!..
     Он путал эти русские слова с какими-то  непонятными  Веригину  звуками,
среди которых опять послышалось ему "шау, шау",  и  еще  какое-то  "ширметь,
ширметь"... Веригин в недоумении смотрел на старика.
     - Уходи, уходи! - кричал дед, топая на него ногами и весь трясясь не то
от ужаса, не то от злости. Борода у него прыгала, изо  рта  вылетала  слюна,
волосы на голове встали дыбом.
     - Да чего ты?.. Дедушка, мне только... воды напиться...  -  пробормотал
ошеломленный Веригин, невольно отступая и хватаясь за ружье.
     Но дед, очевидно, осатанел до того,  что  даже  не  слышал  ничего.  Он
как-то странно, обеими ногами  сразу,  прыгал  на  Веригина,  махал  руками,
плевал и кричал только одно:
     - Уходи! Шау, шау... ширметь! Уходи!..
     Веригин наконец догадался, что попал в какое-то священное  место,  куда
непосвященным входить нельзя, и что старик гонит его прочь с поляны. И сразу
страх, вызванный стариком, пропал, и  ему  опять  стало  только  смешно.  Он
нарочно угрожающе шагнул к старику навстречу.
     Старик оторопел и на минуту замолк, с диким ужасом глядя  на  человека,
который, по-видимому, совсем не боялся его страшных слов.  Веригин  подходил
все ближе, с любопытством рассматривая идола. Старик поймал  этот  взгляд  и
всем телом своим метнулся загородить от чужих глаз своего деревянного Бога.
     - Да чего ты боишься, дед? - дружелюбно сказал  Веригин  и  шагнул  еще
ближе.
     Тогда старику, должно быть, пришло в голову крайнее средство: он быстро
схватил свой чурбан, с невероятной для такого дряхлого старика силой  поднял
его над головой и пошел прямо на Веригина, не переставая выкрикивать  что-то
угрожающее и предостерегающее.
     Было ясно, что он твердо убежден в том, что Веригин испугается  и  если
не падет ниц перед лицом Бога,  то  будет  немедленно  поражен  и  уничтожен
чудесной силой. Старик, видимо,  сам  боялся  возможных  последствий  своего
поступка и дрожал всем телом.
     Шальная, мальчишеская мысль пришла Веригину в голову: когда старик  был
уже шагах в десяти от него, он быстро приложился и выстрелил из ружья  прямо
в мертвое, деревянное, идиотски улыбающееся лицо идола.
     Грохот выстрела оглушил его самого, и в дыму он не сразу разобрал,  что
сталось с идолом. Видел только, как что-то белое кубарем покатилось в траву.
     Когда же дым разошелся, старик, как убитый,  лежал  ничком,  а  в  трех
шагах от него, лицом вверх, валялся на траве идол, бессмысленно  улыбаясь  в
небо, словно притворяясь, что ему нет никакого дела до того, что  случилось.
Пуля сколола ему ухо и часть щеки, и белая щепа торчала в сторону.
     Веригин подумал, что он убил старика. Что-то жутко дрогнуло  у  него  в
груди, и он уже хотел броситься на помощь, как вдруг старик зашевелился.
     Он с трудом поднялся сначала на четвереньки, а потом и  на  ноги,  весь
измазанный  зеленью,  с  трясущимися  руками  и  головой,  дико  и   жалобно
оглядываясь кругом. Должно быть, он даже не понял, в чем дело, и думал,  что
это сам Бог поразил нечестивого молнией. Но, увидев в трех шагах от себя как
ни в чем не бывало стоявшего Веригина, из опущенного дула ружья которого шел
сизый дымок, старик остолбенел. Личико его  исказилось  выражением  ужаса  и
отчаяния. Растерянно оглянувшись, он увидел своего идола и кинулся к нему.
     Веригин увидел, как он старался поднять Бога и как  отшатнулся,  увидев
разбитое, обезображенное его лицо. Несколько минут он оставался на  коленях,
растерянно  водя  руками  по  язве,  сделанной  пулею.  Потом  оглянулся  на
Веригина,  ахнул,  всплеснул  руками,  пополз  на  четвереньках,  вскочил  и
бросился бежать по поляне.
     - Дед, дед! - крикнул Веригин с чувством стыда. - Дед, постой!..
     Но старик бежал как молодой, прыгая через цветы  и  размахивая  руками,
точно подбитая птица крыльями.
     - Дед!
     Белая развевающаяся рубаха мелькнула за деревьями, упала,  вскочила  и,
подпрыгнув, скрылась в чаще.
