ли на немцев, угодивших в ловушку под Кундузом!
   Если очень повезет, они убьют тебя быстро.
   Не повезет, проведешь  в  плену  десять  лет  и  умрешь  под  пыльным
глиняным забором ни к чему не пригодной истерзанной старухой с  выбитыми
зубами и лысой головой!
   Ужалить? Прямо сейчас!
   Но Ольга справилась - паника еще не знала  о  том,  что  она  сильная
личность и может справиться с чем угодно!
   Она посмотрела в глаза своей панике -  и  победила,  хоть  на  время.
Зашипев, та уползла за ее спину и замерла над плечом,  в  любую  секунду
готовая вцепиться снова.
   Гийом неторопливо снял смуглую руку со щитка и зачем-то положил ее на
переключатель передач.
   Поближе к пистолету, поняла Ольга с некоторым запозданием.
   Выходит, это чужие?! Это не свои?! Значит, и Гийом их боится тоже?!
   Чужая отрывистая речь ударила в уши,  как  камнепад.  Заговорили  все
разом и очень громко. Они  всегда  говорили  так,  что  Ольга  думала  -
вот-вот подерутся.
   Гийом слушал и молчал.
   Пот потек за воротник и  постыдно,  насквозь,  вымочил  пояс  штанов.
Ольга шевельнулась на виниловом сиденье, чтобы хоть как-то вытереть там,
где было мокро.
   Они все оглянулись на ее движение, хотя она  не  производила  никаких
звуков - наверное, так боковым, задним, черт знает каким зрением степной
орел видит тень мыши, мелькнувшую на земле!
   Ольга  стиснула  пальцы  так,   что   стало   больно   ладоням.   Они
рассматривали ее какое-то время, словно оценивали - или  на  самом  деле
оценивали? - и Гийом рассматривал  вместе  с  ними,  как  будто  впервые
видел, а потом отвернулись и опять заговорили, громко и сердито.
   Беседовали довольно долго - у Ольги от напряжения затекли  плечи,  на
которые холодными змеиными кольцами давила паника.
   Темнота сгущалась стремительно.
   Плечи болели, и ладони тоже, и Ольга  вдруг  поняла,  что  до  смерти
устала.., бояться. Невозможно бояться все двадцать четыре часа в сутки.
   Невозможно.
   Ни одна работа, ни один репортаж,  даже  самый  блестящий,  этого  не
стоит.
   Потом все пятеро вскочили в свои машины, как-то разом, моментально  -
и уехали.
   Пыль заклубилась,  заволакивая  красные  фонари  тормозных  огней,  и
расширяющийся конусами свет фар запрыгал по склону темных гор.
   Гийом запустил двигатель, резко сдал назад и поехал в другую сторону,
вниз и вправо.
   Откуда он знает, куда ехать?  Кругом  все  одинаковое,  а  в  темноте
вообще ничего нельзя разобрать!
   Машину сильно трясло, сидеть было очень неудобно, и  Ольга  не  сразу
сообразила,  что  по-прежнему  стискивает  кулаки,  вместо  того   чтобы
держаться хоть за что-нибудь!
   Она взялась за ручку на двери, из которой  торчали  виниловые  кишки,
радуясь тому, что это обычная автомобильная ручка, привычная  и  гладкая
на ощупь.
   - Что им было нужно?! И кто это?!..
   - Никто. Крестьяне.
   - С автоматами и на джипах?!
   - Здесь все с автоматами и на джипах, леди. Здесь война.
   - Я знаю, черт побери! - крикнула она. - Я  спрашиваю,  что  им  было
нужно?!
   Гийом выкрутил руль и  нажал  на  газ.  "Уазик"  хрюкнул  и  рванулся
вперед, не разбирая дороги. Впрочем, какие дороги?!
   - Они ищут каких-то людей. У этих людей информация, которая  нужна..,
той стороне.
   - Какой стороне?!
   - Фахиму.
   Ольга не стала переопрашивать - она понятия не имела, кто такой Фахим
и что за "информацию" он может искать в горах, да еще  под  американским
обстрелом.
   Она не спросила, но Гийом сбоку быстро посмотрел на нее - понял,  что
не знает.
   Журналистка чертова! Профессионал!..
   - Фахим - командир самого крупного в этих местах отряда. Правая  рука
муллы Омара.
   Ого! Мулла Омар - идеолог движения Талибан. Наверное,  этот  Фахим  -
большая шишка.
   - Говорят,  что  он  единственный,  кто  знает  в  лицо  Аль  Акбара.
Информацию, которую он ищет, нужна именно Акбару.
   - А.., эти люди? Талибы?
