того дышать в кухне было нечем.
   И еще ему казалось, что водолазка непременно пропитается тем  гадким,
чем отвратительно воняло с самого утра.  Он  посмотрел  в  турку,  потом
повернул голову, ткнулся носом в тонкую черную шерсть и понюхал.
   Ничем не пахло, кроме "Фаренгейта". Ники очень любил "Фаренгейт".
   -  Да  чего  ты  там  нюхаишь-то?!  Воняит  тебе?!  Ишь  какой  принц
англиский! Кого ты вырастил-то, Петька?!
   Все ему не так, все ему не эдак!
   - А ты молчи, курица. Мой сын, а не твой!
   Ники усмехнулся.
   Это точно. Он сын своего отца.
   Ему было лет десять, когда он  придумал,  что  его  украли.  Конечно,
украли.
   Ну, не может так быть, что вот этот человек, пьяный,  отвратительный,
вечно хамящий матери и таскающий ее деньги, - его отец.
   Не может быть, чтобы вот эта женщина, замученная, угнетенная, с вечно
несчастным лицом и набором каких-то трудноопределимых болезней,  которая
только и делала, что страдала, - его мать.
   Где-то есть они, его настоящие отец и мать,  просто  недосмотрели,  и
сына украли. В десять лет он еще  не  знал,  что  игру  в  то,  что  его
"украли", придумал вовсе не  он.  Потом  он  видел  какой-то  фильм  про
детдом, там все они, обритые наголо, тощие, злобные звереныши  по  ночам
сочиняли истории про то, что их "украли" и вот-вот найдут - мужественный
и сильный отец с добрыми руками и нежная, веселая мать, измучившаяся без
своих детей!
   Конечно, никто никого не найдет. Никогда.
   Мать развелась с отцом,  промаявшись  лет  двадцать,  и  переехала  к
бабушке, и успокоилась, и повеселела, и завела подруг,  и  даже  однажды
съездила в санаторий, где  "принимала  процедуры",  о  чем  с  гордостью
сообщила сыну.
   Ники остался  именно  в  этой  квартире  -  больше  ему  некуда  было
деваться, - с отцом и его новой женой.
   Ужас.
   - Нет, ты посмотри, посмотри на него, на сыночка-то!  Какой  он  тебе
сын?! Он тебе, че, денег дает или жалеет тебя?! Да он вон рыло отворотил
и не глядит даже, не нравимся мы ему!
   - Никитка! Глянь на отца-то! Глянь! Слышь, что зараза болтает?!
   Ники помешал в турке чайной ложкой  и  одну  за  другой  погасил  все
четыре конфорки.
   - Да чего это ты делаешь-то?! Ты их  зажигал,  что  ли?  Спички  тоже
денег стоят, а я женщина экономическая!
   - Никитка, поговори с отцом! Или брезгуешь?!.
   Из кружки оглушительно пахло кофе, и все прочие запахи,  которые  так
раздражали его в это утро,  как  будто  нехотя  подвинулись,  освободили
место.
   - Никита!!
   Он прихватил кружку с надписью "Би-би-си" на боку - свидетельство его
"настоящей жизни", турку с остатками кофе и большими шагами ушел в  свою
комнату, с силой захлопнув за собой дверь.
   Рука немного тряслась, и он быстро пристроил турку на стол,  рядом  с
компьютерной клавиатурой.
   Все это совсем не так легко, как ему бы хотелось.
   Нелегко. Нелегко.
   Он пил кофе, курил и думал о работе - приятное занятие. Только  потом
почему-то оказалось, что он думает об Алине Храбровой.
   Он улыбнулся, вспомнив, как она искала зажигалку, а та была в  чашке.
Он не знал больше ни одной женщины, которая по  рассеянности  сунула  бы
зажигалку в чашку!
   И негритосов он вспомнил, и японские циновки, и сухие  цветы,  и  все
это так же отличалось от его собственного быта,  как  дворец  султана  в
Измире от чукотской яранги.