     Веригин, опустив ружье, с недоумением и смутным стыдом,  долго  смотрел
вслед. Потом нерешительно подошел к идолу и толкнул его ногою. Идол качнулся
и опять лег на спину. В его деревянном, тупом лице явно  намечалась  ехидная
улыбка, а косые глаза смотрели вверх с выражением непроницаемым.
     Веригин растерянно пожал плечами, посмотрел еще, оглянулся на опустелую
поляну и, плюнув, пошел прочь.
     "Фу, как глупо вышло!" - в досаде на свою легкомысленную выходку  думал
он, углубляясь в зеленую чащу.

III

     Вечером, когда на кровавой  полосе  заката  черным  стал  лес,  Веригин
сидел, вытянув усталые, сладко млеющие ноги на середину  избы,  и  пил  чай.
Больной Шутов, сосланный по одному с  ним  делу,  лежал  на  лавке  и  зябко
кутался в пальто, хотя было жарко  и  душно.  У  него  была  чахотка,  и  по
прозрачным глазам и по тому, как слабо лежали на  обнажившемся  лбу  светлые
плоские волосы, видно было, что жить ему осталось немного.
     - Ужасно я рад,  что  ты  пришел!  -  говорил  он  слабым,  прерывающим
голосом, неизменно, что бы он  ни  говорил,  сохраняющим  какое-то  светлое,
приподнятое выражение. - Я ведь все один да один!.. Товарищи заходят  редко:
лето, никому не охота сидеть с больным!.. Оно и понятно. А я тут  все  лежу,
думаю да вспоминаю... Всю жизнь свою на досуге перебрал, ничего, кажется, не
осталось!.. Сначала казалось ужасно много, а как стал припоминать,  так  как
будто  и  нет  ничего!..  Вчера  целый  день  вспоминал,  как  меня   нянька
причащаться водила... Была на  мне  тогда  розовая  рубашка  и  лакированные
сапожки, которыми я страшно гордился!.. Глупо и  сентиментально,  но,  когда
вот так приходит дело к концу, - ужасно даже, и такие мелочи кажутся  милыми
и  трогательными...  Нянька  у  меня  была  солдатка  и  все  пророчила  мне
генеральский чин и невесту богатую... А я даже в генералы  от  революции  не
вышел, так рядовым и умру!.. И невесты как-то не было времени найти...  Один
раз даже и влюбился, но тут  арест  подоспел,  так  ничего  из  этого  и  не
вышло!.. Да и в самом деле некогда было: я тут от  скуки  как-то  подсчитал,
так оказалось, что я ровно, день в день,  четвертую  часть  жизни  в  тюрьме
просидел!..
     Шутов улыбнулся застенчиво и мягко,  и  было  видно,  что  его  утешает
именно то, что он просидел в тюрьме четверть жизни.  Было  нечто  наивное  и
милое в той маленькой гордости, с которой он говорил об этом.
     Заря погасала, огненно-красный силуэт окна понемногу бледнел на  стене,
в комнате становилось темно, и лицо Шутова бледнело и таяло в сумраке.
     - Ну а как ты себя все-таки чувствуешь теперь? - спросил  Веригин,  сам
чувствуя, как неловко звучит этот праздный вопрос.
     Шутов засмеялся.
     - Как мне себя чувствовать?.. Чувствую, что умираю!
     - Ну вот... глупости! - возразил Веригин с  тем  неприятным,  фальшивым
выражением, с каким очень здоровые люди утешают больных, относительно участи
которых у них нет ни малейшего сомнения. -  Еще  поправишься!..  Климат  тут
такой, что не хуже Ялты... Еще посмотри, каким молодцом запрыгаешь!
     Шутов выслушал его без интереса, очевидно, из деликатности, стараясь не
показать, что отлично понимает смысл слов Веригина. Он, видимо, так привык к
мысли о скорой смерти, что ему даже  просто  скучно  было  слушать  все  эти
утешения.
     - Нет, это уж тут! - слабо отмахнулся Он. - Да и что там - умирать  так
умирать!
     Кто-то вошел в избу и стал возиться  в  темном  углу.  Видна  была  уже
только одна черная высокая тень.
     - Огонь зажечь, что ли? - спросил оттуда глухой голос.
     - Пожалуйста, Федор Иваныч! В самом деле, что ж мы впотьмах сидим!
     В маленькие оконца уже глядела только бледно-зеленая полоса,  холодная,
точно осенью.
     Чиркнула спичка, звякнуло стекло в неловких, грубых пальцах,  загорелся
трепетный синий огонек.
     - Вот, так-то лучше, чем в темки играть!