   Он ничего не ответил, и Ольга поняла, что вопрос глуп.
   Гражданская война. Конечно.
   Сегодня они талибы, завтра - моджахеды, послезавтра - воины Северного
Альянса, а если образуется Южный, через три дня они станут его  воинами.
При этом все они - просто крестьяне.
   Крестьяне возделывают поля.
   Что это за  поле,  которое  нужно  вспахивать  с  помощью  "калашей",
"винтов" и кривых, зазубренных  ножей,  специально  предназначенных  для
того, чтобы выворачивать кишки?! Что вырастет на таком поле?!
   Уже совсем стемнело, когда они добрались до камышовой  будки,  откуда
уезжали.  Журналистов  не  было  видно,  и  лошадей,  на   которых   они
переправлялись через реку, тоже, зато  возле  пыльной  коричневой  стены
курил Ники. Фары "уазика" выхватили его из темноты, словно  моментальное
фото, - чернота, ночь, стена и Ольгин оператор, моментально приставивший
ладонь козырьком к глазам.
   Гийом остановил машину, но двигатель не выключил и фары не погасил. И
сам из машины почему-то не вышел.
   - Спасибо, - неловко сказала Ольга. - Так что насчет интервью?
   Ники далеко в сторону отбросил сигарету - она  прочертила  в  темноте
длинную оранжевую дугу - и быстро пошел к машине.
   - Никаких интервью, - ответил Гийом твердо. - Этот человек с вами?
   - Где ты была?!
   - Ники.
   - Где ты была, я тебя спрашиваю?!
   - Он с вами?
   - Со мной, - согласилась Ольга со вздохом. Ей было смешно и  немножко
страшно - она еще никогда не видела Ники Беляева в таком гневе.
   - Я, черт побери, с ней, -  заорал  он  по-английски,  -  и  я,  черт
побери, за последние полчаса чуть не  сдох!  Ты  что?!  Ненормальная,  в
конце-то концов?! - со слова  "ненормальная"  он  почему-то  перешел  на
русский, и Ольга вдруг подумала быстро, что он непременно  чем-нибудь  в
нее швырнет. - Я не знаю, где ты!
   Халед, придурок, тоже не знает! Здесь никто  не  знает,  была  ли  ты
вообще! Все журналюги давно уехали! Здесь целый день бомбят,  блин!  Эти
твари, - кивок в сторону сидящих на корточках возле  глиняного  крылечка
бородатых людей, - не скажут ни слова, хоть расстреляй их!
   Куда ты поперлась?! Зачем с ним поперлась?!
   -  Скажите  ему,  что  я  перевезу  вас  через  реку,  -  невозмутимо
проговорил рядом Гийом. - Сейчас вы нигде не найдете лошадей.
   - Вы очень любезны, черт вас побери! - проорал по-английски  Ники.  -
Так невозможно работать! В  последний  раз  в  моей  жизни!  -  и  опять
по-русски с не меньшим пылом:
   - Я, блин, тут чуть не сдох, пока тебя дожидался!
   - Ники, ты потом все мне скажешь. Садись,  пока  он  предлагает.  Где
камера?
   - Да камера-то со мной, блин!  Ты  бы  хоть  думала  иногда,  что  ты
делаешь-то?! Куда ты лезешь?! Все славы тебе не хватает или чего-то  еще
не хватает?! - Он орал, тащил камеру, и втискивал ее на заднее  сиденье,
и пристраивал поудобнее, и засовывал голову за кресло, чтобы  проверить,
надежно ли она стоит, и рюкзак заталкивал в угол, чтобы он прижимал  его
драгоценную камеру, и от этого Ольге вдруг показалось, что он  играет  -
как в театре.
   Он должен был рассердиться, а она должна  отчетливо  понять,  что  он
рассердился, и  они  оба  должны  выступить  в  паре  -  он  справедливо
гневается, она жалобно оправдывается. Зрители на  галерке  и  в  партере
наблюдают.
   Ей стало противно.
   Ники одним движением закинул себя на заднее сиденье,  и  Гийом  снова
рванул машину, словно за ними гнались и уже настигали.
   - Ты снял что-нибудь?
   - Снял, снял! Я хорошо все снял! А вот тебя где носило?! И как это ты
с ним поперлась?! Да еще в горы, да еще под обстрел?!
   - Он сказал мне, что в  этих  горах  высадился  десант  и  американцы
сообщили,  что,  по  их  данным,  со  дня  на  день  надо  ждать  штурма
Мазари-Шарифа.
   - Иди ты! - вдруг тихо сказал Ники почти ей в ухо.
