о,  и  так,  чтобы  Алина
непременно видела, - утешала.
   Алина специально постояла возле  нее,  дав  понять,  что  хозяйка  ее
усилия оценила, и прошла на кухню.
   Мать сидела за столом под низким абажуром и читала книгу, сдвинув  на
кончик носа очки.
   Вид иронический.
   - Привет, мамуль!
   - Привет.
   - Что ты делаешь? - Алина за ее спиной подошла к  плите  и  стала  по
очереди поднимать крышки. В одной сковородке была  жареная  картошка,  в
другой котлеты,  а  в  третьей  цветная  капуста,  тоже  жареная.  Алина
схватила котлету и откусила половину - внезапно так захотелось есть, что
даже живот подвело.
   - Руки вымой, душа моя!
   - А что ты делаешь? - Алина  прожевала  полкотлеты  и  сунула  в  рот
остатки. - И почему здесь?
   - Я читаю, - ответила  Ирина  Михайловна.  -  То  есть  это  мне  так
кажется, что я читаю! А здесь я потому, что твой отец уехал за какими-то
грибами в Тверскую область. Помнишь Якова Ильича?
   Алина промычала нечто невразумительное, из  чего  никак  нельзя  было
сделать однозначный вывод, помнит она Якова Ильича или нет.
   - А что ты читаешь? - Это она уже из ванной спросила.
   - О, боже, боже. Биографию Вивьен Ли. Якобы.
   - Почему якобы?
   - Да потому что это не чтение, а упражнение для слабоумных! Я все еще
не слабоумная, как это ни странно. Издательство "Ваза", слышала  ты  про
что-либо подобное?! Мичуринский полиграфкомбинат.
   - А что? - Алина рассеянно рассматривала  себя  в  зеркало.  -  Плохо
написано?
   - Ужасно, - пожаловалась мать, появляясь на пороге. - Бумага ужасная.
Перевод  ужасный.  Мусенька,  иди,  девочка,  я  тебе  котлетку  положу!
Оказывается, у Вивьен была сумочка из "патентованной черной кожи"!
   Господи, патентованная кожа! И знаешь, что это означает?
   - Что?
   - Лаковая! - сказала мать в сердцах. - У людей это называется лаковая
кожа, и никакая не патентованная!
   Господи, где их учат языкам, этих так называемых переводчиков!
   Алина улыбнулась.
   Ирина Михайловна говорила по-английски и по-французски,  и  вдвоем  с
отцом они объездили весь мир.
   Отец был инженер и строил электростанции в Иране, в Индии, в Китае  и
даже на Мадагаскаре, кажется. Везде она находила себе занятие, без  дела
никогда не сидела, к семидесяти годам сохранила чувство юмора, некоторую
резкость в оценках и известное фрондерство.
   Отец  ее  обожал,  и  Алина  всегда  грустила,  когда  они  справляли
очередные "тридцать пять лет со дня свадьбы".
   У них  получилось,  а  у  нее  нет.  Так  обидно.  Почему  у  нее  не
получилось? Она так старалась.
   Она была очень хорошей женой -  гладила  рубашки,  принимала  гостей,
жарила котлеты. И еще шила  во  времена  беспросветной  бедности,  когда
купить юбку было не на что. И еще вязала - красиво получалось!  Мама  ее
научила и шить, и вязать, потому что считала, что  "девочка  должна  все
это уметь"! И постоянно приводила в пример  дочек  английской  королевы,
которые шили солдатам рукавицы.
   Алина очень хорошо помнила, как заработала  первые  деньги  -  тысячу
семьсот рублей, сумасшедшая сумма!
   Она даже не знала, как донесет их домой,  ей  было  страшно,  что  по
дороге у нее их украдут. Она донесла, и ничего не украли, и  у  них  был
праздник с шампанским и копченой колбасой. Алина Храброва  очень  любила
копченую колбасу, больше любых других деликатесов!
   На свои бешеные деньги она  купила  отцу  куртку  в  очень  шикарном,
только что открывшемся магазине на Новом Арбате, и дубленку мужу и маме,
тоже что-то очень ценное.
   Как она собой гордилась, как чувствовала себя хорошей дочерью и самой
лучшей  женой!  Даже  в  зеркало  на  себя  смотрела  по-другому.  Когда
смотрела, думала что-то вроде - вот портрет настоящей  женщины,  умеющей
зарабатывать и любящей свою семью больше всего на свете!
   Когда все кончилось? Из-за чего?
   Работы все прибавлялось, это точно.
