раза  подряд,  а  потом  еще  раз
напомнил.
   А потом повторил.
   Примерно с пятого раза все получилось.
   Вот теперь он вооружился мудростью с головы до ног, и  ему  никто  не
страшен. Даже Алина Храброва на ее собственной кухне.
   - Пейте, - сказала она,  поставила  чашку,  пристроилась  напротив  и
подвинула к нему пепельницу и пачку диковинных сигарет с зажигалкой. - И
бутерброды ешьте, Ники! Вы же с работы!
   Он промычал, соглашаясь.
   - Ну вот. Значит, есть хотите. Когда я  приезжаю  домой,  у  меня  от
голода в глазах темно! Еле до холодильника дохожу.
   Ники улыбнулся, прихлебывая огненный кофе.
   Какой  еще  холодильник?!  Она  неземное  создание,   суперзвезда   и
волшебная фея. У нее не может темнеть в глазах  от  голода.  Она  должна
питаться  розовым  лепестком,  пыльцой  нарцисса  и  глотком  серебряной
утренней росы.
   Фея закурила и рассеянно сунула зажигалку в собственную пустую чашку.
Ники смотрел на нее во все глаза.
   Он не знал тогда, что у  нее  есть  удивительная  способность  терять
зажигалки, очки, деньги и  туфли  -  прямо  на  пороге  магазина,  когда
каблуки застревали в решетке. Оказавшись  босиком,  она  оглядывалась  и
растерянно  смотрела  на  свою  босую  ногу,  как   на   нечто   ей   не
принадлежавшее.
   Он не знал, что она близорука и поминутно ищет очки, когда  ей  нужно
что-нибудь рассмотреть. Он не знал, что она варит кофе,  от  которого  в
лучшем случае  немедленно  повышается  кровяное  давление,  а  в  худшем
случается гипертонический криз. Не знал, что она  язвительна,  остроумна
и, когда хохочет, закидывает голову так, что открывается  античная  шея.
Что после бокала шампанского у нее сильно краснеют  щеки,  и  она  очень
этого стесняется и никогда не пьет "на людях" ничего, кроме  минеральной
воды.
   Он и не подозревал, что все это в скором времени станет приводить его
в восторг и собственная неконтролируемая нежность будет до смерти пугать
его.
   Иначе он отступил бы немедленно, прямо сейчас.
   Или не отступил бы?..
   И только предчувствие настойчиво шептало ему, что нужно бежать, но он
никогда не слушался своих предчувствий.
   - Почему вы не едите?
   - Я ем, - сказал он с досадой и, чтобы она успокоилась, положил рядом
с собой бутерброд. Алина тут же подала ему салфетку.
   Покорившись, он взял и салфетку.
   - Я хотел поговорить с вами об этом вашем придурке, который...
   - Тише!  -  приказал  она,  поднялась,  перебежала  плиточно-ковровое
пространство кухни и задвинула обе створки высоких раздвижных дверей.  -
Не кричите, Ники. Я не хочу, чтобы мама...
   - Да, простите, - сказал он, понизив голос, - я не подумал.
   Алина села и стала искать зажигалку. Он не сразу  понял,  что  именно
она ищет, и некоторое время просто наблюдал с интересом.
   Она осмотрела стол,  потом  широкий  подоконник,  на  котором  стояли
диковинные цветы и маленькие штучки, которые  Ники  хотелось  потрогать.
Потом пошарила в карманах джинсов и беспомощно оглянулась на плиту.
   Ники, слава богу, догадался и вытащил зажигалку из ее чашки.
   - О, господи, - пробормотала суперзвезда, - как она туда попала?..
   - Понятия не имею, - признался развеселившийся  Ники  и  протянул  ей
зажигалку,  как-то  благополучно  миновав   вечную   мужскую   затею   с
вытягиванием  руки,  чирканьем  колесиком,  поднесением   неравномерного
пламени, от которого нужно успеть отшатнуться  и  непременно  попасть  в
него сигаретой, а не  волосами  и  не  носом!  Почему-то  это  считалось
проявлением галантности - "дать прикурить даме". Ники такую  галантность
не признавал, и оказалось, что Алина не признает тоже.
   Он глотнул кофе и покосился на бутерброд.
   Следовало переходить к делу, а он никак не мог собраться  с  мыслями.
Вернее, мысль у него была только одна,  и  она  казалась  ему  абсолютно
верной, он сто раз со всех сторон обдумал  ее  и  загорелся  непременным
желанием изложить. Теперь эта превосходная мысль  казалась  ему  страшно
глупой и неважной,  ради  нее  не  стоило  и  тащиться  в  ночь-полночь,
обременять собой звезду.
