признак
состоятельности семейства. Поверх длинных штанов и грязных рубах на  них
были надеты пиджаки и куртки.
   "Рибок", прочла Ольга поперек вымазанной сухими коричневыми  полосами
темной болоньи.
   Ну да. Все правильно.
   "Рибок", "Кока-кола", "Самсунг". Машины - "Лендроверы" или  "Тойоты".
Медикаменты французские. Гуманитарная помощь немецкая и российская.
   Камуфляжи, как "свои", так и "чужие", шили в Китае.
   Они сами только воюют. Больше ничего.
   - Ольга, подержи!
   Ничего не успев сообразить, она схватила  руками  что-то  большое,  и
оказалось, что это Никин рюкзак.
   Сам он уже работал - левой рукой держал поводья,  правой  прижимал  к
плечу камеру. Красный огонек горел. Ольга  посмотрела  вперед  -  ничего
особенного, все те же лысые горы, изрытые воронками  от  взрывов,  серое
небо, какая-то муть, взбаламученная ветром.
   Халед,   ехавший   чуть   впереди,   что-то    длинно    спросил    у
мальчишки-проводника в куртке "Рибок", и тот громко застрекотал в ответ,
а потом оглянулся на нее.
   И Халед оглянулся. Ольге не нравилось, когда она не понимала,  о  чем
речь.
   - Ники, о чем они говорят?
   - Понятия не имею.
   - Ты же знаток всех местных языков.
   Он молчал. Мальчишка с Халедом переговаривались и оглядывались, Ольга
чувствовала себя неуютно.
   Один из французов, ехавших сзади, вдруг по-мушкетерски  прицыкнул  на
лошадь и помчался галопом, обдав Ольгу с  левой  стороны  градом  мелких
холодных брызг.
   - Черт тебя побери!..
   Небо над головой вдруг как будто дернулось, проткнутое чем-то тупым и
длинным, Ольга посмотрела с недоумением, приставив  ладонь  козырьком  к
глазам, Ники замер с камерой на плече, лошадь под бравым французом резко
и странно скакнула вбок, так что он едва удержал ее.
   Далеко впереди из склона в разные стороны выплеснулась земля и спустя
несколько секунд отдаленно бабахнуло. Мальчишка-проводник и Халед громко
и сердито закричали друг на друга, потом  мальчишка  повернулся  к  ним,
вытянул грязный указательный палец в сторону гор:
   - Талиб! Талиб!..
   Ники махнул на него рукой, и он моментально  заткнулся.  Ники  как-то
умел их останавливать, и они почему-то его слушались - все как один.
   - Американцы?!
   Подскакал француз и стал что-то возбужденно кричать. И сзади все тоже
загомонили, и  маленький  оператор-японец  застрекотал,  сдерживая  свою
мохнатую степную лошадку.
   Война неожиданно для всех стала похожа на всамделишную.
   Ну что? Будет продолжение - налет, обстрел, бомбежка?
   Сколько на самом деле стоят "горячие новости"?!
   Столько же, сколько и жизнь? Или дороже? Или все-таки дешевле?!
   Ники не отрывался от камеры. Снаряды больше не  падали.  Ольга  вдруг
поняла, что очень замерзла - так, что пальцы не разжимаются. Она вымокла
почти по пояс, и ветер теперь казался холодным и плотным.
   Вот сейчас грянет  настоящая  война,  а  она  так  и  не  дозвонилась
Бахрушину!..
   Лошади остановились, дошли до какой-то определенной черты, за которую
им было нельзя,  и  журналисты  живо  попрыгали  с  них  -  все  странно
возбужденные, как будто навеселе или и впрямь пережившие бомбежку.
   Ольга сунула руки в лямки операторского рюкзака.
   - Ты куда?!
   Она  оглянулась,  Ники  стоял  спиной,  но  тем  не  менее   за   ней
"присматривал"!
   - Я найду командира, договорюсь об интервью?
   Халед со мной.
   - Да, давай!
   Вдалеке еще бабахнуло, гораздо тише, эхо прокатилось по всем  склонам
и кануло за дальней горой.
   - Ольга, оставь рюкзак, там аккумуляторы!
   Она стянула рюкзак, кинула в пыль  и  помахала  Халеду.  Стремительно
темнело,  и  ей  неожиданно  и  очень  сильно  захотелось  "домой"  -  в
гостиницу,  где  горит  желтый  дрожащий  свет,  где  булькает  вода   в
поллитровой банке, и пузырьки  отрываются  от  спирали  кипятильника,  и
канонада  где-то  очень  далеко,  и  можно  лечь  на  трясущуюся  сетку,
застланную жидким матрасиком, и подумать - просто так.