   Она оглянулась и чуть не уткнулась носом в его  щеку.  -  Так  это..,
сенсация. То, чего так долго ждали большевики.
   - Ну да.
   - Даем в эфир?
   - Ну, конечно!
   Машину сильно трясло, и Ольга хваталась за все подряд. Ники подставил
руку, и она схватилась за нее.
   Рука была широкая и прохладная,  и,  взявшись  за  нее,  Ольга  вдруг
подумала, что вернулась домой.
   Шут с ним, пусть  он  орет.  Пусть  говорит  всякие  слова,  довольно
оскорбительные и несправедливые.
   Пусть он даже просто изображает гнев - ей так нужно знать, что ему не
все равно, что он ждал ее, всматривался в темноту, гадал, все ли с ней в
порядке, курил, воображая себе всякие ужасы! Так нужно, особенно  здесь,
где никому нет дела до нее и до того, что  она  человек,  что  замерзла,
устала, вымокла, еще когда переправлялась на лошади через Кокчу, и  есть
ей  очень  хочется,  и  она  страшно,  постыдно  перетрусила,  когда  те
высыпались из своих машин и Гийом переложил руку поближе к кобуре!
   Под колесами "уазика" зашумела вода,  машина,  как  ледокол,  на  две
стороны разметывая волны, врезалась в реку.
   Уже близко. Ольга посмотрела на часы - до выхода в эфир времени почти
не оставалось, только доехать, смонтироваться и добраться до ACTED,  где
стояла  машина  Первого  канала,  набитая  сложной  аппаратурой   и   со
спутниковыми антеннами на крыше, - форпост связи с "большим миром".  Эта
машина служила всем - и Первому, и Российскому, и  НТВ  -  и  переезжала
следом за перемещением военных и журналистов в те места,  где  назревали
серьезные события.
   Ольга опять посмотрела на часы -  это  всегда  было  делом  нелегким,
подсчитать, сколько сейчас в  Москве,  если  в  Афганистане  пять  часов
вечера. Даже время здесь  было  каким-то  искривленным,  не  правильным.
Почему-то разница составляла полтора  часа.  Именно  полтора.  Это  было
очень  неудобно,  все  путались,  опаздывали  или  приезжали  раньше   и
нервничали.
   Непонятная страна - Афганистан.
   Ники чуть сжал ладонь, и Ольга оглянулась, опять чуть не уткнувшись в
его щеку.
   - Что?
   - А он точно знает про... Мазари-Шариф?
   - Ники, дадим как неподтвержденную информацию. Все равно ты  на  ночь
глядя в пресс-центр не поедешь!
   - Не поеду.
   - А если поедешь, тебе там никто ничего толком не скажет!
   - Не скажет.
   "Уазик" доскакал до "ровера" и остановился в двух  шагах,  сотрясаясь
неровной дрожью и изрыгая клубы белого дыма. Ники выпрыгнул из машины  и
потянул за собой рюкзак.
   - Как ты думаешь, сколько ему денег дать?
   - Понятия не имею.
   - Надо спросить, - озабоченно сказал ее оператор.
   Они давно уже привыкли к тому, что здесь ничего не делается бесплатно
- никогда.
   В самом  начале  афганской  эпопеи  Ники  сильно  разрезал  ладонь  -
оступился, упал на колени почти в середину огромной вонючей лужи, камеру
удержал, а руку раскроил. Из раны капала кровь, промыть  было  нечем,  а
бинтовать прямо по грязи Ольга не решилась. Какие-то  люди  -  старик  в
ветхих, будто гнилых одеждах и мальчишка лет восемнадцати -  вынесли  им
воды в железной миске, а потом потребовали с них денег  за  услугу.  Они
долго торговались, потому что старик упрямо твердил -  сто  долларов,  а
Ники, морщась и баюкая свою руку, также упрямо отвечал, что сто долларов
не даст ни за что. Ольга помалкивала, почему-то  ей  было  стыдно  и  за
себя, и за Ники, и вообще из-за того, что жизнь так несправедлива.
   Может, он нигде больше не  сможет  добыть  свои  сто  долларов,  этот
гнилой старик?!
   Ольга открыла дверцу и сказала Гийому:
   - Большое спасибо. Все-таки я надеюсь, что вы дадите нам интервью.
   Он неожиданно улыбнулся - большая редкость.
   Здесь никто не улыбался, особенно мужчины.
   - Я дам вам интервью, когда закончится война.
   Иными словами, никогда, поняла Ольга.
   - Гийом, во всем мире положение в Афганистане вызывает интерес.  Если
мы не расскажем правду о том, что здесь происходит, люди будут думать..,
бог знает что.
