!
   - Есть еще один человек, кроме  меня,  -  сказал  он  жестко,  -  который
считает, что из этого следует все. И он не ошибается. И я тоже не  ошибаюсь.
Странно, что он до сих пор ничего не  предпринял.  То  ли  выжидает,  то  ли
боится.
   - Этот человек - Соня? - спросила Настя и убрала руки с его плеч.
   - Я не знаю. Это кто-то из твоих родных, кто слышал про клад и сложил два
и два. И я не буду сейчас тебя утешать.
   - Не надо меня утешать.
   Она вышла на балкон и перелила воду из детского эмалированного ведерка  в
лейку. И стала с преувеличенным вниманием  поливать  цветы.  Кирилл  сердито
посмотрел на нее сквозь лимонную штору.
   Он ничего не мог с этим поделать. Он не мог ей помочь  и  знал,  что  она
должна справиться сама.
   Неделю  назад  в  его  жизни  не  было  никаких  проблем,  кроме   отдела
маркетинга, который не мог разобраться с немецкой выставкой. Он был искренне
и непоколебимо равнодушен ко всему, что не касалось его драгоценной персоны.
Он любил свой эгоизм, свое спокойствие и свой мир, в котором он был один. Он
так старательно его строил, этот замкнутый рай для одного, что  на  пушечный
выстрел не  подпустил  бы  никого,  кто  мог  бы,  пусть  случайно,  в  него
проникнуть.
   Он даже старался никого и никогда не подвозить на машине, просто  потому,
что это была его машина,  его  личное  пространство,  часть  его  охраняемой
территории, на которой он не желал видеть чужих.
   А теперь он сидит за компьютером и мается от того,  что  ничем  не  может
помочь случайной девице, у которой проблемы с  родственниками,  а  утром  он
маялся от того, что не мог придумать, как ему  затащить  ее  в  постель,  не
дожидаясь ночи.
   Поисковая система относительно быстро  нашла  упоминания  торговой  марки
?Красно Солнышко?, и Кирилл стал  читать,  время  от  времени  поглядывая  в
Настину спину за лимонной шторой.
   История взлета и падения торговой марки ?Красно Солнышко?  излагалась  во
всех статьях примерно одинаково.
   Жил-был  ничем  не  примечательный  молочный  комбинат  номер  четыре,  и
производил он ничем не примечательные пакеты с  молоком.  Так  бы  он  их  и
производил, пока не помер бы от происков конкурентов, если бы его не  купили
несколько энергичных парней.
   Купивши молочный комбинат, парни почему-то не стали увольнять сотрудников
и переделывать старое здание под автосервис с  сауной,  теннисным  кортом  и
солярием. Вместо этого они поставили финское оборудование, кое-как  подперли
рушащиеся стены, с почетом проводили на пенсию дедка-сторожа, который первым
выносил с территории все  подряд,  и  наняли  дюжих  молодцев  с  рамками  и
детекторами.
   Добры молодцы взялись сторожить хозяйское молоко, как цепные псы - амбар.
Двух или трех теток, так и не приспособившихся к новым порядкам, в одночасье
уволили, а остальные остались работать.
   Только вместо неприметных пакетов серого  цвета  молочный  комбинат  стал
производить  веселенькие  разнокалиберные  пакетики  с  солнышком  на   всех
возможных  поверхностях.  Молоко  теперь  называлось  ?Красно  Солнышко?   и
покупалось хорошо, поскольку было вкусным, да и пакетики душу радовали.
   Дальше все пошло как по нотам и  в  соответствии  с  любым  учебником  по
маркетингу.
   Появились сливки ?Красно Солнышко?. Потом детские сырки.  Потом  йогурты.
Потом соки.
   Потом был ?молочный  фестиваль?  ?Красно  Солнышко?,  где  все  было  как
следует - певцы в экстазе скакали по эстраде,  певицы  потряхивали  бюстами,
лотерея раздавала копеечные сувениры - все равно приятно! -  воздушные  шары
взлетали, и клоун в нелепом круглом костюме с лучами во все  стороны  угощал
детей йогуртом, а пенсионеры получали купоны на скидки.
   Еще добавилась  телевизионная  реклама,  старое  здание  отремонтировали,
навели красоту, пристроили еще одно, а потом прикупили молочный завод  номер
пятнадцать, сотрудникам справили одинаковые формы,  выдержанные  в  основных
цветах   упаковки   ?Красно   Солнышко?,   открыли   фирменный   магазин   и
проспонсировали  детский  праздник  -  в  общем,  окончательно   загнили   и
обуржуазились.
   Тут-то все и случилось.