   В прошлый раз она решила, что больше никогда и ни за что не поедет на
войну - сколько можно?! Ники говорит, что его  "тянет",  а  она-то?!  Ее
разве тоже "тянет"?!
   И еще вспоминала о том, как Бахрушин добыл елку.
   До последней минуты елки  у  них  не  было.  Тридцать  первого  после
восьмичасовых "Новостей" она притащилась с работы - ей очень повезло  на
этот раз, она оказалась не занятой в ночном эфире. Снег сыпался, мелкий,
острый, и Москва  неожиданно  поехала  после  нескольких  дней  мертвого
стояния в километровых пробках. От телевизионного здания  на  5-й  улице
Ямского  поля,  откуда  выходили  "Новости"  Российского  канала,  Ольга
добралась до дома за полтора часа.
   - Рекорд трассы, - констатировал Бахрушин устало, когда она позвонила
ему и сообщила радостно, что уже приехала.
   - Да не рекорд трассы, а наоборот! - закричала  она.  -  У  нас  что.
Новый год будет без елки?!
   - Подожди, Ольга, - попросил Бахрушин через паузу. - Какая елка, а?
   - Зеленая. - Почему-то она чуть  не  плакала,  хотя  в  склонности  к
истерикам замечена никогда не была. - У всех Новый год сегодня, Лешка! А
у нас елки нету. Ну, почему ты не купил?!
   - Я.., забыл, - признался Бахрушин через некоторое  время.  Ему  было
стыдно, что он забыл такую важную вещь. - Но я.., куплю. Завтра куплю.
   - Лешка, ну что ты говоришь?! Завтра первое. А второго ты улетаешь! И
зачем елка первого числа?!
   И где ты ее возьмешь?! Завтра все, все будет закрыто!
   - Да ничего не будет закрыто, и куплю я...
   Тут она вдруг заплакала, и Бахрушин начал растерянно  ее  утешать,  а
потом замолчал и только слушал, как она всхлипывает в трубке - его жена!
Она никогда не плакала, по крайней мере он никогда не видел ее плачущей,
только однажды глаза налились  слезами,  но  она  запрокинула  голову  и
зашипела на него, когда он сунулся было утешать.
   Она запрокинула голову, и слезы так и не пролились.
   А тут вдруг.., плачет?!
   - Ольга, я куплю тебе елку.
   - Нет! Не купишь! Уже десятый час, и пока ты доедешь... И наряжать ее
некогда!
   - Черт побери, - пробормотал Бахрушин, - еще и наряжать!
   Она бросила трубку, чего никогда себе  не  позволяла  -  у  них  было
слишком мало времени и сил, чтобы выделывать друг с другом всякие  такие
штуки, - и потом долго и  сладко  рыдала  на  кухне,  с  подвываниями  и
утиранием кулаком мокрых горячих щек. Так жалко ей  было  себя  и  своей
пропадающей - совсем пропащей! - жизни.
   Мало того, что все время на  работе.  Мало  того,  что  командировки,
нервотрепка, смена руководства и полная неразбериха, и  в  этом  бардаке
непременно надо разобраться, и удержаться на месте,  и  доказать  новому
начальству, что "ты не верблюд", а тоже чего-то стоишь и что-то  можешь.
Мало того, что вечно не хватает денег и подчас не с кем  работать,  ведь
профессионалов вроде Ники Беляева мало, а остальных надо  учить,  и  еще
неизвестно, выучишь ли, так еще и Новый год без елки!
   К двенадцати часам их ждали примерно в пяти разных местах,  и  скорее
всего там елки были, но Ольга, рыдая на кухне, твердо решила, что никуда
и ни за что не пойдет - будет сидеть всю  новогоднюю  ночь  дома  и  без
елки!
   Она уже перестала рыдать, и  даже  приняла  душ,  и  напялила  халат,
теплые носки и бахрушинские  тапки,  потому  что  ноги  в  носках  в  ее
собственные  не  лезли,  и  включила  телевизор,  грянувший   "эстрадную
миниатюру"  голосом  Михаила  Задорнова,  и  вытащила  из   холодильника
холодную и твердую палку  копченой  колбасы,  кусок  желтого  сыра,  еще
что-то вкусное, припасенное  заранее,  и  выложила  в  ряд  на  кухонной
стойке, когда приехал ее муж.
   Она даже сразу не поняла, что это он, потому что в дверь позвонили, а
Бахрушин всегда и вполне успешно открывал ее ключами, и  Ольга  поначалу
подумала, что пришли соседи с поздравлениями.
