о все заплачут, как только увидят его на экране!..
   - Моя мать давно на небесах, - сквозь  ветер  почти  прокричал  рядом
предполагаемый  герой  ее  блестящего  репортажа,  и   она   моментально
расстроилась - не из-за того, что он сирота, а из-за того, что  материал
мог выйти менее блестящим. - Она умерла, когда мне было два года, и отец
привез меня сюда.
   - Вы здесь выросли?
   - Можно и так сказать, - то ли согласился, то ли не согласился он.
   - А.., ваш отец? Тоже военный?
   - Мой отец остался там, где и был.  Во  Франции.  Я  никогда  его  не
видел. Мы приехали.
   "Уазик" остановился на склоне какой-то очередной  горы,  которая,  по
Ольгиному мнению, ничем не отличалась от остальных. Те же серые  склоны,
покрытые редкой растительностью,  жемчужная  пыль,  лысый  горный  череп
странной формы. Но, наверное,  чем-то  все  же  отличалась,  потому  что
Гийом, встав на одно колено на сиденье, стал показывать вдаль,  а  Ольга
послушно посмотрела в ту сторону, куда указывал загорелый и  не  слишком
чистый палец.
   И недаром. В середину горы, как будто в висок черепа, вдруг с  тонким
свистом ввинтилось какое-то тело, и через секунду ударил взрыв, а  потом
еще один. Поднялась пыль,  заволокла  гору,  а  снаряды  все  продолжали
падать, дробить череп.
   - Что это?!
   - Американцы.
   - Зачем они бомбят гору?!
   Гийом покосился на нее и усмехнулся.
   - Война.
   - Там.., позиции талибов?
   - Должно быть, да.
   - А вам об этом неизвестно?
   - Мне нет.
   - Так там есть талибы или нет?
   - Американцы думают, что есть.
   - А вы как думаете?
   - Я не думаю. Это не мое дело, - сказал он.
   Они все так разговаривали - непонятно было, всерьез или нет.  Понятно
только, что они в грош не ставят европейцев с их идиотскими вопросами.
   - Не имеет значения, есть там талибы или нет, - вдруг добавил Гийом и
плюхнулся обратно на сиденье.
   Пистолет зацепился за что-то и неудобно  задрался,  и  он  с  досадой
дернул и отпустил портупею. - Важно, что американцы близко.
   - Что значит - близко?
   - Вчера высадился десант. Спецназ. Мы ждем приказа о наступлении.
   - О наступлении.., куда?
   - На позиции талибов. В Мазари-Шарифе.
   Ольга лихорадочно соображала, как  бы  "раскрутить"  его  на  большое
интервью. Про Мазари-Шариф и позиции талибов и так все  знали.  Впрочем,
информация об американским десанте, выданная им как бы просто так,  была
абсолютно сенсационной, если только он... не врал. Вполне мог врать.
   Они то ли все время лгали, то ли путались в выдаваемых сведениях -  и
непонятно было, специально иди нет.
   Опять бабахнуло и взорвалось, выплеснулся  песок,  взметнулась  пыль.
Ольга вцепилась ногтями в ладонь, но моментально разжала пальцы,  потому
что снова заметила его насмешливый и колючий взгляд.
   - Господин командир, я хочу попросить вас об интервью.
   - Мне нечего вам сказать, кроме того, что я  уже  сказал.  Американцы
близко. Скоро начнется настоящая война.
   - Значит, сейчас война не настоящая?
   Он пожал плечами и перевел взгляд на гору.
   Ольга в кармане включила диктофон, уверенная, что сделала это ловко и
незаметно. Что-нибудь наверняка запишется. Если давать это под картинку,
которую снимет Ники, да под перевод, про  качество  записи  никто  и  не
вспомнит.
   Кроме Бахрушина,  конечно.  Он  все  заметит,  и  отдел  технического
контроля заметит, и  будут  потом  неприятности,  потому  что  Бахрушину
наплевать, что материал сделала его жена, а ОТК наплевать, что  материал
прислали из Афгана. Главное, что их волновало,  -  чтобы  качество  было
соответствующим.
   А о каком качестве может идти речь, если диктофон в кармане,  говорит
Гийом на скверном английском, а рядом бабахает и рвется!..
   - Так вы согласны?..
   - Я готов говорить с вами сейчас. Что там будет  дальше,  знает  один
Аллах.
   - Большое спасибо, но мне бы хотелось переговорить с вами в  более..,
неформальной обстановке. У вас дома, например.
