л бабке подушки под спину, вытер губы.

- Ты как, ба?

Старушка из последних сил оторвалась от подушечной горки,  прильнула к
внуку, полушепот-полустон послужил ответом.

Мордасов разрывался,  физически ощущая приближение Шпына, как живность
чует  извержение или землятресение загодя,  как старики глубокие и ус-
тавшие жить, вроде его бабули, предчувствуют приближение кончины.

Бабка глянула на пол,  на коврик чахлый,  истертый у кровати, сухо вы-
кашляла:

- Подмети, Сань. Все ж людей ждем.

Мордасов послушно  поплелся  за  веником и совком и тут же понял,  что
принял решение, иначе зачем бы ему возиться с веником.

Смочил кустистую солому в бочке с дождевой водой,  стряхнул и поплелся
в дом:  бабка отвернулась к стене, чтобы не дышать пылью. Мордасов мел
любовно,  короткими несильными махами,  чтоб пыль не поднималась  выше
колен, не оседала на лоскутном одеяле и подушках в кружевных оборках.

Сор на совке Мордасов вынес во двор,  зашагал к забору, заросшему кус-
тами ежевики,  к кучам мусора, собранного на участке в прошлое воскре-
сенье. Сквозь штакетины, мотающиеся на ржаво-сопливых гвоздях, разгля-
дел цветное пятно, медленно перемещающееся от перекрестка и понял, что
едет Шпын. Мордасов в сердцах швырнул совок и направился к воротам, не
выпуская веник, будто с грозным оружием наизготовку. Хотел открыть во-
рота да собственная четырехколеска занимала все свободное место; Шпыну
парковаться выпало прямо на улице,  поджав машину ближе к покосившимся
разновысоким доскам шаткой ограды.

Шпын долго елозил колесами взад-вперед, пока не упокоил двигатель. Ко-
лодец только раз глянул на человека рядом со Шпыном:  начальничек! тут
ошибки быть не могло, их порода - рожа мучнистая, кожа безвоздушно жи-
вущего кабинетного царька, брезгливый изгиб губ - все-то он видел-слы-
шал, все-то он знает-умеет.

Лиходей, решил сразу Мордасов,  клейкий,  ушлый,  поднаторевший дурить
людей,  забивать чужие уши газетным горохом, овладевший в совершенстве
балансировкой  меж сильными над ним и слабыми под ним.  Кой черт бабке
понадобится облегчать участь таковскому,  транжируя  крохи  отпущенных
силенок.  Шпын вылез из машины первым.  Мордасов сразу приметил пакет,
объемный, щедро набитый доверху. Шпын оббежал машину и распахнул двер-
цу:  пассажир с переднего правого сидения выбрался тяжело, будто прео-
долел канаву или, ступая на неверные мостки, перешагнул ревущий ручей.
Жирные руки, как у слепого, искали поддержки, слабо трепеща, как изды-
хающая рыба, пока не поймали плечо Шпына.

Мордасов решительно выступил вперед,  взмахнул веником  приветственно,
увидел  страх и удивление на лице дружка.  Получилось хуже не придума-
ешь,  будто грозил. Колодец забросил веник, раскинул хлебосольно руки,
заулыбался, выкрикнул дурашливо, как привечая пьянчужек-должников:

- Здрастьица вам!

Филин вдохнул  воздух пригорода,  блаженно потянулся:  вот и его дачке
купаться в пахучих воздусях,  пропитанных деревенскими запахами, цели-
тельными, по глубокому убеждению Филина, особенно в старости.

- Здрастьица вам!  - Колодец распахнул калитку, отшвырнул обломок кир-
пича с дорожки, ведущей в дом, перекосился от неожиданной боли.

Шпын суетливо колдовал у замков машины, пока Мордасов в раздражении не
бросил:

- Оставь! Тут красть некому.

Филин барственно ступил на дорожку,  потрепал Мордасова по плечу,  как
собачонку.

Сволочь! Мордасов,  вскипая, все ж выкроил любезную улыбку, не мог, не
научился  не изгибаться перед наделенными властью,  пусть и далекой от
его сфер.  Шпын пробормотал имя-отчество прибывшего на излечение, Мор-
дасов  его тут же забыл и то ли от смущения,  то ли толком не понимая,
что же ему делать,  предложил Филину отведать малосольный. Филин жевал
вдумчиво,  чмокая,  охая,  закатывая глаза, похлопывая себя по бедрам.
Вышло,  что съедение огурца - целая эпопея, будто государственное дело
провернул  Филин  у  всех на глазах.  Так и работает,  гад,  из ничего
столько разных разностей напредставляет окружающим -  спектакль,  куда
там.  Филин  по-хозяйски запустил руку в бочку за вторым огурцом,  чем
возмутил Мордасова до крайности.  Пришлось терпеть, утешала только на-
битость пакета, но и смущало кое-что: например, Шпын приладился завер-
тывать капелюшное подношение в комок разноцветной бумаги и когда  очи-
щаешь дар от бумажной кожуры, ничего не остается, так финтифлюшка без-
дельная - ни пользоваться, ни толкнуть.

