ть
самый непритязательный вид,  никаких ручек с выкрутасами,  ни стеганых
обивок,  ни  симфонических  звонков,  зачем внушать лихим людям дурные
мысли?  Снаружи дверь квартиры 66 смотрелась скромнее прочих  в  доме,
только медная табличка с двумя шестерками нарушала план маскировки, да
и ту прибили по настоянию Натальи,  возразившей,  что чрезмерный аске-
тизм тоже подозрителен,  супруг согласился,  внял. Царство его начина-
лось сразу за дверью, как подытожил однажды Кругов, когда они еще теп-
лее  относились  друг  к  другу,  и Шпындро зазывал сослуживца к себе:
"Граница между двумя системами пролегает,  Иваныч,  как раз по  порогу
твоей  квартиры,  на площадке еще мы,  а только шагнул в коридор - уже
они". Так оно и было, и что ж, думал Шпындро, заслужил, не ворованное.

В коридоре ни звука,  еще раз нажал кнопку, прислушался, показалось, в
квартире посторонние шорохи,  обдало жаром, как недавно в кабинете Фи-
лина.  Приложил ухо к замочной скважине. Сверху с тонкомордой афганкой
вышагивал  величавый  мужчина  лет  шестидесяти,  Игорь Иванович с ним
всегда предупредительно раскланивался, не решаясь игнорировать настав-
ления Натальи: важный, мол, тип, говорят что. тут сыпались предположе-
ния одно невероятней другого и лишь месяц назад выяснилось, что афган-
ку выгуливает начальник райпищеторга. На приветствие важный человек не
ответил,  впился подозрительно,  потянул поводок на себя, собака глухо
зарычала.

- Что вам, товарищ? - Начальник райпищеторга прижался к перилам и бес-
помощно шарил глазами.

- Да я.  да вы не узнали меня,- пролепетал Шпындро, ругая себя за мас-
карад,  устроенный по случаю поездки за город, пришлось заехать в раз-
девалку бассейна в центре, там переодеться, там и машину оставить бла-
го рядом с домом,  а уж на обратном пути решил двинуть прямиком к ноч-
легу. Немудрено, что вальяжный колбасно-консервный полководец не приз-
нал соседа по дому,  тем более насторожило, как тот склонился к замоч-
ной скважине, небось глаза, стертые об накладные, уж потеряли остроту,
не  различают,  что перед ним тот самый вежливый средних лет мужчина с
женой-красоткой,  впрочем таких в этом доме немало,  их будто по парам
разбили давным-давно, научили одинаково говорить, одинаково одеваться,
одинаково жить,  одинаково думать, но одинаковость эта была по их мне-
нию самой высокой пробы, одинаковостью избранных.

Наконец начальник  райпищеторга прозрел - опознал лжевзломщика,  расп-
лылся с облегчением,  Шпындро злорадно подумал, что также меняется вы-
ражение лица этого человека во время якобы случайных ревизий,  о кото-
рых тот оповещен заранее;  когда даже намек на  опасность  оказывается
позади,  тогда и снисходит благостное расслабление и лицо расцветает с
весенней яростью.

- Это вы!  - Голос густой,  раскатистый,  мягко обволакивающий, взгляд
шелковый, ласкающий, наверное, именно с таким взглядом подписывает бу-
маги на дефицит,  а может как раз наоборот, с зверским пламенем в очах
расщедривается на росчерк:  мол,  учти, имярек, не забудь, магазинщик,
за тобой должок,  не то посажу на соль и спички,  покрутишься.  Хорошо
таких  не  посылают  за границу,  мелькнуло у Шпындро,  слишком алчен,
нельзя,  чтоб такие нас представляли,  возникнет неверное впечатление;
все  ж разница велика меж мной и такими - что Колодец,  что этот - эти
ворюги,  очевидный факт,  а я. тут заворочалось сомнение, а вдруг этот
именно  человек ни разу не взял,  вдруг ни пятнышка на нем,  а Шпындро
так его грязью заляпал;  лучше не лезть в чужие дела, попадется - зна-
чит выездной прав,  а нет - значит честнейший человек, хотя точит сом-
нение:  откуда все?  Ну, это от зависти! И про Шпындро недоброжелатель
может поинтересоваться:  откуда все?  Это ж не значит,  что он вор. Не
зевает - это верно,  но и не вор,  этакое промежуточное состояние,  не
совсем честный, но и не бесчестный, Наталья в оценках резче. Ее цинизм
подкупал, не оставлял пути к отступлению: "Запомни, нельзя быть немно-
жечко беременной.  Или - или!" Муж не соглашался, не нравился ему этот
экстремизм,  к чему он?  зачем забывать о полутонах?..  Взять хотя  бы
умственные способности:  бывают дураки, бывают не умные (но уже не ду-
раки),  бывают не глупые и,  наконец,  умные; так отчего же делить мир
только на честных и воров,  и Шпындро ввел собственную шкалу, щадящую:
бесчестный (это вроде - дурак),  не чист на руку,  не совсем  честный,
почти  честный  и,  наконец,  честный.  Себя Шпындро причислял к почти
честным безо всякого изъяна. Вероятнее всего обо всем этом Шпын не ду-
мал, не то чтоб был не в состоянии, отчего же? голова у него работала,
да и зачем все это,  уводит от жизни,  портит настроение; а о тебе все
равно судят не по тонкостям души, а по толщине бумажника, хотя все де-
лают вид, что поступают как раз наоборот.

