,  очень  близко
сияли темные глазищи, всегда приводившие его в трепет - ни у кого, кроме
нее, не было таких ярких, таких страшных, таких веселых глаз!
   - Алина, что случилось?!
   - Алиночка, может, тебе валокордину?!
   - Беляев, уходи уже!!
   - Ребята, есть у кого-нибудь успокоительное?!
   - Алина, умоляю тебя, вернись!
   - Алина!!
   - Беляев, твою мать, да отпусти ты ее!!
   - Пятнадцать секунд!..
   И мат до самых небес, до крыши мира, если только туда доходят слова и
эфирные волны!..
   - Ники, я люблю тебя, - сказала Алина Храброва, и ее голос, усиленный
петличным  микрофоном,  эхом  отдался  по  всей  студии  и   аппаратной,
перекрывая ругательства, стенания и  мольбы.  -  Давай.  Езжай  на  свою
работу. Только возвращайся.
   И, оттолкнув его,  дунула  на  свое  место,  пригнулась  под  краном,
перебирая немыслимыми каблуками, понеслась по подиуму, чуть не  упала  -
опять общий вздох, как будто стон!
   И этот стон или вздох удержал ее на ногах, она не  упала.  Сметая  со
стола бумаги, которые разлетелись по сверкающему полу, она плюхнулась  в
кресло, отъехала, придвинулась, глядя на себя в монитор, прижала  "ухо",
и все замерло и остановилось, и в студии опять  грянула  тишина,  и  она
сказала уверенно, как будто все в порядке, словно ничего и не было:
   - Сегодня министр иностранных дел России  Игорь  Федотов  обсудил  со
своим английским коллегой ситуацию  в  Афганистане.  Примечательно,  что
встреча руководителей внешнеполитических ведомств проходит в  преддверии
встречи глав большой  восьмерки,  открывающейся  завтра  в  Париже.  Это
свидетельствует о том, что речь на форуме пойдет в основном о  проблемах
Афганистана.
   У нее за спиной с дальнего  компьютерного  стола  медленно  и  изящно
спланировал листок бумаги. Гримерша Даша прижала растопыренную ладонь ко
рту.
   Замерев, все ждали - сможет или нет?.. Спасет эфир или не спасет?!  И
только Ники знал - все будет хорошо. Теперь-то уж точно.
   Алина Храброва в кадре  излучала  уверенность  и  профессионализм,  а
знаменитая улыбка  была  уже  не  такой  глянцевой  и  телевизионной,  и
несколько  миллионов  мужчин  в  этой  стране  немного   опечалились   и
затосковали, глядя на эту улыбку.
   - Ты, блин, даешь, Беляев!
   Ники отмахнулся и выбрался из эфирной зоны.
   В голове шумело, словно он сильно выпил.
   Он глупо и смущенно улыбался,  и  телевизионный  народ  на  лестницах
смотрел на него как-то странно. Он все поддергивал рюкзак на плече, хотя
тот никуда не падал и не сползал. Ему казалось, что все на свете  должны
знать, что именно минуту назад сделала Алина Храброва!
   Господи, она чуть не сорвала эфир, только чтобы сказать ему, что  его
любит!
   - Беляев! Ники, ты как здесь?.. Ты же, вроде, того?..
   На войну уехал?
   - Уезжаю, - ответил Ники и захохотал. - Прямо сейчас.
   - Беляев, ты что? Пьяный?
   - Да ладно!
   - Беляев, ты рано начал, в самолете  пить  надо,  а  ты  чего?  Давай
уезжай, еще нарвешься  на  Бахрушина,  он  тебя  в  два  счета..,  того.
Обходной лист будешь подписывать!
   Ники  отмахнулся.  Ему  ничего  было  не  страшно,  ни  Бахрушин,  ни
обходной, ни война.
   Алина Храброва после унылого утреннего  прощания  возле  слившихся  в
объятиях негритосов на всю эфирную студию, почти на  весь  мир,  сказала
ему - всем! - что любит его, и велела возвращаться - как  он  мог  после
этого чего-то там бояться? Или не вернуться!