   Одним прекрасным утром в суд явился тихий мужчина с портфелем. В портфеле
был иск к хозяевам ?Солнышка?, которые нагло эксплуатируют  чужое  название.
Название и картинка с солнышком давным-давно принадлежат вовсе другой фирме,
которая жаждет восстановления справедливости и воцарения законности на  всей
территории страны и так далее.
   Хозяева кинулись в Институт  патентоведения,  где  когда-то  давным-давно
получали авторское свидетельство на свое ?солнышко?. Там  развели  руками  и
объяснили  им,  что  та  самая,  совсем   другая   фирма   свое   ?солнышко?
зарегистрировала раньше и поделать ничего нельзя. На резонный вопрос, почему
это выяснилось только теперь, в группе патентных  поверенных  сообщили,  что
поверенные тоже люди и проверить каждую марку не могут. Зарегистрировать они
могут все, что угодно, или почти все, что угодно, а проверять - не их дело.
   Суд выиграл тихий мужчина с портфелем. Название  и  картинка,  в  рекламу
которых  были  вложены  бешеные  деньги,  отошли  подателям  иска.  Податели
подхватили марку, как знамя из рук упавшего бойца, и ринулись на  рынок,  не
вложив ни копейки в раскрутку.
   По сведениям газеты ?Коммерсант?, хозяева молочного завода номер четыре -
и номер пятнадцать, придя в себя после  гибели  Помпеи,  подумывают  все  же
построить автосервис с сауной на крыше.
   Кирилл информацию дочитал до конца и полез  в  гардероб,  где  на  нижней
полке лежал его аккуратно сложенный  рюкзак.  В  рюкзаке  должны  были  быть
сигареты.
   Года два назад он сам чуть не вляпался в подобную историю.  К  нему  тоже
пришли  несколько  тихих  мужчин  с  портфелями  и  сказали,  что   название
?Строй-мастер? и его фирменный знак - дородный дяденька в  комбинезоне  и  с
мастерком - Кирилл украл у них и должен немедленно вернуть.
   Он тогда вышел из этой истории без потерь, потому что  у  него  с  самого
начала были очень хорошие юристы, на которых  он  никогда  не  жалел  денег.
Юристы слыли занудами и перестраховщиками,  и  именно  их  занудство  спасло
Кириллу бизнес.
   Он просмотрел материалы еще раз.
   Торговую марку ?Красно Солнышко? регистрировал Институт патентоведения, и
именно группа патентных поверенных, в которой  работала  Света,  выдала  два
регистрационных свидетельства. Из статьи следовало, что  одно  свидетельство
было получено раньше другого, и именно  это  погубило  ребят,  производивших
молоко  и  йогурты.  Просто  они  ничего  не  знали  о  том,  более   раннем
свидетельстве.
   Кирилл немного подумал. Светин начальник, Петр Борисович Лялин, по словам
Игоря Никоненко, разбогател именно в период ?красно-солнечной? эпопеи.
   Кто хвастался своим умением складывать два и два?
   Если у него получится, он все проверит сегодня же.  Если  нет  -  завтра.
Только бы до завтра еще ничего не произошло.
 
*** 
 
   Соня подошла к его машине и остановилась в нерешительности, как будто  ей
предстоял полет на космическом корабле, а она, как  назло,  позабыла  надеть
скафандр.
   - Это что? - спросила она, тускло улыбнувшись. - Ваша машина?
   Он посмотрел. Это точно  была  его  машина,  и  сомневаться  было  как-то
странно.
   - Да, моя, - подтвердил он, - или вы думаете, что я ее  угнал?  Садитесь.
Настя сейчас выйдет.
   На середине дорожки, ведущей к гаражу, показались Нина  Павловна  и  Юлия
Витальевна, и Кирилл быстро сел за руль. И захлопнул за собой дверь.
   - Сонечка, куда ты собралась? -  закричала  Нина  Павловна.  Соня  нервно
оглянулась и даже как будто попятилась.
   Тут Нина Павловна увидела машину, а в ней - Кирилла.
   - Господи боже мой. Юля!
   - Я вижу, - сказала Юлия Витальевна. Они  подошли  и  стали  смотреть  на
машину. Потом переглянулись.
   - Это моя машина. - во второй раз объяснил Кирилл, опустив стекло. -  Что
происходит, я не понимаю?
   - Он не понимает, - зловещим тоном произнесла Нина Павловна, и они  опять
многозначительно переглянулись.
   - Вы кто, молодой человек?  -  спросила  Настина  мать.  -  Ваша  фамилия
Чубайс?
