о дня - и не приготовился!
   - Слушай, - сказал он шепотом, - я, наверное, весь потный.
   - Не весь, - невнятно пробормотала она в ответ, - только местами.
   Он сверху видел ее макушку и  черный  разлив  волос,  а  лица  не  видел.
Столкновение с сердцами и розами приближалось.
   Теперь  он  чувствовал  ее  всю,  сверху  донизу,  от  шеи  до  маленьких
прохладных пальцев - на себе. Губы скользили, и следом за ними волосы, и  он
больше не вспоминал ни про сердца, ни про розы. Она была прохладная и свежая
и странным образом не остужала, а распаляла его, и он весь покрылся ?гусиной
кожей?, когда она зачем-то укусила его в предплечье.
   У него сильно и больно колотилось  сердце,  и,  кажется,  кожа  на  груди
взмокла именно с той стороны, где сердце.
   Неужели он не ошибся? Неужели все на самом деле так хорошо, что он  почти
не помнит, где они и что с ними?
   Неужели все дело только в том, что нужный человек оказался в нужное время
в нужном месте?
   - Подожди, я сам, - пробормотал  он,  когда  она  стала  возиться  с  его
джинсами. В голове копошилось какое-то смутное и неопределенное воспоминание
о том, что она почему-то не должна стягивать с него джинсы, и он  стянул  их
сам, и ногой отпихнул от себя вместе с неопределенным воспоминанием.
   Теперь они оба вдруг заспешили так, как будто в их распоряжении  было  не
все время в мире, а семь секунд, оставшиеся до конца  света,  и  нужно  было
очень глубоко дышать, но  это  получалось  плохо,  потому  что  воздух  стал
раскаленным и липким и не проходил в горло.
   Светлые сумерки, заливавшие их жидким стеклянным светом, стали  сгущаться
у него в голове, и он уже почти не мог видеть, и не мог  дышать,  и  не  мог
ждать.
   Да. Так. Все правильно. Все совершенно правильно. Еще чуть-чуть.
   Чуть-чуть...
   Стекло завибрировало, и разлетелось,  и  осыпалось  миллионом  сверкающих
брызг, а потом еще и еще раз, и сознание вдруг вернулось, и  оказалось,  что
это так просто - быть без сознания.
   - Если в отпуске мы две недели не будем вылезать  из  кровати,  -  сказал
Кирилл, удивляясь тому, что это говорит именно он, - ты меня просто  убьешь.
Напомни мне, чтобы я перед отлетом написал завещание.
   - А куда ты летишь? - спросила она слабым чахоточным голосом.  Ее  голова
лежала у него на бедре, и рукой он придерживал ее затылок, чтобы  голова  не
скатилась куда-нибудь.
   - Мы, - поправил он. Странное дело. Оказывается, ночь так и не наступила,
за окном были все те же светлые сумерки. Но ведь он совершенно  точно  знал,
что все вокруг было темно. - Мы с тобой летим в Дублин. Забыла?
   Она зевнула, повернула голову и поцеловала его в бедро смачным  поцелуем.
Он напрягся.
   - В этом твоем Дублине, - сказала она и прихватила его зубами, -  автобус
называется не ?бас?, а ?бус?. Представляешь?
   Он не представлял.
   - И еще они говорят не Дублин, а  Даблин  и  всем  коллективом  играют  в
регби.
   - Каким коллективом?
   - Ирландским. Вся страна Ирландия повально играет в регби.
   - И пьет ирландское виски.
   - И запивает ирландским пивом. - Она оторвалась от его бедра, и он  шумно
перевел дыхание. - Ты любишь ирландское пиво, господин Костромин?
   - Черт его знает.
   Лучше бы она оставалась там, где была, потому что теперь она приподнялась
на руках и нависла над ним, и ему все было видно, и он чувствовал ее запах и
мечтал почувствовать вкус, и ее волосы скользили по его животу, и...
   Нет, это невозможно.
   За бока, как давеча из кресла, он приподнял ее над собой -  руки  и  ноги
свесились, как у щенка, - подтащил повыше и посмотрел в лицо. Она  была  вся
розовенькая, довольная, глаза сияли, рот улыбался, от  былой  интеллигентной
тонкости не осталось и следа.
   Господи, помоги мне!..
   Он подержал ее еще немного, потом уронил на себя, сунул  руку  в  волосы,
укусил за подбородок, и все началось сначала и продолжалось долго.
   - Видишь, как хорошо бывает иногда проявить благородство и помочь  бедной
девушке с  машиной,  -  хвастливо  сказала  она,  когда  снова  стало  можно
разговаривать.