   Звезда подумала и тоже налила себе кофе.
   У нее были длинные пальцы и высокая грудь,  которую  плотно  облегала
черная майка.
   Ники посмотрел и отвел глаза.
   Примерно после восьмой, а  может,  девятой  романтической  истории  с
очередной "девушкой его жизни" женская грудь, как основная  составляющая
романтизма, перестала занимать его воображение,  а  тут  вдруг  опять..,
заняла.
   Храброва была с другой стороны Земли. Нет, с другой стороны Луны.  Ее
грудь уж точно не могла иметь к нему никакого отношения!
   - Вы хотели мне что-то сказать, Ники?
   Да, он хотел. Он все  время  хотел  изложить  ей  свою  умную  мысль.
Тщательно обдуманную со всех сторон.
   - Ники?
   - Извините, - пробормотал он. Щеки у него  вдруг  покрылись  кофейным
румянцем и все лицо стало одного цвета  -  ровного,  коричневого.  Алина
смотрела с интересом.
   - Алина, я вот что подумал... Про эти записки.
   Теперь он старательно отводил от нее глаза - на всякий случай,  чтобы
она не подумала, что он маньяк  или  извращенец.  И  потому,  что  очень
старался, получалось так, что он все время смотрит именно на ее грудь.
   Черт, черт, черт!..
   - В последнем случае, который был.., при мне.., вы прочитали записку,
и текст тут же кто-то удалил. Я ее уже не видел.
   - Да.
   Ники воспрянул духом.  Та  самая  конструктивная  мысль  вернулась  в
голову, можно было попробовать ухватить ее за хвост и надеяться, что она
распугает все остальные, вовсе не конструктивные мысли.., про грудь.
   Давай. Отвлекись ты от этой груди, ей-богу!.. Тебе не пятнадцать лет,
в конце концов!..
   - Значит, человек, который написал записку, видел,  что  вы  пошли  в
свой кабинет смотреть верстку. Логично?
   Она раскапывала пальцами орехи в вазочке и, когда он спросил, бросила
это дело и уставилась на него.
   - Почему?
   - Потому что записку удалили, как только вы ее прочли. Я пришел через
пять минут, и там уже ничего такого. Пусто.
   - Ну и что?
   - Смотрите. Бригада работает. До эфира пятнадцать минут. Вы  заходите
в свою комнату. Этот  ваш..,  писатель  знает,  что  вы  пошли  смотреть
верстку, входит в систему и ждет пять минут.  Считает  до  ста.  Или  до
тысячи. Потом сообщение удаляет. Вот и все.
   Алина, казалось, изучает его лицо.
   Все-таки у него чудовищные глаза. Такие бы графу Калиостро,  а  никак
не этому парню с неопределенной внешностью и разноцветной физиономией!
   - Что - все, Ники?
   - Нам остается узнать, кто из  вашей  команды  видел,  что  вы  пошли
читать верстку. А это точно не сорок человек!..
   - Да все видели!
   - Не правда, - сказал  он  хладнокровно.  -  Почему  все-то?  Я  вот,
например, нет. Операторы и звуковики точно не видели, они в это время  в
студии.  Зданович  в  аппаратной  на  третьем   этаже.   Кто   остается?
Выпускающий и пара редакторов. Разве нет?
   Она молчала.
   - Послушайте. - Ники зажег сигарету и почему-то не стал  курить.  Дым
приятно щекотал ему ноздри. - Если это кто-то, допустим, из  операторов,
можно очень просто установить.
   - Как?!
   - Значит, кто-то из них в это время болтался по коридору,  следил  за
вами, а потом опрометью кинулся к компьютеру.
   - Но мы-то не установили!
   - А вы думаете, что тот раз был последним? - спросил он.
   Да. Конечно.
   Конечно, он прав. Продолжение последует. Бог троицу любит.  Один  раз
все сошло благополучно, и во  второй  тоже!  Скорее  всего  сойдет  и  в
третий.
   - Я хотел вам предложить вот что. Как  только  вы...  увидите  что-то
такое в своей верстке,  в  ту  же  секунду,  даже  не  читая,  бегите  в
"новости" и смотрите, кто сидит за  компьютером.  Я  думаю,  что  кто-то
один. Максимум двое или трое. Из  них  выбрать  проще,  чем  из  всей...
бригады.
   - Господи, я же не комиссар Рекс! - воскликнула она. - Что  значит  -
бегите?! А если это случится не перед эфиром?! Перед  эфиром  в  системе
никто не сидит, а днем-то все сидят!