***

   Ровно через сутки,  прижимая  к  груди  камеру  в  синем  кофре,  как
убаюканного младенца, он, прищурившись, смотрел на стрекозиную  тень  от
вертолета, которая  странно  неслась  впереди  и  сбоку,  изгибалась  на
склонах, проваливалась в ущелья и снова возникала.
   Потом  он  стал  задремывать  под  мерное  стрекотание  вертолета   и
прорывавшийся через  шум  разноязычный  говор  военных  корреспондентов,
летевших с ним, и просыпался, только когда пот начинал щекотать за ухом.
Тогда он вытирал лицо и шею свободным концом банданы и снова задремывал.
   Он совсем не спал в самолете, все думал - как она смогла?!
   Ему?! Почти на весь мир?!
   Он улыбался и оглядывался по сторонам, не слышит ли кто его мыслей.
   Алина Храброва иногда слышала его мысли, а он слышал ее - вот что это
такое?! Разве так бывает?!
   Во рту сохло, и Ники отлично знал, что будет дальше - пот, заливающий
глаза, белые разводы на майке, таблетки от обезвоживания, гадкая вода  и
песок, песок везде - в волосах, в ушах, в носу, в глотке.
   И единственная забота - чтобы только камера была цела,  наплевать  на
остальное!  И  арабская  речь,  и  злые  глаза  повсюду,  и  американцы,
попирающие вечные  пески  подошвами  рифленых  ботинок,  и  "виртуальная
война", когда снимают все, что угодно, -  своего  собрата-корреспондента
на фоне развалин и выдают его за пленника или беженца, - и недовольство,
что сюжет слишком длинный или что слишком короткий, и воды опять нет,  и
связи нет, а он должен, должен ей звонить, он же обещал!..
   Он проснулся оттого, что кто-то, протискиваясь мимо, наступил ему  на
ногу. Вертолет, разметая желтую пыль, стоял на бетонной  площадке.  Люди
выбирались наружу, тащили рюкзаки и прыгали на выжженную солнцем  землю.
Винт крутился, пыль лезла в горло,  и  на  улице  было  так  жарко,  что
казалось, будто ныряешь в струю раскаленного газа, и все время  хотелось
из нее выбраться. Ники знал, что выйти из нее удастся только в Москве.
   Не скоро.
   Он поудобнее перехватил камеру, закинул на плечо рюкзак  и  выпрыгнул
самым последним. Жестокое солнце, как профессиональный боксер, ударило в
лицо так, что потемнело в глазах. Ники выпростал дужку очков  из  ворота
черной майки, нацепил их и махнул пилоту рукой - все, больше никого нет.
Недалеко  слева  теснились  какие-то  низкие  серые  зданьица,  за  ними
палатки, и еще один вертолет, а за ним верблюд, привязанный к  какому-то
шесту.
   Мир, в котором предстоит жить и выжить.

***

   В ту самую минуту, что Никита Беляев тащил рюкзак и камеру  к  серому
глиняному сараю, поминутно моргая от слез, потому  что  песок  и  солнце
скребли по глазам, как будто теркой, Алина Храброва вышла из  раздвижных
стеклянных дверей аэропорта имени Шарля де Голля. Ей  нужно  было  найти
стоянку такси, чтобы доехать до отеля, а она понятия не  имела,  где  ее
очки, без которых она ничего не видела.
   Ники всегда знал совершенно точно, где они.
   Флаги развевались  на  длинных  стержнях,  упирались  в  серое  небо.
Вечерело, и желтые  фонари  на  шлагбаумах  мигали  сквозь  тонированное
стекло размытым светом.
   Мимо прокатили коляску с угольно-черным  веселым  младенцем,  который
сосал ухо белоснежного зайца.
   Какие-то молодые мужчины хохотали у стойки и посторонились, не  глядя
на Алину и давая ей пройти. Часы "Тиссо" крутились на высокой подставке,
с разных сторон показывали разное время - реклама.