   - Джабаль-ус-Сарадж. Знаете такое место?
   - Это где-то на севере. Почти граница, правильно?
   - Там мой дом. До него далеко.
   - У вас большая семья, господин командир?
   - Жена и двое детей.
   И тут Ольга не удержалась.
   Нельзя было спрашивать об этом, никак нельзя, да еще один на один, да
еще так далеко от "центра цивилизации" в виде камышовой будки, и от Ники
тоже...
   - Ваши дети тоже будут воевать, когда до них дойдет очередь?
   Он опять усмехнулся своей непонятной арабской усмешкой.
   - Они родились, чтобы воевать.
   - И сколько им лет, этим воинам?
   Он помолчал, как будто не сразу смог вспомнить.
   - Два года и четыре.
   Ольга вдруг разозлилась так, словно ей  действительно  было  дело  до
детей этого полевого командира с  непонятным  именем  Гийом,  непонятной
судьбой и домом в Джабаль-ус-Сарадже.
   - Замечательно. Вы даже не знаете, как дети растут,  потому  что  они
живут где-то на севере, а  вы  здесь,  ждете,  когда  американцы  начнут
штурм! Но вы уже знаете, что они будут воевать!
   - Наши дети рождаются только за этим. Ибо только  на  это  есть  воля
Аллаха.
   - Чтобы ваши дети убивали наших?! Именно этим  озабочен  ваш  Аллах?!
Неужели вы верите, что ему больше нечем заниматься, кроме  этой  поганой
войны?!
   - Кому? - спросил Гийом, помедлив, и опять посмотрел как-то  странно,
но ее уже несло, и она не могла остановиться.
   - Да вашему Аллаху!
   Она  знала  за  собой  такую  черту  -  неспособность  затормозить  и
остановиться. Свои самые лучшие репортажи и самые лучшие  материалы  она
сняла  и  написала  именно  в  состоянии  "свободного   полета",   когда
отказывали все сдерживающие центры.
   Нечасто с ней такое случалось.
   - Мы ведем.., богословский спор? - спросил он и засмеялся.  А  может,
он что-то другое спросил, потому что от злости у нее шумело  в  ушах,  а
говорил он не так  чтобы  очень  правильно,  ей  все  время  приходилось
вслушиваться и мысленно повторять  за  ним  каждую  его  фразу,  как  бы
переводя ее на понятный для нее английский язык.
   - Ваш богословский спор ничего не стоит. Война - самый легкий  бизнес
из всех, уж это я поняла давно!
   Ничего не нужно. Научись стрелять и  не  слишком  бояться.  И  станет
наплевать на все, потому что завтра не существует. Даже  на  собственных
детей вам наплевать, потому  что  вы  знаете,  что  вас  убьют.  Сначала
какое-то время вы будете убивать, а потом убьют вас. Есть  такая  штука,
она называется закон больших чисел. Слышали?
   - Нет, - признался афганец. Впереди опять воздух как будто дернулся и
рвануло, во все стороны с горного склона плеснулись камни и комья земли.
   Если она не остановится, он убьет ее, это же очень просто.
   Он перережет ей горло, и черная кровь брызнет на ее штаны и  майку  и
фонтаном станет бить в землю, а он вытрет об ее волосы свой  зазубренный
армейский нож - оружие убийц и насильников, - сядет в "уазик" и вернется
в лагерь.
   Ники не найдет ее никогда. Афганцы  не  скажут,  а  больше  никто  не
видел, что она уехала с командиром в горы.
   - Закон больших чисел означает, что если девять раз пронесло,  то  на
десятый обязательно что-нибудь случится. Ну, на двадцатый. Или на  сорок
восьмой. Вас убьют, и ваши дети вырастут, не зная ничего, кроме войны  и
этих гор! Вы этого для них хотите?!
   - Почему русскую  журналистку  так  взволновала  судьба  моих  детей?
Почему их судьба не волновала никого, когда ваша  страна  пришла,  чтобы
разорить и уничтожить нашу? Почему Россия распоряжалась  нашей  судьбой,
как своей собственной?
   - Россия никогда не приходила, чтобы уничтожить  вашу  страну!  Здесь
воевал Советский Союз, а это была совсем другая страна!
   - Но тот же самый бизнес, - вдруг сказал он спокойно, -  который  так
вас заботит. Страна изменилась, а бизнес остался. Может измениться  все,
кроме деловых интересов, не так ли?
   Черт побери, подумала Ольга быстро, кто этот человек?! Почему он  так
странно говорит?!