   - Да не все, - повторил он с досадой и ткнул в  пепельницу  сигарету.
От нее отвалилась колбаска серого пепла. - С чего вы взяли, что все? Это
вам кажется!
   Корреспонденты на выездах, редакторы в курилках!
   Операторов нет, и звуковиков тоже, что им днем в редакции делать! Ну,
будет не три человека, а пять. А я попрошу  Бахрушина,  чтобы  Кривошеев
записи с камер слежения нам показал.
   Храброва помолчала и поболтала в турке остатки кофе.
   - Сварить еще? - спросила рассеянно.
   - Нет, спасибо.
   Как будто он сказал ей, что ни минуты больше не может прожить без  ее
кофе, она встала, подошла к плите и стала мыть турку. Потом  насыпала  в
нее коричневый порошок. Головокружительный наркотический  запах  поплыл,
наполнил воздух.
   Ники следил за ней.
   Зачем он полез в это дело?! Своих забот мало?! Драйва не хватает? Или
чего там? Экстрима, что ли?
   На данный момент Ники Беляеву вполне хватало и  драйва,  и  экстрима.
Бахрушин забрал кассету  из  диктофона  и  обещал  что-то  такое  с  ней
сделать, куда-то отнести, но Ники, в отличие от них, выросших в теплицах
и оранжереях и уверенных в том, что система их  защищает,  как  защищала
всегда, был убежден, что надеяться нужно только на себя.
   Ники Беляев знал, что все на свете зависит вовсе не  от  меморандумов
Генеральной ассамблеи ООН и не от конституции, а от того,  какой  именно
человек оказался в данное время в данном месте.
   Если плохой - ты пропал, и не спасут тебя ни меморандумы, ни законы.
   Если хороший, значит, еще можно попробовать побороться вместе с  ним,
когда одному не под силу.
   Может, это и была несколько упрощенная  модель  жизни,  но  Ники  она
подходила.
   Кассета. Кассета и записка. Все дело в них.
   Странно, что Бахрушин этого не понимает. Или он  понимает,  только  с
Ники не собирается делиться?!
   Тогда, в ночном телевизионном коридоре, он решил было, что  они  друг
другу сказали все, что хотели.
   Взаимопонимание достигнуто,  как  говорила  Алина  Храброва  в  своих
подводках.
   Выходит, ни черта оно не достигнуто?
   Ему было тяжело.
   В силу характера Ники привык всегда  чувствовать  себя  уверенно.  Не
было случая, когда бы он сомневался в  правильности  своих  поступков  и
решений. Он очень любил себя, и его жизнь складывалась так, что он почти
не ошибался - и не было случая разувериться в этой любви или собственной
непогрешимости!
   Вернувшись из Афганистана, он вдруг понял, что окружающие смотрят  на
него как-то странно.
   Подозрительно.
   Он пытался не обращать внимания - в конце концов, это  вовсе  не  его
проблемы, кто и как на него смотрит! Он  никому  себя  не  навязывает  и
оставляет людям право думать все, что они хотят. Он  пытался  жить,  как
раньше, но это оказалось  трудно  -  старые  приятели  как-то  непонятно
косились,  поводили  шеями  и  быстро  сворачивали  разговор,  а   новые
сотрудники все что-то свистели друг другу в уши и  замолкали,  когда  он
входил.
   Конечно, он добавил себе "мировой славы" тем  самым  выступлением  на
собрании, когда защищал Храброву, но не только в собрании было дело.
   Похоже, все считали - вернулся, жив  и  невредим,  "бросил  своих  на
линии фронта", "дезертировал с поля боя", вот так. Никто  и  никогда  не
решился бы сказать это ему в лицо, но он знал, чувствовал -  они  думают
именно так.
   Может, только поэтому он и полез в проблемы Алины Храбровой.
   Он  никогда,  никому  и  ничего   не   доказывал   и   всякие   такие
доказательства считал занятием страшно глупым и ненужным. Он не презирал
себя, не мучился собственным несовершенством, не  изводился  мыслями  об
упущенных возможностях. Он слишком любил себя для этого.
   Ему не было дела до окружающих, и он искренне считал, что, если он им
тоже станет безразличен, в его  жизни  наступит  долгожданная  и  полная
гармония.
   Окружающие вели себя странно,  и  Ники,  привыкший  ничего  и  никого
вокруг себя не замечать, всей своей шкурой чувствовал эту странность,  и
она начала его пугать.
   Для того чтобы отделаться от этого,  следовало  непременно  совершить
что-нибудь более или менее героическое.