Начальник райпищеторга проплыл вниз,  обдав дорогим одеколоном,  таким
же, что и Колодец час назад: людей, от которых дурно пахнет становится
меньше - это в прямом смысле,  в переносном сложнее.  Шпындро похвалил
себя  за невольный каламбур,  подумал,  что завтра перескажет Кругову,
тот оценит.

Наконец открылась дверь.  Наталья в ручной росписи кимоно,  с полотен-
цем,  чалмой намотанной на волосах,  не поинтересовалась будет ли ужи-
нать, устал ли, где пропадал. и так все ясно - по маскарадному костюму
- с промысла, Наталья пропустила мужа к вешалке, строго уточнила:

- Сколько?

Шпындро назвал цифру, выкроив себе четвертной.

- Отлично. диван на кухне сменим на угловой. Жеребцов звонил, привезли
финские, отпад, цвет как раз наш, под старое дерево.

Шпындро стянул ботинки,  оглядел стены коридора:  картины,  фарфор  на
резных тумбах, ни пылинки, Наталья чистюля.

- Есть будешь?

Кивнул, поправил эмалевый медальон на стене, взял курс к ванной.

- Отоварилась рыбным заказом. Балык открыть?

Шпындро дернул подбородком вниз, будто норовил кольнуть пол: опять ба-
лык,  захотелось жареной картошки с луком, а еще черного хлеба, пропи-
танного подсолнечным маслом и посыпанного солью. Наталья верещала нео-
бязательное, муж не слушал.

В душе Наталья считала мужа человеком недалеким, но на людях глотку за
него  перегрызла бы,  клановые интересы брали верх,  к тому же хватало
здравого смысла понять,  что ее сияние есть только усиление  мужниного
пусть слабого,  но собственного свечения, без него Наталья потеряла бы
все;  понимала,  что ее флирты только потому и множатся, что высвечена
она  поездками,  лиши супруга инонабегов и страшно подумать,  как жить
тогда;  других обманывать можно,  себя-то зачем:  ни она, ни он ничего
делать  не умели.  Ни-че-го!  Нам цена грош,  пугала она себя в минуты
дурного настроения,  поэтому расслаблятся нельзя,  мама  все  сделала,
когда  засунула супружника на работу,  но мама не вечна,  да и ее люди
сходят со сцены, а если честно, уже сошли; хорошо, супруги своими свя-
зями  пообросли,  но они,  как паутина - один взмах веника и.  ничего,
пусто, еще припомнят, как легко жилось, когда другим животы подводило;
лодка  четы  Шпындро несется по течению и не дай Бог камешек на пути -
разлетится в щепы, никому не собрать.

Игорь вяло тыкал вилкой прозрачный кус балыка.  устал смертельно. Под-
нялся в семь,  весь день на работе, три купца, Филин, поездка за город
- не легко все достается,  хотел прознать,  как с продажей машины,  но
одерну себя,  путается в мелких мыслях,  не главных,  суетных;  решала
сейчас все беседа с Филиным, вот почему и аппетит пропал, хотя Шпындро
любил вкусненькое перед сном.

Наталья то вбегала, то выбегала - тревожил телефон - и муж не без неп-
риязни думал,  что видит эту женщину рядом с собой столько лет  и  она
столько про него знает, что взбреди ему в голову шальная мысль все из-
менить,  оторваться,  нырнуть в свободу,  в миг разорвет его в клочья;
мы, как преступники, повязанные общим преступлением, я доверяю ей, как
никому, и боюсь; случается же, разваливались и не такие союзы, но.