   За одну секунду в  голове  промелькнули  два  миллиона  разнообразных
предположений, самое правдоподобное из которых было, что он Джеймс  Бонд
в исполнении Пирса Броснана,  присланный  "Ми-6",  чтобы  контролировать
ситуацию в Афганистане.
   Это она могла предположить, но только не то, кто он на самом деле и о
чем она никогда не должна была узнать.
   Она, конечно, все же узнает, и это будет так  же  безнадежно  поздно,
как бывает, когда за стеклом  аэропорта  видишь  собственный  взлетающий
самолет - не остановить, не вернуть, не догнать.
   Бомбежка прекратилась так же внезапно, как и началась  -  или  у  них
бензин, что ли,  кончился?  Или  боезапас?  Однако  Гийом  почему-то  не
трогался с места, словно ждал чего-то, и через несколько  секунд  Ольга,
проследив за его взглядом, поняла - чего.
   Справа, очень далеко, как показалось ей поначалу, клубилась пыль,  но
слишком низко и равномерно для пыли, поднятой взрывом, и, приглядевшись,
она поняла, что это машины.
   Как ни в чем не бывало, словно и не было никакой бомбежки, они катили
по склону горы  и  приближались  очень  быстро.  Ольга  приставила  руку
козырьком к глазам, хотя никакого солнца не было уже давно - просто  так
приставила, от того, что  паника  поднялась  из-за  жесткого  винилового
сиденья "уазика", атаковала ее  стремительно,  стиснула  горло  холодным
удавьим кольцом.
   Она всегда была очень близко -  за  дверцей  шкафа,  под  сиденьем  в
машине, в гостиничном коридоре. Ники ненавидел и боялся коридора.
   Кто был, тот знает. Кто не был - тому не объяснить.
   Как, например. Толе Борейко. Он и на войне был - как будто не был.
   - Вы кого-то ждете?
   - Теперь уже жду.
   - У вас.., запланирована встреча?
   Он ничего не ответил, не услышал, наверное.  Потерял  слух.  Они  все
время от времени решительно теряли слух.
   Машин было две, теперь это уже можно разглядеть.
   Они  сильно  пылили,  и  заднюю  все  время  заволакивало  коричневой
пеленой, а первая то и дело ныряла в воронки и подпрыгивала на ухабах  -
сидящие в ней непременно должны были пробить головой крышу, но почему-то
не пробивали.
   Паника приналегла сильнее - слюна стала горькой,  и  горлу  сделалось
слишком тесно в воротнике разношенной майки.
   - Кто это?
   - Подождите минутку.
   - Какую еще минутку, - пробормотала Ольга  себе  под  нос,  -  только
этого мне и не хватало!
   Машины подъехали почти вплотную и  остановились  -  задняя  оказалась
"Лендровером", а передняя точно таким же "уазиком", как и тот, в котором
сидели Ольга с афганским командиром по имени Гийом.
   Как всегда бывает в Афганистане, темнота стремительно  пожрала  небо,
дальние склоны гор, подобралась к лысым от времени и бездорожья шинам.
   Гийом коротко оглянулся по сторонам и локтем - Ольга перехватила  это
его движение - как-то странно поддел и расстегнул кобуру. Смуглые  и  не
слишком чистые  пальцы,  лежавшие  на  руле,  чуть-чуть  шевельнулись  и
замерли.
   Из машин никто не вышел.

***

   Под вечер Бахрушину на "вертушку" позвонил  председатель  Российского
телевидения и усталым голосом сказал, что "сейчас зайдет".
   - Давай, может, я сам к тебе зайду? - предложил  Бахрушин,  не  очень
понимая, в чем может быть дело.
   Председатель, хоть они и "дружили" не то семьями, не  то  домами,  то
есть два раза в году встречались в Кратове на даче  у  Бахрушина  или  в
Барвихе - у Олега Добрынина, все же имел  обыкновение  звать  начальника
информации к себе, а не "заходить на огонек".
   Не по правилам это было, а правила они привыкли соблюдать.
   - Нет, я зайду, - чуть более  настойчиво  сказал  Добрынин,  и  сразу
стало ясно, что спорить нет никакого смысла. - У меня самолет через  два
часа, так что я все равно...
   Дожидаясь начальства, Бахрушин нацепил было пиджак, но потом  подумал
и снял.
   Десятка  два  вариантов,  зачем   он   так   неожиданно   понадобился
председателю, да еще перед самой командировкой, вертелись  в  голове,  и
Бахрушин решил, что дело может быть в Храбровой - не зря же Паша  Песцов
сегодня приходил и говорил загадками!