   В динамиках прозвенели колокольца и ангельский голос что-то длинно  и
сложно сказал по-французски.
   Алина  не  знала  французского  языка.  В  джинсах  и  легкомысленной
кофточке она сильно мерзла - в самолете  было  жарко,  и  она  почему-то
решила, что внизу тоже очень  тепло,  а  оказалось  сумрачно  и  странно
холодно.
   Куртка осталась в чемодане, и ей не хотелось ее доставать.
   Она долго и рассеянно рылась  в  сумочке,  одна  среди  разноцветной,
равнодушной, веселой и  озабоченной  толпы,  внутри  разнообразия  чужих
языков, запаха кофе и сигарет, блеска  рекламы  и  огней  витрин,  думая
только о том, что он вернется к  ней,  а  когда  нашла  наконец  очки  и
шагнула на тротуар, оказалось, что идет дождь.
   В голове крутилась одна мысль - как он там?
   Прямо вот этими, глупыми книжными или киношными словами.
   Она никогда не была на войне и думала, что представляет себе,  каково
это, а на самом деле почти не представляла.
   И еще она думала - как я смогла его отпустить?
   И как отпущу в следующий раз, который непременно будет?
   Она знала, что мужчин нельзя держать привязанными  к  себе.  Еще  она
знала, что даже лучшие из них боятся несвободы, рабства и  еще  какой-то
ерунды, которая существует только в их мужских мозгах,  а  мозгов  этих,
как известно, у них  на  пятьдесят  граммов  больше,  чем  у  остального
человечества, именующегося женской половиной!..
   Ни за что и никогда она не станет предлагать ему себя, как положено -
с  кольцом  на  пальце,  с  клятвой  верности  до  гроба  и   со   всеми
обязательствами, которые так пугают его.
   Никогда она не вынудит его сделать что-то только из-за того,  что  он
"должен". Он ничего ей не должен.
   Ничего. Ничего.
   Она остановилась под  козырьком  громадного  здания.  Желтый  автобус
прозвенел теми же ангельскими колокольцами  и  бесшумно  закрыл  широкие
двери.
   Он меня не пустил, подумала Алина про автобус. Закрыл свои двери и не
пустил.
   Совсем как Ники.
   Он никогда не сделает первый шаг именно потому, что до смерти напуган
кем-то или чем-то, и ей еще только предстоит выяснить, кем или чем.
   Он так устроен, что тут поделаешь!
   Все его мужские комплексы  и  страхи  и  эта  подчеркнутая  любовь  к
свободе, как у парижского коммунара из кино пятидесятых годов, -  просто
обиды маленького мальчика, который мечтал только  об  одном.  Чтобы  его
близкие дали друг другу возможность жить спокойно, а это так просто!
   Он и сам не понимает, насколько это просто!..
   Он сказал ей, что любит ее, и вряд ли соврал - он никогда ей не врал,
это уж точно.
   Значит, подумала она строго, вся надежда только на тебя. Потому  что,
кажется, первый раз в  жизни  тебе  попался  человек,  без  которого  ты
пропадешь, и глупо спрашивать себя, как это получилось.
   Получилось, и все.
   Двери  за  ее  спиной  разошлись,  и  она  посторонилась,   пропуская
очередные коляски с очередными младенцами и чемоданами.
   Интересно, а у нее когда-нибудь будет коляска с младенцем?
   Она тоже сказала ему, что любит его, но этого мало, мало!.. Ей-то как
раз и нужны обязательства - все до единого, сколько их ни  придумал  род
человеческий с незапамятных времен!
   Он никогда не сделает первый шаг, и она это знает.
   Для  него  она  всегда  будет  чем-то  "не  правильным",  нереальным,
полученным случайно или украденным у другого.
   Ну что ж.
   Дождь шел, заливал ее светлые туфли,  и  она  совсем  замерзла,  пока
стояла  возле  раздвижных  дверей  аэропорта  имени  Шарля  де  Голля  с
задумчивым, почти мрачным лицом.