   - Моя фамилия Костромин, - сказал Кирилл, сообразив наконец, в чем  дело,
- и машина эта моя. Я ее не украл и не забрал за долги, угрожая пистолетом.
   - А как она называется? - спросила любопытная Нина Павловна.
   - ?Субару?, - буркнул Кирилл.
   - И сколько она стоит?
   - Нина!
   - Нина Павловна, я не жулик. Я давно работаю и хорошо зарабатываю. Вы  об
этом меня спрашиваете?
   - Мама говорила, что вы никчемный тип, никуда не годный.
   - Она  ошибалась.  -  Кирилл  вовсю  злился  на  Настю,  которая  наскоро
советовалась с Мусей, что привезти из города.  Как  будто  Петергоф  был  за
триста километров от человеческого жилья. Давно бы уж  уехали,  если  бы  не
она!
   Он нетерпеливо посигналил, заставив дам вздрогнуть и посмотреть на него с
негодованием.
   - Соня, садитесь.
   - Сонечка, а ты куда? Тебе зачем в город?
   - У меня развалился фонендоскоп, - сказала Соня, и Кирилл взглянул на нее
внимательно. - Я не могу маме давление померить. Мне  нужно  взять  из  дома
запасной. Кирилл обещал меня.., подвезти. Тетя Юля, вы присмотрите  пока  за
мамой, ладно? Она  не  любит  одна  оставаться,  еще  пойдет  куда-нибудь  и
свалится.
   - Ну конечно, - согласилась Юлия Витальевна, и было непонятно, к чему это
относится: к тому, что она присмотрит или что тетя непременно свалится.
   Прибежала Настя, проскользнула между теткой и матерью и открыла  переднюю
дверь.
   - Вот и я, - объявила она, запыхавшись, - мы решили,  что  вечером  можно
поджарить курицу на вертеле.
   - На чем? - переспросил Кирилл. Просто так переспросил.  Потому  что  она
ему очень нравилась.
   - На вертеле. Напомни мне, чтобы я купила три курицы.
   - А вертел?
   - Да ну тебя, Кирилл! Соня, что ты не садишься? Мам, вы чего пришли?
   - Проводить вас, - ответила Юлия Витальевна и улыбнулась ей, - во сколько
вы вернетесь?
   - Часов в шесть. Мам, только в десять минут седьмого панику поднимать  не
надо. И попроси папу, чтобы он попробовал, работает гриль в нашей плите  или
нет. Его только на Рождество включали. Соня, садись!
   - А твой кавалер, оказывается, не такой никчемный, как говорила  мама,  -
встряла тетя Нина, - и машина у него замечательная.
   Настя посмотрела на машину. Кирилл закатил глаза.
   - Мы сегодня поедем или так и будем обсуждать мою машину?
   Обежав ?Субару?, Настя открыла Соне дверь и подпихнула  ее  вперед.  Соня
оглянулась на тетушек, но все же села. Настя плюхнулась на переднее сиденье,
и Кирилл нажал на газ.
   - Что ты так долго! Я думал, меня из-за этой  машины  в  милицию  сдадут.
Соня, куда мы едем? Вы знаете адрес?
   Она молчала, и Кирилл повторил:
   - Соня? - и посмотрел на нее в зеркало заднего вида.
   Она сидела, напряженно откинувшись выпрямленной спиной, и водила ладошкой
по обивке.
   Настя оглянулась и посмотрела на нее:
   - Соня!
   - Что? - Та отдернула руку от обивки, как  будто  ее  застали  за  чем-то
неприличным.
   - Куда мы едем? Где эта ювелирная контора?
   - А.., на Университетской набережной. Я покажу. Только я хотела  сказать,
- она упрямо поджала губы и посмотрела в сторону, - я хотела сказать, что не
верю вам, Кирилл. Никто не мог звонить со Светиного телефона. Я не  понимаю,
зачем вы это выдумали. Чтобы утешить меня?
   - Утешение - хоть куда, - пробормотал Кирилл, - сейчас мы  все  проверим.
Ваш ювелир скажет нам, звонил он или не звонил.  Подделка  или  не  подделка
ваше ожерелье.
   - Я не хотела вмешивать в это дело посторонних, - сказала Соня мрачно,  -
а вы меня заставили. Зачем? Чтобы  все  убедились,  что  бабушка  меня  тоже
терпеть не могла?
   - Сонечка, что ты говоришь? - спросила Настя и  повернулась  к  ней  всем
телом, ухватившись руками за кресло. - Бабушка тебя любила, и мы тебя любим.
   - Я знаю, - перебила Соня, - я знаю, как вы меня любите.