Филин второй огурец запустил в пасть целиком и  тут  же  нацелился  на
третий.  Мордасов предупредил желание - нечего руки мыть в рассоле!  -
ухватил миску,  набросал огурцов доверху.  Филин грузно оседлал скамью
под навесом, умял еще пару огурчиков и принялся смолить беломором.

Мордасову показалось,  что в оконце мелькнуло лицо бабки.  Он смущенно
бормотнул извинения и скрылся в доме.

- Хорош дружок у тебя,- Филин мечтательно  разглядывал  Шпындро.-  Со-
вестливый, работящий, без затей живет, небось душу в целости сохранил.

- Сохранил,- поддакнул Шпындро,  не понимая, шутит Филин или преиспол-
нен серьезности, хитер, часто не разберешь прикидывается или подлинное
высказывает,  тем более,  что всегда,  если вдуматься, говорит мелкое,
стертое и не ухватить,  что именно хотел внушить,  похоже, просто язык
гимнастикой разминал.

Филин заел папиросу огурцом, вытер липкие пальцы о несвежее полотенце,
наброшенное поперек скамьи, глянул на пакет в дарами.

- Ему?

Шпындро кивнул.  Филин зашевелил ноздрями,  шумно выдохнул: мол, такая
жизнь,  мазать надо всех от мала до велика,  да может не так и страшна
беда эта, все одно творится сотни лет и повсюду, а движение вперед не-
оспоримо.

- Спасибо.  возишься со мной,- неожиданно проникновенно заключил Филин
и признательность его зазвенела в ушах Шпындро сладкой песней,  одноз-
начно сообщающей: ты поедешь! ты, не Кругов!

Радостное волнение охватило Шпындро,  бойко заработал разум, может за-
жигалку, что отнял у жены и вознамерился отдать Мордасову, как сверху-
рочную, тут же, сейчас же отдарить Филину или получится нарочито? Рука
сама скользнула в пакет, расковыряла в бумаге плоский квадратик.

- Зажигалочка-то у вас не по рангу,- хохотнул  Шпын  и  всучил  Филину
дар,  тот важно щелкнул, опустил в карман не без удовольствия, оглядел
небеса ласкающим взором и - напрасно изводили страхи Игоря Ивановича -
важно поблагодарил,- что ж. и за малость приятную благодарствую.

За малость?  аж взмок Шпындро,  случайно обмолвился или намекнул,  что
задаривать понадобится основательно, или вовсе ничего особенного в ви-
ду не имел. Шпындро тоже отведал огурец и, проглотив его, сменил тему:

- Славные огурчики. За хорошим столом да с ерофеичем.

- Про горюее теперь надо забыть.- Филин отрубил веско, даже сумеречно,
будто ему в этой части было известно нечто,  сокрытое от  большинства,
снова напустил на себя начальственность: знахарки да огурцы - одно, да
дистанцию, брат, соблюдай, не то врежешься да шею свернешь.

Гости отдыхали после дальней дороги,  ожидая команды на вход.  Колодец
по  указанию  бабки принес воды в бидонах и оставил старушку заговари-
вать питье. Вышел во двор, скомандовал Шпыну тащить бутылки с заверты-
вающимися пробками,  а через минуту велел Филину заходить одному.  На-
чальник,  низко пригнувшись, нырнул в комнатенку бабки, неодобрительно
сверкнув на иконы в углу.

- День добрый,  мамаша,- Филин придвинул скрипучий стул, с опаской, не
дожидаясь приглашения, сел. Первый вопрос бабки ошарашил.

- Деньги любишь, сынок? - Вырвалось из сухих губ.

- А кто ж их не любит,  мамаша,  только дитя малое да скот тупой.- Ишь
завернул  ответец,  порадовался Филин и уселся поудобнее.  Не понятно,
как соотносятся любовь к деньгам и его самочувствие.  А, бабуся-хитру-
ся, прикидываешь, как одарит клиент? Филин довольно улыбнулся: хорошо,
когда понятно,  все по правилам игры;  удивительного мало, старушенция
обретается в тех же пределах,  что и Филин: товарно-денежные отношения
плещутся у ног каждого бескрайним морем и прежде,  чем  отправиться  в
плавание,  всяк норовит прознать,  где рифы,  где балуют штормы, а где
умучает покоем мертвый штиль.

