помучается,
Крупняков  знал,  что  они  с Игорем давно в Москве,  а значит скоро в
путь-дорогу,  есть над чем подумать:  снова заработает помпа инопоста-
вок.





Филин любил  людей  манежить  и сейчас не собирался отпускать Шпындро,
хотя не раз уж отметил,  как подчиненный морщится от едкого дыма.  Па-
рень!  Мне б твои года.  Филин засмолил очередную папиросу, ушел бы на
пенсион, да две девки на шее, обе не замужем, одеть да обуть - пробле-
ма,  да и приручил их как на грех выделяться. Беда. Погонят его скоро,
ох погонят,  по глазам видит и тех, кто выше - вертикальных загонщиков
и других по горизонтали, народ тут чуткий, улавливает малейшие колеба-
ния, годами дрессированны.

Дым привычно щекотал ноздри. В голове Филина мелькали карточные комби-
нации,  преферансист  милостью  божьей,  карты  только выложат на стол
масть к масти, а он уж видит все варианты, за то и начальство привеча-
ло. Какой игрок! Сам Алфеев отмечал.

Филин любил сумерничать в рабочем кабинете, склонившись над столом, на
белом листе бумаги рисовал таинственные цифры и значки:  9т,  Вп,  Кб,
что означало девятка треф, валет пик, король бубей. Филин выписывал на
бумагу десять комбинаций и заходящих в кабинет мог  неожиданно  попро-
сить: назови две карты! .?. Любые две. Филин щурился и вошедший выкли-
кал две карты - прикуп.  Филин запускал в схваченные желтизной  седины
корявые  пальцы,  ерошил волосы,  мог и крепко сказануть при мужиках и
вздыхал облегченно или мрачнел,  смотря по тому,  легла карта  прикупа
или нет.

И сейчас  Филин  в строку выписал десять карт,  полагая что Шпындро со
стула у стены кажется,  что Филин делает пометки в переписке и  неожи-
данно потребовал, разглядывая весьма сомнительный мизер:

- Назови две карты!

Шпындро весь  в  переживаниях,  еще  терзаемый худшими подозрениями не
уловил смысла просьбы,  хотя играл сам,  взгляд его блуждал беспомощно
по стенам,  натыкался на обязательные портреты, на цветы, на вымпелы с
выставок, равнобедренными треугольниками свисавшие в прогалах меж шка-
фов.

Клуб дыма  распухал на глазах джином,  намаявшимся в теснинах бутылки,
щипал веки и в довершении всего вещал человеческим  голосом,  требова-
тельно и с нотками раздражения:

- Назови две карты!

Шпындро ругал  себя  за растерянность,  сколько раз корил за раболепие
перед начальством,  нет,  не давалась ему завидная легкость общения  с
вышестоящими,  как Кругову,  умудряется же человек не грубить и не те-
рять достоинства. Кругов негласно считался его конкурентом, оба пахали
одно поле,  работали с одними фирмами,  считались специалистами одного
профиля.  Вид усмехающегося  Кругова  ожег,  будто  кнутом  стеганули,
Шпындро собрался, уперся взглядом в настенный календарь, узрел красную
воскресную семерку и выпалил:

- Две красные семерки.

- Бубна и черва что ли?  - Голос Филина дрогнул от радости. Две семер-
ки! Две хозяйки! не мизер вышел - классика.- Филин важно отложил папи-
росу,  посмотрел на глашатая прикупа, задумчиво, примериваясь, вынаши-
вая  намерение  высказать  нечто  важное,  и  впрямь  прошелестел тихо
по-отечески:

- Хороший ты парень.  Сколько лет наблюдаю за тобой,  собранный, дело-
вой,  честный.- Филин поперхнулся,  как подумалось Шпындро намеренно и
лишь потом осенило, что во всем виноват дым-горлод„р.- Наш человек.

Сразу отлегло и стало смешно:  боялся?  чего? дурья башка! Можно поду-
мать  он один подторговывает,  многие уж и не скрывают,  так и рубят с
плеча: поеду-подлатаюсь, дыры позатыкаю, а дыры-то безкрайние, распол-
заются, как на капроне.

Филин тяжело  выбрался из кресла,  оказавшись в полный рост неожиданно
маленьким, в засборенных брюках, с толстенным животом, с трудом подпи-
раемым натянутым до предела ремнем; передвигался Филин медленно, расс-
тавляя носки широко в стороны, как балерина, конец галстука на его жи-
воте лежал почти параллельно полу,  Филин добр„л до угла стола, выгреб
из пластмассового прибора пустой коробок,  два раза  подкинул,  поддав
большим пальцем так, что коробок стал вертикально.