   Однажды  в  "Останкино"  она  шла  по  коридору  -  просто  так,   за
сигаретами, что ли, или в буфет, и ее окликнул Сережа  Соловьев,  давний
друг, большой начальник и начинающий продюсер.
   Тогда  такие  профессии  -  продюсер  -  значились  только  в  титрах
американского кино.
   - Алинка, давай сюда!
   - Что?
   - Давай, давай быстрей!
   Он затащил ее в комнатенку, где стояли стул, стол и камера. Она  даже
не успела как следует объяснить ему, что идет за булкой или  сигаретами,
да он и не слушал.
   За камерой стоял оператор.
   - Эта? - обидно спросил он, посмотрев на нее. - Куда такую дылду? Она
ни в один кадр не войдет!
   - Твое дело снимать, - отозвался Соловьев.
   - Сереж, что ты придумал?
   Соловьев сунул ей какой-то текст, листочек упал, она нагнулась, чтобы
поднять его.
   - Ничего такого особенного. Читай отсюда и пару раз улыбнись.
   Текст был про развитие овощеводства в условиях пустынь и  полупустынь
- откуда они его выкопали?!
   Алина прочла и ослепительно улыбнулась под конец, думая  о  том,  что
Соловьев полоумный, а буфет сейчас закроют.
   - Теперь давай отсюда!
   "Оттуда" она тоже прочитала. Это была пользовательская  инструкция  к
факсу на английском языке.
   Алина дочитала до  "in  this  case  use  button  number  5"  и  опять
ослепительно улыбнулась в финале.
   - Все, - сказал Соловьев. - Свободна.
   - Вот спасибо тебе, - поблагодарила Алина язвительно. - Я теперь  без
обеда останусь!
   - Похудеешь, - пообещал Сергей. - Станешь еще краше. Хотя  ты  и  так
хороша!
   Через неделю ей позвонили и сказали, что она прошла конкурс на  место
ведущего в новостях, что американская сторона, пересмотрев претендентов,
выбрала именно ее, и нужно быстренько  принести  в  международный  отдел
паспорт, чтобы также быстренько поехать поучиться в Нью-Йорк.
   Сказать, что это был миллион  по  трамвайному  билету,  -  значит  не
сказать ничего.
   Потом  она  десятки  раз  повторяла  эту  историю  в   многочисленных
интервью, с которыми к  ней  приставали  журнальные  девочки  с  истовым
карьерным огнем в глазах, которым до смерти хотелось узнать - как?!
   Как  выходят  в  звезды  такой  величины?!  Как  простые   редакторши
становятся Алиной Храбровой?! Как делаются такие карьеры?!
   Она рассказывала, и ей никто не верил, конечно.
   Это было слишком просто и слишком обыкновенно, а потому не  годилось,
и она перестала рассказывать.
   История про Роже Вадима и  Катрин  Денев  была  гораздо  красивее  и,
главное, гораздо  правдоподобнее,  особенно  в  отечественном  сознании,
предписывающем  каждой  красивой  женщине  иметь  надлежащего   мужчину,
который, собственно,  и  создает  из  нее  звезду.  Чтобы  ей  было  чем
развлекаться на досуге, пока он делает свои надлежащие деньги.
   Никто не знает, какую цену надо заплатить. Никто не знает,  чего  это
стоит.
   Никто не видел и никогда не увидит, как она,  приехав  к  двум  часам
ночи домой, плачет, сидя в куртке на краю ванной,  потому  что  нет  сил
раздеться, а утром все начнется сначала. Плачет и  гладит  сонную  Мусю,
которая вопросительно трется о колени и мечтает,  что  ее  сейчас  будут
кормить - раз уж приехала, давай ужинать, что ли!
   Никто и никогда не узнает, как трудно удержаться на вершине -  одной.
"Ты  доберешься,  -  сказал  ей  как-то  Соловьев,   тоже   вышедший   в
телевизионные монстры.  Они  курили  на  лестнице  в  "Останкино",  сидя
рядышком, как влюбленные на крылечке, а впереди  еще  была  почти  целая
ночь работы. - Ты влезешь на эту свою вершину, и будет тебе там  одиноко
и холодно, а впереди только новая вершина".
   Она тогда решила, что он все выдумывает. Она подумала, что  ей-то  уж
точно не будет ни холодно, ни одиноко, только бы влезть!
   Она влезла и осталась там одна, и  ледяной  ветер  -  перемен,  новых
назначений,  уволившихся  и  вновь  пришедших  начальников,  постоянной,
безжалостной, сумасшедшей конкуренции - пробирал ее до костей.
