руг?..
   Вдруг звонят оттуда?.. Вдруг случилось то, о чем боишься даже  думать
и что никак нельзя будет изменить?!
   Вот сейчас, пока ты не снял трубку, в твоей жизни еще все  нормально,
привычно, надежно устроено. Но как только ты нажмешь кнопку  и  услышишь
то, что тебе скажут, мир рухнет на голову и задавит обломками. Но не  до
смерти, а так, что ты еще сможешь дышать, корчиться, извиваться от боли,
пытаясь, как червяк, заползти куда-нибудь  поглубже  и  потемнее  и  там
подохнуть - но разве ты сможешь просто так подохнуть!..
   На этот раз все обошлось, пожалуй.
   Завтра или послезавтра она уедет из Кабула и к концу недели будет уже
в Москве.
   Она прилетит транспортным самолетом  в  Чкаловское  или  Жуковский  и
позвонит ему, когда самолет сядет, и он, бросив все  дела,  помчится  ее
встречать - хотя вполне можно и не мчаться, а просто отправить  водителя
Сережу, но невозможно,  невозможно  ждать  еще  два  часа,  пока  Сережа
привезет ее!
   Она будет худая, и усталая,  и  веселая  -  она  всегда  возвращалась
веселая, оттого, что работа сделана хорошо, и оттого, что  вернулась.  И
он станет поить ее чаем.
   Такая уж у них традиция.
   Однажды она приехала с каких-то трудных съемок и долго сидела на полу
в прихожей, даже туфли снять у нее не хватило сил.
   Бахрушин пришел из ванной и снял с нее туфли. Кажется, они тогда  еще
не поженились.
   Она сидела, прислонившись спиной к стене, и у нее было бледное лицо с
синевой  на  висках  и  у   рта.   Рядом   аккуратной   стопкой   лежали
профессиональные бетакамовские видеокассеты.
   - У Чехова есть рассказ, - сказала она, не открывая глаз.  -  Забыла,
как называется. Про княжну Марусю, у нее была  чахотка.  Она  умирала  и
знала об этом.
   И представляешь, она все время огорчалась не из-за того, что умирает,
а из-за того, что за весь день так и не напилась чаю. Понимаешь?
   Бахрушин сидел рядом на корточках и  рассматривал  синеву  у  нее  на
висках и у рта.
   Ольга открыла глаза и посмотрела ему прямо в лицо.
   - А у нее денег, что ли, совсем не было. И все время  очень  хотелось
чаю. Ей наплевать было на чахотку. Понимаешь?
   - "Цветы запоздалые", - буркнул Бахрушин.
   - Какие цветы?
   - Так называется. И это не рассказ, а повесть.
   - Ну, повесть, - вяло сказала она и опять закрыла глаза.
   Он поднялся и ушел на кухню. Она проводила его  взглядом,  и  ей  так
жалко стало себя, пропадающую на работе, и умирающую княжну, и еще того,
что он так ничего и не понял, а она ведь объяснила!
   Его долго не было, а потом он принес ей чаю.
   Огромную кружку огненного чаю.
   В нем было полно сахару и толстый кусок золотого лимона, и  чай  весь
золотился от этого лимона, и кружка обжигала руки, и она  не  смогла  ее
держать, и Бахрушин сел на пол рядом с ней и поил ее, как маленькую!
   Почему-то именно этот чай на полу в прихожей,  а  не  свадьба,  и  не
ведро роз, и не сказочный  секс  в  номере  для  молодоженов  в  римской
гостинице, выходящей окнами на площадь Святого Петра, куда  их  поселили
по ошибке, стал для обоих самым романтическим воспоминанием в жизни.
   С тех пор он всегда поил ее чаем, когда она возвращалась.
   В конце недели она прилетит, он ее увидит и нальет ей чаю.
   Он ее увидит, и все встанет  на  свои  места,  и  хоть  на  время  он
перестанет бояться телефонных звонков, и на этот раз  точно  скажет  ей,
что так больше продолжаться не может - именно этой книжной или  киношной
фразой.
   Он не пустит ее на войну.
   Не пустит, и все тут.
   Как он сможет это сделать, если ни разу она так и не сказала ему, что
любит его!..
   Бахрушин рассеянно смотрел в телевизор, который от Каменской  перешел
к "Приколам нашего  городка",  и  думал  об  Ольге,  когда  на  телефоне
загорелась кнопка с надписью "Зданович".
   Надо идти на эфир, понял Бахрушин. Сколько там минут осталось?..
   Он снял трубку, прижал ее плечом и сунул в карман  сигареты.  Где  же
зажигалка? Он порылся в залежах ненужных  карандашей,  которые  зачем-то
держал на столе, но зажигалки не нашел.