   - Откуда вы можете знать правду! - вдруг сказал  он  презрительно.  -
Вам нет дела до нас. Вам есть дело только до ваших чертовых сенсаций!
   Ники замер за бампером "уазика" и, перехватив Ольгин  взгляд,  быстро
покачал головой.
   Хватит, вот как поняла Ольга этот жест. Остановись.
   Она замолчала, хотя ей очень хотелось продолжать.
   Этот человек был странным, непонятным, кажется, очень темпераментным,
и все  ее  мечты  о  блистательном  интервью  встрепенулись,  оживились,
потянулись вверх.
   Но она остановилась.
   - Сколько мы вам должны?
   Он опять усмехнулся, на этот раз неприятно. Или она его задела?..
   -  Двадцать  долларов,  -  сказал  он.  -  По-моему,  столько   стоит
переправа. Вас двое, значит, сорок.
   Ольга вытащила из кармана несколько бумажек,  которые  Ники  проводил
пристальным орлиным взором, он всегда, казалось,  еще  раз  все  за  ней
проверял, и иногда это ужасно ее раздражало - как будто она не то  чтобы
полоумная, но все же малость не в себе, и ей доверяют, конечно, но не до
конца.
   Гийом сунул бумажки в карман.
   - Будьте осторожны, - сказал он негромко. - Фахим охотится именно  за
журналистами.
   И, не прибавив ничего больше и  не  взглянув  на  Ники,  тронул  свою
сотрясаемую припадочной дрожью  машину,  и  Ольга  еще  некоторое  время
смотрела, как пропадают и вновь появляются красные тормозные огни.
   - Что он сказал про Фахима, я не понял? - негромко спросил Ники.
   Ольга пожала плечами. Ей не хотелось рассказывать оператору о встрече
в горах.
   - Фахим - личность в этих краях известная, - задумчиво сказал Ники  и
посмотрел на нее внимательно. -  Еще  со  времен  Масуда  и  Хекматияра.
Ольга, если ты хочешь мне что-то сказать,  скажи  сейчас.  Лучше  будет,
правда.
   - А почему  Фахим  -  известная  личность?  -  быстро  спросила  она.
Проницательность Ники иногда ее пугала.
   Он пожал плечами.
   - Очень богатый. Денежки получает напрямую  от  Али  Аль  Акбара.  По
крайней мере, так говорят.  Очень  жестокий.  Неверным  женам  вспарывал
животы и отрезал груди.
   - О боже.
   - Здесь так принято, - Ники пожал плечами. - Другое дело,  что  никто
особенно не разбирается, верная она или неверная! Надоела, объявляешь ее
неверной, и вперед, готово дело. Ни разводов тебе, ничего. Мечта просто.
   - Ники!
   - Я его снимал только один  раз,  давно.  В  Харге.  Садись,  поедем.
Некогда.
   Ольга смотрела на него во все глаза.
   Она знала, конечно, что он классный  оператор,  очень  ловкий,  очень
осторожный, профессиональный мужик, но иногда она не  понимала,  как  ей
следует реагировать на его слова.
   Снимал Фахида?! В Харге?! Давно?!
   Харга - самый крупный тренировочный лагерь талибов, строго охраняемый
объект. Там учились убивать арабы из разных стран  -  Алжира,  Эмиратов.
Боснийцы, пакистанцы и даже чеченцы. Ходили слухи о  том,  что  чеченцев
держали в  отдельном  здании,  потому  что  их  жестокость  пугала  даже
инструкторов на этой сверхсекретной базе.
   - Ники, как ты попал в Харгу?!
   - Ольга, мы смонтироваться не  успеем.  Я,  правда,  старался  все..,
ровно снимать, чтобы ничего особенно не клеить. У меня там  пара  планов
есть - красота! - Хвастался он так же профессионально и с удовольствием,
как и снимал. - И с близкого расстояния!  Один  нашим  отдам,  а  второй
англичанам.
   - Ники, ты не ответил.
   - Оль, ну что я тебе отвечу? -  спросил  он  и  улыбнулся  шаловливой
улыбкой  всеобщего  любимца  и  баловня  судьбы.  У  него  это   здорово
получалось, и он пользовался этим. - Ну, снимал. Ну, договорился  там  с
одним... Да сейчас это все уже не имеет значения, американцы  все  равно
его разбомбили, лагерь-то!
   Ехали они долго, потому что в темноте все дороги оказываются  длиннее
и труднее, чем при свете дня, и Ольга все  время  засыпала  и  стукалась
головой в стойку, а заботливый Ники все предлагал ей пересесть  назад  и
подремать, но она ни за что не соглашалась.
