шубке,  все
плакала о том, что никогда не увидит  она  мужа,  никогда  не  пригреет,  не
приласкает его, и лежит он один, в одном сюртуке в промерзлой земле.
     По  совести  сказать,  там  уже  не  было  ни  дорогого  покойника,  ни
сюртука... одна прогнившая и замерзшая дрянь - и больше ничего.  Но  с  моей
стороны было бы, пожалуй, жестоко намекнуть ей на это.
     И опять пришла весна. Боже мой, как  полезли  из  могил  бойко  зеленые
Стебельки весенней травы. Кладбище засмеялось и обрадовалось. Наверху  пахло
травой и молодыми клейкими листочками, и весело дрались  на  могилах  бойкие
воробьи...
     Но в могиле от тепла разогревшейся,  разнежившейся  земли  пошло  такое
поразительное брожение, что с каждым днем я  не  узнавал  трупа.  Теперь  из
рукавов сюртука уже торчали только кости рук... череп уже  начал  понемногу,
точно привыкая, улыбаться, во тьму...
     А над могилой все плакала  и  убивалась,  тоскуя,  одинокая,  покинутая
старушка.
     И она поколебала меня.
     "Черт возьми, - думал я по, ночам, - не  может  же  быть,  чтобы  такая
страшная сила так-таки и ушла в пустоту!.. Какой смысл был  бы  тогда  в  ее
существовании?.. Этого не может быть!"
     И уже сам того не замечая, а потом и сознательно я ждал  того  момента,
когда умрет, наконец, и старушка и свидится она  со  своим  верным  мужем!..
Боже мой, как  страстно  и  нетерпеливо  ждала  она  сама  этого  блаженного
момента... С какой  глубокой  верой  в  эту  встречу  ждала!..  Как  радости
неизреченной, как избавления!.. И как радовалась она, что слабеют силы,  что
тускнеют глаза, что тише и тише бьется старое, любящее,  столько  страдавшее
сердце...
     -  Подожди  еще  немного,  милый,  милый  мой!..  -  шептала  она,  как
любовница, назначающая свидания... - Скоро, скоро я приду к  тебе!..  Ты  не
забыл меня? Не забыл своей маленькой жены?.. Скоро, скоро увидимся!.. Теперь
уже скоро!..
     И она таяла на моих глазах, как свечка, но именно  как  свечка,  -  вся
светясь тихой радостью и блаженным ожиданием!..
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Пришла годовщина смерти... И вдруг я услыхал что-то  новое.  Сначала  я
даже не понял, только потом уразумел: видите ли, до сих пор, вспоминая мужа,
она каждый день припоминала, что именно в этот день, год тому  назад,  делал
он... Так живо и  ярко  рисовалось  ей  все,  так  отчетливо,  как  святыню,
Сохранила память всякую подробность, что она как будто бы видела его живым и
говорила с ним, как с живым... Но год прошел, и теперь, когда она  старалась
припомнить, вспоминалось, что в этот  день,  год  тому  назад,  его  уже  не
было... Не было так же, как нет и теперь... Что-то  оборвалось...  вскрылась
последняя и уже окончательная пустота...
     Жить было уже нечем окончательно, и я понял, что теперь она  уже  скоро
должна  умереть,  ибо  оборвалась  последняя  ниточка,  хотя  бы  и   только
воображаемая, но связывающая ее с землей... Дальнейшее ее существование  уже
было бы бессмыслицей полной... До этого момента она жила, как  живая  память
об умершем... Теперь все было кончено, и нечего было больше хранить.
     И вот однажды старушка не пришла... И день, и другой, и  третий  ее  не
было...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Похоронили ее рядом с мужем, не далее  как  в  двух  шагах...  И  когда
удалились немногие провожатые и затихли в глубине  кладбища  их  равнодушные
шаги, я стремительно вылез из гроба и опрометью кинулся туда...
     Момент наступил, мне  хотелось  присутствовать  при  встрече...  В  это
время, очень может быть, я уже  верил,  что  встреча  будет...  Я  не  хотел
пропустить  этого  величественного,  все  объясняющего  и  все  примиряющего
момента, чтобы в сиянии вечной радости, в бесконечном умилении перед  высшей
Мудростью и Благостью, восторженно  и  самозабвенно  вместе  со  всем  миром
возопить: Осанна!..
     Это был момент потрясающий!.. Я уже  чувствовал  приближение  восторга,
который сотрясет землю и небо!..
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Старушка лежала в новеньком гробу, маленькая,  чистенькая,  прибранная,
даже и в смерти сохранившая выражение  величайшей  радости,  точно  осиянная
неким тихим светом изнутри... Немного  только  крышкой  гроба  ей  придавило
нос... Но помню, что в тот момент я этой совершенно  неуместной  подробности
не приметил... Я весь дрожал от предвкушения, я горел и готов  был  завопить
"осанну" прежде времени...