   Она шмыгала носом, рассматривала колбасу и твердо знала,  что  ни  за
что не откроет, - еще не хватает, в  халате,  в  носках,  зареванная,  и
Новый год через час! - она понюхала колбасу, вздохнула и достала нож, но
предполагаемые соседи продолжали трезвонить.  Тогда  она  подумала,  что
кто-то вполне мог ее видеть, когда  она  подъезжала  к  дому,  и  теперь
просто так ни за что не Уйдет, особенно если это  Леха,  самый  ближний,
самый непосредственный, самый "соседский" сосед.
   Леха  до  недавнего  времени   водил   грузовики,   а   потом   ловко
переквалифицировался в "большие бизнесмены",  отчасти  даже  миллионеры,
что вовсе не мешало ему и по сей день оставаться  "нормальным  мужиком".
Жену он поминутно щекотал и пихал в бок, так что она почти  заваливалась
на  пол,  -  привлекал  ее  внимание,  шумно  требовал,  чтобы   "родила
третьего", и призывал всех "поддержать его в этом вопросе", в гостях  ел
селедку с черным хлебом и луком, опрокидывал стопки  -  луженые  толстые
пальцы  не  сходились  на   тонком   стекле   стакана,   -   рассказывал
"дальнобойщицкие" анекдоты и после каждого прибавлял: "Прошу прощения  у
дам за прозу жизни".
   Ольга отлично знала, что отвязаться от Лехи нет никакой  возможности,
и потащилась открывать, когда позвонили в третий раз.
   Однако, едва она вошла в прихожую, в замочной скважине завозился ключ
- у темпераментного Лехи не могло быть ключа от двери в ее  квартиру,  и
тут она вдруг как-то запоздало и сильно испугалась.
   Словно из  душа,  ее  обдало  страхом  -  волна  прошла  по  затылку,
скатилась на спину, потом в ноги, и ладони стали влажными,  и  колени  -
ватными.
   Дверь  распахнулась,  сильно  ударившись  в  упор,  и  Ольга  увидела
замшевую спину и нагромождение чего-то темного в глубине.
   - Ты чего не открываешь? -  сердито  спросила  замшевая  спина.  -  Я
звоню, звоню!..
   Спина попятилась прямо на нее, Ольга отступила, и в  дверь  ввалилась
елка - самая необыкновенная елка в ее жизни.  Елка  скребла  ветками  по
стенам и упиралась в потолок, она не пролезала в двери,  и  Бахрушин  ее
втаскивал и пыхтел от натуги. Ольга стояла, опустив руки, и ничем ему не
помогала, а потом он прикрикнул на нее;
   - Ну, помоги мне!
   И она кинулась и тоже стала тащить.
   Они вволокли ее в гостиную и водрузили на середину ковра - ни к какой
стене  ее  невозможно  было  отодвинуть  -  хвойные  лапы  упирались   и
отказывались двигаться.
   - Где ты ее взял?!
   Бахрушин глянул на нее и  ничего  не  ответил.  Очки  у  него  как-то
странно перекосились, смуглые щеки сильно покраснели, свитер задрался  -
вид комический, как у героя давешней эстрадной  миниатюры.  Все  руки  у
него были исколоты, и шея исколота и даже щеки немножко.
   - Где ты ее взял?!
   - Купил. Давай, Ольга!..
   - Что?..
   - Ну, наряжай ее. Ты же хотела!
   Ольга понятия не имела, как наряжать такую елку - она и  без  всякого
наряда была совершенством во всех отношениях.
   Бахрушин тогда так и не рассказал ничего и признался  намного  позже,
что выпросил ее у администратора какого-то дорогого магазина - на улицах
за час до Нового года уже не продавали елок,  а  ему  обязательно  нужно
было добыть ее! В магазинном зале одна ель уже была,  а  эта  чем-то  не
подошла, то ли ростом, то ли размером, и ее задвинули в угол, и наряжать
не стали, а Бахрушин ее выпросил, заплатил за нее какие-то дикие  деньги
и потащил домой, так и не купив Ольге подарок, за которым, собственно, и
приехал в этот самый магазин.
   Они ее все-таки "нарядили" - раскидали по сказочным веткам  гирлянды,
повесили пять шаров и кое-как прицепили наконечник - звезду, доставшуюся
Бахрушину от бабушки. Та в свою очередь получила ее  от  своей  бабушки,
которая, наверное, в девятьсот втором году накануне Рождества купила его
"у Мюра". В семье Бахрушиных много было всяких таких штук.