   Как только глаза закрывались, она видела одно и то же - серый склон в
оспинах недавних взрывов, пыль и две машины, стремительно и  неотвратимо
приближающиеся к ней.
   Что там, в этих машинах? Смерть? Плен?
   А она так ни разу и не сказала своему мужу, что любит его!
   Почему-то дома это казалось смешным и неважным - как в глупых  книгах
или глупом кино! - и только здесь выяснилось, что это  как  раз  и  есть
самое важное.
   Собственно, только это и важно.
   Почему она всегда считала, что еще успеется с этой дурацкой  любовью,
что надо переделать кучу разнообразных важных и нужных дел, а уж  потом,
когда-нибудь, на досуге...
   В какой  момент  она  уверилась,  что  муж  -  величина  в  ее  жизни
постоянная и неизменная, как вчерашний закат и сегодняшний рассвет,  что
он никогда и никуда от нее не денется, они все  успеют,  "догонят",  как
двоечники в школе, но потом, потом?!..
   Ей некогда было особенно интересоваться им - к примеру,  закатом  она
тоже не интересовалась, хоть и  была  осведомлена  о  том,  что  это  на
редкость красивое и величественное зрелище!
   Она знала, что им очень повезло друг с другом. Они не были  похожи  в
мелочах, зато одинаково относились к жизни  -  то  есть  к  работе!  Они
никогда не мешали друг другу, не устраивали глупых сцен,  не  закатывали
истерик, не останавливали друг друга, если нужно было  срочно  лететь  в
Грозный, скажем, первого января.
   Ольга очень гордилась тем, что она такая умная и прогрессивная  жена,
а сейчас, трясясь по разбитой афганской дороге, вдруг усомнилась в этом.
   Они не заговаривали о детях, и  она  считала,  что  это  правильно  -
работа забирала все силы, какие уж тут дети! Но она  понятия  не  имела,
что по этому поводу думает ее муж, а спросить ей не приходило в голову.
   Они никогда не обсуждали будущего  -  в  смысле  "сколько  это  будет
продолжаться и когда это кончится?". Ольга понятия не имела,  сколько  и
когда.
   И что они станут делать, когда кончится?
   А если не кончится, значит, она так и умрет лауреатом  Пулитцеровской
премии - в лучшем случае!  В  худшем  -  прокуренной,  ироничной,  умной
телевизионной каргой, знающей о жизни все, кроме правды.
   Она разлепила глаза и посмотрела на темную дорогу,  из  которой  фары
"ровера" вырезали рельефный кусок - ямы,  ухабы,  заборы.  Электричества
здесь отродясь не было, и только одно здание сияло в кромешной тьме, как
казино в Лос-Анджелесе, - иранский военный госпиталь.
   Значит, Кабул уже близко.
   Ольга опять закрыла глаза.
   Независимость.
   Ну да. Конечно. Все дело в этой проклятой независимости.
   Ты неуязвим, пока ни от кого  не  зависишь.  С  тобой  ничего  нельзя
поделать, разве что огорчить немного.
   Она знала, что Никогда не позволит себе "зависеть".
   Стоит только чуть-чуть ослабить оборону, и конец. Все хорошо, пока ты
наблюдатель, а не участник. Это участники  играют  "всерьез",  до  крови
разбивая головы, ломая руки, ноги,  а  иногда  и  шеи,  а  зрители  лишь
смотрят с трибун, так, чтобы все было видно, но вплотную не приближаются
никогда! Ольга была абсолютно убеждена, что ни одна игра не стоит  того,
чтобы  тебя  вынесли  с  поля  на  носилках  под   белой   простыней   с
расплывающимися пятнами алой крови.
   Бахрушин любил ее, то есть как раз и бегал  по  самому  краю  обрыва,
поминутно рискуя сорваться и сломать шею, а  она  позволяла  ему  любить
себя, только и всего.
   Ольга знала, что переживет все, что угодно, - разрыв, уход, развод, -
именно потому, что она наблюдает, а не участвует.  Участвовать  ей  было
страшно и не хотелось.
   Вот поэтому Ольга никогда не говорила ему,  что  любит  его.  Все  ей
казалось, что он этим "воспользуется", а дать ему в  руки  такую  власть
над собой она была не в силах. Теперь она понимала, как это глупо!
   Сегодня же перед эфиром она скажет ему, что жить без него  не  может,
что непременно умрет, если только он посмеет разлюбить ее!
   Ей вдруг представилась аппаратная, и шум прямого эфира, и  обморочные
голоса, и разноцветные полосы на мониторах, и часы с обратным отсчетом -
"время пошло, всем внимание!". И Бахрушин у дальней  стены,  синий  свет
отражается в оч