есть  ее
салат и заесть ее рыбой. От рыбы с салатом Лена отказалась, налила  себе
чаю и поболтала ложечкой в чашке.
   Они много лет дружили, и всегда встреча с Малышевой приводила Алину в
состояние душевного равновесия, как  будто  возвращала  разум,  -  такая
особенность была у ведущей программы "Здоровье"!
   Пока Малышева болтала ложкой, Алина прикидывала, рассказать или нет о
посланиях в верстке и прочих трудностях ее сегодняшнего существования, и
решила рассказать.
   Вряд ли Лена немедленно объяснит  ей,  как  поймать  преступника,  но
зато, возможно, скажет что-нибудь утешительное и ободряющее -  то,  чего
так не хватало Алине.
   И она рассказала.
   Шаг за шагом.
   О гадких записках. О том, что новая команда приняла  ее  в  штыки.  О
том, что программы плохие. О том, что она чувствует себя очень неуютно и
все время тоскует по  четвертому  каналу,  где  все  так  хорошо  к  ней
относились. О том, что все до одного подозревают ее в связи с Башировым.
   На этом месте Малышева, до этого слушавшая совершенно спокойно, вдруг
вскипела:
   - Да  тебе-то  какое  дело  до  того,  кто  и  в  связи  с  кем  тебя
подозревает!
   - Ленка, я никогда с ним не спала, ты же знаешь!
   - Я знаю, ну и что?! Да хоть бы ты с ним всю жизнь спала, почему тебя
касается всякая ерунда, которую про тебя говорят?! Если  бы  я  слушала,
что про меня говорят...
   - Но это же не правда! - Алина  вдруг  пятнами  покраснела,  и  слезы
зазвенели в голосе,  обычно  низком,  "сексуальном",  как  называли  его
журналисты, и Малышева посмотрела с изумлением.
   Они давно привыкли ни на что и ни кого не обижаться "до слез". Только
трепетные и ничем не занятые барышни могли позволить себе подобное.  Они
- нет.
   Они слишком давно и много работали и слишком хорошо знали себе  цену,
чтобы их могли расстраивать подобные пустяки.
   Подумаешь, кто-то что-то сказал! Или написал, или показал!
   Мы сильнее, умнее,  взрослее.  Мы  профессиональны,  каждая  в  своей
области, энергичны и очень хорошо образованы. Мы  любим  нашу  работу  и
некоторым образом осведомлены о том, что на наши места претендует  целая
армия красавцев и красавиц, готовых отдать все, что угодно, включая свою
бессмертную душу, за эти вершины.
   Мы слишком уважаем  себя,  чтобы  ни  с  того  ни  с  сего  рыдать  в
телевизионном буфете из-за каких-то глупых слухов!
   - Алина, -  сказала  Малышева  насмешливо.  -  Держи  себя  в  руках!
Главное, из-за этого маньяка, который пишет записки, ты  не  плачешь!  А
из-за Баширова готова!
   - Ленка, я больше не могу.
   - Чего ты не можешь?!
   - Ничего. Я раньше ходила на  работу,  как  на  праздник,  честно.  А
теперь иду, как на виселицу. Я стала всех бояться из-за этого  придурка,
понимаешь?! Я на стоянку боюсь ночью идти, мне кажется, что он  на  меня
нападет.
   - Найми охранника. Временно.
   - С ума сошла?!
   - Не сошла. Он неделю за тобой походит, надоест до  смерти,  зато  ты
успокоишься.
   - Я боюсь верстку открывать. Вот я сейчас ушла из комнаты и все время
думаю, что там будет, когда я вернусь! Что же мне - убираться  прочь,  а
то меня убьют?!
   - Скорее всего, никто тебя не убьет, - хладнокровно сказала Малышева.
- Люди, склонные к  публичной  истерии,  как  правило,  не  представляют
серьезной опасности.
   - Спасибо, - поблагодарила Алина язвительно. - Ты меня утешила.
   - Да что мне тебя утешать! Ты сама все понимаешь.
   Ты  блестящая  ведущая,  умница  и  красавица.   Конечно,   ты   всех
раздражаешь! А тот, кто тебе записки пишет, просто ненормальный.  И  как
раз это так оставлять нельзя. Его нужно найти, потому что, во-первых,  у
него может быть маниакально-депрессивный психоз, а во-вторых, он  так  и
будет действовать тебе на нервы, пока его не остановишь.
   - Ну, - сказала Алина, - ты меня еще больше утешила. Я  и  так  боюсь
ужасно. Была  Храброва,  а  стала  Трусова!  И  Бахрушин  ничем  мне  не
помогает. Не до меня ему.