Старушечьи руки потянулись к  Филину,  подрагивающие  пальцы  замерли,
почти  касаясь  лица,  рот-черточка  в вертикальных засечках глубоких,
будто давние швы,  морщин не разжимался. Филин сообразил - нелишне из-
ложить хлопоты, описать невзгоды.

- Тревога не покидает,  мамаша.  сплю чутко, чуть кто торкнется, глаза
на караул. тело чаще вроде не мое.- Филин оглянулся, будто вознамерил-
ся  крамольное  сообщить,-  нет  радости от жизни,  хотя вроде все при
всем.  семья здоровая,- толстый палец согнулся в  подсчете,-  достаток
внушительный, но вот мысли паскудные, торопливые, шершавые, обдирающие
внутри,  похоже с шипами.  Людей не понимаю, вижу насквозь и. не пони-
маю. крутят все, комбинируют, норовят обойти и урвать.

Лоскутное одеяло поползло к полу, старушка накренилась:

- Достаток, батюшка, каждому люб.

Филин не слушал,  как и всегда, редко придавал значение чужим речениям
да откровениям,  весомость числил только за приказами,  причем отпеча-
танными на бумаге. Приказ есть этап жизни: или возносит или низвергает
обычная бумажка,  это не слова гневные на сборищах или разносные  ста-
тейки в печати.  Следить умно только за приказами в части персональных
перемещений:  тревожнее всего, когда копнули под верха, с коими ты ла-
дил,  тут жди беды, начнут жилы тянуть, иссекать всю грибницу, вдруг в
одночасье оказавшуюся ядовитой.

От старушечьих рук струилось тепло или Филин надышал в каморке, нагрел
многопудным  телом крошечное пространство,  его пьяно клонило ко сну и
пошатывало.  Если глазам верить,  бабка молчала, но в мозгу, будто и в
немоте чужая речь вливалась в уши,  загоралось: семья твоя в безразли-
чии утопла, никто никому не нужен, важны только деньги и в зависимости
не лучше, чем в присутственных местах: прикинусь добрее - отец одарит.
с супругом не лишнее поласковее,  все же кормилец да и старость, не то
что стучится в дверь,  а уж разлеглась в прихожей кудлатым псом, такую
махину и не ворохнешь.

Пахло давно забытым,  наползавшим издалека лет. Ладан! сообразил Филин
чуть позже,  разглядывая свои руки, запихивающие в сумку бутылки с ос-
вященной водой;  у ног на клочке газеты желтая воронка с влажным зевом
от  только  что переливающейся жидкости.  Филин поднимается,  лезет во
внутренний карман и. протестующий жест старухи, сразу - мысль цену на-
бивает!  - и еще одна,  жадная - если станет сильно упираться, можно и
не платить,  должны ж люди добрые радеть друг другу; и совсем уж успо-
каивающее соображение:  тут как тут Шпындро,  все уладит,  не в первый
раз. Филин хотел пошутить при прощании, но встретился глазами с иконо-
писным ликом и сглотнул нежданно скрутившее скоморошество,  заметался,
не зная,  то ли целовать сухую руку,  то ли церемонно раскланяться, то
ли и здесь в каморке,  будто вырубленной целиком из глыбы прошлого, не
забывать, что он - начальник, по-своему вроде святого на выгнутой чер-
ной от времени деревяшке,  начальник еще при власти,  сам издающий бу-
мажки-приказы, штопающие или рвущие чужие жизни.

Филин не рассчитал высоты  косяка,  пригнулся  недостаточно  низко  и,
споткнувшись о порожек,  одновременно больно ударился макушкой о дере-
вянный брус.

В смежной комнате на стародавнем шкафу ультрасовременные картонные ко-
робки с сине-красными изображениями магнитофонов и телевизоров, короб-
ки эти тут не уместнее, чем в первобытной пещере плита и кастрюли. Тут
же Филин углядел сразу десяток одинаковых томов макулатурных изданий и
повеселел: внучок тож хоть и под богобоязненной старушкой ходит, а жив
тем же,  что и все.  Тут Филин прикинул, что связи Шпындро и Мордасова
как раз и просвечивают посредством этих коробок, но в подробности вда-
ваться не стал. Одно несомненно: ребята хваткие, свое не упустят и со-
ображение это легло самым важным,  несущим камнем в фундамент дачи Фи-
лина.