   Спешно нарезали сыр, колбасу и еще что-то такое, красиво разложили на
красивых тарелочках ввиду несмыкающегося телевизионного  ока,  выключили
телефон, чтобы - боже сохрани! - Леха ненароком не  дозвонился,  достали
шампанское,  ледяное,  очень  сухое,  очень   французское,   привезенное
Бахрушиным из дальней командировки.
   И что-то случилось.
   Все оставшееся до утра время они занимались любовью. Сначала на  полу
под необыкновенной елкой, потом на диване, потом на собственной  кровати
в спальне. И еще в ванне, хотя  ванна  в  их  квартире  была  обычная  -
мраморный сосуд "на одного", и двоим в ней было  неловко  и  странно,  и
вода все время лилась на пол, и  некоторое  время  Ольгу  очень  занимал
вопрос, зальют они соседей снизу - в новогоднюю  ночь!  -  или  все-таки
нет, но Бахрушин сделал с ней что-то  такое,  от  чего  она  моментально
позабыла обо всем, кроме.., него.
   И еще того, что раньше они никогда не занимались любовью в  ванне,  а
теперь вот занимаются, и это так странно, и замечательно, и  от  горячей
воды стучит в голове, и кровь, кажется, начинает медленно  кипеть  -  по
крайней мере Ольге представлялось, как она  закипает  в  венах,  мелкими
черными страшными пузырьками, и сосуды от напряжения  начинают  тихонько
гудеть...
   - Ты что? - спросила она своего мужа во время какой-то  паузы,  когда
можно было говорить, и удивилась, как у нее получилось спросить.  -  Что
это такое?..
   Вряд ли он знал точно - елка ли виновата. Новый год или то,  что  она
заплакала по телефону. По крайней мере, он  так  ничего  и  не  ответил,
только  серьезно  и  долго  смотрел  на  нее,  шоколадными,  сказочными,
необыкновенными глазами, даже не стал прятаться за свои очки.
   И, черт побери, так ни разу в жизни она и не сказала ему,  что  любит
его, что жить без него не может, что непременно умрет,  если  только  он
посмеет разлюбить ее!
   Конечно, не сказала. Она вообще никогда и ничего не стала бы говорить
такого, что говорят в глупом кино или пишут  в  глупых  книгах,  которые
глупые тетки читают в метро, а дома, начитавшись, рыдают от  умиления  и
жалости к себе, отворотясь от унылых лысин своих глупых мужей!..
   Чего бы она только не отдала, чтобы  вот  прямо  сейчас,  сию  минуту
телефон соединился бы, и она сказала бы ему  все,  все,  что  говорят  в
глупом кино или пишут в глупых книгах!
   - ..Ольга!
   - А?
   - Бэ!..
   Никогда в ее присутствии Ники  не  матерился,  она  бы,  наверное,  в
обморок упала, если бы услышала, но на этот раз, поняла Ольга, до  этого
было рукой подать.
   - Зачем ты поехала, блин, если у тебя помрачение разума?!
   - Нет у меня никакого помрачения!
   - Тогда.., слезай с лошади, и.., шевелись! Все уже... давно.., вперед
ушли.
   Он говорил, явно пропуская  слова-связки,  вертевшиеся  на  языке,  и
Ольга моментально поняла, как он зол.
   Ники Беляев не злился почти никогда.
   "Зачем? -  спрашивал  он  и  пожимал  необъятными  плечами.  -  Зачем
злиться, когда все равно ничего не изменишь?"
   За это его любимое словечко - "зачем" - Ольга иногда готова была  его
убить.
   Она сползла со своей лошади - та опять  косилась  недоверчивым  карим
глазом и переступала нервными тонкими ногами - и соскочила в песок.
   - Ольга, забери мой рюкзак!
   - Там же у тебя аккумуляторы!
   - Я давно все в "раскладку" переложил, пока ты спала'!
   "Раскладкой" называлась жилетка, в которой было десятка два  карманов
и еще десятка три карманчиков.
   Все операторы носили такие.
   - Я не спала!
   - Спала!.. Говорил же, чтобы не таскалась за мной, а ты хоть  бы  раз
послушалась!..
   - Ники!
   - Сначала картинку сниму,  а  потом  синхрон  запишем  с  командиром,
о'кей? Стемнеет, и я тогда...
   - Давай, а я пока договорюсь.
   Ники кивнул, прилаживая камеру, и через плечо показал ей, где  именно
этот самый командир, куда ей идти. Ольга и без него нашла бы, но у  него
было такое представление о заботе.
   Ты там присматривай за ней, Ники.
   Ну, не вопрос, старик!..
   Дебилы и шовинисты.