   Спасти Алину Храброву от  каких-то  подлецов,  которые  замучили  ее.
Вполне героический поступок, который примирил бы его с собой.
   Внутренний разлад был несвойствен Ники Беляеву.
   Алина налила ему кофе, положила под его локоть следующую  салфетку  и
придвинула еще какие-то вазочки.
   Неловкость  Ники  росла   пропорционально   количеству   предложенных
салфеток.
   Она не должна за ним ухаживать! Она.., кто там?.. Ах да,  фея,  ангел
божий, цветок роза, глоток росы, клочок тумана! Почему  она  подает  ему
кофе и салфетки и вскакивает, как самая обыкновенная женщина, как только
чайник начинает свистеть, и суетится, и смотрит, сколько у него осталось
в чашке?! И вообще у нее должен быть  штат  слуг  и  дворецкий  в  белом
галстуке, который будет "неслышно  возникать"  в  дверях,  а  "проворные
лакеи" из серебряных  кофейников  станут  подливать  кофе  в  фарфоровые
чашки... Или это чашки серебряные, а кофейники фарфоровые?
   Или все наоборот?
   Тут ему на глаза опять попалась ее грудь, и он  понял,  что  всю  эту
мороку надо заканчивать. Немедленно.
   Не допив, он поднялся из-за стола, вызвал неодобрение громадной серой
кошки, которая смотрела на него из угла дивана, почти  не  мигая,  будто
оценивала, и сказал, что, пожалуй, поедет.
   - Только на работе никому ничего не рассказывайте, - попросил он. - Я
потому, собственно,  и  приехал,  чтобы  не  на  работе...  Короче,  мне
кажется, что вообще ни с кем это обсуждать не надо.
   - Я обсудила только с Бахрушиным!
   Ники  кивнул,  пошел  к  раздвижным  дверям,  но  у   самого   выхода
остановился и повернулся.  Алина  Храброва,  оказавшаяся  очень  близко,
немедленно уткнулась ему в живот, и он, как ужаленный, отскочил от  нее,
налетел на какую-то высокую металлическую  штуку  на  длинной  ноге,  та
страшно загрохотала, поехала, Ники  подхватил  ее,  задев  по  пути  еще
что-то, кошка спрыгнула с дивана - вышел ужасный шум.
   Алина смотрела с изумлением.
   Наверное, он ведет себя неприлично. Вряд ли кто-то еще отпрыгивал  от
нее с таким.., заячьим энтузиазмом, особенно учитывая, что она не делала
никаких попыток напасть на него.
   - Простите, - пробормотал он.
   - Ничего-ничего, - ответила она насмешливо.
   Из этого "ничего-ничего" следовало, что он навсегда упал в ее  глазах
так низко, как только  возможно.  Ниже  плинтуса,  кажется,  так  теперь
говорят. По крайней мере, он именно так это понял.
   Ну и наплевать. Если я вам не подхожу, то и черт с вами!
   Сопя и  топая,  он  выскочил  в  просторный  холл  и  обнаружил,  что
испытания еще не закончились. Красотка в голубом свитере и  очках  -  ее
мать - смотрела телевизор.
   - Уже поговорили? - спросила она, поднимаясь.
   Ники злобно ответил, что да, поговорили.
   - Будьте осторожны за рулем, - безмятежно напутствовала его Алина,  и
он пообещал, что будет.
   Они обе стояли у двери, провожая его, очень высокие, очень  красивые,
похожие  друг  на  друга,  в  окружении  мягкого  света,  высоких   ваз,
обнимающихся негритосов и японских циновок.
   Никогда в жизни он еще не чувствовал себя так погано.
   Дверь открылась, возвращая ему свободу, он неловко кивнул и опрометью
кинулся в лифт.
   - Странный молодой  человек,  -  констатировала  Ирина  Михайловна  и
подхватила Мусю, тоже вышедшую провожать. - Что у него с лицом?
   - Наверное, такой загар. Он только вернулся из Афгана.
   Ирина Михайловна рассеянно почесала Мусю за ушком.
   - Кого он так испугался?
   - Меня, мам! Кого еще он мог испугаться!
   - Ты к нему приставала?
   - Ну конечно.
   - А зачем он приезжал? Правда по делу?
   - Правда.
   - Или выдумал все?
   - Мама, ничего он не выдумал! Или ты подозреваешь, что у меня  с  ним
романтическая история?!
   - Он не годится для романтических историй,  -  категорически  заявила
мать, - разве ты не видишь? Но ты можешь выйти за него замуж.
   - Обязательно, - пообещала Алина Храброва.