     Хорошо, что не поторопился...
     Старушка лежала смирно, блаженно взирая на крышку гроба, придавившую ей
нос... А рядом в могиле лежал  также  смирно  маленький  желтый  скелетик  и
глуповато улыбался желтым черепом во тьму...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Ничего...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     Скелетик стал разваливаться... Старушка уже сильно припахивает...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     От скелетика осталась кучка рассыпавшихся костей... Рядом лежит  другой
чистенький, новенький скелетик и тоже улыбается...  Мне  начинает  казаться,
что "осанну" вряд ли придется вопить, и потому...
     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От автора
     Нет, я не могу  продолжать  в  этом  тоне!..  Он  издевается,  он  явно
издевается над всем, что у нас есть самого святого и дорогого!



    Михаил Петрович Арцыбашев.
    Мститель


     Собрание сочинений в трех томах. Т. 3. М., Терра, 1994.
     OCR Бычков М.Н.


I

     Маркиз стоял на  крыльце,  надевая  перчатки  и  внимательно  глядя  на
лошадь,  которую   держал   под   уздцы   конюшенный   мальчик.   Прелестная
золотисто-рыжая кобыла косила круглым черным, налитым кровью глазом,  водила
ушами и чуть заметно переступала с  ноги  на  ногу,  точно  пробуя  подковы.
Мелкая  дрожь  пробегала  по  ее  тонкой  гладкой  коже,  и  влажные  ноздри
раздувались.
     Ярко-синее небо с круглыми белыми облаками,  свежий  порывистый  ветер,
прилетавший с моря, изумрудно-зеленые газоны и желтые утрамбованные  дорожки
двора, далекие голубо-розовые горы и тени, ползущие по их солнечным склонам,
- все было ярко, резко и красочно.
     Сегодня маркиз чувствовал себя именно таким, каким  любил  быть:  точно
сбитым из нервов и мускулов, решительным  и  дерзким.  Его  гладко  выбритое
лицо, с черными выпуклыми глазами, характерным носом и правильно очерченными
губами над маленьким крутым подбородком, говорило о редкой  самоуверенности,
доходящей до наглости, до шика. И ему действительно казалось, что  все  -  и
солнце, и ветер, и горы, и люди, и животные - все для  него,  ибо  он  один,
блестящий, элегантный и красивый,  достоин  всем  пользоваться  и  жить.  Он
чувствовал себя центром - кумиром женщин и прирожденным господином мужчин.
     Все  смотрели  на  маркиза:  и  лошадь,  и  конюшенный  мальчик,   едва
сдерживавший ее на месте и невозмутимый, исполненный  сознания  собственного
достоинства  лакей,  обеими  руками  державший  хлыст,  в  ожидании,   когда
господину маркизу будет угодно принять его, и старый садовник с  широкополой
шляпой  перед  втянутым  животом,  и  какой-то  оборванец  в  синей   блузе,
зазевавшийся у каменных ворот на горячем, белом от пыли шоссе.
     Но сам маркиз Паоли как будто не замечал никого,  смотрел  прямо  перед
собою и методически, не спеша, застегивал перчатку на  своей  маленькой,  но
железной руке.
     Наконец он, не  глядя,  протянул  руку  назад,  взял  хлыст,  мгновенно
подскочивший  к  самым  пальцам  господина  маркиза,   неторопливо,   слегка
подрагивая на крепких ногах,  сошел  со  ступеней  и,  похлопав  ладонью  по
широкой шее заволновавшейся лошади,  одним  ловким  движением,  как  бы  без
всякого усилия, опустился на  заскрипевшее  новой  кожей  седло.  Конюшенный
мальчик проворно отступил шага  на  два;  лошадь  дрогнула,  рванулась,  но,
сдержанная привычной и сильной рукой, сейчас же перешла на ровный эластичный
шаг и плавно понесла своего изящного всадника по скрипящей  гравием  дорожке
вокруг зеленого газона, к широко открытым воротам виллы.
     Слуги провожали  его  глазами,  пока  маркиз  не  скрылся  за  каменной
оградой.  Потом  все  вдруг  ожило  и  зашевелилось.  Важный  лакей,  достав
серебряный портсигар, громко щелкнул крышкой и, с наслаждением выпуская дым,
оглянулся кругом с таким благосклонным видом, точно  только  теперь  заметил
этот прекрасный солнечный  день.  Конюшенный  мальчик  вприпрыжку  убежал  в
конюшню. Садовник медленно накрылся своей широкополой  шляпой  и,  мгновенно
превратившись в старый сморщенный гриб, кряхтя, вонзил лопату в мягкий дерн.