     Лампа разгорелась медленно, и при свете ее Веригин рассмотрел непомерно
высокого старика, в черной жилетке, с костяными пуговицами на  белой  рубахе
навыпуск, с длинной седой бородой и седыми нависшими бровями, из-под которых
зорко смотрели острые черные глазки. При  виде  его  Веригин  вспомнил  того
старика в лесу.
     - А вы, Федор Иваныч, чайку с нами не выпьете? - предложил Шутов.
     - Ан выпью! - глухо, как сквозь подушку, ответил старик. -  Из  тех  же
будете? - пронзительно глядя  из-под  седых  кустов,  спросил  он  Веригина,
принимая от него толстый стакан и наливая на блюдечко.
     - Из тех самых!
     - Тэк-с... - неодобрительно, как показалось Веригину,  буркнул  старик,
дуя на блюдечко, которое держал высоко на  растопыренных  пальцах.  Потом  с
хрустом откусил сахар, запил и, поставив пустое блюдечко на стол, сейчас  же
стал наливать, спокойно держа горячий стакан в заскорузлых пальцах.
     Отпив стакан, пока Веригин наливал ему другой,  старик  сидел  прямо  и
пытливо смотрел на гостя.
     - Что вы на меня так смотрите? - спросил Веригин.
     - Смотрю... Зря вы сделали, неладно, нехорошо! - сурово сказал старик.
     - А что? - удивился Веригин.
     - А то! - непонятно буркнул старик и взялся за блюдечко.
     Веригин понял, что ему известна история в лесу, и слегка покраснел.
     - А вы откуда знаете? - недружелюбно спросил он.
     - Выходит, что знаю... Сорока на хвосте принесла! -  загадочно  ответил
старик.
     - Да вы о чем? - отозвался Шутов с любопытством.
     Веригину не хотелось рассказывать, но он все-таки рассказал.
     - Да вот... - сказал старик, когда Веригин замолчал, - и  выходит,  что
поступили вы очень даже неладно. Я этого старика  знаю:  это  тут  в  давние
времена были какие-то поселенцы, из первых... Жизнь тогда тут была дикая, ну
они и обурятились, свою веру забыли, стали идолу кланяться... Так  и  живут,
как бы идолопоклонники, выходит. Однако, опричь этого, дурного о них сказать
нечего... Хорошо живут, правильно.
     Старик говорил глухо - усы мешали, но веско и  даже  торжественно,  как
власть имеющий.
     - Я их так понимаю, что смещение произошло:  Христа-то  они  забыли,  а
обычай христианский соблюдают не в пример многим и из наших. Водки не  пьют,
никому худого не делают, воровства промеж них  нет...  нравственность  имеют
высокую и себя очень соблюдают. Наших не чуждаются,  нет,  но  только  идола
своего никому показывать не могут. Такой у них, значит, закон... А  старичок
тот у них замест  главного  шамана,  что  ли,  считается.  Очень  правильный
старичок. А теперь у них такое идет, что  ну!..  И  какие  последствия  тому
могут быть, неизвестно. А только я вам скажу, что назад  тем  же  путем  вам
теперь идти несподручно. Вы тут денька два поживите,  а  сын,  старший  мой,
вернется, я ему прикажу, он вас проводит.
     - Фью! - самоуверенно присвистнул Веригин и посмотрел  на  свое  ружье,
стоявшее в углу. Ему было досадно, что старик как бы нотацию ему  читает,  и
тем более досадно, что ему самому было стыдно своей мальчишеской выходки.
     Старик покачал  головой,  но  ничего  не  сказал  и  стал  наливать  на
блюдечко.
     Шутов с тревогой посмотрел на него.
     - А ты знаешь, ты в самом деле не ходи, подожди! - волнуясь сказал он.
     - Наплевать! - хвастливо возразил Веригин именно потому, что ему самому
что-то стало жутко и стыдно было в этом признаться.
     В избе было душно и темно. Лампочка давала  мало  свету;  по  стене  от
самоварного пара быстро проползали и исчезали под потолком дымные тени.
     - Нехорошо! - проговорил старик как бы про себя.
     - Ну что ж, - заговорил Веригин, озлившись на его осуждающий тон, - вы,
верно, человек религиозный, следовательно,  должны  одобрять  мой  поступок:
разрушил идолопоклонство!.. Святые отцы всегда так поступали!
     Старик покосился на него, показывая, что понял насмешку.
     - Вашему делу святые отцы не пример! - неодобрительно сказал он. - И не
все правильно и святые делали.
     - Что ж, по-вашему, не надо бороться с суевериями?  Пусть  себе  идолам
поклоняются, что ли? - насмешливо спросил Веригин.