   Или Храброва утащила? Вполне могла!
   - Да, Костя, я уже иду.
   - Леш, - помедлив, осторожно сказал Зданович. - У наших там  какие-то
проблемы.
   Карандаш покатился из-под пальцев и глухо стукнулся в ковер.
   - Какие проблемы? Связи опять нет?
   - Связь как раз есть, - отчетливо  выговорил  Зданович,  и  Бахрушину
показалось, что он прикрыл трубку ладонью. - Наших нет.

***

   Ники метался по гостинице, стучал во все комнаты, где жили  знакомые,
но Ольгу Шелестову никто не видел.
   Видели утром, сказали ему сиэнэновцы, она же с тобой была! Вы  у  нас
вообще не разлей вода, куда только Бахрушин смотрит!
   Ники было не до Бахрушина.
   Он приехал в ACTED злой как собака. Нет, злой как сто  собак,  потому
что на этот раз всех держали  как-то  на  редкость  долго,  и  есть  ему
хотелось, и устал он ужасно, и еще он все время думал, не перепутала  ли
Ольга кассеты - вполне могла! Он позвонил в корпункт  Би-би-си  и  ловко
соврал работодателям, что его полдня продержали  на  блокпосте,  поэтому
приедет он завтра, и они поверили - всех сегодня почему-то  очень  долго
держали на том блокпосте, и это оказалось очень кстати.
   Ольги в ACTED не было.  Машины,  которой  она  уехала  с  ребятами  с
Первого канала и каким-то радийным журналистом, не было тоже, и никто их
не видел. Техник Валера, занимавшийся  выходом  в  эфир,  почесываясь  и
позевывая, сказал ему, что Шелестова сегодня в эфир не выходила, хотя  в
его "расписании она стоит".
   Ники посмотрел на Валеру, испытывая неудержимое желание его  ударить,
хотя тот был вовсе ни при чем.
   - А что? - спросил техник задумчиво и опять почесался. - Ты ее  забыл
где-то, что ли? Или она, может, на интервью куда поехала?
   - Она не могла никуда поехать без меня.
   - А-а, - уважительно протянул Валера, - ну, это уж я  не  знаю,  тебе
видней! Это ваши дела, куда вы друг без дружки можете, а куда не можете!
Хочешь кофе?
   - Нет. Слушай, а  журналисты  с  Первого  приезжали?  У  них  перегон
сегодня.
   - Зря, хороший кофе.
   - Или не приезжали?
   - "Нескафе". И воды сегодня привезли, расщедрились.
   - Был перегон или нет?!
   - Да у меня перегонов этих! И у них ночной небось.
   Они ночью и приедут. А что  тебе  они  дались-то?  Ну,  Шелестова,  я
понимаю, а эти с Первого тебе зачем?
   - Да она с ними уехала, а я остался, потому что шмонали долго!
   - Ну, это уж я не знаю, кто там с кем уехал, только ее здесь не было,
а в расписании, между прочим, есть,  и  придется  мне  теперь  докладную
писать! Ты ее как увидишь, скажи, что я докладную  писать  буду,  потому
что когда вы эфир заявляете, а потом не приезжаете...
   Ники коротко выругался, чем до глубины души поразил бедного Валеру  -
никто не слышал, чтобы Никита Беляев прилюдно матерился,  -  и  помчался
искать Ольгу.
   В здании ее не было.
   Во дворе тоже, и хуже всего то, что не было и машины, на которой  она
уехала. N Он сразу все понял, как только увидел  безмятежного  Валеру  и
услышал, что в эфир она так и не вышла.
   Сердце ударило - раз и два, и со вторым ударом он уже все знал.
   Плен? Смерть?
   Лучше смерть, чем плен.
   Никита  Беляев  со  всем  своим  жизнелюбием,  уверенностью  в  себе,
некоторым  молодецким  нахальством  и  желанием  побеждать,  с   твердой
убежденностью, что он может все, сто  раз  начинавший  жизнь  сначала  и
никогда и ни от чего не отступавший, предпочел бы смерть.
   Правда.
   Умирать страшно, но смерть конечна, по крайней мере,  он  именно  так
себе это представлял. Она не задерживается надолго.
   Есть какой-то срок, в который она  должна  уложиться.  График.  План.
Перетерпеть, дождаться, пока она сделает свое дело, - и все.  Дальше  не
его проблемы.
   Дальше уже все равно.
   Он знал совершенно точно - плен он вряд ли сумеет перетерпеть.
