком уверенно. Он и сам хотел бы  знать,
что это такое. - Я думаю, вряд ли кто-то из наших решил  тебя  укокошить
особо извращенным способом, но.., всякое может быть.
   - Спасибо, - поблагодарила она насмешливо. - Ты меня утешил.
   - Это точно кто-то из редакции. Паролей больше ни у кого нет.  Но  ты
же все следы затерла!
   - Да, да, - согласилась Алина. -  Я  идиотка.  Ты  мне  уже  говорил.
Только что теперь мне делать?
   - Не знаю. Надо как-то искать. Службу безопасности подключить.
   - Ты что! - перепугалась она. - Я не хочу, чтобы об этом.., узнали!
   - Алина, - сказал Бахрушин нетерпеливо. - Ты же  сама  говоришь,  что
все понимаешь! Шутки это или нет, а влезли в верстку программы!
   - Да дело не в верстке, а в том,  что  мне  угрожают,  да  еще  почти
публично!
   - Да дело не в верстке и не в том, что тебе угрожают, а  в  том,  что
есть только два способа управления людьми!  Это  монархия  или  анархия.
Анархию на работе я терпеть не  намерен,  а  эта  сволочь  уверена,  что
стерплю!
   - Ты тут совсем ни при чем!
   - Я тут как раз при чем, - тоже заорал Бахрушин. - Кто это  осмелился
в эфире гадить?! Если я сам не разберусь или наша  служба  безопасности,
ФСБ подключу, чтоб ты знала! Никому не позволено пугать моих сотрудников
и ковыряться в верстке программы! Поняла?
   - Поняла, - согласилась Алина не сразу.
   Они говорили о разном - как это она с самого начала не догадалась?!
   Ей было страшно, противно и гадко, и она не знала, что делать. И  еще
она  не  представляла,  как  теперь  пойдет  к   машине   через   темную
останкинскую  стоянку,  и  собиралась  попросить   режиссера   Гошу   ее
проводить.
   Бахрушин был озабочен только тем, что кто-то влез на его территорию и
произвел на ней некие разрушительные и непонятные  действия.  Нарушителя
следовало  немедленно  изловить  и  наказать,  и  Бахрушина   почти   не
волновало, как ко всему этому отнеслась она, что  почувствовала,  сильно
ли испугалась! Он собирался  защищать  не  ее,  а  свою  территорию,  на
которой он был главный - лев, царь зверей!
   - Ты придешь на эфир?
   - Да, конечно. И не переживай, Алин. Все будет хорошо.
   - Это точно, - теперь она почти развеселилась, и он не понял  причины
ее веселья. - Ужин остается в силе?
   - Ну, конечно. И скотину эту я поймаю, обещаю тебе.
   - Спасибо. Дверь оставить открытой?
   Он кивнул, глядя в монитор. Он больше ее не слушал.
   В  ситуации  следовало  разобраться,  и  немедленно,  и   он   быстро
соображал, как это сделать без лишнего шума.
   Завтра же он вызовет к себе Кривошеева, все расскажет, и  вместе  они
пересмотрят все записи камер слежения. Впрочем, от камер, наверное, мало
толку, и так ясно, что сообщение оставил кто-то из своих, а на кассетах,
понятное дело, не видно, что они там пишут!  Если  бы  Алина  не  стерла
сообщение, был бы хоть код,  номер,  под  которым  неизвестный  вошел  в
систему!
   А так вообще никаких следов не осталось.
   И Паша Песцов только сегодня утром намекал ему на  то,  что  Храброву
следует из эфира убрать, а он, Бахрушин,  должен  был  крепко  подумать,
прежде чем брать ее на работу! Бахрушин не  подумал,  и  теперь  у  него
начнутся неприятности.
   Ну что? Это именно они? Уже начались?
   Он встал из-за стола, походил по кабинету и сунул в портфель  бумаги,
которые так и не успел просмотреть за день.
   Придется работать ночью. Он не  любил  брать  бумаги  домой  и  почти
никогда этого  не  делал  -  только  когда  Ольга  уезжала  в  долгие  и
"страшные" командировки.
   Нынешняя оказалась на редкость  долгой  и  на  редкость  страшной,  и
Бахрушину приятно было думать о том, что сегодня -  уже  через  двадцать
минут! - Зданович скажет ей, чтобы  она  возвращалась.  Добрынин  приказ
подписал.
   Конечно, она будет  недовольна,  его  жена.  Она  станет  раздраженно
фыркать и подозревать, будто это он все подстроил, чтобы вернуть ее,  но
что фырканье по сравнению с ежеминутным страхом!
   Только теперь Бахрушин  понял,  что  это  такое  -  настоящий  страх,
который не отпускает ни на секунду.
   Который ложится вместе с тобой в постель и встает, когда ты  встаешь.
Даже когда ты чистишь зубы и бреешься, глядя в зеркало, видишь не только
свою физиономию, но и морду своего страха. Он едет с тобой  в  машине  и
хватает за горло при каждом телефонном звонке, и ты  не  можешь  дышать,
говорить, отвечать, потому что страх шепчет тебе - а вд