   И только одна мысль настойчиво возилась в голове - она ведет хорошую,
крепкую еженедельную программу на четвертом канале.
   Теперь нужно долезть до "Новостей" на первом или на втором.
   Она добралась и до "Новостей",  и  до  кремлевских  концертов,  и  до
новогодних "огоньков", и "специальных выпусков" на Первое мая и  Седьмое
ноября.
   Муж ушел, но не сразу. Последние пять лет  он  только  и  делал,  что
пытался "поставить ее на место", "вернуть на землю",  "вправить  мозги".
Он как будто задался целью извести ее, потому что под конец она очень уж
его раздражала, он сильно старался, и у него получалось, потому  что  он
знал о ней все. Где больно, где страшно, что любимо, а  что  презираемо.
Он расставлял ей ловушки с искусством монаха времен  святой  инквизиции,
выслеживающего ведьму. Он не уставал повторять ей,  что  она  -  слишком
высокая, слишком здоровая - "кровь  с  молоком,  клубника  со  сливками,
пошлость какая!" - слишком "грудастая", чтобы быть настоящей звездой!
   Почему-то он искренне считал, что "настоящими  звездами"  могут  быть
лишь субтильные,  непременно  бледные  и  всегда  находящиеся  на  грани
обморока трепетные лани.
   Потом пошли слухи о ее связи с Башировым.
   Алина развелась.
   Мужа нет.
   Дети не родились.
   Очередная вершина  взята  -  "Новости"  на  втором  канале,  вечерний
выпуск, прайм-тайм, и  впереди  только  следующая  вершина.  Собственная
аналитическая программа, первый канал или что-то в этом роде.
   С некоторых пор оказалось, что и на этой вершине она едва держится.
   "Ты сука. Ты ничтожество. Ты никто, и я от тебя избавлюсь.
   Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любят  прохиндеек
и проституток. Здесь никто не станет с тобой шутить.  Убирайся,  или  ни
один твой любовник не сможет опознать твой разукрашенный труп".
   Вдруг что-то подкатило к глазам и горлу, очень  острое,  болезненное,
большое,  и  стало  невозможно  дышать,  и  в  глаза  будто   воткнулась
раскаленная проволока, и пришлось схватиться за раковину.
   Не смей об этом думать.
   Перестань.
   Сейчас же.
   Ничего не помогало, и она открыла воду, нагнулась и сунула  лицо  под
холодную струю. Висок заломило, и это оказалось спасением.
   В этой тупой боли была обыденность, и исчезла раскаленная  проволока,
и Алина как-то сразу осознала  себя  в  собственной  квартире,  в  своей
ванной - в безопасности.
   По крайней мере, пока.
   - Алина?.. Ты что там? Давай к нам, мы с Мусенькой ужинать хотим.
   Алина Храброва завернула кран, осторожно  промокнула  лицо  -  тереть
нельзя, мать моментально заметит, что красное, и гримерша завтра заметит
что-нибудь, и не отвертеться будет от вопросов, отвечать на которые  она
не могла.
   - А папа на сколько уехал?
   - На три дня, но ты не волнуйся, я не стану утомлять тебя своим видом
слишком долго.
   - Мама!
   - Что Алексей?
   Алина поковыряла картошку и налила себе воды в стакан. Есть почему-то
расхотелось.
   - Да ничего. Все то же. Новостей никаких нет, и... знаешь, мне иногда
кажется, что лучше бы их сразу  убили,  чем  такая..,  неизвестность.  И
этого парня я знаю, Вадима Грохотова, который пропал. Ужасно.
   - Ужасно, - согласилась мать. - А ты не думаешь,  что  вы  совершенно
напрасно бросили его одного? Что вы должны.., проявить какое-то участие.
Помочь. А?
   - Мам, ему никак нельзя помочь! Ну что мы можем?! Полы у него помыть,
как ты собиралась? Или яд кураре в аптеке купить, чтобы он не мучился?!
   - Ты говоришь глупости.
   - Возможно, - согласилась Алина. - И даже скорее всего. Но  я  правда
не знаю, как ему помочь.
   Я даже не знаю, как мне помочь себе самой,  вслед  подумала  она,  но
вслух это говорить было нельзя.
   Зазвонил телефон. Муся недовольно дернула ушами и мягко спрыгнула  со
стула на пол. Задрала морду  и  посмотрела  вопросительно.  После  ужина
следовало идти на диван, валяться и  смотреть  телевизор.  У  Муси  были
устойчивые привычки.
   Алина нагнулась погладить ее и рассеянно сказала в трубку:
   - Да?
   - Алина?
