наченные для компьютерного злодея.
   Она ни за что не рассказала бы, если бы не была так напугана  и  если
бы.., у него оказались другие глаза.
   Серые, к примеру. Или голубые.
   Но она слишком испугалась, а глаза у него были черные.
   - Кто-то оставляет  мне  сообщения.  Прямо  в  программе,  в  эфирной
верстке.
   - Какие сообщения?
   - Первое было о том, чтобы я убиралась отсюда, и еще что-то  про  мой
труп, я точно не помню. - Она помнила каждое слово, каждую букву, каждую
запятую.
   Она видела их во сне и  думала  о  них,  не  переставая,  даже  когда
работала. - А второе я получила только что.
   - Что там было?
   - Ты сука. Ты ничтожество.  Ты  никто,  и  я  от  тебя  избавлюсь,  -
монотонно повторила она. - Все. Больше ничего.
   - Никто не может зайти в программу...
   - Да знаю я это! - крикнула она. - И тем не менее кто-то заходит, уже
второй раз! Господи, что мне делать?! Как мне теперь работать?!
   - Нормально работать, - вдруг резко сказал он. -  Выпейте  валерьянки
или что там в таких случаях пьют и возьмите себя в руки. У нас программа
на носу!
   - Это кто-то из своих, - пробормотала она. Зубы издали странный звук,
и Алина стиснула их. - Кто знает, что мне в эфир. И уверен,  что  я  это
прочитала и что я боюсь. Он хочет, чтобы я не смогла работать.
   - Вот именно. - Беляев взял ее за руку и вывел из-за стола. -  Сейчас
там нет никакого сообщения, правильно я понимаю?
   Она кивнула.
   Через несколько минут она войдет в студию, сядет  за  стол,  на  свое
привычное место - несколько камер, операторский кран, подиум и свободное
пространство за ней, полное стекла и электронного мерцания  компьютеров,
почему-то всегда напоминавшего ей аквариум.  Ее  покажут  все  мониторы,
время пойдет назад, отсчитывая секунды до эфира, и  тот  человек  станет
всматриваться в ее лицо, искать следы паники и  страха  вроде  бледности
или неуверенности. И ждать, что она ошибется и что сразу после  Думы  не
сможет выговорить ни  слова,  а  он  будет  радоваться,  и  ликовать,  и
потирать под столом мокрые от возбуждения ладони.
   Кто-то свой. Чужие здесь не  ходят.  Эфирная  зона,  вход  строго  по
пропускам.
   Ники Беляев как-то ловко подвинул ее, словно она  была  вещь,  быстро
опустил себя в ее кресло и проворно застучал по клавиатуре.
   Она не ожидала такой ловкости от здоровенных  мужицких  пальцев.  Еще
под столом она разглядела его ладонь -  крепкую,  жесткую,  с  бугорками
желтых мозолей.
   - Бахрушин знает?
   - Да.
   - Вы ему хотели звонить?
   - Да.
   - А еще кто в курсе?
   - Больше никто.
   - Совсем никто? - Он опять постучал по клавиатуре. Монитор  мигнул  и
на нем появилось нечто непонятное. Алина смотрела из-за его плеча.
   - Совсем никто.
   - И Зданович не знает? И подруги Маша и Катя?
   - Какие... Маша и Катя?
   - У вас в редакции нет подруг?
   Почему-то вопрос показался ей оскорбительным, да и тон странный!
   - Я работаю совсем недавно, у меня пока нет подруг в редакции.  Кроме
того, мне не хотелось бы,  чтобы  об  этом  стало  известно.  Это  такая
информация, которую обнародовать не хочется.
   Дверь широко распахнулась. На пороге стояла запыхавшаяся Даша.
   - Алина!
   - Иду, - быстро и виновато сказала звезда, и Ники посмотрел на нее  с
удивлением. - Иду, Даша. Простите меня... Никита. Мне надо идти.
   - Да и мне неплохо бы, - пробормотал он и выбрался из-за ее стола.  -
Поговорим после эфира, хорошо?
   Алина, уже взявшаяся за ручку двери, даже засмеялась немножко. Такого
нахальства она от него не ожидала.
   - О чем?!
   Даша подпрыгивала на месте от нетерпения.  Кисточка  у  нее  за  ухом
подрагивала, и большая пудреница в руке ходила ходуном.
   - Дарья! - заорали в коридоре. - Где Храброва?!
   - Идем!
   - О погоде поговорим, - невозмутимо сказал главный оператор.  -  Тема
хорошая и всегда актуальная.
   Скажете, нет?