***

   Ники сворачивал  с  Ломоносовского  проспекта,.  когда  ему  позвонил
Бахрушин и велел немедленно приезжать.
   - Где ты?
   - На Ломоносовском.
   Бахрушины жили на Маросейке, в Потаповском переулке.  Ники  несколько
раз бывал у них, еще в той, нормальной и благополучной жизни.
   - Что-то случилось, Леш?
   - Я лечу в Афган. Завтра. Я хотел бы до этого с тобой поговорить.
   - Сейчас приеду, - мигом отозвался Ники. - А что там, в Афгане?..
   Он боялся услышать, что нашли.., тело. Или тела.
   - Ничего, черт побери, - ответил Бахрушин.  -  Даже  слухов  никаких.
Какого рожна надо было брать заложников, если столько времени - ничего?!
   Придерживая плечом трубку,  Ники  вытащил  сигарету  и  повернул  под
стрелкой направо.
   Дождь все шел.
   "Все, кто тоже в подводной лодке,  слушайте  нас!"  -  шмыгая  носом,
сказала опечаленная Женя Глюкк, ведущая "Радио-роке", которое Ники любил
больше всего, и Шевчук грянул про "последнюю осень". Наверное, дождь его
тоже достал.
   Поставить машину было негде, как обычно  вечером  в  центре,  и  Ники
долго крутился, заезжал с  разных  сторон  и  в  конце  концов  приткнул
"Лендровер" на свободный пятачок, но идти было далеко, и он весь  вымок,
пока дошел.
   - Ты чего, на велосипеде ехал? - удивился Бахрушин, увидев его.
   - Полотенце есть?
   Короткие волосы были мокрыми, и кожа на голове казалась холодной, как
лягушачья.
   Бахрушин кинул ему полотенце.
   - Штаны тоже будешь снимать?
   Штаны снимать Ники отказался.
   В этом доме всегда ощущалось Ольгино присутствие, и сейчас, когда  ее
не было, казалось, что это не семейный дом, а пустыня. Непонятно, почему
так получалось.
   Все на месте - книги, фотографии, любимые чашки, пузатый  и  довольно
замусоленный медведь размером с ладонь на компьютере. Все как всегда.
   И именно эта привычность вещей ужасала. Ники предпочел бы, чтобы  все
лежало в руинах, чтобы дымящиеся развалины  остались  от  спокойствия  и
уюта, но только не эта "всегдашность" -  словно  ничего  не  изменилось,
словно не произошло того, что даже не перевернуло, а остановило жизнь.
   - Что ты смотришь? - спросил Бахрушин и остановил себя.  И  так  было
понятно, что.
   Дома, когда он оставался наедине с собой, дела шли совсем худо.
   - Ты выпьешь чего-нибудь?
   - Я за рулем не пью, Леш. Принципиально.
   У Бахрушина что-то уже было налито в стакане, он допил одним  глотком
и налил еще.
   Ники сел  на  диван,  наклонился  вперед  и  потер  лицо.  Неожиданно
оказалось, что он очень устал.
   - Я завтра улетаю, -  сказал  Бахрушин.  -  Мне  нужно  найти  этого,
которого она записала на кассете.
   - Готье?
   - Гийома. По-моему, это единственный шанс.
   Он  пристроился  рядом  с  Ники,  поставил  свой  стакан  на   ковер,
наклонился и тоже потер лицо.
   Ники сбоку осторожно посмотрел на него.
   - А этот твой МИД? Добрынин вроде что-то говорил про МИД?
   Бахрушин  скривился,  как  будто  Беляев  спросил   у   него   что-то
неприличное.
   - Никто ничем не занимается, Ники. По крайней мере, мне так  кажется.
Никому, черт побери, дела нет, а мне только два часа назад  звонил  отец
Вадика Грохотова и плакал, а я даже не знаю, что ему  сказать!  Живы,  в
плену, в могиле, где они?! Кто захватил, зачем?!
   - Да, - почему-то согласился Ники. - А кассета из диктофона  где?  Ты
ее давал слушать кому-нибудь?
   - Добрынину. Он сразу же ее забрал. Сказал, что отвезет в ФСБ.
   - И что они?
   Бахрушин быстро ответил, что именно. Ники опять глупо кивнул.
   - Жена Юры Смирнова,  парня  с  Перового  канала,  написала  какую-то
петицию депутатам, а старик Грохотов на прием  в  МВД  ходил  и  в  ФСБ,
кажется, и ничего.
   Хочешь кофе?
   Это слово напомнило Ники позор, с которым он удалился из  дома  Алины
Храбровой, и он решитель