   Еще он подумал, как неудобно получилось, что  он  отпрыгнул  от  нее,
когда она на него налетела. Главное, все таращился исподтишка,  а  когда
она оказалась так близко, стал акробатические номера выкидывать!
   Щекам стало горячо, и он начал с преувеличенным вниманием пить  кофе,
помешивать его ложкой, дуть, опять помешивать  -  в  общем,  проделывать
массу ненужных и ничем не оправданных движений, все от неловкости.
   Алина Храброва не может иметь к нему никакого отношения. Он не должен
думать о ней.., так.
   Как?
   Так, как он думает.
   Он должен думать о ней как о коллеге и начальнице.
   Ну, на  худой  конец,  звезде  и  фее.  Кто  там  еще  есть  из  этой
категории?..
   Он не должен думать о ней как об обычной женщине и еще о том,  что  у
нее античная шея и изумительная грудь, и его не может забавлять, что она
сунула зажигалку в чашку, а потом долго ее искала!
   Кажется, только что он вспоминал, как его всегда раздражало это самое
"должен"!
   Ники допил кофе, потушил в  пепельнице  сигарету  и  снова  распахнул
шкаф. На голову ему немедленно вывалилось мокрое полотенце, и он с силой
зашвырнул его обратно.
   Надел куртку, прихватил рюкзак и вышел в коридор.
   Домочадцы вовсю ссорились на  кухне,  выясняли,  кто  из  них  больше
"пострадал на производстве".
   Подерутся, решил Ники, закрывая за собой дверь.
   Соседи вызовут милицию. Разборок хватит на весь день.
   Вечером все будут пьяные.
   Позвоню Лене, шут с ней!
   У него было много дел в этот день - ему непременно нужно  заехать  на
Би-би-си и некоторое время изображать там  служебное  рвение.  Потом  он
обязательно  должен  разыскать  Толю   Борейко   и   допросить   его   с
пристрастием. Позвонить Бахрушину. Записаться на прием к Никитовичу  или
пробиться к Добрынину, чтобы тот его записал, если уж просто так у  него
не выйдет.
   И эфир вечером. Это значит, что он увидит Храброву.
   Черт, да отстань ты от нее! Зачем она тебе нужна!
   Думай о том, как позвонишь Лене" и она станет мурлыкать в телефон,  и
ты замурлычешь в ответ, и будешь  говорить  глупости  -  потому  что  ей
хочется, чтобы ты говорил глупости! - и  задавать  дурацкие  вопросы,  и
получать дурацкие ответы, и пригласишь ее вечером в ресторанчик,  но  не
"просто так", а "с дальним прицелом"!
   Не пригласишь же ее сразу в постель после  трехмесячного  отсутствия,
хотя только постель  его  и  интересовала,  и  они  оба  это  знали,  но
"мурлыкали", соблюдали правила игры!
   Почти всегда  это  взаимное  похрюкивание  доставляло  ему  некоторое
незамысловатое удовольствие, но  сегодня  от  этих  мыслей  вдруг  стало
противно, как будто вместо кофе он наглотался микстуры.
   Что там у Бахрушина? Нашел ли он Гийома?  Удалось  ли  выяснить  хоть
что-нибудь?!
   Об Ольге он старался не думать. Просто запрещал себе.
   Ольга как-то рассказывала ему, что у  Храбровой  в  эфире  выключился
звук и она осталась в полной тишине, без наушника - катастрофа! Связь  с
аппаратной - главная составляющая  прямого  эфира.  Без  нее  решительно
непонятно, что происходит с программой, вышел ли на связь корреспондент,
не перебирают ли они время, не поменялись ли местами сюжеты! Она  довела
программу до конца и ни разу не сбилась и не ошиблась.
   Режиссера с сердечным приступом отвезли  в  Институт  Склифосовского.
Вся бригада в стельку напилась.