   - Алина, надо микрофон цеплять, а ты еще без костюма!
   - Иду!
   Быстрым движением она  поправила  туфлю  на  высоченном  каблуке,  не
удержалась и схватилась за его руку.
   Он галантно поддержал ее, потом отпустил, еще посмотрел на нее своими
злодейскими глазищами  напоследок  и  большими  шагами  ушел  в  сторону
студии.
   Рация у него за ремнем продолжала похрюкивать и скрипеть.
   - Душка, правда? - прощебетала Даша.
   - Где дужка? - не поняла Алина. - Какая дужка?
   Я сегодня в линзах, а не в очках!
   - Не очки, а Беляев! Он просто душка! Понравился тебе?
   - Не знаю, - сказала Алина. - Я его почти не заметила.
   Это была не правда.
   Такая не правда, что она рассердилась на себя за это -  она  заметила
его, еще как, и соврала зачем-то, как девчонка!
   В студии камеры стояли немножко не так, как она привыкла за последнее
время, и, прищурившись, Алина изучила их новое местоположение.
   - Алин, не щурься, - сказал в ухе режиссер, и она перестала щуриться.
   Беляева сначала не было видно, а потом она обнаружила его -  в  самом
центре студии. Рации за ремнем серых джинсов уже не было, зато на бритой
голове торчали наушники - одно "ухо" сдвинуто почти на затылок,  провода
заправлены за черный ворот водолазки, и вид недовольный.
   Зачем-то он помахал рукой оператору, управлявшему камерой на кране, и
тот послушно подъехал. Ники  сдвинул  наушники  на  шею  и  стал  что-то
говорить - очень темпераментно.
   - Храброва, не спи! Замерзнешь!
   Такая у них была корпоративная шутка.
   Из-за камер подбежала Даша, еще  раз  обмахнула  ей  лицо,  добиваясь
совершенства во всех отношениях.
   - Салфетку дать, Алин?
   - Не надо.
   В эту минуту она увидела Бахрушина за стеклом аппаратной - он помахал
ей рукой. Она махнула в ответ и тут же забыла о нем.
   Она обо всем на свете забывала,  когда  часы  доходили  до  последней
отметки,  в  мониторе  без  звука  пролетала  заставка,  и  на   камерах
загорались красные огни.
   - Добрый, вечер. В эфире программа "Новости" второго канала  и  Алина
Храброва. Мы познакомим вас с основными событиями этого дня.
   Почему-то в эфирном пространстве время всегда искривлялось - об  этом
знали все ведущие, странно, что Эйнштейн ни о чем таком  не  подозревал!
Время в студии пролетало не то что незаметно, Алине  всегда  казалось  -
она вдыхает на словах "добрый вечер", а выдыхает на  фразе  "увидимся  с
вами завтра".
   ...Две секунды крупный план - ее  собственное  невозможно  прекрасное
лицо, - отбивка, уход на короткую рекламу, а потом на погоду.
   - Всем спасибо, - сказал в динамиках голос режиссера. - Алин, сегодня
все было отлично. Никто не расходится, после  эфира  нас  ждет  директор
информации.
   - Да мы знаем, знаем, - пробормотал один из операторов, - уж сто  раз
говорено!
   Алина осторожно спустилась с подиума - она не умела ходить  на  таких
высоченных каблуках и всегда плохо на них  держалась.  К  ней  в  ту  же
минуту подбежал звукорежиссер, чтобы вытащить микрофон из  уха  и  из-за
пояса  юбки,  и  Рая  подошла.  После  эфира  она  успокоилась  и   даже
порозовела.
   - Ну как?
   Микрофон звуковой юноша держал в  руке,  Алина  проворно  вытаскивала
шнур, заправленный за пиджак.
   - Все очень хорошо, - сказала  Рая  и  помогла  ей  вытянуть  остатки
шнура. - Мне программа понравилась. Зданович тоже, по-моему, доволен.
   - А ты с самого начала смотрела?
   - С первой подводки, - поклялась Рая. - И сразу все пошло хорошо.  Ты
моментально в ритм вошла, и так хорошо улыбалась.., и...
   Ники, наблюдавший всю сцену, усмехнулся тихонько.
   Звезда была какой-то странной, слишком уж не похожей на звезду, с  их
гонором, уверенностью в себе и космической самооценкой. Эта же была мила
и похожа на самую обычную женщину, а не на "символ страны".
   И какая-то сволочь еще смеет пугать ее перед эфиром!..