   - Это точно, - подтвердил он, -  учитывая,  что  я  никогда  не  проявляю
благородства.
   - Никогда-никогда? - уточнила она.
   - Никогда. Это был первый случай в моей жизни, когда я его проявил.
   - Не может быть.
   - Может.
   - Тогда почему ты его проявил?
   - Сам не знаю, - признался он. - У тебя был совершенно идиотский  вид  на
пляже. Помнишь? И еще ты меня раздражала. Я не люблю, когда люди сами ставят
себя в идиотское положение.
   - Тогда тебе придется немедленно меня бросить, - задумчиво сказала она, -
я все время ставлю себя в идиотское положение.
   - Ну конечно, брошу, - пообещал он, улыбаясь.
   - Я тебе брошу! - заявила она с угрозой. Он засмеялся:
   - Конечно, брошу. Я специалист по кратковременным связям.
   - И.., много у тебя связей? Не было у него никаких связей.  У  него  было
много работы, мало  времени,  и  все  попытки  завести  любовницу  неизменно
терпели крах, и он устал от этого и уже почти не  верил,  что  на  его  долю
что-то еще осталось,  когда  ему  попалась  Настя  Сотникова  с  ее  очками,
портфелем и ?Хондой?.
   Никто и никогда  не  говорил  ему  в  постели,  что  автобус  в  Ирландии
называется не ?бас?, а ?бус?.
   Ему было очень спокойно и безудержно весело.
   Все  будет  хорошо.  От  Москвы  до  Питера  всего  семьсот   километров.
Подумаешь.
   - Вот сейчас я полежу немного, - пообещал он, - и все расскажу  тебе  про
свои связи. А может быть, даже продемонстрирую наглядно.
   - Как? Опять?
   - Опять, - подтвердил он и зашелся  самодовольным  смехом,  -  только  ты
потом про завещание мне напомни. Йес?
   Человек с той стороны двери прислушался и постоял  немного,  выжидая.  Не
было никакой опасности, что те двое, которые резвились в постели,  обнаружат
его. Они слишком заняты друг  другом  и  своими  постельными  делами,  чтобы
просто так выйти среди ночи в коридор, но все-таки осторожность не мешала.
   Дело почти  сделано.  Осталось  немного.  Как  некстати  этот  балаган  с
родственниками, затеянный полоумной девицей, что резвится сейчас  за  дверью
со своим любовником!
   Кстати, с любовником дело обстояло не слишком  понятно.  Он  не  нравился
старухе, которой до всего  было  дело,  она  все  время  повторяла,  что  он
?дрянь?, и это было странно, потому что старуха отлично разбиралась в  людях
и была не по годам  наблюдательна.  За  что  и  поплатилась.  Тем  не  менее
любовник оказался хладнокровным, несколько настороженным молодым  мужиком  с
чувством юмора и в очень дорогой льняной рубахе. Машины у него не  было,  но
зато неброские летние ботинки, валявшиеся  у  входной  двери,  точно  стоили
долларов сто пятьдесят.
   Старухино определение - дрянь - не  подходило  ему  вовсе.  Он  мог  быть
сволочью или бандитом, но никак не дрянью, и это было странно.
   Впрочем, все очень скоро закончится. Никто не помешает.
   Справедливость должна быть восстановлена, даже  если  во  имя  этого  еще
кому-то придется умереть.
   Таков закон. За все надо расплачиваться.
 
*** 
 
   По темной лестнице Кирилл сбежал на террасу и зажмурился.
   Солнца было так много, что оно нигде не помешалось, лезло в темные стекла
старинного буфета, в синие чашки, в изгибы плетеной мебели, сверкавшие,  как
золотые, в самовар, все-таки добытый вчера Ниной Павловной из сарая.
   Солнце путалось и переливалось в темных волосах  его  любовницы,  которая
чинно разливала кофе.
   Подумав про Настю ?любовница?, Кирилл ощутил необычайный жизненный подъем
и быстро плюхнулся в ближайшее кресло.
   - Доброе утро! - провозгласил он. Вразнобой  ответили  Настины  родители,
Муся, Сергей и невесть откуда взявшийся развеселый  парень  в  одних  только
шортах. Остальные промолчали.
   - Это Владик, - быстро представила  Настя,  -  сын  тети  Александры.  Он
приехал вчера поздно ночью. Владик, это Кирилл, мой.., приятель.
   Она   все   время   спотыкалась,   когда   представляла   Кирилла   своим
родственникам.
   - Салют! - сказал Владик и через весь стол протянул  Кириллу  руку.  Рука
была большая, прохладная, с бугорками мозолей.