   Храброва уехала домой,  как  всегда,  спокойная,  веселая,  абсолютно
уверенная в себе.
   Звезда.
   Она стажировалась у Теда Тернера, единственная из всех  русскоязычных
ведущих, и Ники испытывал  странную  гордость,  как  будто  это  он  сам
стажировался!
   Нет, надо остановиться. Надо  думать  о  Лене  и  том,  какие  именно
"лютики" он купит ей у метро. Все цветы в жизни Ники Беляева именовались
"лютиками".
   Он съездил на Би-би-си,  позвонил  в  "Интерфакс",  узнал,  что  Толя
будет, но позже, намного позже, переделал кучу каких-то мелких дел  и  к
пяти часам оказался на 5-й улице Ямского поля, откуда выходили "Новости"
   Российского канала.
   В эфирной зоне была странная суета и даже как будто паника.
   - Что случилось? Канал закрывают?
   Дима Степанов, один из операторов, сделал круглые глаза:
   - Ты чего, Беляев, не знаешь?!
   - Нет. А что такое? Дефолт?
   - Да Храбровой кто-то по башке дал! Представляешь, кино какое?!
   Ники ничего не понял. И повесил куртку мимо крючка.
   - Где дал?! Кто?!
   - Да прямо здесь! Она из буфета пришла, в кабинет свой дверь открыла,
и тут - раз!
   Ники опять ничего не понял.
   - Прямо здесь?! В эфирной зоне?!
   - Беляев, ты чего, не слышишь?! Говорю же, в кабинете у  нее!  Доской
прямо в лоб! "Скорую" вызывали! - похвастался Дима. - А на вечер  замены
нету!
   Масленников-то в отпуск  ушел,  а  Танечка  Делегатская,  которая  до
Храбровой была, ни за что не соглашается.
   Говорит, разбирайтесь теперь сами, а я вам не помощник.  И  Бахрушина
нету! Чего теперь будет, никто не знает! Цирк, да?
   - Цирк, - согласился Ники. Сердце сильно  стучало,  так  сильно,  что
больно было лопатке, в которую оно былось. - А где она? В больнице?
   - Да нет, здесь. Она молодец вообще-то. Сказала, что в больницу ни за
что не поедет, но...
   Ники выскочил в коридор, добежал до ее комнаты и распахнул дверь.
   Почему-то он был уверен, что в комнате полно народу  и  все  суетятся
вокруг нее, прикладывают лед, подносят лекарство,  подпихивают  подушки.
Он не ожидал, что увидит ее одну - и за компьютером!
   - Здрасти... - пробормотал он глупо.
   Она подняла голову и посмотрела на него так,  что  он  чуть  было  не
отступил за дверь. Ее очки съехали на кончик носа.
   - Здравствуйте. Вы что-то хотите мне сказать?
   Лоб у нее был сильно  разбит.  Красно-фиолетовый  синяк  светился  на
бледной  коже  и  казался  неприлично  ярким.  Губа   распухла,   словно
прикушенная.
   - Что случилось?
   - Я не поняла, - она пожала плечами. - Кто-то меня ударил.
   - Вы не видели, кто?!
   Она смотрела прямо на него. Он не знал, куда деваться от ее взгляда.
   - Я так ненаблюдательна, знаете ли. Особенно по четвергам.
   Ты обещал мне помочь и ничем не помог  -  вот  как  Ники  понимал  ее
прямой и пристальный взгляд. Ты здоровый, сильный мужик, который  только
и делает, что воюет, - и ничем  не  помог  мне!  Я  надеялась  на  тебя,
особенно после того, как ты притащился в мой дом и сидел рядом со  мной,
пил кофе и говорил что-то правильное и умное!
   А ты?! Что ты сделал?!
   - Алина, как это получилось?!
   - Я уже сто раз всем рассказала. Спросите  у  кого-нибудь,  а  теперь
прошу меня простить. Мне нужно работать.