   Все вяло подтягивались "на собрание", курили, обсуждали все  плюсы  и
минусы сегодняшней программы, а заодно еще и бахрушинскую жену - понесла
ее нелегкая в этот самый Афганистан,  а  муж  теперь  расхлебывай!  -  и
обещанную прибавку к зарплате, и еще то, что банкомат  на  первом  этаже
сегодня денег опять не давал и был украшен табличкой "Наличных нет".
   Говорят, кто-то из техников, увидав табличку, пнул банкомат  ногой  и
заревел:
   - Так хоть безналичные давай, сука!
   Но банкомат не послушался.
   Собрание, назначенное на десять вечера,  должно  было  происходить  в
News Room, шикарном помещении, специально оборудованном  для  подготовки
новостных программ. Этот самый Room был куплен у американцев за какие-то
бешеные деньги и был столь технологичен, что  поначалу  к  нему  боялись
подступиться даже самые  лучшие  и  самые  образованные  программисты  и
техники.
   Со временем все освоились.
   На стеклянные столы понаставили  кофейных  чашек,  мониторы  украсили
фотографиями любимых кошек, собак и детей, в выдвижные ящики  понапихали
кроссвордов и колготок.
   Да и техника приспособилась.
   Компьютеры перестали виснуть  при  изменении  температуры  окружающей
среды  на  один  градус.  Клавиатуры  продолжали  работать  даже   после
опрокидывания на них кружек с чаем. Мониторы,  украшенные  фотографиями,
стали послушно загораться после двух ударов кулаком в пластмассовый бок.
   Дела пошли.
   Только вот название так и не прижилось.
   Русский вариант  News  Room,  звучавший,  как  "нью-срум",  почему-то
казался не слишком приличным, и постепенно это стало  называться  просто
"новости".
   - Сегодня в "новостях" в шесть, - так приблизительно это  сообщалось,
и все привыкли, и всем понравилось.
   Храброва, смывшая грим  и  отлепившая  накладные  ресницы,  прибежала
самой последней, уже после того, как пришел Бахрушин - туча тучей.
   Ники с самого начала строил планы, чтобы  она  села  рядом  с  ним  -
просто так. Конечно, скорее всего,  у  нее  было  свое  место,  согласно
какой-то там неписаной табели о рангах, о которой он пока  не  знал.  Но
все собирались, рассаживались, и стульев почти не оставалось, а потом не
осталось совсем, и звукооператоры рядком усаживались на сверкающий  пол,
напоминавший студию программы "Здоровье", и Бахрушин  пришел  и  сел  на
край стола, потому что места не было даже для него, и  Ники  понял,  что
надежда есть.
   - Уважаемые господа журналисты, а также не господа и не журналисты, -
начал Бахрушин. - Для начала смотрим программу. Я предлагаю третий блок,
как самый показательный.
   Аудитория недовольно загудела. Смотреть программу - терять еще  минут
двадцать, а то и больше, когда так хочется домой есть  и  спать,  и  сил
больше нет, и сигареты все кончились или вот-вот кончатся,  и  всем  еще
добираться, а "ночной развоз" на сегодня не  заказывали,  потому  что  в
ночь работать никто не планировал!..
   Тем не менее режиссер бодро вставил в пасть "Бетакама" мастер-кассету
с сегодняшним эфиром и посмотрел вопросительно.
   - Давай на двадцатую минуту, - приказал Зданович.
   Магнитофон проглотил наживку, и  лента  закрутилась  стремительно,  и
побежали белые цифры, и полосы пошли по экрану. Пленка  остановилась  на
крупном плане Алины Храбровой, которая сидела с идиотским лицом -  глаза
закрыты, брови подняты, губы сложены в колесо.
   - Господи, - пробормотал Зданович. - Уберите это немедленно.
   Режиссер нажал кнопку "Старт", и все оказалось не так уж и  ужасно  -
глаза открылись, брови вернулись обратно на лицо, и губы договорили  то,
что начали, когда бездушный "Бетакам" остановил их.
   "Бетакам" всегда останавливался где ни попадя, и  ему  было  от  души
наплевать, как при этом выглядит показываемый, такая вот у него  имелась
особенность!..
   Храброва  на  экране  "перешла  к  новостям   культуры",   рассказала
очередную историю про Большой театр и его очередную приму.
   Прима с директором театра никак не могли решить, кто главнее, и очень
из-за этого ссорились. Оттого что балерина была  молода,  блондиниста  и
"адски хороша собой", как писали в старых берущих  за  душу  романах,  а
директор - просто мужик в кургузом пиджачке, с лысиной  и  сигаретой,  -
все сочувствовали приме.