     Старик помолчал.
     - Всяк человек своего идола имеет! - наставительно возразил он. - Не  в
том дело, чему человек поклоняется... Нам с  вами  чужую  веру  гнать  не  к
лицу!.. Ты свою веру знай, барин, а чужой не касайся. Ты себя в добре  держи
и будешь тем самым Богу слуга. Не в  храме,  а  в  духе!  -  торжественно  и
непонятно возгласил старик, значительно подняв толстый, заскорузлый палец.
     - Так то дух, а то деревянный чурбан! - не вдумываясь в слова  старика,
возразил Веригин.
     - Чурбан!.. А ты во что веришь, барин? - уже явно неодобрительно  вдруг
спросил старик и зорко уставился на Веригина.
     Веригин засмеялся.
     - Я в человечество верю, старик!
     - В человечество? - раздумчиво и как бы с недоверием переспросил  Федор
Иванович. - В человечество!.. Ну, ин по-твоему... И крепко веришь?
     - Верно крепко, коли сюда попал!
     - Во! А почем ты знаешь, что твоя вера - правая?
     - Я думаю!
     - А ты не думай, а говори, как понимаешь! Вот, скажем, и я,  и  Василий
Васильевич, и старичок тот, и урядник наш, скажем, тоже - люди-человеки. Так
ты и в нас веришь?
     - Ну, почему -  в  вас?..  Я,  старик,  в  идею  человечества  верю!  -
улыбнулся снисходительно Веригин.
     - Ась? - переспросил Федор Иванович и наклонил ухо, из которого торчали
седые волосы.
     - Ну, во всех вместе верю! - смеясь, пояснил Веригин.
     - Нет, это ты пустое говоришь! - покачал головой старик.  -  В  каждого
человека верить ты не можешь, потому что человек смертен  и  в  юдоли  своей
весьма даже ничтожен. Этак ты и в козу поверишь!.. А веришь ты,  как  и  все
мы, в правду да в добро... Ты в людях правде и добру кланяешься. И  выходит,
что человек тебе наместо чурбана служит.
     - Как? - в свою очередь переспросил Веригин.
     - Намедни к нам миссионер приезжал,  -  как  бы  не  слушая,  продолжал
старик, наливая чай, - собрал народ, книги вывалил и пошел: не так крестимся
да не так молимся, неправедно, значит, живем  и  через  то  геенне  огненной
уготованы!.. А у самого рожа как самовар... Постник!.. Ты-то как крестишься,
когда анафеме людей предаешь? - спрашиваю... Как ты Богу  молитвы  возносишь
перед образами постников великих, ежели от тебя  винищем  разит?..  Осерчал,
изругал да и уехал!.. Смеялись потом наши... А мне не смешно!..  Человек  не
Богу, а вере кланяется... Построил себе церкву, ей и служит,  а  в  жизни  у
него Бога-то и нет!.. Руки да язык верят!.. К чему такая вера, хоть  бы  она
самая расправильная? Ни к чему!.. А тот старичок, которого  ты  изобидел  и,
может, веры решил, своему идолу нелицеприятно служил!.. Дай Бог тебе,  чтобы
ты так со своим человечеством жил, как он со своим чурбашкой!.. А  ты  зачем
человеку зло сделал, коли в человека веришь?..
     - А черт же его знал! -  обозлился  Веригин  и  в  замешательстве  стал
закуривать, притворяясь, что все внимание его поглощено огоньком спички.
     - Нет, не черт! - укоризненно возразил старик. - А ты-то  знай,  что  у
каждого свой чурбан есть, и никакая вера перед другой никакого  преимущества
не имеет... Бога никто же не видел нигде же!.. Ты Бога спрашивал, какая вера
ему милее?.. Перед Ним все веры равны, а человеку та и лучше, от  которой  в
нем зла меньше. Ты мимо своего чурбана на Бога смотри, как чурбан-то  уже  и
не чурбан выйдет!.. Вот тебе и весь сказ, а ты над ним подумай. А я пойду...
Покорнейше благодарим за угощение!
     Старик перевернул стакан, положил огрызок сахара на донышко и встал.
     - Большой вы философ! - смешливо сказал Веригин.
     - Философ! - горько повторил старик и  безнадежно  покачал  головой.  -
Прощенья просим!
     Он вышел, низко выгнувшись в дверях.
     Веригин и Шутов  долго  молчали.  Глухой  голос,  казалось,  остался  в
комнате и давил на душу.
     - Любопытный старик! - наконец сказал Веригин, собственно, потому,  что
не знал, что сказать.