   Странное дело, подумал Кирилл,  пожимая  руку.  На  чем  же  этот  Владик
приехал, если он его даже не услышал? На подводной лодке приплыл?
   Впрочем, вполне возможно, что он не  услышал  бы,  даже  если  бы  Владик
прилетел на аэроплане и совершил посадку на балконе Настиной комнаты.
   Он просто был занят. Очень, очень занят.
   Утром Настя обнаружила на полу его джинсы, а внутри - трусы.
   - Красота какая, - сказала она, рассматривая сердца и розы, - где ты  это
взял?
   Он покраснел, чего с ним не  бывало  никогда  в  жизни,  и  кинул  в  нее
подушкой.
   - Нет, правда, - продолжала она, ловко увернувшись от  подушки,  -  такое
просто так на дороге не валяется. Это еще поискать надо!
   Эти трусы он  купил  в  супермаркете  на  Мальте.  Разбираться  ему  было
некогда, он просто схватил упаковку, расплатился и выскочил  к  поджидавшему
его такси. По приезде на курорт  неожиданно  выяснилось,  что  он  забыл  на
диване в своей квартире пакет с бельем, и  нужно  было  срочно  восстановить
утраченное.  Он  вовсе  не  собирался  никому  демонстрировать  этот  шедевр
дизайнерской мысли.
   - А трусов с зайчиками из ?Плейбоя? у тебя нет? -  продолжала  веселиться
она. - Тоже, наверное, очень живенько...
   Он решил, что с него хватит.
   Ему очень ловко удалось схватить ее под коленки, так  что  она  оказалась
висящей у него через плечо головой  вниз,  и  он  долго  и  с  удовольствием
объяснял ей, что расцветка его трусов не имеет основополагающего значения.
   Об этом думать нельзя. Нельзя. По крайней мере до ночи.
   А может, удастся днем?..
   - ..давно не собирались вместе.
   - Для того чтобы собрались, бабушке пришлось умереть, только и  всего.  -
Это красотка Света, нарядившаяся по  утреннему  времени  в  короткий  топик,
который кончался сразу под грудью, и юбку, состоявшую из одних разрезов.
   - Бабуля прожила веселую жизнь, - жизнерадостно сказал Владик, - и умерла
вовремя, никому  никаких  хлопот  не  доставила.  В  параличе  не  валялась,
маразмом не страдала. Молодец. Железная тетка.
   - Владик! - сказала тетя Александра нежно. - Ты не должен так говорить  о
сестре своей матери. Это неуважительно.
   - Сестра моей матери  меня  уже  никогда  не  услышит,  -  сказал  Владик
радостно, - прости, Настюха. Я, правда, бабку не так любил, как ты,  но  все
же она молодец.
   Утром  тетя  Александра  выглядела  еще  более  бледной   и   еще   более
одутловатой, как и ее дочь. Почему-то на этот раз они были в разных нарядах.
На матери был роскошный лиловый халат с неземными цветами и  птицами,  а  на
дочери вытянутый спортивный костюмчик с полинявшей мышиной мордой на животе.
   - Кто будет овсянку? - громко вопросила Нина Павловна, внося на вытянутых
руках пузатую кастрюлю. - Сережа, освободи мне место!
   - Муся, ты когда ехала, не обратила внимание, магазин на углу открыт?
   - Я ехала в восемь, Юлия Витальевна, а он с девяти.
   - Настя, зачем тебе домработница в восемь часов  утра?  -  с  недоумением
спросила тетя Александра. - Теперь, когда нет Агриппины?
   - Я одна не справлюсь, тетя.
   - Она просто сошла с ума, когда оставила этот дом тебе, - проворчала тетя
Александра как бы себе под нос, но так, чтобы все слышали. Впрочем, кажется,
ее на самом деле слушал только один Кирилл. - Разве может девчонка  уследить
за домом?!
   - Мама, Насте уже тридцать. Она вовсе не  девчонка.  -  Это  Соня.  Голос
равнодушный, лицо бледное, как кислая сметана, под глазами мешки.
   Что такое? Она защищает Настю или, наоборот, говорит ей явную гадость?
   - Ну конечно, девчонка! Даже ты еще девчонка, а тебе тридцать пять!
   Словно молния сверкнула, по лицу Сони пробежала судорога, и все вернулось
на место - бледное озеро кислой сметаны.
   - Тетя, - вступила Настя, - мне еще только будет двадцать девять. А  Соне
всего тридцать три.
   - На следующий год тридцать четыре, - сказала Соня безразлично.
   - А мне через восемь лет - сорок, - объявил Кирилл. Все вдруг  уставились
на него, как будто он сказал какую-то непристойность.