   Директор что-то пробухтел про контракты, никто не понял  толком,  что
именно, а прима пригрозила то ли  немедленно  вернуться  в  Лондон,  где
никто с ней никаких контрактов отродясь не подписывал, то ли податься  в
депутаты, и сюжет кончился.
   Тут Бахрушин махнул рукой, и пленку остановили.
   - Ну?  -  спросил  он,  рассматривая,  как  нечто  диковинное,  пачку
собственных сигарет. На команду он не смотрел. - Кто скажет, о чем  этот
материал?
   Ольга Кушнерева, приготовившая сюжет, пятидесятилетняя,  возвышенная,
очень   трепетная,   нежно   любящая    всех    артистов,    художников,
балетмейстеров,  резчиков  по  дереву,  мрамору,   металлу   и   стеклу,
писателей,  режиссеров,  так  сказать,  всем  скопом,  встрепенулась   и
покраснела.
   В "Новостях" ее всегда звали просто Ляля.
   - Ляль, это вы готовили?
   - Я, Алексей Владимирович, а что?
   - Да то, что чепуха страшная, вот что!
   Ляля поднялась со  своего  стула,  прижала  к  груди  полные  руки  и
перекинула за плечо косу. У нее была коса, как из  сказки  про  сестрицу
Аленушку.
   - Алексей Владимирович, но  вы  же  знаете,  какая  сложная  ситуация
вокруг театра и как там все трудно и запутанно! Говорить более конкретно
нельзя, мы можем людей задеть или оскорбить!  А  они  такие  ранимые,  и
Большой театр...
   - Вот я, - сказал Бахрушин и сверкнул на Лялю стеклами очков, -  тоже
очень ранимый, но более конкретный! И до  появления  этой..,  как  ее..,
которая контракт не подписывает, там были сплошные скандалы,  в  Большом
театре! Теперь еще  один  скандальчик!  Правильно?  Именно  в  этом  был
космический смысл сюжета?! Больше нам нечего  сказать  зрителям  потому,
что мы сами ничего не знаем?! Ляля, вы тридцать лет на телевидении,  что
я вам объясняю! Это вы мне должны объяснять, как сюжеты делают!
   Стеклянная дверь приоткрылась,  и  вошла  Храброва,  без  каблуков  и
грима,  в  джинсах,  черном  свитере  и  лакированных  ботинках.   Ники,
увлекшись разбором полетов, чуть было не пропустил ее.
   Она вошла и хотела за спинами шмыгнуть в последние ряды, но  Бахрушин
заметил ее.
   - Алина, я начал с сюжетов, потом и до тебя дойдем.
   -  А   можно   я   пока   сяду,   Алексей   Владимирович?   -   тоном
девочки-отличницы,  опоздавшей  на  урок   из-за   спасения   на   водах
старичка-инвалида, спросила она, и все засмеялись.
   Бахрушин тоже улыбнулся.
   Лучше бы не улыбался. Все моментально опустили глаза, как будто самое
интересное происходило как раз на полу.
   - Некуда садиться, Храброва. Не будете в следующий раз опаздывать.
   - Есть место, Леш, - встрял Ники. - Вот, пожалуйста.
   Алина оглянулась, ища глазами это самое место, обнаружила Ники,  и  у
нее стало странное выражение лица. Переступая  через  чьи-то  ноги,  она
добралась до свободного стула рядом с ним, села и сказала тихо:
   - Большое вам спасибо.
   Он кивнул, не глядя на нее.
   Без "сделанного" лица она казалась лет на десять моложе, и у нее была
светлая кожа, и пахло от нее изумительно. И кто-то посмел  написать  ей,
что она сука, перед самым эфиром, и она от страха свалилась под  стол  и
не могла оттуда выбраться!
   Разве можно после всего этого еще и смотреть на нее!..
   - А вот этот Лондон в финале  зачем?  -  продолжал  Бахрушин.  -  Вся
страна должна знать, что вообще-то она в Лондоне живет, а  здесь  у  нее
просто хобби в виде Большого театра? А Тургенев так расстроился, что тем
же вечером уехал в Баден-Баден?
   Ляля затрепетала и перекинула косу обратно.
   - Ну, хорошая же девочка, - сказала она жалобно. -  Хорошая,  Алексей
Владимирович!
   - Да шут с ней, с девочкой! - Бахрушин  достал  сигарету,  закурил  и
поморщился. - Мы же не девочек показываем, а новости! А это не  новость,
Ляля, а.., тухлый огурец, и вы это понимаете так же, как и я!