- Вишь,  еще  рука  чуткая,-  хитроватые глаза скосились на живот,- не
гляди, что меня так расперло, это сейчас, а молодовал, как травинка.

Шпындро попытался представить Филина травинкой,  едва  не  рассмеялся,
вовремя  сдержался,  давно  усвоив,  что в вельможных кабинетах лишнее
позволять опасно,  лучше смолчать,  пускай нахмуренным сочтут, лишь бы
не легковесным,  попривык,  что насупленным людям,  будто придавленным
грузом особенных забот - вот только каких никому не ведомо - легче жи-
вется,  вроде значительнее они,  весомее,  и все их медлительную угрю-
мость принимают за надежность и несомненную полезность делу.

Филин вернулся к креслу, оперся о спинку, растопырив локти.

- Ты сколько уж как возвернулся?

Снова обдало жаром - непосвященному не понять, что означает такой воп-
рос, Шпындро знал: вопрос вопросов, такой вопрос, как ворота крепости,
если его задают,  жди - вот-вот ворота распахнутся и тогда. долгождан-
ный отъезд,  проводы,  ненатуральные сетования близких, такой же пробы
качания головами друзей и знакомцев,  не раз он переживал эту  лихора-
дочную, предотъездную пору, дарившую ощущение перерождения, предвестия
неизведанного,  как в молодости, когда ждешь неведомого, ждешь изо дня
в день, не допуская и тени сомнения в разминке с грядущими чудесами.

- Так сколько?  - Филин опустился в кресло, жалобно пискнувшее под те-
лесами.

- Два года,- неуверенность сквозила в голосе ответчика,  двух лет  еще
не набежало, но. к тому шло.

- Х-м.- Филин сощурил глаза,  подумал о дочерях: эх, девки-девки! при-
ходится из-за вас лицо терять. Шпындро знал, о чем думает Филин, и оба
знали, что каждый читает мысли другого.

Теперь Игорь Иванович судорожно прикидывал тактику, зря переполошился,
думал,  понадобится оправдываться во грехах,  а вышло иное,  Филина он
особенно не опасался,  старик сам замаран,  но допускал, что Филин ис-
полняет чужую волю, волю тех, к кому Шпындро доступа не имел и про ко-
торых только слушал не слишком лестное,  но точно не знал,  не мог ут-
верждать,  мол тоже,  берут.  Понятно,  Филин хочет выжать из ситуации
все.  Объяснимое желание,  Шпындро и сам поступал так всегда,  он даже
прикидывал следующую фразу Филина:  х-м, есть несколько кандидатур или
х-е.,  а Кругов-то,  что у нас поделывает или. обстановка сейчас слож-
ная,  сам знаешь.  Это последнее сетование всегда работало безотказно.
Кто ж признает,  что не сложная,  тогда и сам вроде в игрушки играешь.
Чем же понадобится поступиться,  сколько заносок грядет и каким  това-
ром.

Филин тоже знал,  как сунуть под дых: сколько, как ты вернулся? - дело
серьезное и ради девочек, ради долгих нудных лет службы, ради грядуще-
го ухода на пенсию он не имел права продешевить,  утешало, что Шпындро
правила игры усвоил, но каждый раз испытываешь сомнения: вдруг человек
переменился,  вдруг решил проскочить беззатратно - на халяву! как сме-
ются дочери.  Привыкнуть к подаяниям Филин так и не смог,  но и  обхо-
диться без них не научился и каждый раз, как много лет назад на фронте
перед боем, его охватывало возбуждение и тревога, и нервозность, и же-
лание представить,  что же именно его ожидает,  и понимание, что точно
предвосхитить все невозможно.  Подношений требовала и дача. Филин при-
держивал каждую копейку,  назначив даче служить местом последнего уте-
шения после трудов всей жизни; и галстуки кожаные, даренные Шпындро, и
его зажигалки легли неприметным камнем в фундамент дачи,  в вагонку, в
стены, прокаленные паяльной лампой. Дача высасывала все соки: и задний
ход не дашь,  и все давай-давай;  каждый гвоздь,  каждое оконце стоило
денег. Филин хотел бы отдельную кухню, этакий кукольный деревянный до-
мик, чистый и пахнущий смолой, как у соседа по участку, и может в меч-
тах о таком теремке, может прикидывая, что, как ни хороша дача, нельзя
допустить, чтоб незамужние дочери одевались плоше других; и еще от го-
речи за выросший живот и от четкого понимания, что таким гладко приче-
санным, таким, как человек напротив, которому вслед хихикая, посматри-
вают яркоглазые дурочки из десятков кабинетов,  таким ему не стать ни-
когда, словом, по всей совокупности размышлений выходило, что упустить
свое никак нельзя.