Жизнь пошла своей чередой.
     А маркиз шагом ехал по  шоссе,  изредка  машинально  потрагивая  лошадь
поводьями и небрежно оглядывая своими прекрасными  наглыми  глазами  зеленые
поля, - синие горы, далекую полоску на горизонте, крыши белых ферм и длинную
ленту шоссе, на котором в этот час дня никого не было видно.
     Он очень мало думал о цели своей поездки, так как  привык,  что  нужные
мысли и слова с быстротой животного инстинкта  сами  приходят,  когда  нужны
ему. Притом он слишком хорошо знал, что взгляд его и  наглых,  и  нежных,  и
холодных, и страстных глаз действует на женщин вернее, чем самые продуманные
фразы.
     Прошло уже больше месяца с  того  дня,  когда,  оправданный,  благодаря
своим связям и громкому имени, он вышел  из  суда  таким  же  самоуверенным,
каким и входил туда. Теперь все эти крикливые судейские,  эти  решетки,  эта
потная от давки и жары любопытная толпа, грязные свидетели и  прочий  сброд,
вульгарный и дурно одетый, воображавший, что ему удастся  наложить  руку  на
блестящего потомка патрициев, вспоминался маркизу только  каким-то  скверным
сном.
     Самое преступление нисколько не тяготило его совести, ибо  он  давно  и
прочно усвоил себе жестокую и  модную,  очень  удобную  для  таких  баловней
судьбы, философию: все позволено!
     Портрет убитой им женщины даже висел  на  видном  месте  его  кабинета,
прекрасный, печальный, убранный черным крепом. Это был не то дерзкий  вызов,
не то красивая романическая причуда. Маркиз прекрасно  знал,  что  в  глазах
тех, кто ему был нужен, и главным образом - в глазах женщин, вся эта история
только придает его красоте интересный мрачный ореол.  Он  знал  это  по  тем
письмам, которые десятки  неизвестных  женщин  и  девушек  присылали  ему  в
тюрьму, прося его  портрет,  предлагая  свою  любовь,  возмущаясь  дерзостью
вульгарной толпы журналистов, лавочников и мужиков, осмелившихся судить  его
- непонятного их мещанским душам представителя  самой  элегантной,  изящной,
красивой и порочной аристократии.
     У  него  были  записаны  адреса  некоторых  из  этих   корреспонденток,
почему-либо показавшихся  ему  интереснее  других,  чтобы  после  всех  этих
надоедливых   хлопот   с   векселями,   продажами,   займами   и    залогами
воспользоваться ими для нескольких забавных приключений.
     Был, впрочем, один момент, о котором маркиз старался не вспоминать. Это
был именно тот  момент,  когда  в  номере  грязной  гостиницы  ему  пришлось
раздевать, перетаскивать и укладывать в соответствующую  позу  труп  убитой,
труп отвратительный и грязный, со своими костенеющими членами, выпученными в
предсмертной агонии глазами, весь в липкой крови, в которой и он  перепачкал
себе руки и белье. Самое ужасное в этом было именно то,  что  все  это  было
страшно грязно и сам маркиз, вдруг ослабевший, бледный, с трясущимися руками
и ногами, в одном белье, в крови, был вовсе не красив,  а  грязен,  жалок  и
неизящен.
     Что касается самой убитой, то в конце концов  маркиз  вспоминал  о  ней
даже  с  некоторой  поэтической  грустью:  эта  бедная  Юлия  все-таки  была
прекрасна и любила его!.. Конечно, не его вина,  что  она  не  могла  понять
необходимости разрыва, ввиду представившейся ему выгодной партии.  Она  сама
довела его до рокового исхода своими  письмами,  приставаниями,  угрозами  и
слезами. Она стала его шокировать, наконец!.. Можно было бы терпеть ее, если
бы она, по крайней мере, не оказалась скупа  и  не  вынудила  маркиза  Паоли
нуждаться  в  какой-нибудь  тысяче  лир.  Она  вздумала   разыгрывать   роль
благородной матери своих несчастных  детей  и  не  хотела  разорять  их.  По
каждому векселю приходилось требовать уплаты со скандалом,  с  истериками  и
даже побоями.
     Маркиз  вдруг  вздрогнул  и  слегка  потянулся.  Его  черные  глаза  на
мгновение затянула какая-то мутная пленка и губы приняли выражение  жестокое
и сладострастное: он вспомнил, как она была жалка и красива, когда он бил ее
вот этим самым хлыстом.