   Потом она  открыла  дверь  ближайшей  телефонной  будки  и  забралась
внутрь. Шум гигантского аэропорта  как-то  сразу  отдалился,  как  будто
отрезанный от нее.
   Она достала свой телефон и набрала номер.
   Она никогда еще так не рисковала. Но в конце концов она же  Храброва,
а не Трусова!..
   Ники уже почти добежал до серой глиняной стены,  когда  в  кармане  у
него зазвонил мобильный.
   Останавливаться на солнце, чтобы вытащить телефон, было невозможно, и
он все-таки добрался до тени, бросил рюкзак, а камеру так и не отпустил,
и  долго  тащил  из  камуфляжных  штанов  аппарат  -  пальцы   оказались
скользкими от пота, и трудно было удержать ими трубку.
   - Да!
   - Ники?
   Он перепугался до смерти. Он еще в жизни ничего так не пугался.
   - Алина, что случилось?! Где ты?!! Але!!
   - Я  в  Париже,  -  сказал  далекий  голос,  показавшийся  ему  очень
холодным. - А ты? Где ты?
   - Я на месте, - растерянно ответил он и снова закричал:
   - Почему ты звонишь?! Что случилось?!
   - Я  решила,  что  ты  должен  на  мне  жениться,  -  произнесла  она
отчетливо. - Слышишь, Ники?
   Он вытер лоб о рукав майки, не отрывая  от  уха  телефон,  и  скинул,
почти швырнул на землю свою драгоценную камеру.
   И переспросил:
   - Что?
   - Я решила, что ты должен на мне жениться,  -  повторила  она,  и  он
понял, что не ослышался. -  Я  делаю  тебе  предложение.  Отвечай  прямо
сейчас. Или тебе нужно неделю на раздумье?..
   - Постой, - сказал он. Пот заливал глаза,  а  спине  почему-то  стало
холодно. - Я догадался. Ты заболела и бредишь. Да?
   - Нет.
   - Значит, у тебя уже украли все деньги и ты  решила  как-то  заманить
меня в Париж. Да?
   - Нет.
   - Это тебе Малышева велела устроить свою  семейную  жизнь,  и  ты  ее
таким образом устраиваешь. Да?
   - Нет.
   - Тогда что?
   - Ники, я не могу без тебя жить, - пожаловалась она. - Я хочу,  чтобы
ты был мой муж и чтобы я просто отпускала тебя на работу, как нормальная
жена. Чтобы я тебя ждала! Чтобы у нас была коляска, а в ней ребенок!
   Честное слово, я не стану  тебе..,  мешать.  И  знаешь,  я  никому  и
никогда не делала предложения!
   - Точно?
   - Ну да, - горестно сказала она. - Ты первый.
   Он улыбнулся, взялся свободной рукой за глиняную стену и  потряс  ее.
Стена заходила ходуном.
   - Слушай,  Храброва.  -  Он  еще  потряс,  и  из  сарайчика  выглянул
встревоженный усатый военный в желтой форме. Он  подумал,  что  началось
землетрясение. - Ты свою почту электронную смотрела?
   Она помолчала, решила, что он ей отказывает.
   - Нет.
   - А зря. Я уже сделал тебе предложение.  Вчера.  В  письменном  виде,
чтобы вернее. Ты опоздала.
   - Ники! - вскрикнула она.
   - Я тоже без тебя не могу, - сказал он тихо  и  повернулся  спиной  к
усатому, - странно, что мог так долго.
   На секунду он закрыл глаза, а когда  открыл,  перед  ним  была  серая
глиняная стена в пятнах жесткой бурой иракской дорожной пыли.
   Алина Храброва в ту же самую секунду смотрела в чистое  стекло  своей
парижской телефонной будки. По стеклу бежал дождевой поток.
   В этот вторник в Париже в первый раз  пошел  дождь  -  после  долгого
весеннего тепла.