   - Вы тут совсем ни при чем, - отрезала тетя Александра, а  Нина  Павловна
сунула ему под нос миску с овсянкой.
   - Попробуйте! - предложила она весело, и Кирилл моргнул. - Моя овсянка  -
самая лучшая в мире.
   - Нина, зачем ты хвастаешься? - строго одернула  ее  тетя  Александра.  -
Меня, например, от твоей овсянки всегда пучит.
   - Пучит? - переспросил Кирилл.
   - Кофе налить? - вмешалась Настя. - Мой кофе тоже самый лучший в мире.
   - В твоем кофе нужно топить преступников и убийц, - сказал Кирилл,  глядя
в ее веселые зеленые глаза, - высшая мера наказания.
   - Не хочешь, не пей.
   - Хочу.
   - Тогда пей и молчи.
   - Как трогательно! - протянула Света и качнула туго упакованным  в  топик
бюстом. - Ну просто кино.
   - Ты завидуешь, Светка, - сказал Владик, -  у  ребят  все  хорошо,  а  ты
комплексуешь. Как все стервы.
   - Владик, прекрати, - велела Нина Павловна.
   - Это некрасиво, - подтвердила тетя  Александра.  -  Хотя  я  думаю,  что
Владик хотел сказать, что Света всегда одета  так..,  вызывающе.  У  молодых
женщин сейчас начисто отсутствует достоинство. Одни совершенно открыто живут
с любовниками, другие одеваются как кокотки.
   - Лучше одеваться, как кокотка, чем как Соня, - сказала Света. - Влад,  у
тебя есть сигареты? Я вчера целую пачку высадила.
   - Есть, солнышко. ?Мальборо? подходит? Тетя Александра заволновалась:
   - Света, я требую, чтобы ты  разговаривала  со  мной  уважительно!  Нина,
скажи своей  дочери,  чтобы  она  придержала  язык!  Соня  всегда  одевается
скромно, и тебе, Света, надо бы быть поскромнее. Да еще  сигареты!  Ты  что?
Лодочник?! Соня, где моя чашка? Налей  мне  молока.  Только  разбавь  водой,
цельное молоко очень вредно. Света, не смей курить в моем присутствии!  Меня
стошнит.
   - Может, принести тазик? - предложил Кирилл и, получив пинок  в  лодыжку,
долго соображал, от кого - Настя  была  далеко.  С  ним  рядом  сидела  Нина
Павловна и - чуть в отдалении - Настин отец.
   - Я сегодня готовлю обед, - объявила Настина мать торопливо,  -  продукты
мы привезли, только хлеба нужно купить.
   - Я могу сходить, - предложил Сергей, до этого пребывавший  в  загадочном
молчании.
   - Хорошо бы  скамейку  починить,  -  подхватила  Настя,  косясь  на  тетю
Александру, которая хватала ртом воздух и щипала на груди халат,  словно  он
ее душил, - ту, которую дед сделал. Она все перекосилась.
   - Еще бы она не перекосилась! - фыркнула Света. - Сколько ей лет? Сто? Ее
не чинить, а сжечь надо.
   - Жечь ее я не стану, - твердо сказала Настя, - Кирилл, почините с  отцом
скамейку.
   - Я хочу посмотреть свои картины, - объявил Владик и  как  ни  в  чем  не
бывало закурил прямо под носом у своей мамаши,  которую  тошнило  от  запаха
табака. Мамаша не сказала ни слова. - Настюха, ты не знаешь, там  есть  хоть
что-то стоящее?
   - Не знаю, Влад. Все картины в гостиной и  в  кабинете.  Можешь  смотреть
сколько хочешь.
   - А забрать?
   - И забрать, конечно, - сказала Настя с Некоторым недоумением, -  это  же
твои картины.
   Они все обращались к Насте, как будто именно она завещала  им  картины  и
машины. Они спрашивали у нее разрешения и  даже  когда  не  спрашивали,  все
время как бы оглядывались на нее. От того, что она была центром  семьи,  или
от того, что она была ближе всех к бабушке?
   - Надо же, как люди весело жили! - продолжал Владик. - Картины  собирали,
скамейки сколачивали, бриллианты покупали. А  мы?  С  работы  на  работу,  с
работы на работу, и все.
   - Весело, да, - согласился Дмитрий Павлович, - отца после войны посадили,
а он, между прочим, генерал инженерных войск был. Сорока еще не исполнилось.
Он пять лет просидел, вернулся инвалидом и через два года умер. Не жизнь,  а
рай.
   - Я, между прочим, думаю, - сказал Владик, доверительно понизив голос,  -
что это бабуля его отравила.