   - Если бы ему в такой ситуации было до тебя, я бы сказала, что у него
психоз! Но ведь есть же этот, который на твоей стороне! Как его?
   - Ники Беляев,  -  подсказала  Алина.  Неизвестно  почему,  его  имя,
попробованное на вкус, вдруг понравилось ей. - Но он просто оператор.
   - Он мужчина, - возразила Малышева, - а этого уже  достаточно.  Я  на
той неделе разговаривала  с  академиком  Серегиным,  это  такой  великий
специалист в области человеческого мозга, и  он  сказал  мне  совершенно
удивительную вещь. Я врач, но об этом не знала.
   - Малышева, - удивилась Алина, - неужели есть вещи, о которых  ты  не
знаешь?!
   - Есть, - призналась Малышева. - Вот, например, про мужские мозги.
   - Всем известно, что ничего такого не существует в природе.
   - Как раз наоборот, - серьезно  сказала  Лена.  -  Оказывается,  мозг
мужчины на пятьдесят граммов тяжелее женского.  В  масштабах  мозга  это
огромная разница, Алин. Гигантская.  Космическая.  Кроме  того,  мужские
нервные клетки имеют  гораздо  больше  отростков,  чем  женские,  а  это
означает наличие дополнительных  ассоциативных  связей.  Мужчина  мыслит
гораздо шире и глубже, он так устроен физиологически, представляешь?
   - Нет, - пробормотала Алина, уязвленная против собственной воли.
   Выходит, они и вправду умнее?! Ни при чем тут мужской шовинизм?!
   И она спросила:
   - А равноправие?
   - С этим беда, - весело ответила Малышева. - Причем именно на  уровне
конструкции, устройства.
   Пока мы не поправим конструкцию в целом, они все  равно  будут  умнее
нас. Все гении - мужчины. Главное, про это и так было известно, а сейчас
просто нашлось научное объяснение. Так что твой оператор все равно умнее
тебя, по крайней мере, потому, что он мужчина.
   Алина категорически не желала признавать, что Ники Беляев умнее ее.
   - А вдруг я Мария Кюри и мой мозг тяжелее всех мужских мозгов, вместе
взятых?
   - Ну, это вряд ли, - безмятежно сказала Лена. - Судя по тому, как  ты
разошлась из-за Баширова и из-за  этих  посланий,  ты  как  раз  и  есть
типичная женщина.
   Тобой управляет твой гормональный статус.
   - Тьфу на тебя, Малышева.
   - Но это научный факт. Мужчины гораздо более пригодны для  творческой
и всякой такой  работы,  чем  женщины.  Женщины  пригодны  для  каких-то
простых и объяснимых действий. Академик  Серегин  мне  сказал,  что  для
женщины самая подходящая работа - это, например, надзиратель  в  тюрьме.
Всех построил, всем раздал задания, потом проверил их выполнение и выдал
обед. Все.
   Тут Алина заподозрила,  что  Малышева  над  ней  смеется,  но  та  не
смеялась.
   - Так что поговори с этим Беловым...
   - Беляевым.
   - Поговори с ним еще раз. Скорее всего, это правильно  -  вряд  ли  в
программе сидят все сорок  человек  как  раз  в  тот  момент,  когда  ты
получаешь эти гнусные послания. А  из  остальных  вполне  можно  выбрать
подходящего. Только ты обязательно с ним посоветуйся.
   Из-за его лишних пятидесяти граммов.
   - Ленка!
   - И найми охранника.
   - Не буду.
   - Тогда попроси Ахмета. Пусть он тебе даст своего.
   - Лен, я никогда и ни о чем не стану просить Баширова. Он просто  мой
друг и больше ничего. Он и его жена. Они прекрасная пара, и  вообще  все
эти слухи...
   - Наплевать на слухи, - перебила Малышева, - он просто тебе  поможет,
и все. И потом, он-то как раз в курсе, что ты с ним не спишь! В этом его
преимущество перед всеми  остальными  людьми,  если  не  считать  лишних
пятидесяти граммов.
   Телефон,  висевший  на  шее  у  Алины,  издал  пронзительный  писк  и
осветился фиолетовым светом. Сообщение.
   Алина нажала кнопку и прочитала. Послание было от редакторши.
   "Срочно возвращайся в "новости", у нас беда с подводками".
   Она вздохнула и одним глотком допила остывший чай.
   - Опять что-то случилось с какими-то подводками.
   Надо идти.
   - Я тоже сейчас поеду, - озабоченно сказала Малышева. -  Младший  сын
уже три раза звонил, я обещала, что сегодня пораньше приеду.