   Голос мужской, совсем незнакомый.
   Муся брякнулась на бок, разбросала лапы и подставила живот  -  чешите
теперь, раз уж никто на диван не идет.
   Алина дотянулась и стала чесать.
   - Да, это я.
   - Это Ники Беляев, добрый вечер.
   Она даже сразу не поняла, что за Ники. Кто это такой?
   Ах да. Оператор. Глаза как у компьютерного злодея.
   - Здравствуйте, Ники.
   - Мне нужно с вами поговорить, - сказал он решительно. - Можете?
   - Завтра могу, - ответила она. Его решительность ее  рассмешила.  Как
будто он предлагал ей выйти за него замуж. -  Я  буду  на  работе  после
одиннадцати...
   - В студии не годится, - отрезал он. - Я могу сейчас подъехать,  если
вы разрешите.  Или  встретимся  где-нибудь  на  нейтральной  территории.
Можете?
   - На какой.., территории? - переспросила она.
   Разговаривать было неудобно, потому что Муся отодвинулась еще дальше,
перевернулась  на  другой  бочок,  и  теперь,  чтобы  чесать  ей  живот,
приходилось сильно наклоняться.
   Господи, что ему надо?! Зачем  он  звонит?  О  чем  он  хочет  с  ней
разговаривать?!
   - В кафе или в ресторане. Вы сейчас не слишком заняты?
   Алина перестала  гладить  кошку  и  села  прямо.  Муся  посмотрела  с
осуждением. Потом встала и вышла.
   - Ники, о чем вы говорите?! Какое кафе с рестораном?! Давайте  завтра
в моем кабинете!
   - Давайте сегодня, я к вам подъеду через полчаса и времени  много  не
отниму. И клянусь вам, что я не сдам в прессу адрес вашей квартиры!
   - А что за срочность такая?! И почему именно сейчас? Мы  с  вами  всю
неделю встречаемся и могли уже сто раз поговорить...
   - Алина, я хотел бы поговорить про.., верстку.
   И про разные.., информационные сообщения. Вы.., можете?
   Из-за того, что она недавно думала об этом в ванной и даже  хваталась
за край раковины так, что больно было пальцам, Алина сильно струсила.
   - Алина? Что вы молчите?
   Ирина Михайловна показалась на  пороге  и  посмотрела  вопросительно.
Кажется, ее привела бдительная Муся.
   - Алин, чай будем пить?
   - Будем.
   - Але, - сказал в трубке Ники, - вы со мной разговариваете или еще  с
кем-то?
   - Сама не знаю, - призналась Алина. - Ладно.
   Приезжайте. Я живу на Ленинских горах, ехать очень просто.
   Она назвала адрес  и  осторожно  постучала  трубкой  о  стол,  словно
вытряхивая из нее голос Ники Беляева.
   В конце концов он защищал ее на том собрании, и у него  очень  темные
глаза!
   Пусть приезжает.
   - У тебя еще сегодня гости?
   - Это с работы, мам, - со вздохом сказала Алина и  поднялась.  -  Наш
главный оператор. Только что вернулся из Афгана. Он  как  раз  с  Ольгой
Шелестовой там был. Наверное, его придется  кормить,  так  что  давай  я
разогрею.
   Он приехал неожиданно быстро, и Алина, услышав его  звонок,  испытала
даже некоторое дамское волнение, позабавившее ее.
   Нет, не дамское, а школьное.
   Именно школьное, когда по пути к двери непременно нужно  посмотреться
в зеркало - все ли в порядке? -  расправить  плечи,  подтянуть  живот  и
вообще несколько "накрахмалиться".
   - Здравствуйте, Ники, проходите, пожалуйста.
   Он  шагнул  и  замер,  испытывая  те  самые   чувства   того   самого
бедолаги-слона, что влез в посудную лавку.
   Помещение было просторным и не то  чтобы  богатым,  а  стильным,  как
определил  он  для  себя.  Высокие  потолки,  никаких   дверей.   Только
колонночка отделяла "холл" от гостиной,  в  которой  работал  телевизор,
лежал белый ковер и стояла английская  корзиночка  с  вязанием.  Розовая
плитка, а за ней светлый паркет, и на этой плитке ее ботинки,  наверное,
сняла и бросила, когда приехала. Сухие цветы в китайской  вазе,  высокое
зеркало и скульптура - пара бронзовых  негритосов,  слившихся  в  жарких
объятиях.
   Негритосы показались Ники неприличными, и он от них отвернулся.
   Широкий коридор поворачивал направо, и за поворотом  угадывалось  еще
какое-то пространство, а из гостиной выходили две или три двери, и  Ники
совсем упал духом.