Во дворе  за  колченогим столом Шпындро и Колодец бросали коробок:  то
плашмя шлепнется, то на ребро, то вздыбится на попа. Филина не замети-
ли,  предавались игре страстно.  Филин не поверил глазам - в плошке из
щербатой керамики мятые трояки, пятерки, рублевки. На интерес рубятся!
Ишь ты.  Филин отступил в темноту прихожей и,  перед тем как выбраться
на свет божий, кашлянул надрывно, благо кашель всегда ворошился в обо-
женном табаком горле.

Ступил во двор - ни коробка,  ни денег в плошке, понадобилось-то всего
одно мгновение.

Картина такая.  Шпындро чиновно девственен, весь соткан из покоя, бла-
гонадежности и желания угодить,  Мордасову упрятать хитрованство тяже-
лее, но тоже, зная колкую въедливость все подмечающих глаз, отводит их
в сторону и, перехватив тоску Филина, зацепившуюся за край бочки с ма-
лосольными, тут же насыпал еще миску с верхом.

Видно Шпындро разобъяснил внучку,  кто я,  потеплел ощутимо Филин, бо-
рясь с недавним нервным напряжением,  умял молниеносно три огурца, вы-
нул папиросы,  щелкнул новой зажигалкой.  Мордасов голодно  глянул  на
плоский блестящий квадратик,  зло поджал губы. Пластиковый пакет с да-
рами исчез и Филин мог только догадываться, на чем поладили дружки.

Из дома раздался звон колокольчика. Мордасов вскочил, едва не перевер-
нув огурцы, ринулся в дом.

Шпындро участливо интересовался:

- Ну как?

Филин пнул сумку с бутылками носком разношенного туфля.

- Денег, знаешь, не взяла.

- Какие  деньги!  - Шпындро аж подскочил,- все по дружбе,  люди должны
людьми оставаться.

- Колокольчик откуда? - Рука Филина плавала в миске с огурцами.

- Я подарил, чтоб бабуля его вызывала, если прихватит, случается и го-
лоса нет сил подать.

Филин дожевал огурец, подставил лицо солнцу.

- Выходит потратила бабка на меня силенки из последних.

- Нам-то что. проехали,- утешил Шпындро.

- Это ты зря,- весомо, по-учительски определил Филин,- ущерб получает-
ся людям причинили.

- Ущерб компенсирован в полном объеме,- доложил Шпындро.

Филин объяснения принял.

- Раз так,  значит так.- Рубанул ладонью по столу,  давая понять,  что
стенания по старушке окончены.- Огурцы хороши,  спроси, как рассол оп-
ределяет,  сколько смородинового листа, соли, чеснока, укропа, сколько
держит, какие еще тонкости имеются.

- Непременно.-  Шпындро уже шагал к машине и даже походка его,  только
что безмятежного дачника, под взглядом начальника стала внушительной и
государственно важной.





Пока Шпындро-муж обхаживал Филина,  Аркадьеву, его жену, Крупняков уже
подвозил к своему дому;  не доезжая трех кварталов,  ухажер  остановил
такси, вылез и закупил пяток прозрачных целлофановых кульков с гвозди-
ками.  Наташа Аркадьева прижимала цветы к груди и отражение их головок
залепляло водителю зеркало заднего вида.  Приехали.  Крупняков выложил
деньги на горб кардана посреди передних кресел,  вышел из машины, про-
тянул руку Аркадьевой.

Наташа еще  сильнее  прижала  руку  к груди и сдавленно усмехнулась от
волнения: будто школьница, будто впервые в жизни; Крупняков великодуш-
но не заметил смущения и подставил локоть крендельком.

Лифтерши, отставники  и  прочая приподъезная живность,  как по команде
опустили глаза,  умудряясь все видеть не хуже,  чем если б вооружились
стереотрубой.

Солнце расцвечивало целлофановые обертки и настроение Аркадьевой ухало
сверху вниз от хорошего к неважному и снова к хорошему.

Миновали смиренных соглядатаев на лавочках под козырьком,  и Крупняков
набрал код, щелкнул замок, предлифтовая прохлада вперемешку с запахами
муниципально вымытых стен и ступеней окутала молчаливую пару.

Крупняков припоминал,  убрана ли постель,  и никак не мог восстановить
картину сегодняшнего утра.