   Он бегал по зданию, как всегда оживленному, как всегда переполненному
людьми, и  давешние  француженки  его  окликнули  -  они  все  еще  были
веселенькие и чистенькие, очень хорошенькие, - и  он  не  услышал  и  не
увидел их.
   Если ее расстреляли в той машине, значит, ей повезло. И тем мужикам с
"Российского радио" и с Первого канала повезло тоже.
   Он бегал и знал, что все напрасно: он ее не найдет.
   Что нужно срочно звонить в Москву. Что нет никакой надежды на то, что
"обойдется".
   На этот раз не обошлось.
   - Беляев, твою мать, куда ты прешь-то всей тушей?!
   Носорог, блин! Я из-за тебя...
   Ники отмахнулся от приставшего к нему, как от комара. Но тот  все  не
отставал, все показывал на какой-то пакет, который  уронил,  когда  Ники
налетел на него, и в конце концов Беляев просто толкнул его к стене. Тот
медленно съехал на пол, вытаращив побелевшие  от  унижения  и  изумления
глаза.
   Ники задумчиво постоял  над  ним,  потом  ногой  зафутболил  пакет  в
лестничный пролет и побежал дальше.
   Хорошо, если не резали ножами, не пытали, не били. Хорошо, если сразу
расстреляли. Это быстрая и верная смерть.
   Господи, избавь их от плена.
   Господи, зачем ты сделал так, что она уехала, а  я  остался  на  этом
гребаном блокпосте!
   Ники Беляев не был героем.
   Он боялся смерти, боли,  змей,  простуды,  слишком  настырных  девиц,
которые пытались женить его на себе. Он не любил чужих проблем  и  новых
начальников и благородным рыцарем не был никогда, но он  не  подозревал,
что это такой ужас - остаться.
   Господи, спасибо тебе, что ты сделал так, что она уехала, а я остался
на этом блокпосте, что и спас меня!
   Основной инстинкт - а Ники был абсолютно уверен, что это  никакая  не
тяга к размножению, а как раз самосохранение! -  оказался  сильнее  всех
остальных.
   - Ники, что случилось?!
   Зрение не фокусировалось довольно долго, несколько  секунд,  а  потом
перед глазами прояснилось - и больше уже не темнело.  Просто  теперь  он
никак не мог себе позволить.., выключиться.
   Коля Мамонов, корреспондент "Маяка", и с ним кто-то  из  иностранцев,
кажется из "Штерна".
   - Ники, ты что?! Заболел?!
   - Я не заболел. Коля, твой телефон работает?
   - Не, не работает! Да они ни у кого не работают!
   Ники за рубаху подтащил к стене тщедушного Колю  и  стал  так,  чтобы
отгородиться от шумного оживленного коридора. Немец вытаращил глаза,  но
потащился за ними - вот оно, журналистское любопытство, вот  она,  охота
пуще неволи!..
   - Коль, нужно найти телефон и  позвонить  Алексею  Бахрушину.  Только
по-тихому. Сможешь?
   - Знаю Бахрушина, - пробормотал  удивленный  Коля,  -  я  у  него  на
"Российском радио" начинал, сто лет назад. Он тогда еще директором  был.
А что случилось?
   - Ольга Шелестова пропала. Его жена.
   - Ники, ты что?!
   - Я ничего. Я на въезде в город остался, а она уехала с Грохотовым  и
какими-то двумя с Первого канала.
   Я приехал, а их нет никого.
   - Ники, ты подожди, - быстро заговорил Коля и зачем-то  взял  его  за
руку. Должно быть, выглядел он и вправду неважно. - Подожди пока. Может,
у  них  машина  сломалась  или  их  где-то  еще  задержали!   Тут   всех
задерживают, сколько случаев было, ты же сам знаешь!
   Ники выдернул руку.
   - Я знаю, но у нас вечером был запланирован эфир.
   Ольга не могла опоздать на эфир. Коля, найди телефон и позвони.  Если
не дозвонишься Бахрушину, позвони Здановичу, в аппаратную.  Сегодня  его
смена. У тебя есть ручка?
   - Что?
   - Ручка, - повторил Ники. - Записать номер. Есть ручка, Коля?
   Немец моментально сунул ему "Паркер" и какой-то кукольный блокнотик с
розочками. Ники давно заметил, что немцы почему-то  любят  именно  такие
блокнотики.
   -  Может,  подождать  пока,  а,  Беляев?  Давай  вместе   поищем!   В
гостинице.., ты уже был там?
   Невозможно было объяснить Коле то, что Ники знал совершенно точно,  -
все уже случилось, и изменить ничего нельзя.