Скушно! смертельно скушно!  сколько лет бьется на короткой привязи,  а
Наталья умудряется себя не обделять радостями жизни;  что ж он не зна-
ет. есть добрые люди, порассказали, что тут творится в его отсутствие,
когда Наталья одна месяцев за пять до возвращения мужа наезжала домой,
приходилось терпеть, делать вид, что не понимает, сносить намеки язви-
тельных дружков и откровенных завистников; сейчас Шпындро уже не любил
жену и знал,  что она его не любит, нет, они не супруги, они партнеры,
вложившие  по  жизни каждого в общее дело и теперь пай каждого опреде-
лить невозможно и изъять его невозможно,  а значит,  этот союз  вечен,
никуда от него не деться.

Проницательности Наталье не занимать:

- Григорьевы едут опять! Знаешь?

Шпындро кивнул,  надо же, жена будто видела, что он прикован помыслами
к недавней беседе с Филиным.

Кусок не шел в глотку,  будто Филин ел рядом,  наблюдал пристально  за
каждым  движением  челюстей,  норовил заглянуть в рот,  оттягивая губу
стоматологическим крючком,  пытаясь воочию убедиться,  каково же нутро
Шпындро. Отодвинул балык, вилка угрожающе накренилась, поймал на лету,
швырнул на средину стола.

- Психуешь?  - Наталья уперла руки в бедра, глаза тлели злостью и пре-
небрежением.

Обдало жаром ярости,  хотелость рявкнуть, вцепиться в шею, сорвать ук-
рашения: дурища! на что ей бирюльки сейчас на кухне в десятом часу ве-
чера? Взрыв негодования прокатился по телу Шпындро, заставив дернуться
брови и побелеть щеки и ушел к ногам  неприятной  дрожью;  разгневанно
придвинул  балык  и дожевал янтарно-розовый ошметок:  сейчас скандал -
роскошь. Последние месяцы отношения накалились до предела, утешало од-
но - так случалось не раз;  хоть режь,  не станешь жить с этим челове-
ком,  .  время утекало, страсти тускнели, все улегалось и в преддверии
грядущего выезда совместное житье становилось терпимым, а уж когда на-
мечали, прикидывали приобретения будущего набега, неприязнь вовсе сти-
хала,  не исчезая, впрочем, но и не сильно отравляя жизнь, как привыч-
ная болезнь хроника,  к которой приспособился,  знаешь ее норов и  как
уйти из-под удара болью - режимом или лекарственной схемой.

Наташа Аркадьева  ерепенилась еще и потому,  что новая привязанность -
моложе ее на восемь лет, дожила! сама не верила - не звонил вторую не-
делю:  жгло унижение, неужели больше, чем на две встречи она не тянет?
и эти челюсти,  мерно пережевывающие балык, который она вырвала не без
лести,  сгибаясь, хлопая по плечу, не буквально конечно, а подчеркивая
обеим очевидно несуществующее равенство социальных положений с  хабал-
кой в белом халате в задних помещениях замороченного с виду, жалкого с
фасада магазинчика.  Наташа села тяжело,  по-бабьи, будто после беско-
нечного дня деревенских трудов, халат завернулся, на бедре жены Шпынд-
ро увидел рваную синь свежего кровоподтека,  жена  перехватила  взгляд
мужа и - показалось с тенью вины - запахнула полы.

Шпындро отер  рот,  поднялся.  Плевать,  откуда это пятно на ее бедре.
Плевать!  За улыбку Филина, за его расположение он готов, чтоб его са-
мого избили,  отметелили,  как паясничал Колодец.  Синяк?! Черт с ним,
пусть и от чужой лапы,  завтра Настурция получит презент и еще кое-что
он  ей предназначил в дар,  в ее кругах девицы не избалованы мягкостью
обращения, а он - мастак, а деньги Настурции нужны меньше других, сама
обильно  орошается  в комке под надзором Колодца,  а возможная связь с
продавщицей представилась ему зримой,  хоть ущипни,  как минуту  назад
рожа Филина и его наколка,  частично сохрнанившаяся, частично обращен-
ная в шрам, явно похоронивший бранное словечко.

- Что с машиной?  - Знал,  пламя сбивать лучше всего обсуждением дел и
жена это знала.

- Крупняков крутит,- закурила,- я с него не слезу,- кривая улыбка, ух-
ватила по его выражению,  что сказанула вольное, двусмысленное, но уже
собралась, подтянула винты, не ухватить, да Шпындро и не собирался за-
гонять в угол,зачем?  зряшние нервы,  давно овладев навыком  жизни  не
вместе, а вдвоем, параллельно, не пересекаясь.