   - Мы тебя любим, - повторила Настя тихо, -  у  тебя  мама  очень  трудный
человек, но...
   - При чем тут мама!
   Она ненавидела, когда ее проблемы разыгрывались в спектакль. Она не умела
и не желала ни с кем их обсуждать.
   С тех самых пор, как отец аккуратно собрал свои вещи в четыре чемодана  -
каждый немного больше другого, - и вызвал шофера, чтобы забрать их, и присел
на диван отдохнуть, как будто после трудной работы,  и  привычным  движением
включил телевизор, и спросил у Сони про институт, и улыбнулся ей  всегдашней
улыбкой. А потом из комнаты выскочила мать и стала  бегать  вокруг  стола  и
кричать, что она зарежется,  а  он  сказал  ?ты  мешаешь  мне  смотреть?,  а
маленький Владик бегал за ней и рыдал так, что Соне казалось, у него вот-вот
лопнет что-нибудь внутри, а она не сумеет помочь, она же не настоящий  врач!
Потом мать стала бросаться к  окнам  и  кричать,  что  она  прыгнет,  и  они
оттаскивали ее уже вдвоем, Соня и Владик, а  отец  все  сидел  на  диване  с
напряженным и грозным лицом и смотрел в телевизор, а потом  встал  и  вышел,
оставив свои чемоданы, и  мать  побежала  за  ним,  упала  и  покатилась  по
лестнице прямо ему под ноги, и  все  соседи  смотрели  из  своих  дверей,  а
некоторые выскочили и стали поднимать  мать  с  цементного  пола  лестничной
площадки, а отец брезгливо перешагнул через нее  и  вежливо  поздоровался  с
кем-то из соседей, старомодно приподняв шляпу.
   Все это было только началом грандиозного спектакля, который тянулся много
месяцев и закончился тем, чем закончился - Соня бросила институт, Владик как
будто обезумел, а мать превратилась в постоянно всем недовольную  истеричную
старуху.
   С тех пор Соня не любила спектаклей и никогда в них не  участвовала.  Она
знала, что стоит  ей  только  сделать  неверный  шаг,  ошибиться,  и  кошмар
повторится снова - она опять  будет  выставлена  на  всеобщее  обсуждение  и
осмеяние, и из каждой двери станут подсматривать любопытные, и обсуждать ее,
и фальшиво сочувствовать, и злорадно подмигивать.
   Она не справилась только однажды - три года назад.
   Но об этом нельзя было  думать  в  такой  шикарной  машине,  когда  Настя
смотрела на нее с сочувствием, и Соня ее за это ненавидела.
   Зачем она согласилась  ехать?!  Все  равно  это  ничего,  ничего  уже  не
изменит!..
   Она осторожно вытерла вспотевшие  ладони  о  клетчатую  юбчонку  и  стала
смотреть в окно. Машина, чуть подрагивая ухоженным телом, даже не  ехала,  а
летела над дорогой, как судно на подводных крыльях.
   Кто же он такой, этот мужик, раз может позволить  себе  такую  машину?  И
мягкий ворс сидений, и кожаную обивку дверей, и прохладный вкусный воздух, и
окно в крыше, а в окне  летит  далекое  небо,  и  чистый  звук  неторопливой
музыки, которая течет, кажется, прямо из этого вкусного воздуха?
   Бабушка говорила, что он - дрянь, дрянь!
   Неужели старуха ошиблась? Она, которая не ошибалась никогда?!
   Стиснутая ладонь разжалась, и Соня тихонько погладила диван.
   У Гриши была короткая замшевая куртка, такая  же  восхитительно,  шелково
шершавая. Соня трогала его  рукав,  проводила  пальцами  -  подушечкам  было
щекотно и приятно. Под тонкой замшей чувствовалась рука, широченная  твердая
лопата. Соня колола его в вену, и  он  послушно  сжимал  кулак,  похожий  на
небольшую дыню.
   Когда он стал ухаживать за ней, она пришла в ужас. Она ничего не понимала
в ухаживаниях, не знала, как себя вести, и с перепугу даже стала ему хамить,
чего не делала никогда в жизни. Он терпел и улыбался и  однажды  подарил  ей
крошечного  черного  деревянного  слона,  вырезанного  так  искусно,  что  в
маленьких  слоновьих  глазках   явно   читались   хитрость   и   добродушное
лукавство. ?Это у меня друг вырезает, - сказал Гриша неловко и сунул слона в
карман ее зеленой хирургической робы. - Вам на счастье?. И дунул от  нее  по
коридору, сильнее обычного припадая на больную ногу, словно  она  собиралась
гнаться за ним и всовывать слона обратно. Слон стоял на ее столике, а  потом
она забрала его домой, и ела с ним, и на ночь прятала под подушку, как будто
ей не тридцать лет, а восемь, и ей казалось, что этот слон  очень  похож  на
Гришу.