   А может, и не в Храбровой.
   Тогда  что?  Политкорректность  в   последних   выпусках   "Новостей"
соблюдалась, "баланс плохих и хороших" сообщений, правда, так и  не  был
найден, но никто толком не знал, что это за баланс и как его достигнуть.
   Бахрушин не особенно волновался - он не привык волноваться заранее  и
по неизвестным причинам, - но все же это было странно.
   Дверь распахнулась  широко,  так  что  даже  матовое  пионер-лагерное
стекло дрогнуло в испуге, когда Бахрушин включал кофеварку.
   Интересно, почему  любой  человек  вместе  с  должностью  приобретает
привычку открывать любую дверь, будто намереваясь снести  ее  с  петель?
Вот загадка природы.
   - Здравствуй, Алексей.
   - Здравствуй.
   Добрынин  был  в  пальто  и  перчатках  и,   видимо,   не   собирался
задерживаться надолго, потому что не снял ни того, ни другого.
   - Ты себе новый агрегат поставил?
   Бахрушин посмотрел с удивлением, и Добрынин кивнул на кофеварку.
   - Сто лет назад поставил. В компании кофе почему-то всегда дерьмо.
   - Это точно, - согласился председатель.
   Хозяйственники сменяли друг друга с завидной регулярностью, шутка про
то, что никому так и не удалось поговорить с  начальником  транспортного
цеха ввиду отсутствия такового,  была  среди  работников  и  руководства
очень популярной, но с кофе ничего нельзя было  поделать.  Каждый  новый
директор "хозяйственной дирекции" ознаменовывал свое царствование чем-то
особенным, эдаким,  необыкновенным.  Последний,  к  примеру,  оборудовал
мужские сортиры  необыкновенной  красоты  биде  производства  знаменитой
фирмы "Villeroy&Boch". Биде были снабжены изящными золочеными  краниками
и пускали игривые фонтанчики, когда краники  поворачивали.  Историю  про
транспортный цех и его начальника моментально затмил анекдот про  Василь
Иваныча, который с успехом мыл внутри данного прибора голову.
   Предшественник  нынешнего  директора  был  поклонником   абстрактного
искусства и понаставил на этажах непонятных  статуй,  то  ли  из  серого
камня, то ли из бетона. Они были не просто уродливы,  они  еще  наносили
материальный ущерб сотрудникам.  На  них  все  время  кто-то  натыкался,
падал, рассыпал видеокассеты, дамы рвали колготки, а о постаменты тушили
бычки,  угнетая  директорское  сердце  порчей  такой   редкой   красоты.
"Хозяйственный" директор издал приказ, чтоб не  тушили,  но  -  странное
дело! - несознательные продолжали свое черное дело.
   Председатель, измученный статуями, в одночасье,  велел  отправить  их
чохом во внутренний двор и там  красиво  расставить  среди  пальмовых  и
апельсиновых деревьев. Но - вот беда! - во дворе, как правило, проходили
всякие расширенные переговоры, и непуганые иностранцы,  неподготовленные
к созерцанию статуй, приходили в уныние, а японцы усмотрели в них  некий
намек, и переговоры вообще не состоялись. Добрынин  закатил  скандал,  и
скульптурные шедевры в спешном порядке  подарили  братскому  украинскому
телевизионному каналу "Червона Слава".
   В компании поговаривали, что нынешний хозяйственный босс  вдобавок  к
плодотворной работе, проведенной в мужских сортирах, готовит интервенцию
во все буфеты. Неизвестно было, собирается ли он и буфеты оснастить биде
- вместо стульев, к примеру, - но приказ о том, что  с  первого  декабря
все точки общепита будут "временно закрыты навсегда",  уже  появился  на
доске объявлений.
   А кофе так и оставался скверным, хоть плачь.
   - Ты будешь, Олег?
   - Давай.
   Бахрушин налил примерно полчашки и сунул председателю.  Тот  понюхал,
хлебнул, откинулся на спинку кресла и вытянул ноги.
   - Сказка, - как будто пожаловался он.
   - Это точно.
   Некоторое время они молча глотали огненный  кофе.  Бахрушин  за  свой
стол не пошел, сел напротив и тоже вытянул ноги.
   - У меня к тебе два дела, - допив, сказал Добрынин и пристроил  чашку
на край  стеклянного  стола,  приобретение  позапрошлого  хозяйственного
директора. У стола была подставка в виде голой красотки, сидящей в  позе
эмбриона - лицом в ковер, спиной наружу.