   - Позвони, - приказал он. - Сейчас же. Брось своего колбасника, найди
телефон и позвони. А я съезжу в гостиницу.
   -  Мой  телефон,  -  пробасил  ничуть  не  смущенный  "колбасник".  -
Работает. Спутник, хорошо.
   Ники почти бегом бросился от них, кое-как доехал до гостиницы,  но  и
там никого не было - конечно же!
   Господи, объясни мне, как ты принимаешь свои решения?! Кто уходит,  а
кто остается?! Кто застревает на блокпосте, а кто попадает в плен?!
   Господи, пусть лучше расстрел, чем плен! Она такого не заслужила, она
просто женщина - умница, хороший журналист и верная жена, уж я-то  знаю,
господи!..
   У него не было ключей от Ольгиного номера - откуда?! -  но  почему-то
он решил, что непременно должен в него попасть, даже если  ему  придется
высадить дверь.
   Делать этого не пришлось. Она была открыта.
   И эта открытая дверь, подтвердившая все, привела его в ужас. Он долго
не мог решиться войти.  Темнота  в  узкой  щели  проема  была  глухой  и
абсолютной, как выход на тот свет. Для того чтобы войти, нужно  толкнуть
створку, расширить эту абсолютную темноту, а он не мог.
   Не мог, и все тут.
   На лестнице загомонили арабы, зазвучали шаги, и он понял, что  должен
войти прямо сейчас, чтобы они не застали его под дверью. Он вытер пот  с
верхней губы, хотя в коридоре было холодно и даже  промозгло,  шагнул  и
зажег свет.
   Лампочка  без   абажура   вспыхнула,   залила   все   вокруг   белым,
неестественно ярким светом.
   Ники закрыл и открыл глаза.
   В комнате был чудовищный погром. Такого Ники Беляев в жизни своей  не
видел - а видел он многое!
   Вещи оказались выворочены и брошены кучей на  середине  комнаты,  как
будто из них собирались сложить костер.  Даже  спальный  мешок,  который
Ольга всегда таскала с собой, вытряхнули из чехла и распороли  по  швам.
Клочья бурого синтепона валялись на  голом  полу,  и  это  было  ужасно.
Розовая косметичка. Фен.
   Джинсы. Желтый рюкзак, изорванный так, словно его драли зубами. Тощий
матрас сдернут с пружинной кровати. Очки. Кошелек.
   Ники подобрал кошелек и заглянул в него. Пусто.
   Ни кредитных карточек, ни денег - ни американских, ни афганских.
   Афганские деньги здесь можно покупать "на вес".
   Один доллар - это почти сорок тысяч  афгани.  В  ходу  десятитысячные
голубые купюры, и у всех кошельки были туго и жирно набиты этими  самыми
купюрами, потому что все  остальные  "банкноты"  -  мелочь,  за  которую
нельзя купить ничего. Кто бы и что бы тут ни искал, деньги они  вытащили
тоже.
   С Ольгиным кошельком в руке Ники присел на трясущуюся,  как  студень,
металлическую сетку кровати.
   Под его весом она сразу провисла почти до пола.
   Значит, все это не просто так.
   Значит, что-то им было нужно.
   Все планировалось заранее.
   Только бы знать - что?! И кем?! И зачем?!
   Он  пошевелил  ногой  цветастую   оболочку   спального   мешка.   Она
шевельнулась, как живая, и Ники отдернул ногу.
   На полу что-то белело, и,  преодолевая  гадливость  и  звон  в  ушах,
взявшийся неизвестно откуда, Ники наклонился и потянул это белое.
   Оно оказалось носовым платком, сложенным почему-то треугольником, как
письмо военного времени.
   Платок был очень белый, сильно накрахмаленный.
   Ники повертел его так и эдак, потом развернул  и  еще  изучил.  Потом
взялся за голову и замычал протяжно:
   - М-м-м...
   Он точно знал, чей это платок, но совершенно не знал, что ему  теперь
делать.
   Почему?! Зачем?!
   Он долго держался за голову, сидя на железной сетке Ольгиной  кровати
в  разгромленной  Ольгиной  комнате  с  белым  накрахмаленным   платком,
стиснутым в кулаке. Потом поднялся и оглянулся еще раз - последний.
   После чего сунул платок в карман, выключил свет, вышел и  прикрыл  за
собой дверь.

***

   Алина Храброва сидела, закрыв глаза и стараясь  не  шевелиться,  пока
гримерша Даша приклеивала ей дополнительные ресницы. Ее собственные тоже
вполне ничего, но Даша почему-то уверена, что требуются дополнительные.
   Ну и ладно. Ресницы так ресницы.