   - Пораньше - это во сколько?
   - Это значит раньше трех часов ночи. В два, к примеру.
   И они улыбнулись друг другу.
   Два часа ночи значительно раньше, чем  три.  Даже  лишних  пятидесяти
граммов не надо, чтобы понять это!
   Алина возвращалась на место  и  рассеянно  думала,  что  такое  могло
приключиться с подводками. Или система опять висит? Такое иногда  бывало
- система висла и  приходилось  всю  программу  собирать  "вручную",  на
бумаге. Никто "из молодых" не умел как следует обращаться  с  бумагой  и
ручкой и не понимал, для чего они вообще нужны. Все приходили в  ужас  и
застывали перед зависшими компьютерами с ужасом кроликов, ожидающих, что
вот-вот удав подползет и проглотит их целиком, не жуя.
   Это называлось форс-мажор, и только Бахрушин умел как-то ловко свести
потери к минимуму. Он улетел в  Душанбе,  а  оттуда  в  Кабул,  и  Алине
придется "разруливать" ситуацию самой.
   Даже если так, ничего страшного, она вполне может читать и по бумаге,
и никто об этом не догадается!
   Ключ от комнаты был у нее на общем кольце, и  только  достав  связку,
она с досадой вспомнила, что  не  заперла  дверь.  Украсть  у  нее  было
решительно нечего, но зато днем по зданию прогуливался вредный пожарник,
заглядывал во все  комнаты  и  нещадно  штрафовал  всех,  кто  дымил  "в
помещении, не оснащенном для курения". Напрасны были стенания и  мольбы,
напрасно было убеждать  его,  что  все  давно  уже  оснастили  помещения
пепельницами, а больше для курения никакого специального оборудования не
требовалось, он все равно штрафовал.
   Однажды оштрафовал председателя, хотя его секретаршам строго-настрого
было запрещено пускать пожарника в кабинет. Все равно он прорвался.
   "Закон на всех один", - заявил  он  секретаршам,  когда  те  вбежали,
чтобы его гнать. Председатель сидел в кресле, смотрел волком, а пожарник
выписывал штраф.
   Говорили, что он переодетый  фээсбэшник  и  за  всеми  таким  образом
шпионит.
   Алина забыла запереть дверь, а на столе у нее пепельница с  окурками,
а пожарник наверняка уже в засаде!
   Она влетела в свою каморку, зажгла свет и  первым  делом  кинулась  к
пепельнице - чтобы поскорее замести следы  преступления,  повернулась  с
ней в руке, и сильнейший удар в лицо сбил ее с ног.
   Пепельница выпала, окурки посыпались медленно, как в кино.
   Она еще успела подумать, что ковер светлый и теперь останутся пятна.
   Жалко.

***

   Ники проснулся мгновенно, как всегда - просто открыл глаза и  осознал
себя вне сна.
   Только в этот раз с осознанием вышли сложности.
   Несколько секунд он не мог понять, где он и что с ним.
   Белый потолок. Унылые стены. Подушка, измятая, как  лицо  алкоголика.
Тощее одеяльце, сползшее почти до пола. Рука затекла так, что  он  почти
ее не чувствует.
   Больница?..  Гостиница  города  Апатиты?..  Военный   госпиталь   под
Кабулом?.. Приют для бездомных в Ольстере?..
   Он стремительно сел, охнул от боли в руке и все понял.
   Он дома. Все  в  порядке,  он  жив  и  здоров,  никакого  приюта  или
госпиталя.
   За тонкой "хрущевской" стеночкой неаппетитно стучала посуда  и  пахло
как-то не по-утреннему тяжко - то ли горелым маслом, то ли  луком.  Ники
не выносил эти утренние запахи, с самого детства терпеть не мог,  а  они
повторялись изо дня в день.
   Он потер свою руку, которую все кололо, - сто лет назад в Грозном  не
слишком меткий снайпер  прострелил  ему  кисть.  Целился  в  голову,  но
промахнулся. Камера закрыла Ники голову, а  кисть  была  раздроблена,  и
полевой хирург в госпитале в Ханкале по одной складывал мелкие  косточки
в новую кисть. Складывал  и  матерился.  Ники  все  слышал,  потому  что
наркоза на всех не хватало. Ранение в руку считалось  легким,  и  наркоз
Беляеву не полагался.
   Хирург ругался, а Ники выл сквозь сцепленные зубы.
   Теперь  рука  время  от   времени   становится   как   будто   чужой,
искусственной, и сложенные вместе раздробленные кости  начинают  цеплять
друг за друга, выворачиваться наружу.