Звонком подбросило телефон.  Филин развел руками:  извини,  мол, брат,
окончен разговор. Шпындро, досадуя, поднялся, прервали, черт, на самом
важном, не удалось разузнать, куда ветер дует, может Воронов вернулся?
Неудачно получилось.

Шпындро вытек из кабинета,  секретарь впилась в непроницаемое лицо и в
зрачках ее разыгралась буря; за годы сидения в предбаннике опытная ца-
редворка научилась отличать сотрудников,  которым сделано самое захва-
тывающее предложение из тех,  что выпадало на их службе,  от всех про-
чих.  Встречала секретарь его одним взглядом,  провожала совсем иным и
Шпындро порадовался:  сидит здесь годами, чует добычу, как натасканный
пес,  заранее, а может знает что? Он кивнул на всякий случай - крошеч-
ный, а все же союзник - и выскользнул в коридор с тяжелым чувством не-
завершенности,  будто  повис в воздухе и сразу принялся песочить себя:
зря ушел, не договорив до конца.

На следующий день Филин налетит на Игоря Ивановича в коридоре,  поздо-
ровается бегло, едва узнавая, будто и не состоялся вчерашний разговор,
но эта встреча еще должна случиться,  а сегодня вечером Шпындро мчался
на стрелку - так обзывал передачу товара Мордасов - к Колодцу.

За час до конца работы позвонила мать;  жила одна в коммуналке и редко
встречалась с сыном;  внук уже вырос, здоровье поубавилось и Наталья -
черствый все же человек - не раз шипела: не с руки мне с твоей мамулей
возжаться,  она свое пожила, пусть другим даст. Шпындро терпел, вообще
побаивался жены, в ее руках имелся сильный козырь - угроза разводом, а
тогда смысл жизни,  заключающийся в выездах, терялся, тускнел; без вы-
езда Шпындро обращался в наизауряднейшего типа,  ничем не наделенного,
с которым ни дружить, ни любиться, ни даже поболтать в поезде никто не
возжелает.

Твоя мать.  начинала Наталья и недобро умолкла,  в горестном вздохе ее
многое таилось:  и брошь мужниной матери, фамильная, с подвеской брил-
лиантовой и три камеи слоновой кости,  которые отошли сестре Шпындро и
даже страусовые перья из торгсина тридцатых годов на антресолях, вроде
совершенно ненужные по нынешним временам атрибуты, и те служили причи-
ной глухой неприязни супруги к матери мужа.

Твоя мать.  однажды привычно начала Наталья. Шпындро поднялся и припо-
миная давнюю решимость школьных еще годов,  когда он вместе с мальчиш-
ками, боясь прослыть трусом, сиганул с высокого сарая, подвернув ногу,
рубанул - сука! Редко выпадало ему зреть растерянную Наталью! Кто? Ты!
ты!

Он вошел в раж,  смелость захлестнула, опьянел от непозволительной вы-
ходки,  поднялся - пошатывало от головокружительного гнева - и,  уходя
на кухню, еще раз смачно выкрикнул короткое резкое слово.

Наталья выждала время,  зная,  что пыл мужа угасает быстро, оттягивала
момент  объяснения умело,  в свою пользу,  а когда от гневного пара не
осталось и следа,  веско, выговаривая слоги, будто вбивая гвозди, под-
вела черту: "О маменьке своей мне больше не напоминай!"

Сейчас звонок матери оказался как никогда некстати,  сын понял, что ей
плохо,  четыре дня подряд и уж если решилась позвонить отпрыску на ра-
боту,  дело дрянь,  нет лекарств, скорее всего и есть нечего. Отменить
визит к Мордасову невозможно,  не зря же притащил товар с собой, снова
забрасывать его домой?  и примета дурная,  и опять же время, непредус-
мотренное понадобится выкраивать,  а теперь после слов Филина  времени
ох как станет не хватать.  Шпындро молчал, соображая, и мама пришла на
помощь: "Тут соседка вернулась с работы пораньше, так что, Игорек, все
образовалось. Заедешь, когда сможешь". Мать лгала, он принял эту ложь,
даже успел,  положив трубку,  покручиниться и тут же отметить, что еще
не совсем погряз в себялюбии.