Александр Прокофьевич Мордасов ужинал в темной комнате при свете теле-
визионного экрана.  На диване громоздилась горка товара. После ужина -
разборка,  шаг  отвественный,  с прорисовкой цен и наметкой клиентуры,
впрочем,  что кому давно известно,  но есть выбор - кто упирается, кто
будто с вышки ныряет,  кто деньгу сразу выкладывает,  но скаредно, кто
частями,  но щедро - и Мордасов любил помозговать.  За стеной ворохну-
лась бабка, хриплый кашель скребанул по сердцу. Бабку Мордасов любил -
единственное родное существо - при ней не выражался, не выкобенивался,
а превращался, не переставая удивляться себе, в былого Сашу, застенчи-
вого подростка в очках,  вечно ковыряющегося в пыльных  книгах.  Бабка
заменила ему мать и отца, уйму лет назад разбежавшихся в разные сторо-
ны, и всех остальных на свете и, если Мордасову было отпущено внутрен-
него тепла,  а в самых ледяных душах его можно отыскать, то его он це-
ликом изливал на хрупкое, будто с пылью в сетке морщин, создание в пе-
рекрученных чулках в резинку, которое однажды, приняв пищавшего Морда-
сова из рук матери, так и не выпускало его: все болезни Мордасова, все
его горести,  падения и взлеты, вся его жизнь развивалась рядом с баб-
кой, при ее поддержке и участии.

- Посодють тя,  Сань!  - Слезы капали из обведенных насечками  времени
глаз  на  кружевные  салфетки с вышитыми бабкиными руками монограммами
АПМ - Александр Прокофьевич Мордасов.- Вот обзаведешься семьей и  жене
приглянутся непременно эти тряпицы,  а я тогда умру - небось заждались
на небеси - а сейчас не могу, надо тебя сдать с рук на руки.

- Как на этапе при конвоировании.- Хохотал Колодец  и  бабка  заунывно
причитала по-новому.

- Посодють тя, Сань!

- Не-а,  ба!  Кишка тонка,  я в своих предприятиях поднаторел,  считай
доктор жулеологических наук, прохвэссор перераспределительства. Не зря
нас в школе мутузили,  не зря вбивали в мягкие, податливые мозги: чего
где сколько убудет, обязательно присовокупится другому. Чистая правда,
ба! Только сейчас осознал. Вот он, гений в полный рост, ухватил суть и
взирает,  как в книгах писано,  сквозь толщу веков.  Ба, я тебе икорки
спроворил кетовой, сейчас намаслю хлеб, пожуй, тебе пользительно - вся
светишься. Для кого я вкалываю не покладая рук, для кого, ба?

Бабка ахала, глаза застилали радость и боль, сухие губы откусывали ку-
сочки от бутерброда и он казался бесконечным, несъедаемым, возобновля-
ющимся от каждой лунки по сторонам,  отщипываемой слабыми  зубами.  На
усах  старушки  поблескивало  масло и Колодец терпеливо,  с непонятным
внутренним восторгом вытирал бабке рот салфеткой.

- Говорят, ба, я злой. Каменюга. Я с ними, как они со мной, а для тебя
мне ничего не жалко. Жаль, ба, ты баранку не крутишь, а то б купил те-
бе машину,  разъезжай,  пусть у всех злобниц из соседних хибар челюсти
поотвалятся.

Бабка сквозь  слезы смеялась и тихо засыпала,  а Мордасов доедал кусок
хлеба с красной икрой - не пропадать же добру - и думал,  что  завтра,
нет, послезавтра сопроводит бабку к консультанту-врачу, а если занеду-
жит сильно,  сюда вытребует из Москвы из платной поликлиники.  Называл
их ухлисты (УХЛУ - управление хозрасчетных лечебных учреждений),  наб-
рел на них с пяток лет назад с мужской бедой,  народ ему там понравил-
ся,  цену деньгам знал и брать не стеснялся, в своем праве - заработа-
ли,  облегчили участь кому какую; бабку его пользовал Михаил Аронович,
тихий,  обходительный человек, умевший выказать приязнь не показную, а
истинную и никогда не отказывающийся от чая,  чем особенно располагал;
бабка  величала  его  - батюшка - и,  хотя батюшка брал деньги за свой
труд,  ему хотелось давать еще и еще,  за внимание, неторопливость, за
участие подлинное и за честность,  потому что однажды батюшка признал-
ся: здесь не тяну, не мой профиль, другого пришлю.