     -  Он  умный  старик!  -  оживился  Шутов.  -  Я  с  ним  очень   люблю
беседовать... Есть в нем что-то крепкое!
     - Да-а.. - неохотно согласился  Веригин,  которому  было  досадно,  что
старик как будто бы отчитал его.
     - А у нас все вразброд  пошло!  -  помолчав,  заметил  Шутов,  очевидно
перескочив к  этому  от  фразы  о  крепости  старика.  -  Все  переругались,
перессорились, все  программы  перепутали...  Проиграли  дело,  а  теперь  и
торгуются, кто прав, кто виноват!.. Тяжело слушать!.. И что тут спорить. Все
виноваты!.. Мала было готовности идти до  конца...  А  в  сущности,  что  ж:
нельзя от всех требовать геройства!
     - Ты-то достаточно,  кажется,  погеройствовал!  -  заметил  Веригин,  с
невольной лаской посмотрев на жидкие больные волосы и ясные открытые глаза.
     - Какое там геройство! - махнул рукою Шутов. - Что легкие  отбили,  так
это случай!
     - Хорош случай! - засмеялся Веригин, и глаза  у  него  стали  влажными.
Шутов заволновался.
     - Нет, в самом деле... - сказал он, видимо желая переменить тему, - все
бы это ничего, а скверно то, что лежишь тут, как колода,  когда  там  каждый
человек на счету!
     - Довольно с тебя!.. Ты и так много сделал!
     - Что ж я сделал? Где оно?.. Если хочешь, я, конечно, знаю, что с меня,
полумертвого, спрашивать больше нечего, но мне-то от этого не легче!  Придут
товарищи, начнут рассказывать, газеты читать... ужас что делается!.. Так  бы
и бросился туда!.. Нет, лежи и кашляй, смерти жди!..
     - Ну что ты все о смерти! - неловко перебил Веригин.
     - Поневоле будешь, если она  за  плечами!..  Ты  не  думай...  -  вдруг
заторопился Шутов и даже покраснел от волнения, - и я смерти не  боюсь...  в
самом деле не боюсь... и не ною!.. Я к ней  отношусь,  как  к  факту...  Что
значит - смерть?.. Когда-нибудь умирать же надо. Мне только жалко, что я  не
увижу, чем все это кончится!.. Так иногда подумаешь, что пройдет эта полоса,
подымется новая волна, будет борьба... будет гибнуть и побеждать, а тебя уже
не будет с ними... грустно!.. Не пришлось... А какое, должно  быть,  счастье
видеть победу своей  идеи!..  Эх,  если  бы  хоть  знать  наверное,  что  мы
победим!.. Слушай, скажи по совести, от души, веришь ты, что  мы  победим  в
конце концов? - с невероятным волнением спросил Шутов и даже приподнялся.
     Веригин взглянул на светлые широко  открытые  глаза,  в  которых  горел
страстный, восторженный вопрос, и ему даже странно стало: три  дня  осталось
человеку жить, а он говорит - мы победим!.. Что ему до того?
     - Конечно, победим! - сказал он, невольно потупившись.
     Шутов так и остался, приподнявшись на локте. Он смотрел не на Веригина,
а куда-то выше, точно через голову товарища, он уже видел своими прозрачными
от  близкой  смерти  глазами  какое-то  победное  шествие  вдали,   какое-то
лучезарное новое солнце.
     Потом он сразу ослабел и  лег.  На  лбу  у  него  выступил  пот,  жалко
слиплись жидкие белые волосы, глаза помутились.
     Веригин сидел потупившись, глядя на свои сапоги. Почему-то  он  не  мог
смотреть на Шутова. Этот странный предсмертный восторг больно резал сердце.

IV

     Солнце еще не всходило, когда Веригин  вышел  на  знакомую  поляну,  но
верхушки деревьев были уже светлы  и  воздух  прозрачен.  Утренняя  свежесть
молодила, и ноги шагали так  легко  и  охотно,  точно  им  самим  доставляло
удовольствие нести тяжесть сильного, бодрого, молодого тела.
     Внизу, под деревьями,  зелень  была  еще  бледная  от  росы  и  полянки
казались покрытыми инеем. Трава была тяжела и  мокра,  и  не  успел  Веригин
войти в лес,  как  сапоги  уже  блестели,  точно  вымытые,  и  коленки  брюк
почернели.
     От  вчерашних  разговоров  осталось  впечатление  чего-то  больного   и
тяжелого, и думать о них не хотелось в такое  радостное,  чистое  утро.  Под
влиянием  этой  чистоты,  света   и   легкости   Веригин   почти   забыл   и
предостережени