   Он с отвращением посмотрел на свою кисть, немного сплюснутую как  раз
там, куда угодила пуля.
   Значит, так.
   Ванна. Очень много очень горячей воды.
   Кофе. Очень большая белая кружка с синими буквами "Би-би-си" на боку.
И много сахара.
   Две сигареты - с первым глотком и с последним.
   И в машину, и на работу, по утренней, задыхающейся от  автомобилей  и
утопающей в дожде Москве, под "Радио-роке" и бодрую Женю Глюкк,  которая
непременно скажет что-нибудь занятное или остроумное,  а  он  непременно
подпоет Шевчуку, если тот вновь грянет про "последнюю осень".
   И "дворники" мотаются по стеклу, и в мокром асфальте  дрожат  огоньки
машин,  и  разноцветные  зонты  на  пешеходном  переходе,  и  троллейбус
впереди, похожий на мокрого голубого слона, и мысли ни о чем, как всегда
бывает по утрам.
   И впереди самое лучшее, самое приятное, что только есть  в  жизни,  -
длинный и складный рабочий день.
   Надо только дотянуть до работы. Ни с кем не разговаривать, ни на кого
не смотреть, не раздражаться, не...
   Была еще тысяча всяких "не", которые всегда одолевали его  дома  и  о
которых он постоянно себе напоминал.
   Потерпи, чего там!.. Нежный стал, твою  мать,  все  тебя  раздражает.
Ничего, не растаешь, потерпи. Скоро в командировку, слава богу.
   Он натянул джинсы, вытащил из  гардероба  полотенце,  которое  всегда
носил с собой, в ванной не оставлял,  как  в  коммунальной  квартире  на
полтора десятка "коечников", и открыл дверь.
   Тяжелый запах хлопнул его по носу. Ники взялся за нос.
   В коридоре ему попался пузатенький и плешивый мужичонка  в  выцветших
трусах и шерстяной спортивной кофте на молнии - отец. Ники, не говоря ни
слова, посторонился и пропустил его.
   Ники перестал его замечать приблизительно лет с восемнадцати.
   Отец же в подпитии непременно начинал испытывать отцовские чувства  и
лезть к нему с вопросами, и учить его жизни, и напоминать  о  том,  кому
он, Никита, собственно, и обязан всем.
   В данный момент по утреннему времени  отец  был  мрачен  и  трезв,  и
поэтому все обошлось.
   Но только до двери  в  кухню,  которую  нужно  было  миновать,  чтобы
попасть в ванную.
   - И ты тут! - сказали из кухни громко. - Да когда ж это  кончится-то!
Когда тебя пристрелят наконец-то, а?
   - Не дождетесь, -  пробормотал  Ники  и  протиснулся  мимо  тщедушной
женщины в цветастом  халате.  Ему  нужно  было  включить  чайник,  чтобы
сварить кофе.
   Придерживая на плече полотенце, одной рукой он налил из канистры воды
- и не слишком ловко. Вода плеснула на стол.
   - Да кто тебе разрешил на моей кухне свинячить?!  -  закричала  из-за
его плеча тщедушная, словно выжидала, когда же наконец он зальет стол. -
За что мне наказание такое?! И ведь  не  убьют  нигде,  прости  господи!
Скольких там уж поубивало, а этот все обратно прется!
   Ники вздохнул тяжело, как слон.
   Ну что делать? Как быть?
   Заорать, надавать по физиономии, затопать  ногами,  пригрозить?  Было
время, когда от гнева, который заливал голову, от одного взгляда на отца
и его новую жену темнело в глазах и становилось трудно дышать. Пару  раз
по молодости он дрался и колотил посуду, а потом перестал, осознав,  что
все это полная бессмыслица.
   Жизнь такова, какова она есть, - вот она, житейская мудрость-то!
   В конце концов, он сам  во  всем  виноват.  Давно  можно  было  найти
квартиру, снимать  ее  и  жить  припеваючи,  но  ему  вечно  оказывалось
некогда. Он бывал в Москве так помалу, что подчас даже сумка  оставалась
нераспакованной. Какую еще квартиру искать!..
   Сюда он приезжал только спать - упасть до утра, ни о чем не думать  и
не вспоминать, а утром опять на работу, где он был нужен,  важен  и  где
никто не ждал, когда же наконец его убьют!..
   - Галя, где мои штаны?!
   - И этот туда же! Один решил меня доконать, и второй тоже,  алкоголик
проклятущий! Откуда мне знать, где твои штаны, где их вчера бросил,  там
они и валяются!