   Губы у Кушнеревой странно подвинулись, подбородок вздрогнул, и  глаза
налились слезами. Алексей  Бахрушин  никогда  не  позволял  себе  ничего
такого, особенно во время публичного "разбора полетов"!
   Пожилая редакторша Тамара Степановна посмотрела на шефа так, что  все
решили, будто сейчас у него из макушки должен немедленно  повалить  дым,
сунула Ляле платок и, сильно перегнувшись вбок, зашарила по  карманам  -
искала валидол.
   - Да, и к режиссеру вопрос! Там был адвокат, в этом  сюжете.  Кстати,
единственный, кто смог хоть что-то внятное сказать. Почему  он  был  без
титров?! Из чего я должен сделать вывод, что это адвокат?! Из того,  что
у него усы?! Было полное впечатление, что это и есть директор театра,  а
потом, когда появился второй с титрами, что это он  директор,  я  совсем
запутался! Что, черт возьми, мы все тут  делаем?  Резвимся  на  лужайке?
Развлекаем сами себя, как можем?! А можем плохо?!
   Храброва рядом с Ники глубоко вздохнула, как перед прыжком в воду,  и
он все-таки посмотрел на нее.
   У нее было серьезное лицо, и она, как в школе, подняла вверх руку.
   - Можно я скажу, Алексей Владимирович?
   Бахрушин мрачно посмотрел на нее.
   - А потом я, - неожиданно предложил Ники. - Можно потом я скажу?
   Бахрушин молчал.
   Конечно, они знали. Все до единого. Ему было бы легче, если бы  никто
не знал.
   Из-за того, что всем все  известно,  ему  приходилось  изо  всех  сил
делать вид. Этот гребаный вид давался ему с каждым днем все труднее.
   Он делал вид, что слушает на совещаниях. Делал вид, что работает, что
ему есть дело до программы, вот как сегодня. Он пытался сделать вид, что
такой же, как всегда, и у него это получалось плохо, плохо!..
   Он не  принял  Беляева,  который,  едва  прилетев,  примчался  в  его
приемную и торчал там два часа, не веря,  что  Бахрушин  его  так  и  не
примет! Он не счел нужным принять. Перед Ники  невозможно  было  играть,
потому что тот оказался единственной и последней надеждой  -  именно  он
мог что-то видеть, слышать,  знать!  Именно  он  мог  что-то  рассказать
такое, из чего хоть стало бы понятно, где искать!
   Он  притворялся,  что  верит  Добрынину,  который  говорил:  "Правда,
делается все возможное, Леша".
   Он притворялся - перед самим  собой!  -  что  все  еще,  может  быть,
обойдется.
   На это уходили все силы, он весь словно покрылся открытыми  язвами  -
где ни дотронешься,  больно.  Он  не  принимал  сочувствия,  потому  что
боялся, что не справится с ним. Он не отвечал  на  вопросы,  потому  что
правда,   не   знал,   чем   это   может    кончиться    -    мордобоем,
членовредительством, буйным помешательством.
   Всю жизнь он боялся, что такое случится, и оно случилось, и оказалось
в сто раз хуже того, чего он боялся.
   А эти, которые знали... Все время они  пытались  как-то  помочь  ему,
"войти в положение", простить за резкость, взять  на  себя,  сделать  за
него, вот как сейчас Храброва!
   Он бы отдал все на  свете,  чтобы  они  не  относились  к  нему  с...
"человечностью и пониманием"!  Он  был  бы  рад,  если  бы  ему  удалось
насмерть с кем-нибудь поругаться, чтобы  ему  наговорили  дерзостей  или
гадостей, хамили и злили, задевали!.. Потому  что  именно  на  злость  и
ненависть он сейчас только и был способен!
   А перед ним постно опускали глаза, кивали  и  поддакивали  -  беда  у
человека, мы же понимаем, что мы, не люди, сами-то!..
   Он молчал, и Храброва поднялась со своего места.
   - Можно мне сказать, Алеша?
   - Ну, говори, - разрешил он.
   Она в центр комнаты не пошла, осталась как-то сбоку - впрочем, ей  не
надо было никуда выходить.
   Центр непременно перемещался именно в то место, где она стояла.
   - Дело не в этом сюжете, - начала она быстро. - На самом  деле  сюжет
не такой уж плохой, правда, Ляля!
   - Спасибо, Алиночка...
   - Сюжет - чушь собачья, - перебил Бахрушин, но Храброва не  дала  ему
затеять перепалку.
   - Плохо то, что мы делаем очень скучную программу.
   - Точно, - сказал режиссер на ухо оператору.
   - Это не прог