   - Вам нужно поговорить со мной, - сказал он грубо,  -  бросьте  вы  к
черту этот ваш компьютер!
   - Я не могу, у меня программа. И я должна найти себе замену на вечер.
Я не выйду в кадр с такой физиономией!
   - Стоп, - сказал Ники, повернулся и закрыл за собой дверь в  коридор.
За дверью толпилось несколько умеренно любопытных сотрудников,  которые,
как только он повернулся, моментально сделали нарочито равнодушные  лица
и бросились в разные стороны.
   - Ники, выйдите, пожалуйста! Я не могу сейчас  с  вами  ссориться,  у
меня нет на это сил. И разговаривать не могу.
   Выйдет он, как же!
   В два шага он подошел к столу, взял ее за затылок - от удивления  она
откинула голову,  -  свободной  рукой  придержал  подбородок,  чтобы  не
вырвалась, и стал рассматривать синяк.
   - Прекратите! - прошипела она  прямо  у  его  лица.  -  Что  вы  себе
позволяете?!
   - Лед прикладывали?
   - Прикладывали. Отпустите  меня!  -  и  она  дернула  головой,  задев
волосами его  руку.  Рука  моментально  покрылась  мурашками,  и  Алина,
кажется, заметила это, потому что скосила глаза и притихла.
   - А свинцовую примочку?
   - Какую еще примочку?!
   - Свинцовую.
   - Ники, отпусти меня! Немедленно.
   - И в холоде надо было не пять минут держать, а все  время!  А  врач?
Смотрел?
   - Нет!
   - Почему?
   - Да отпусти ты меня!..
   Она мотнула головой и освободилась от его пальцев.
   Отодвинулась и потерла подбородок - то место, которое он трогал.
   - Почему не было врача?
   - Как ты это себе представляешь?! Приезжает врач на "Скорой", а тут я
с синяком на лбу! Ты знаешь, с какими заголовками завтра выйдут газеты?!
   Он усмехнулся.
   - А тебе не все равно?
   - У меня есть имидж и ответственность перед зрителями, и я не хочу...
Почему ты называешь меня на "ты"?
   - А ты меня почему?
   На этот вопрос никто из них не мог внятно ответить.
   - Расскажи мне.
   - Нечего рассказывать. Я зашла,  зажгла  свет,  и  больше  ничего  не
помню. Но, по-моему, я в обморок так и не упала. Просто свет погас.
   Ники посмотрел по сторонам.
   - Он и вправду погас? Или горел?
   Алина удивилась.
   - Не знаю. Первым прибежал Зданович, он, наверное, лучше помнит.
   - А почему ор прибежал? Ты что, звала на помощь?
   Алина решительно покачала головой - на помощь она точно не звала. Она
умерла бы от стыда, если бы позвала на помощь!
   - Тогда почему он прибежал?
   Ники подошел к двери, зачем-то открыл и закрыл ее.
   - А дверь? Была открыта или заперта?
   - Я не знаю. Когда Зданович прибежал, вроде бы была открыта. Я правда
не знаю, спроси у него, если тебе надо.
   Ники промолчал. Он внимательно смотрел по  сторонам,  сам  толком  не
понимая, что именно выискивает.
   Кто-то напал на нее, в ее собственном кабинете, среди бела дня -  вот
до чего дошло!
   А если в следующий раз он и вправду ее убьет, этот придурок?!
   Здесь все только свои. Эфирная зона. Чужие здесь не ходят.
   Светлый ковер был  в  каких-то  серых  пятнах.  Ники  присел  и  стал
рассматривать, а потом стал на колени.
   - Ты что, пепел стряхиваешь на ковер?
   Алина разглядывала в  маленькое  зеркальце  свой  синяк  и  торопливо
спрятала пудреницу, когда он спросил. Ей не  хотелось,  чтобы  Ники  это
видел!
   - Почему на полу окурки? - настаивал он.