   Все это было так не похоже на его собственный быт, будто он  случайно
заглянул в окно Букингемского дворца, как раз  когда  королевская  семья
собиралась на свой five o'clock tea!
   - Алина, где вы сядете, в гостиной или на кухне?
   Здравствуйте, молодой человек!
   - Здравствуйте, - пробормотал Ники, тараща  глаза  и  очень  стараясь
делать это незаметно.
   - Это моя мама, Ирина Михайловна. Мама, это Ники... Никита Беляев.
   - Ники? - переспросила дама. - Очень интересно.
   В "Адъютанте его превосходительства" был,  помнится,  Микки.  Это  вы
оттуда слямзили?
   Дама была очень красивой.
   Ники имел своеобразные представления  о  красоте  и  возрасте  -  его
собственной матери чуть за пятьдесят,  и  она  давно  была  старухой,  и
выглядела старухой, и одевалась соответственно.
   Эта дама значительно старше его матери - и сказочно хороша  собой.  И
молода!.. Она была высокой, почти вровень с Алиной, в  черных  брюках  и
голубом свитере.
   На носу очки, в руке газета, и губы накрашены!..
   - Так что за Ники?
   Он объяснил про Никиту и про то, что имя ему не нравится, а обе  дамы
снисходительно выслушали его.
   - Мы будем на кухне, мам, - сказала Алина, когда он договорил, и  ему
показалось, что спрашивалось просто так, для протокола.
   - Тебе помочь?
   - Нет, все готово. Ники, вы будете ужинать?
   Ужинать он решительно отказался.
   Он вообще не особенно любил есть в гостях, да  еще  в  таких  сложных
"гостях", в каких оказался сейчас! Его всегда это смущало - когда он ел,
а на него смотрели.
   В ресторанах - другое дело, там все  едят  и  никто  ни  на  кого  не
смотрит, а здесь...
   Кроме того,  после  еды  он  моментально  начинал  засыпать  и  плохо
соображал.
   А ему сегодня надо быть очень умным и убедительным.
   - Нет, как же? - даже не поняла Алина Храброва. - Вы с  работы  и  не
станете ужинать?! Так не годится, нужно поесть.
   Ники решил, что лучше он немедленно уедет, и пусть она думает  о  нем
что хочет, чем станет есть в ее присутствии!
   Ну, не может он, и все тут! И что она к нему пристала?!
   - Тогда кофе, - сказала она решительно. - Или чай?
   - Кофе, - выбрал он.
   - Хорошо, кофе и бутерброды. Проходите. В ванной можно помыть руки.
   Следом за ней по широкому полукруглому коридору, где стояли еще  одна
ваза и антикварный столик, а на столике лежали газеты и очки, он  прошел
в кухню и приткнулся на первый попавшийся стул.
   - Может, на диван пересядете? Там места больше, - предложила она,  не
оборачиваясь.
   Ники готов был провалиться сквозь землю.
   Зачем он приехал?!
   Совершенно неожиданно он  решил,  что  должен  с  ней  поговорить,  и
позвонил, и настаивал, и все было очень просто до тех пор,  пока  он  не
увидел ее в голубых джинсах и короткой черной  майке.  Волосы  подколоты
вверх так, что торчат очень светлые  игривые  хвостики  и  открыта  шея,
длинная и стройная, как у античных богинь.
   Ужас.
   Абсолютно серьезно и даже вдумчиво она готовила ему  кофе,  доставала
из холодильника какой-то сыр и выкладывала его  на  тарелке,  и  длинный
батон в аппетитно шелестящей бумажке, и твердую палку копченой  колбасы,
и какие-то сладости в деревянной тарелочке.
   Он смотрел.
   Алина Храброва на собственной кухне разительно  отличалась  от  Алины
Храбровой в коридорах эфирной зоны.
   Ни та, ни другая не могли иметь к нему никакого отношения, и  он  все
время строго напоминал себе: только этого нам и не хватает в  дополнение
ко всем нынешним радостям нашей жизни!
   Еще более строго он говорил себе, что  она  звезда  и,  должно  быть,
стерва, а он, уезжая в Афганистан, слезно прощался  с  Леной,  тогдашней
"девушкой его жизни", и даже собирался  ей  позвонить,  и  вообще  Алина
Храброва не может и не должна не то чтобы волновать его, но даже  думать
о ней как о чем-то реальном - нелепо и странно!
   Она не могла быть реальной.
   Она на одной стороне земли, а он на другой.
   Все это он строго сказал себе  два