Встреча с Колодцем прошла,  как и намечали, быстро, с короткими торга-
ми.

- Ты крутой стал,- обиженно заявил Колодец и еще высказал  недоумение,
что билеты на просмотр, обещанные Шпыном через Наталью уплыли, а Коло-
дец уж и с дамой сговорился.

- Чего-то там сорвалось,- Шпындро желал, как можно скорее убраться, он
вообще сразу терял к событиям интерес,  когда деньги уже затаивались в
кармане.  Дружить с Колодцем ему не светило,  но и обострять отношения
смысла не было,  к тому же каждый раз при виде Колодца Шпындро,  будто
тенью комиссинщика различал Настурцию и его охватывало  давно  забытое
волнение,  потому что в глазах Притыки угадывалось нечто обещающее: не
скажешь, что именно, и только светятся в этих глазах напополам с легко
возникающей смешливостью и обещания, это мог прочесть любой зрячий.

Шпындро предпочитал  купюры новые,  на сей раз Мордасов расчитался же-
ванными,  ломанными,  прошедшими через множество рук. Шпындро не знал,
что Мордасов дает деньги в рост - в каждом ремесле свои секреты, также
не знал Шпын, что их встреча совпала с Днем возвращения и оттого в его
карман перекочевала пухлая пачка несвежих денег из заколотого английс-
кой булавкой бумажника Мордасова.  Теперь,  когда с ручечного рациона,
приправленного часами и зажигалками Шпындро могли снять и отправить на
мехдобычу в жирных тряпичных пластах  зарубежья,  терять  мордасовский
канал  сбыта  тем более не позволительно.  Шпын пообещал разобраться с
билетами на просмотры, снова вспомнил Настурцию и не в силах совладать
с приступом внезапной щедрости,  вынул паркер,  отложенный для себя, и
протянул Колодцу.  Для Настурции!  Колодец давно приметил, что внешне-
купчик  ладит лыжи к Притыке.  Ревности Колодец не испытывал ни малей-
шей,  скорее недоумение от неумелой попытки вторжения в его  владения.
Колодец  любил  ковать пока горячо - надо раздобыть оправу!  - оглядел
приехавшего электричкой Шпына с ног до  головы,  притянул  за  лацкан,
приблизился так, что запахи их одеколонов смешались и снизу заглянул в
глаза.

- Ух ты! Паркер отвалил! Разбирает? Бередит в чреслах?!

Шпындро отстранился,  показалось,  от Колодца кроме одеколона  пахнуло
чем-то давним, запахом неустроенности, нищеты двадцатилетней давности.
Игорь вяло отметил,  что ничего не знает о Колодце:  где тот живет,  с
кем и как. Зачем деловые отношения превращать в иные? Он уже корил се-
бя за передачу Настурции, надо бы просто позвонить ей и назначить сви-
дание, повести поужинать, но даже обыкновенный ужин в воображении Шпы-
на вырастал в дело сложное,  хлопотное и кроме того  сулящее  ненужные
траты.  У  него  давно отработан ритуал ухаживания:  поездка в машине,
рассказ об иноземельном житье-бытье, приправленный высмотренными в ки-
нофильмах сценами,  сетования на тяжесть и ответственность службы, ну,
может, еще поход в театр плюс скромное подношение из товара, бесплатно
ему доставшегося от фирмачей. Как правило хватало.

- Ты  зря,- неуверенно возразил Шпындро и себе затруднившись пояснить,
что именно зря.  Мордасов потребовал позаботиться об оправе. Шпын при-
нял к сведению.  Распрощались,  Игорь зашагал к станции, Колодец, гру-
женный пластиковыми мешками - особая статья дохода,  пакеты Шпын  дос-
тавлял партиями, шли по трояку, а как же иначе, если отечественные по-
боле полтиника - заковылял по пустынной ночной площади к  машине,  ла-
танной-перелатанной, обещающей вот-вот развалиться.

Маскируется, торжество  окатило Шпындро,  а ему не больно надо,  может
себе позволить, меняй машины хоть раз в год. Выездной! Кто усомнится?

Впрочем и Мордасов  маскировался  скорее  из  любви  к  таинственному,
сколько их, мордасовых, раскатывает в новье, чуя свою безнаказанность,
упиваясь шальным недоумением трусоватых, рохлей: надо ж, ничего не бо-
ятся деловые, проросли козлища средь карающих ангелов, перемешались.