   Под ярким светом гримировальных ламп было тепло и все время клонило в
сон. Она даже стала задремывать и чуть не рассыпала с  коленей  бумажный
вариант сегодняшней программы, который непременно должна была  прочитать
перед эфиром.
   Даша наклеила ресницы, прижала глаз и сказала с чувством:
   - Тебя гримировать - одно удовольствие!  Ты  красивая  и  так  хорошо
сидишь!
   - Спасибо, - засмеялась Алина.
   -  Нет,  правда!  Бывает,  знаешь,  как  придет,  как  сядет,  начнет
вертеться, а хуже того -  руководить!  Сюда  коричневым  намажьте,  сюда
розовым, румян мне не надо, пудру только светлую! Пока накрасишь, с  ума
сойдешь! Потом - зачем вы мне глаза подвели,  мне  не  идет,  а  сама  в
очках! Если глаза за очками не подводить, их вообще в камере не видно! -
Даша говорила и ловко красила  только  что  приклеенные  ресницы.  Алина
мужественно терпела. - А ты никогда глупостей не говоришь.
   - Даш, я же знаю, что хорошие гримеры - большая редкость.  Ты  просто
отличный гример.
   - Ну да, - легко согласилась Даша, не страдавшая излишком скромности,
мазнула в последний раз, отошла и стала любоваться несказанной  Алининой
красотой и своей работой. - Уж я-то знаю, как в студии свет стоит,  чего
можно мазать, а чего нельзя! Ну, посмотри теперь! А  губы  так  оставить
или потемнее сделать?
   Алина внимательно и придирчиво посмотрела на свои губы - как будто на
чьи-то чужие. Она умела так смотреть на себя, со стороны.
   Все отлично. Даша справилась с задачей. Ничуть ее не изменив в  общем
и целом, она все сделала ярче - глаза,  брови,  ресницы,  щеки.  Жесткий
студийный свет не  терпит  естественных  бледных  красок.  Ненакрашенная
будешь выглядеть больной. Накрашенная слишком сильно - вульгарной.
   - Оставь так, по-моему, нормально.
   - И по-моему, тоже. Костюм?
   - Еще рано, Даш, все помнется.
   - И костюм у тебя сегодня идеальный. Люблю лен.
   - Мгм, - пробормотала Алина и перевернула страницу  верстки.  Она  не
прочитала еще и половины, а времени было мало.
   - Может, кофейку тебе заварить?
   - Давай лучше чаю, Даш. Зеленого, что ли.
   - Сейчас сделаю. И снять тебя сегодня должны хорошо.
   - Почему? - машинально спросила Алина. Она почти не слушала.  Верстка
ей решительно не нравилась, а менять что-то было уже поздно.
   Вечером, после эфира, на летучке ей  придется  серьезно  ругаться  со
Здановичем и остальными редакторами. Почему-то они думают, что "Новости"
могут позволить себе быть скучными! Чушь какая!
   - Ники Беляев вернулся. Сегодня его смена, он снимает.  А  он  лучший
оператор. Говорят, есть еще какой-то  мужик  в  "Видеоинтернэшнл",  тоже
неплохой, Но наш Беляев лучше всех!
   - Посмотрим.
   - Да я точно знаю, Алин. Кончились твои мучения.
   - И не было особенно никаких мучений.
   Держа в опущенной руке белый электрический чайник, Даша  остановилась
перед дверью.
   - Как это - не было! Каждый  эфир  мучения!  Как  они  свет  на  тебя
ставят, ужас один!
   Сверкнула табличка с надписью  "артистическая",  и  дверь  закрылась,
сразу отделив Алину  от  шума  коридора.  В  эфирной  зоне  всегда  было
оживленно, даже вечером. Почему-то все комнаты,  где  они  готовились  к
эфиру, назывались "артистическими", хотя никаких артистов  там  отродясь
не водилось.
   А может, артисты понимались телевизионным начальством в широком,  так
сказать, глобальном смысле этого слова.
   Мир - театр. Люди - актеры. Старик Шекспир, кажется, придумал.
   Надо бы с Бахрушиным поговорить,  почему  каждая  программа  -  такая
скукотища, но ему сейчас не до нее и не до программы.
   Ольга Шелестова пропала, и это моментально стало известно  всем.  Она
пропала, а Беляев, который находился там с ней и который сегодня  должен
снимать Алину, вернулся целым и невредимым.
   Неясно было, что там произошло и что будет дальше,  так  как  никаких
тел пока не нашли - ни бахрушинской жены, ни троих других,  пропавших  с
ней.
   Ужасно было так думать об Ольге - тело, -  и  Алина  знала,  что  это
ужасно, и