Да, брат, профиль, размыслил Колодец, изучая орлиный нос лекаря, с та-
ким профилем не каждому мил-дорог станешь;  Колодец не любил этих, ко-
торым то грузины плохие, то армяне не угодили, то евреи не в масть, то
татары  поперек горла,- а мало ли разно-всякого люда?  - водятся такие
горе-праведники,  пустой народ, неужели не смекнут: всего две нации на
земле  совместно  проживают  - приличные люди и неприличные и все тут.
Себя Колодец к приличным не причислял,  а вот лекарь точно приличный и
бабке помогает ощутимо.  Телевизор разразился погодными страхами. Мор-
дасов машинально вырубил его,  окунувшись в кромешную  темноту.  Бабка
икнула за стеной.  Колодец вошел в ее закуток,  поправил ладанку перед
иконами,  заверил, что не коптит и лики святых угодников дымной черно-
той не марает.  Бабка смотрела на внука, не отрываясь, двух глаз ей не
хватало,  чтоб налюбоваться,  ей бы дюжину, а то и сотню глазищ и чтоб
каждый с плошку. Мордасов присел на край кровати, поправил пестро-лос-
кутное одеяло.

- Чего так поздно?  - Губы едва разлепились,  из смиренно сложенных на
груди иссушенных ладошек похоже кровь ушла навсегда.  Мордасов поцело-
вал бабкины руки.

- Дела, ба.

- Эх.- кровать скрипнула,  взгляд на иконы,  на внука, снова на иконы,
призыв  в глазах к Господу не оставить заботами дитя заблудшее,  снова
шевеление губ.

- Посодють, тя, Сань.

Мордасов ощупал любимый бумажник в заднем кармане,  будто напитался от
него недостающих сил, возразил степенно:

- Что ты,  ба.  Ни в жизнь!  Не до меня,  я рыбешка мелкая да верткая,
сквозь ячею любой сети проскользну.  Не боись, ба, не части с причита-
ниями, а то неровен час накличешь.

- Я не глазливая,- бабка виновато глянула на внука, сухая рука дрогну-
ла,  поползла по одеялу, тронула робко цепкие, с заусенецами у ногтей,
пальцы Мордасова,  приподнялась,  с трудом оторвалась от одеяла и зас-
кользила к щеке внука в виноватом движении.

- Желаешь банан,  ба?  Привез,  девки из овощухи подприлавили, сегодня
там вроде Иосифа хоронили повторно - народищу.  Хочешь ананасную шишку
порублю? Абрикосы или во - персики. вчера надыбал. Чем те угостить? А,
ба?

За окном взъярились коты, злобное визжание похоже поколебало пламя пе-
ред иконами и без того огромные зраки святых, будто расширились.

- Сатаны! - Бабка икнула, дряблая кожа на шее задрожала, заходила жел-
то-серой волной,  икота перешла в кашель,  костлявое тельце затряслось
под одеялом. Мордасов поправил подушки, набросил крупно-клетчатый плед
чистой шерсти - даже повздорили с Настурцией полгода назад,  кому дос-
танется,- погладил седую голову и на цыпочках вышел из комнатенки.





Настурция Робертовна Притыка сжимала обеими  руками  пудреницу,  будто
окантовала  пестик  из коричневой пластмассы лепестками малиновых ног-
тей;  приемщица осматривала свое лицо с тем тщанием, с каким сотни лет
назад землепроходцы изучали карту гиблых и вовсе неизвестных мест, ку-
да им предстояло отправиться за славой ли,  за смертью или  за  тем  и
другим.  До  открытия магазина оставались минуты,  за дверью под уныло
струящимся дождем мокли сдатчики,  пыль на окнах снаружи  свалялась  в
толстых, мохнатых червяков, вяло сползающих к низу растрескавшейся не-
определившегося цвета рамы.  Две минуты  миновали,  Настурция  подняла
глаза  и  свозь стекло встретилась взглядом с Тузом треф.  Неужто День
возвращения?  Настурция щелкнула пудреницей. Время летит, ужас. Только
вчера вроде ссужал Колодец свои железные рубли,  а вот уж пора рассчи-
таться, к кредитору тянутся люди. или бывшие люди. или как их назвать.
так жизнь и прошмыгнет.

Туз треф согнул указательный палец крендельком,  собираясь постучать в
стекло,  мол, открывай, царица. Настурция остервенела, отшвырнула пуд-
реницу,  вскочила,  покрутила пальцем у виска;  очередь понуро глазела
сквозь вертикальные столбики сбегающей по стеклу дождевой жижи.  Наст-
роение хуже не придумаешь. Настурция искрами негодования расстреливала
очередь и ненавидела ее, всю, цели