   Кирилл быстро посмотрел на него. Нина Павловна  со  стуком  поставила  на
блюдце свою чашку. Тетя Александра  перестала  закатывать  глаза,  а  Сергей
выпустил Мусину руку, которую пожимал под столом.
   - Ты что? - спросила Настя напряженным голосом. - Спятил?
   Владик ни на секунду не утратил своей безмятежной вальяжности,  продолжал
мечтательно курить и  щуриться  на  дым,  как  и  полагается  после  летнего
завтрака на террасе.
   - А что? - спросил он, ни к кому в отдельности не обращаясь. - У  нее  же
был этот, как его? Ну на всех фотографиях они вместе. Мам, как его звали?
   - Владик, я не понимаю...
   - Ну конечно, ты понимаешь. Ну этот Яков, который вместе с дедом  воевал,
а потом его дед в Ленинград привез. У бабули был с ним  роман,  и  она  деда
спровадила в тюрьму, а сама осталась с Яковом. А?
   - Влад, ты несешь что-то непотребное, - отрезала Нина  Павловна,  странно
взволновавшись. - Что  за  чушь?  Откуда  ты  ее  взял?  Тетя,  это  вы  ему
рассказали?
   - Я?! - вскрикнула тетя Александра, как вчера в георгинах. - Я?!
   - Мама вышла за папу в сорок шестом году, ей  было  девятнадцать  лет,  -
продолжала Нина Павловна, - в сорок седьмом родилась я, а  в  сорок  девятом
Дима. Под  Новый  год  папу  арестовали,  Диме  было  три  месяца.  А  Якова
Иосифовича посадили еще раньше. Какой роман? О чем ты говоришь?  Мама  потом
много лет помогала его семье. У  него  жена  была  и  дочь.  По-моему,  чуть
постарше меня.
   - Галочка, - изрекла тетя Александра, - отлично ее помню.
   - Да, - сказала тетя Нина, - Галина. Господи, да его внучка, Галина дочь,
здесь много лет подряд жила летом. Ты что, ее не помнишь?
   - Смутно, - признался Владик.
   - Тогда романы были не в моде, Владик, - сказал Настин отец, - тогда  все
строили коммунизм и мечтали, чтобы однажды ночью никого не забрали.
   - А я все-таки думаю, что бабуля постаралась, - сказал Владик добродушно.
- Дед был намного старше, а Яков - красавец. И вообще, вы же ничего  помнить
не можете! Сколько вам было лет, тетя Нина, дядя Дима? Может,  эту  Галочку,
дочь Якова, бабуля и  родила?  Тогда  все  сходится  -  и  что  она  за  ней
ухаживала, и что они здесь жили, и  что  она  потом  своего  ребенка  бабуле
пристроила!
   - Она не пристраивала. Они потом переехали, и все. Я даже не  помню,  как
ее звали, ту девочку, - отрезала Нина Павловна, - черт тебя побери,  Владик.
Ты все время говоришь какие-то гадости. Как это у тебя получается?!
   - Нина, - вмешалась Настина мать, - ты с обедом мне поможешь? А то я буду
возиться до вечера.
   Заморю всех голодом.
   - Ты можешь, - ответила Нина  Павловна.  Щеки  у  нее  горели  нездоровым
румянцем.
   Настя смотрела в сторону, Света  ухмылялась,  Муся  бесшумно  убирала  со
стола. Сергей делал вид, что читает газету, а на  самом  деле  смотрел,  как
двигаются над  посудой  загорелые  Мусины  руки.  Он  единственный,  кто  не
принимал в дискуссии никакого участия.
   - Пойду смотреть свое наследство, - сказал  Владик  и  потянулся  длинным
загорелым шикарным телом. По всем законам природы, подумал Кирилл, он должен
быть братом грудастой Светы, а вовсе не  бледной  Сони.  А  Сергей  как  раз
составил бы отличную пару с Соней.
   И все получилось наоборот.
   - А  я  отдала  ожерелье  в  мастерскую,  -  неожиданно  сказала  Соня  в
пространство, - чтобы узнать, сколько оно стоит.
   Кирилл замер.
   - Ты собираешься его  продать,  Сонечка?  -  спросил  Настин  отец  после
некоторого молчания.
   - Да, - ответила Соня, и кислая сметана стала еще кислее. - Все  равно  я
не стану его носить.
   Все смотрели на нее и молчали, а она меланхолично стряхивала с  вытянутых
на коленях штанов прилипшие лохмотья шерсти.
   - Да, - повторила Соня и перестала  возить  рукой  по  штанам,  -  я  его
продам. Если оно чего-то стоит, конечно.
   Кирилл вытащ