   - Заткнись, зараза! Выгоню, поедешь  обратно  в  свой  колхоз  дерьмо
месить!
   - Да это еще кто кого выгонит-то!  Я  такие  же  права  имею,  мне  в
домоуправлении сказали, что право у  нас  как  есть  равное,  и  мы  еще
поглядим, кто кого выгонит!
   - Где мои штаны, я тебя спрашиваю?!
   Ники захлопнул за собой дверь в  ванную,  открыл  воду  посильнее,  и
утренний супружеский разговор отдалился, стал почти неслышным.
   А ну их к черту.
   Надо было позвонить Лене, очередной девушке  его  жизни,  и  остаться
ночевать у нее - все лучше, чем в "отчем доме"!
   Звонить Лене ему не хотелось.
   Во-первых, потому, что и без нее у него было очень  много  трудных  и
важных дел, а любая Лена требовала неких усилий,  на  которые  в  данный
момент у него не хватало времени.
   Во-вторых,  потому,  что  все  Лены,  сколько  их  у  него  ни  было,
немедленно начинали выходить за него  замуж,  как  только  он  оставался
ночевать больше, чем два раза подряд.
   Лет пять назад сгоряча на одной из них он женился  и  протянул  почти
год - гигантский срок, если учесть, во что тогда превратилась его жизнь.
Самое главное,  что  та  Лена,  которая  стала  его  женой,  мешала  ему
работать, а без дела он жить решительно не мог.
   Без Лены - сколько угодно, а вот без работы пропал бы.
   Родительская жизнь, а потом и  собственный  брак  выработали  у  него
устойчивую аллергию к созданию семьи, чему  он  был  даже  рад  -  забот
меньше, свободы больше.
   И еще - он не умел чувствовать  себя  "должником"  и  тяготился  этим
чувством. Он искренне не понимал, почему, как собачка в цирке, то и дело
выполняет всякие  супружеские  трюки  только  потому,  что  он  "муж"  и
"должен".
   Почему он должен ехать на шесть соток тещи с тестем, когда  ему  надо
на работу?
   Почему он не может встречать Новый  год  с  Бахрушиным  и  Ольгой,  а
должен тащиться к подруге Мане и ее мужу Вове только потому, что Маня  с
Вовой понятней и ближе его жене, чем Бахрушины?!
   Почему он должен  прятать  записные  книжки,  диски,  кассеты,  чтобы
никому не взбрело в голову в них рыться, чего он терпеть не мог?!
   Почему он не может работать по выходным, если у него срочные  съемки,
командировки  и  форс-мажор,  а  вся  его  жизнь  состоит  как  раз   из
форс-мажора, командировок и срочных съемок?!
   Почему он должен долго  и  нудно  объясняться  с  женой,  куда  он  в
очередной раз дел деньги, выданные ему "на бензин", если  он  сам  их  и
зарабатывает, он один?!
   Он честно пытался все наладить, а потом плюнул.
   Он и разводиться бы не стал -  некогда  ему  было  тратить  время  на
чепуху, но жена сама с ним развелась, спасибо ей большое!
   Зато теперь никакие Лены ему почти не страшны - он все про них знает.
Про них и счастливую жизнь с ними.
   Ольга смеялась над ним и  говорила,  что  он  трус  и  эгоист,  и  он
соглашался с ней - ну, так получилось, ну, он такой и есть, что  же  тут
поделаешь?! Ей и ее мужу просто повезло, так  бывает  редко,  мало  кому
везет.
   Ему не повезло, и он  не  слишком  из-за  этого  печалился.  В  конце
концов, найти следующую Лену - это вопрос даже не двух часов, а двадцати
минут!
   Ники выбрался из ванной, когда супруги уже мирно пили чай  на  кухне,
позабыв, что десять минут назад собирались всерьез подраться. Иногда они
и дрались, особенно если отец приходил "на бровях", а он приходил на них
всегда.
   Ники швырнул в шкаф  мокрое  полотенце,  натянул  водолазку,  обулся,
чтобы после кофе не задерживаться ни на минуту, и вышел на кухню.
   - Где ж ты шляешься по ночам,  зараза  такая?!  -  немедленно  начала
отцовская жена,  обрадованная  тем,  что  Ники  наконец  пришел  и  есть
прекрасная возможность поругаться. - Спать мне не даешь! У  меня  сон-то
чуткий, я каждый раз просыпаюся, когда ты прешься в ночь-полночь!
   Ники достал с полки кофе, насыпал в турку, налил воды и  поставил  на
огонь. Почему-то все четыре конфорки  горели  синим  пламенем,  и  из-за
э