   - Я рассыпала пепельницу, - сказала она терпеливо. - Я пришла,  дверь
была открыта, и мне показалось, что тут где-то поблизости  пожарник.  Он
такой вредный!
   Я думала: он зашел, понял, что я здесь курила, и...
   - Ты не заперла дверь, когда уходила?
   - Нет. Забыла.
   - А куда ты ходила? Или уезжала?
   - Я была в буфете, - выговорила она отчетливо. - Я  не  понимаю,  что
это за вопросы!
   - Потом ты вернулась, дверь была  открыта.  Ты  вошла,  зажгла  свет,
взяла свою пепельницу. Так?
   - Да.
   - И в это время...
   - Меня ударили. По физиономии. Ники, мне нужно написать  подводки,  а
потом согласовать с Костей, кто сегодня вместо меня  в  эфире.  Я  прошу
прощения.
   Ники секунду подумал.
   Что-то непонятное было в этой истории, и из-за этого концы с  концами
никак не сходились - по крайней мере, ему так казалось.
   Дверь распахнулась, сильно стукнув Ники по спине.
   - Алин, я хотел тебе сказать, что Грозный мы сегодня даем, а  Багдад,
наоборот... Здравствуй, Беляев.
   - Привет, Кость.
   У Здановича сделалось странное лицо, едва он завидел Ники. Он почесал
за ухом, взмахнул бумагами у него перед носом, так что Беляеву  пришлось
отшатнуться, и хлопнул их на стол перед Алиной. И веером разбросал.
   - Вот я  хотел  тебе  показать.  Значит,  после  Кремля  сразу  встык
Грозный, потом день рождения этого.., как его...
   - Григорянца.
   - Григорянца. Кстати, в  титрах  даем,  что  он  лауреат  Нобелевской
премии и больше ничего, у него титулов слишком много, чтобы перечислять,
а ведущая у нас не" опытная, запутается в них.
   - А кого ты поставил на замену? - встрял Ники.
   Зданович повел плечом, словно там вилась муха и гудела назойливо.
   - Да какая тебе-то разница! Твое дело снимать!
   - И все-таки?
   Зданович положил ладони на стол, оперся и свесил голову,  всем  своим
видом давая понять, как Ники ему надоел. Просто до смерти.
   - Мы решили, что Раечка проведет. Она  раньше  "Утро"  вела.  Ничего,
справится.
   Ники опешил.
   - Какая Раечка?
   - Наш редактор, - пояснила Алина нетерпеливо. -  Ники,  мне  нужно  с
Костей поговорить.
   - Подождите, ребята,  -  начал  Беляев,  -  что  вы  выдумали?  Какая
Раечка?! Разве какая-то Раечка справится с вечерним выпуском?!
   - Она работала в эфире, - сказал Зданович упрямо, - а подводки мы  ей
попроще напишем. И вообще, что тебе до этого, Беляев?! Твое дело  камеры
поставить и снять хорошо, а с ведущей мы и без тебя разберемся.
   Так вот, Алин, значит, после синхрона Григорянца мы ставим...
   Неожиданно  даже  для  себя  Ники  Беляев  сгреб  с  Алининого  стола
листочки, сложил аккуратной стопочкой и подал Здановичу.
   - Кость, дай мне пять минут с Алиной поговорить, а?
   - Беляев, что ты себе позволяешь?!
   - Ничего такого я себе не позволяю, - Ники  сунул  листочки  ему  под
мышку и даже прижал его же локтем, - еще только  середина  дня,  вы  все
успеете, а мне с ней надо поговорить. Пять минут.
   - Ники... - начала Алина.
   - Три! - вдруг заорал он. - Три минуты! Костя, ну!..
   Здановичу очень не хотелось выходить. Выйти - значило  признать  себя
проигравшим, а Беляева победителем. И вообще слишком похоже на  то,  что
тот его выгнал!
   И Храброва?!.. Она-то как  допускает  подобное  обращение?!  Да  и  с
Беляевым  она  едва  знакома,  и  его  репутация  всем  известна   -   с
бахрушинской женой он спал практически у всех на глазах!