   На спине как раз и располагалась стеклянная крышка.
   Бахрушин иногда в  порыве  раздражения  поддавал  красотке  ногой  по
заднице - очень удобно.
   - Первое. Серега Столетов третьего дня звонил из Парижа. Но не мне, а
Никитовичу.
   Бахрушин моментально насторожился.
   - Зачем он звонил Владлену, если он наш.., корреспондент?
   - Не знаю. Только Владлен перепугался и сразу  стал  мне  звонить,  а
я.., уезжаю.
   Владлен Никитович был помощником президента России  по  информации  -
фигура абсолютно "образцово-показательная", ничего не решающая,  легкая,
если выражаться шахматными  терминами.  Никитович  был  специалистом  по
всякого рода пространным заявлениям по  вопросам,  в  которых  никто  не
разбирался, и по ответам, в которых никто не нуждался.
   - А что там может быть в Париже, Олег?
   Добрынин поморщился, стянул перчатку, почесал нос  и  опять  натянул,
хотя в кабинете было тепло.
   Я не могу задерживаться, вот как понял Бахрушин жест с  перчаткой.  Я
зашел к тебе сам, и ты должен понимать, что ненадолго. Я сейчас уйду.
   - Точно не знаю. Мне Столетов так и не перезвонил. Но  Никитовичу  он
сказал, что по информационным агентствам ходят слухи о какой-то кассете,
на которой синхрон Аль Акбара.
   Бахрушин подумал секунду.
   - Ну и что? Сколько их было, этих кассет, и все фальшивки, до одной.
   Али Аль Акбар  был  духовным  лидером  талибов,  или  части  талибов.
Бахрушин, к стыду своему, не слишком в этом разбирался, хоть и руководил
информацией федерального канала. Акбар  был  не  только  лидером,  но  и
финансистом, и с его финансами тоже связана какая-то тайна - говорили об
алмазных копях его отца, о нефтяных скважинах тестя, но точно  никто  не
знал, кроме, быть может, спецслужб, но Бахрушин почему-то уверен, что  и
спецслужбы не очень в курсе.
   Акбар моментально взял на себя ответственность за теракты в Нью-Йорке
и Вашингтоне,  информационное  агентство  "Аль  Джазира"  распространило
тогда его заявление, и через Интернет все время  просачивались  какие-то
слухи, и все это было бы почти неинтересно - мало ли слухов выползает из
Интернета и мало ли заявлений делает "Аль Джазира"! - если  бы  не  одно
обстоятельство.
   Никто и никогда не видел Акбара.
   Никто не знал его в лицо.
   На видеокассетах его роль все время исполняли какие-то  разные  люди,
бородатые и безбородые, в чалмах, платках и вовсе без  них,  в  халатах,
шароварах и костюмах от "Хьюго Босс". ЦРУ время от времени на  весь  мир
объявляло о том, что наконец-то получена подлинная запись Акбара и можно
начать "активные действия",  сличить  голос,  цвет  волос,  чуть  ли  не
отпечатки пальцев, занести в картотеку, пропустить через компьютер и...
   На этом "и" все  останавливалось.  Появлялась  следующая  пленка,  на
которой был вовсе другой Али Аль Акбар,  и  поиски  начинались  сначала,
хотя "цивилизованный мир" так и не знал толком, кого надо искать.
   Добрынин  посмотрел  в  окно,  даже  шею   вытянул,   чтобы   получше
разглядеть, что там такое, за стеклом.
   Ничего особенного не было - дождь, темнота,  горящие  окна  соседнего
крыла.
   - Столетов сказал Никитовичу,  что..,  кассета  подлинная.  Якобы  он
точно это знает.
   - Вот черт!
   - Вот именно.
   - И.., откуда он это знает? Что кассета подлинная?
   - Леш, я толком ничего не понял. Никитович  мне  позвонил,  вызвал  в
Кремль и три часа валтузил, как щенка неразумного.  Что  это,  мол,  мои
корреспонденты себе позволяют, и как это они осмеливаются  напрямую  ему
звонить, да еще с такими глупостями, да еще по открытой связи!
   - Так если  это  глупость,  то  какая  разница,  открытая  связь  или
закрытая? - спросил Бахрушин осторожно.
   - Ну, вот именно.
   Добрынин  перестал  изучать  окна  соседнего  дома  и  стал   изучать
со