   Немедленно по возвращении вступлю в партию Маши Арбатовой, если у той
уже есть партия, а если нет, немедленно создам свою и вступлю  в  нее  -
буду бороться за женское равноправие.
   С равноправием, оказывается, большие проблемы.
   Ольга улыбнулась, поправляя на плечах необъятный Никин рюкзак.  Опять
предстояло лезть в гору - что, черт возьми, это за страна,  одни  только
горы и больше ничего! Камушки все-таки попали в ботинки,  и  теперь  там
скверно терлось, словно носки были из наждака.
   Если не вытряхнуть, к вечеру ноги разнесет так, что завтра ни за  что
не удастся обуться, а от ботинок и шнурков часто зависела жизнь.
   Можешь бежать, остаешься в живых. Не можешь... значит, не можешь.
   Командиру на вид было лет  под  пятьдесят,  а  потом  оказалось,  что
двадцать восемь. Здесь всем, кто старше двадцати, сразу будто пятьдесят,
а после  сорока  наступает  глубокая  и  трудноопределимая  по  возрасту
старость - морщины,  седые  бороды,  узловатые  руки,  потухшие  усталые
глаза. Зато звали его изумительно - Гийом.
   Его звали Гийом, и он говорил по-английски - большая удача и огромная
редкость.
   Должно быть, Ольга понравилась ему, а может, просто  в  нем  взыграло
любопытство, потому что он  моментально  бросил  свой  "боевой  пост"  в
камышовой будке, которая ничем не отличалась от полутора десятков других
таких будок, в которых  Ольга  уже  успела  побывать,  вышел  на  улицу,
поманив ее за собой, и что-то длинно и быстро сказал по-английски.
   Она не поняла.
   Какие-то бородатые люди проводили их настороженными и подозрительными
взглядами.  Вдалеке  бабахало   и   как   будто   что-то   осыпалось   с
продолжительным шорохом, и она подумала быстро - где там Ники?..
   -  Минутку,  -  попросила  Ольга  по-английски,  -  говорите  немного
помедленнее, пожалуйста. Я не поняла.
   - Вы не поняли не  потому,  что  я  говорил  быстро,  -  возразил  он
энергично. - Вы просто не слушали меня.
   - Простите.
   - Ничего страшного.  Я  предложил  проехаться  на  позиции.  На  моей
машине. Вы ведь русская журналистка?
   - "Новости" Российского телевидения.
   - Должно быть, вы очень храбрая женщина, если решились воевать.
   Он так и сказал - воевать.
   - Я не воюю, - быстро возразила она. - Пресса...  никогда  не  воюет.
Пресса только освещает войну.
   - Ясно, - сказал он мрачно. - Поедете со мной?
   Почему-то по-английски все это звучало как-то очень буднично и  почти
неинтересно, вот она однозначность и даже некая "плоскость"  английского
языка!
   По-русски так говорить было невозможно. Ольга представила  себе,  как
по-русски станет объяснять Ники,  что  уехала  "на  позиции"  с  местным
командиром и что он, Беляев, скажет ей в ответ, и тоже именно по-русски!
   На позиции  девушка  провожала  бойца.  Темной  ночью  простилися  на
ступеньках крыльца.
   Машина - запыленный армейский "уазик" - завелась не с первой попытки,
долго и надсадно кашляла, зато когда завелась, Гийом так рванул с места,
что Ольга стукнулась виском в стойку - больно и унизительно.
   Они все тут так ездили, "без башки". Ники,  как  известно,  время  от
времени очень уважал такой стиль вождения.
   Ветер подхватил концы ее косынки, и она с  трудом  затолкала  их  под
ткань, почти вырывая волосы.
   - А почему у вас европейское имя?
   - Моя мать француженка. Она дала мне французское имя.
   - Она живет в Афганистане?
   - Разве здесь можно жить? - вдруг спросил он и  коротко  взглянул  на
нее. - Вы смогли бы?
   Ольга  растерялась  -  какой-то  на  редкость  странный  ей   попался
командир. И журналист в ней моментально взял верх над всем  остальным  -
обязательно надо договориться с ним о какой-нибудь длинной съемке, чтобы
она смогла позадавать свои вопросы! Только где? У него дома?  А  у  него
есть здесь дом? Или в камышовой будке?
   Портрет матери-француженки на голой стене или, еще лучше,  синхрон  с
ней - трогательная история давней любви французской девушки и афганского
юноши, и этот мятежный мальчик, их сын, воюющий за  независимость  своей
родины.
   Если у войны есть лицо, значит, это будет лицо Гийома, а Ники  снимет
так, чт