   - Три минуты, - повторил Ники и почти вытолкал Здановича за дверь,  и
захлопнул ее, и повернулся к Алине, которая таращилась на него.
   Потом вдруг сняла очки.
   - Какая Раечка?! - спросил он, наклонился и заглянул ей в лицо. -  Ты
что? С ума сошла?!
   - Ники, а какое тебе дело до того, кто будет вести программу?!
   - Ты хочешь,  чтобы  эта  сволочь  решила,  что  перепугала  тебя  до
смерти?! Ты хочешь своими руками отдать кому-то эфир из-за.., из-за... -
он пошевелил губами, словно не сразу нашел замену слову,  которое  хотел
сказать, - из-за какой-то скотины?! Да он только и ждет  этого!  Он  все
для этого делает, а ты пляшешь под его дудку!
   - Ники, я не могу выходить в эфир с синяками!
   - Нет у тебя никаких синяков! На тебя такой слой  штукатурки  кладут,
что никаких синяков не будет видно!
   - Да у меня весь лоб сплошной синяк!
   - Приделаешь волосы как-нибудь! Так, чтобы было не видно!
   Алина моргнула.
   - Что значит.., приделаешь?!
   - Не знаю! Как-нибудь так сделаешь, чтобы они закрывали твой лоб! Чья
это идея, чтобы какая-то редакторша вела твой выпуск?!
   - Костина. И моя. Ники, ты не понимаешь, о чем говоришь!
   - Это ты не понимаешь. Он хочет тебя запугать, растоптать, и ты... Ты
потакаешь ему!
   - Меня ударили в лицо! - тоже заорала она.
   В дверь кто-то сунулся было, и Ники опять захлопнул ее  и  закрыл  на
ключ. - Прямо здесь, прямо в моей комнате! А у меня  вечером  программа!
Ты что, ничего не соображаешь?! И это.., после всего, после  записок,  в
которых меня обещали убить!..
   - Ты сделаешь то, что он тебя заставляет! Особенно если отдашь эфир!
   - А если он меня убьет?!
   - Не убьет.
   - Откуда ты знаешь?!
   - Я не позволю, - неожиданно для себя сказал Ники, и  они  уставились
друг на друга.
   Откуда это взялось - что он не позволит?
   Он едва ее знал, и защищать ее вовсе не входило в его  планы,  и  уже
через секунду он пожалел, что сказал это, - она рассмеется ему в лицо  и
будет права.
   Она не смеялась. Некоторое время смотрела на него, а  потом  спросила
совершенно спокойно:
   - Ты не видел моих очков?
   - На. - Он вытащил очки из-под кучи бумаг на столе и  сунул  ей.  Она
быстро нацепила их на нос.
   - Алина. Послушай. Ты должна сама вести программу.
   Она придвинула к себе клавиатуру и стала быстро печатать. Хотелось бы
Ники знать, что она там печатает!..
   - Я боюсь, - сказала Алина. - Я была Храброва, а теперь я Трусова.
   Она перестала печатать и  опять  уставилась  на  него  своими  яркими
карими глазами, известными миллионам людей в этой стране.
   -  Ты  проведешь  программу,  а  я  постараюсь  выяснить,  что  здесь
случилось.
   - Меня здесь побили, - сообщила она язвительно. - Ударили. А  ты  мне
говорил, что я  должна  стремглав  мчаться  и  смотреть,  кто  сидит  за
компьютером!
   Некоторое время они молчали. Дверь все время дергалась, словно с  той
стороны собирались ворваться.
   - Ты прав, - вдруг сказала Алина. - Я  не  подумала.  Мне  непременно
нужно самой. И открой дверь, пожалуйста. Пока ее не сломали.
   Ники пришел в восхищение. Он и сам не знал хорошенько, зачем  так  уж
ее уговаривает - почему-то это казалось ему стра