Шпындро не ставил себя на одну доску с Колодцем, тот чистый жулик, че-
го там говорить. Игорь Иванович не учился сколько, язык осилил, другое
дело, как приноровился изгибаться и юлить, в подобострастии не послед-
ний человек,  однако с  эксцессами  явного  подхалимажа  распростился,
зная, что они не в чести, требовалась тонкая смесь вроде бы и достоин-
ства, а вроде бы и покорности, скорее понимания, что за здорово живешь
начальниками не назначают, особый это сорт, есть в них такое, что сло-
вами не определишь,  а всем видно, и сорту этому нужно выказывать ува-
жение  не за дело,  не благодаря достижениям,  умениям или успехам,  а
только ввиду самодостаточности такого типа  людей,  которым  не  нужно
вовсе  отличаться  качественной работой или работой вообще,  это не их
дело,  их дело - круглосуточно важничать, пухнуть изнутри, как тесто в
квашне, надувать шеки, многозначительно закатывать глаза, к месту и не
к месту роняя излюбленное филинское - сложное сейчас время - на это  и
впрямь уходила тьма сил,  недаром с работы и на работу таких возили на
персоналках.

В электричке горбились люди,  которых Шпындро не приходилось встречать
часто, похоже пришельцы из иного мира, будто так и сновали в электрич-
ках его детства все эти годы безостановочно и в жизни их не многое ме-
нялось,  пока Шпындро успел полмира исколесить. Лампочки тлели над го-
ловой, в дальнем конце вагона голосил ребенок, подвявший букет на сет-
ке через проход похоже исходил тем же тлением,  что и старушка, тащив-
шая цветы в Москву.  Упаси бог так жить.  Купец-оборотень приткнулся в
углу,  тени деревьев,  редкие фасады, огоньки убегали назад. Пассажиры
молчаливы,  думают:  вот сел мужчина средних лет такой же, как и мы, и
ошибаются, если вообще думают о нем; вовсе не такой, жизнь его по-дру-
гому заладилась,  потому что с младости нацелился, уж и не помнил, кто
вбил в его башку малолетскую,  мол, два способа жить имеется в настоя-
щий момент и в обозримом просторе грядущего: или воровать, или ездить!
Имелось ввиду для людей,  ничем не отмеченных.  Воровать - страшно, не
всем дано,  да и почет несравним. Другое дело - ездить. Сейчас вернет-
ся,  пройдется  по комнатам,  уставленным такими вещицами,  что люди в
электричке не только не видели,  и не слышали о таких, сядет за стол в
кабинете  и  начнет  готовиться к завтрашнему выступлению на семинаре,
его черед настал и занятию надо задать тон первыми словами и слова эти
должны быть честными,  не слишком возвышенными,  но и не затертыми, не
просторечными,  но и не заумными,  а словами труженика не без  мозгов,
который с полной отдачей делает свое дело, вроде не заметное, но такое
нужное.

Через сорок минут Шпындро доплелся до дома - код, газета, лифт - перед
входной дверью квартиры 66 замер. Наталья добилась именно такого номе-
ра - дьявольская цифирь - и сейчас крутолобые завитки сияли  с  медной
таблички. В доме этом спал, ел-пил, проживал люд особенный: или только
что оттуда или вот-вот туда,  или в тягостном ожидании отправки, дурно
маскируемом  натужным  энтузиазмом,  попадались  и обычные труженики -
главный инженер завода метизов, пара-тройка остепененных средней руки,
благосклонной судьбой или аховым случаем заброшенные в этот дом и даже
мать-одиночка,  поселенная сюда или пожилым обожателем или впрямь доб-
рым человеком из исполкома, если такие еще не перевелись вчистую.

Шпындро полез за ключами,  звякнул гроздью разнокалиберных, с затейли-
выми бородками да раздумал, пока-то пооткрываешь все запоры, а их пять
на  щеколдах,  не считая цепочки вывезенной из предпоследней поездки и
стальной рамы на штырях,  утопленных  в  стену,  в  которой  держалась
дверь. Взять квартиру Шпындро все равно, что пытаться пробить крепост-
ную кладку в метр толщиной кулаком и это еще не  считая  сигнализации.
Конечно, если Наталья дома, дверь всего на двух задвижках, но ковырять
лень и Шпындро тронул кнопку звонка.  Никаких переливчатых трелей, за-
чем наводку давать;  как намекнул один из дружков,  дверь должна име