   Никто ничего не знал о нем, да и Соня никогда не сплетничала с девчонками
о больных. Девчонки знали, что она ?чокнутая?, и никакими тайнами с  ней  не
делились. Хирург Лев  Романович,  делавший  ему  операцию,  был  не  слишком
доволен. Все знали: когда  Лев  Романович  смотрит  рентгеновские  снимки  и
поет ?Смело, товарищи, в ногу?, значит, все  отлично,  а  если  ?Ой,  мороз,
мороз?, значит, дела не очень хороши. Когда он смотрел Гришины  снимки,  пел
про мороз.
   Гриша ухаживал за ней упорно и тяжеловесно и впрямь по-слоновьи. Девчонки
сначала смеялись,  а  потом  отстали,  потому  что  смеяться  над  ней  было
неинтересно - она ничего не замечала.
   "А монашка? - спрашивали про нее больные. - Монашка когда  дежурит??  Она
лучше всех в отделении делала сложные уколы и ставила капельницы.
   Она долго не обращала на Гришины ухаживания никакого внимания, и  однажды
он сказал, мрачно глядя  в  пол:  ?Я  ведь  не  просто  так,  чтобы  хвостом
покрутить. Я с  серьезными  намерениями.  У  меня  жены  нет.  Паспорт  могу
показать?, и  Соня  чуть  не  хлопнулась  в  обморок  прямо  в  процедурной.
Серьезные Гришины намерения потрясли ее до глубины души. Он ухаживал за ней,
и у него не было жены, и он мог бы даже жениться на ней, если бы все  у  них
получилось хорошо.
   И она как будто сошла  с  ума.  Все  получилось  не  просто  хорошо,  все
получилось необыкновенно, упоительно, волшебно, и Соня была уверена, что  ни
у кого на свете, ни до, ни после нее не  было  и  не  будет  такого  романа.
Неповоротливый Гриша, похожий на дрессированного циркового медведя,  казался
ей очень красивым, куда там  Кевину  Костнеру!  Все,  начиная  со  случайных
встреч в коридоре, - едва заметив его, она уже утопала в помидорном румянце,
- и кончая торопливыми и  многозначительными  пожатиями  влажных  пальцев  в
процедурном кабинете, было внове, и ничего лучше этого  она  не  могла  себе
представить.
   У нее на самом деле был ?роман?, у  нее,  дурнушки-Сони,  которую  бросил
отец, которая так ничему и не выучилась, а по выходным ползала  на  коленях,
вымывая из углов квартирную пыль, и варила  борщи,  целые  кастрюли  борщей,
чтобы хватило матери и брату на все время, пока она будет дежурить.
   Она получила зарплату и в только что открывшемся на  Невском  ?Стокманне?
купила себе брюки и кофточку.
   Они стоили бешеных денег - зарплаты не хватило бы, если бы она не  носила
в сумке пакетик со сбережениями, а она носила, потому что боялась, что  дома
их отыщет Владик и все растаскает на сигареты. Она долго не  могла  выбрать,
все ходила и ходила между рядами потрясающей, благородно-неброской одежды  и
все поражалась, что на каждой отдельной стойке наряды подобраны в тон и даже
украшены шарфиками. Она посмотрела ценник - шарфик стоил долларов тринадцать
- и опять стала ходить, с каждой секундой падая духом  и  понимая,  что  она
никогда и ничего не сможет себе здесь купить.
   Потом к ней подошла продавщица.
   Соня  знала,  что  она  -  в  клетчатой  юбчонке  и   тошнотворно-голубой
водолазочке, собравшейся складками там,  где  у  женщин,  согласно  учебнику
анатомии, должна быть грудь, - выглядит в этом сверкающем дамском  раю,  как
судомойка в спальне у королевы. Продавщица шла издалека,  Соня  смотрела  на
нее и ждала. Ждала, что сейчас ее будут выгонять.
   "Вам помочь?  -  спросила  продавщица  и  улыбнулась.  -  Что  вы  хотите
выбрать?"
   "Брюки?, - пробормотала Соня.
   "Вы зашли в большие размеры, - сказала продавщица любезно, - пойдемте.  У
нас отличный выбор брюк?.
   Она нашла брюки - три пары, - и, пока Соня мерила их за  плотной  зеленой
шторой, принесла еще несколько вешалок с блузками. Просто  чтобы  прикинуть,
как будут смотр