Наташа мечтала:  хорошо, чтобы все уже было позади, она одна, не глядя
ни на кого выходит из подъезда и стремительно направляется  к  стоянке
такси за углом. Именно так; провожать себя Крупнякову она не разрешит.
Деловых знакомиц не провожают,  пусть думают, что они по делу заскочи-
ли,  вот  только  цветы  обнаруживали  не обычные свойства ее визита к
Крупнякову,  правда спасал час визита, всего три, день в разгаре. Лифт
спустился и скрипом тяжелых пружин амортизаторов напомнил о себе.

Крупняков не  изменился:  распахнул  дверь в проволочной сетке с вели-
чественностью дворецкого, пропускающего гостей в тронную залу.

В лифте многозначительно оглядел Наташу Аркадьеву  и  почудилось,  что
Крупняков вознамерился поцеловать ее прямо в исцарапанной гвоздями ка-
бине, его мощное тело стало клониться к ней, но Крупняков лишь пощеко-
тал себе нос гвоздичными головками и мечтательно закатил глаза:

- Отменное мясцо! А?..

Меж передними верхними зубами Крупнякова красовалась широкая щель. На-
верное,  такие же щели у него и меж другими зубами, думала Аркадьева и
в  них сейчас упрятались кусочки отменного мясца.  Губы ее тронула ус-
мешка.  Брезгливости Крупняков не углядел,  а саму усмешку  перевел  в
ранг ласковой улыбки,  истолковав к своей пользе:  нравлюсь ей все же.
Соки,  напитывающие его полнокровную натуру вскипели,  выдав  бурление
красными пятнами на щеках и шее.

Переступив порог квартиры,  Аркадьева замерла:  знала, что часто штурм
начинают прямо в прихожей,  пытаясь подстегнуть себя и выдать  отсутс-
твие страстей за их взрыв, но Крупняков помог ей снять легкое пальто и
за руку повел в гостиную, с накрытым заранее кофейным столом.

Значит, не сомневался,  что приму приглашение. Аркадьева села, красиво
вытянув  ноги и отметив,  что Крупняков слишком быстро отвел взгляд от
приютившего ее дивана.

Да он смущается!

Стало смешно,  и еще она подумала,  что крупные мужчины теряются  чаще
мелких:  мелкие сжились,  смирились с неказистостью и давно похоронили
смущение,  иначе не проживешь, а вальяжные великаны, вроде Крупнякова,
нередко мнутся и не знают, как подступиться, будто малые дети.

Крупняков вынимал старое серебро:  ковшик для сливок, сахарницу, фрук-
товые ножи,  щипцы для кускового сахара,  которыми никто  ни  разу  не
пользовался,  но которые и впрямь украшали стол;  каждая вещь находила
свое место мгновенно и свидетельствовала,  что Крупняков учинял подоб-
ную сервировку сотни раз.

- Не хочу кофе,- Аркадьева нарочито медленно встала, нарочито медленно
прошла мимо Крупнякова,  едва задев его бедром,  взяла вазу, наполнила
на кухне водой, вернулась, расставляя в воде гвоздики и любовно отводя
одну головку от другой.

Нежелание гостьи пить кофе повергло Крупнякова  в  смятение,  сценарий
рушился и перестроиться на ходу хозяин апартаментов,  похоже, не успе-
вал.

- Может выпьем? - Неуверенно предложил Крупняков.

- Не хочу.

- Что ж тогда? - Мощные руки разъехались в жесте недоумения.

Аркадьева видела,  что Крупняков хочет приблизиться к ней и не решает-
ся. Еще бы! Она не из дурочек, что он таскает отовсюду, этих полу-сту-
денток, полумолодых специалистов, изнывающих от скуки и непроясненнос-
ти перспектив,  вбивших в голову, что Крупняков живописец или компози-
тор,  или кто-нибудь другой из безбрежного мира неподдельного  искусс-
тва.

Решив, что  Крупняков получит свое,  Аркадьева не отказала себе в удо-
вольствии издевки:  злость свою оправдывала тончайшими  унижениями  из
тех,  что ей приходилось переживать, сгибаясь перед сильными мира сего
и, в особенности, их женами; Аркадьева ненавидела более удачливых, чем
муж;  судьбу таких, как муж, решали - поедет, не поедет; другие же ре-
шали сами,  стоит ли им ехать,  когда и куда и на сколько,  такие люди
заставляли Аркадьеву испытывать страх; роль веселой говоруньи с каждым
годом давалась все труднее,  и если промашки артистизма раньше воспол-
нялись внешностью, то сейчас, уже предощущая увядание, Аркадьева мета-
лась,  выбирая маску,  обещавшую обеспечить, и дальше безбедное житье.
Театр  выездных  не прощал ошибок и любая неверная реплика могла стать
гибельной.