     Ему вдруг стало жаль, что  она  умерла  и  ее  уже  нельзя  истязать  и
унижать. Это было так остро,  когда  избитая,  униженная,  плачущая  женщина
все-таки не смела отказать ему в ласках...
     "Да, она была интересная женщина! - мелькнула у него  мысль,  и  ноздри
его характерного носа чуть-чуть раздулись. - Она была  красива,  эта  бедная
Юлия! - подумал он... Она умела отдаваться!.. А  какое  покорное  и  молящее
выражение было в ее глазах, когда она увидела..."
     Маркиз внезапно содрогнулся.  Что-то  холодное  пробежало  у  него  под
волосами и по спине. Легкая бледность покрыла синевой щеки. Маркиз со злобой
ударил лошадь по шее рукояткой хлыста и поскакал.
     Пыль поднялась  за  сверкающими  подковами,  ветер  зашумел  в  волосах
маркиза, белые пришоссейные столбики замелькали мимо, горы быстро  понеслись
навстречу, и крыша фермы показалась среди кущи запыленных деревьев.
     Далеко позади по белой ленте шоссе бежала какая-то  синяя  человеческая
фигурка, но маркиз ее не видел. Не доезжая фермы, он вдруг  сдержал  лошадь,
на секунду  задумался  и,  улыбнувшись  одними  кончиками  губ,  свернул  на
тропинку.

II

     На дворе фермы шла обычная, трудная и пыльная  работа.  Грузные  потные
крестьяне вилами ворочали солому, таскали мешки и гнули свои широкие  спины,
промокшие на лопатках. Пахло теплым навозом и молоком. В тени,  под  навесом
колодца, высунув длинный красный язык, лежала  большая  собака  и  при  виде
всадника лениво замахала хвостом.
     Маркиз остановил лошадь,  приподнялся  на  стременах  и  крикнул  через
забор:
     - Эй, вы!..
     Несколько грубых и грязных лиц со струйками пота на щеках поднялись над
открытыми, черными от загара грудями. Шляпы медленно сползли  со  спутанных,
пересыпанных соломой голов. Ряд недружелюбных любопытных глаз  уставился  на
маркиза внимательно и сумрачно. Никто ему не ответил.
     - Дома Лиза? - спросил маркиз, ни к кому, собственно, не обращаясь. - Я
хочу напиться молока, - прибавил он небрежно и  отвернулся,  уверенный,  что
этого достаточно.
     Прошло несколько минут. Те же недружелюбные серьезные глаза смотрели на
лошадь и всадника. Большая собака лениво встала, потянулась на всех  четырех
лапах  и  подошла  к  ногам   лошади,   махая   мохнатым   хвостом.   Лошадь
насторожилась, потянула поводья вместе с рукой  маркиза  и,  опустив  морду,
осторожно стала принюхиваться к новому знакомому. Ноздри  ее  раздувались  и
опадали.
     Маркиз снял шляпу и вытер платком слегка влажный выпуклый лоб.
     Калитка  отворилась,  и  появилась  невысокая,  очень   молоденькая   и
хорошенькая   девушка,   одетая   наполовину   по-крестьянски,    наполовину
по-городски. Ее корсетка и  короткая  юбка  выпукло  и  крепко  обрисовывали
упругую фигуру, а свежие  круглые  плечи  под  белой  рубашечкой  с  широким
вырезом тепло и нежно золотились легким загаром. Милые черные глаза смотрели
на маркиза робко и радостно.
     - А! - с небрежной и снисходительной лаской протянул он. - Добрый день,
моя крошка!.. Ну, как живем? - Наклонившись с лошади и близко  глядя  в  эти
наивные, немножко испуганные глаза,  маркиз  негромко  прибавил:  -  Еще  не
забыла меня?
     Нежный румянец под загаром разлился по щекам девушки. Глаза ее выразили
столько смущения и восхищения, что в ответе нельзя было сомневаться.
     - Господин маркиз шутит! - с дрожью в голосе прошептала она. - Разве  я
могу... Я так плакала, когда узнала, что господина маркиза  арестовали...  я
думала...
     Легкая тень недовольства прошла по лицу маркиза.
     - А, да... - небрежно проговорил он, но в голосе его было нечто  такое,
что голосок Лизы сорвался и глаза испуганно раскрылись.
     - Так ты плакала, маленькая плутовка? - еще ниже склоняясь к девушке  и
мгновенно  меняя  голос,  зазвучавший  какими-то  особенными,   горячими   и
вкрадчивыми нотами, переспросил маркиз. - Тебе было жаль меня?
     Глаза Лизы наполнились слезами, руки чуть-чуть приподнялись к  груди  и
опустились  бессильно.  Маркиз  понял  это  движение  безграничной  любви  и
самодовольно  улыбнулся.  Если  бы  не  люди,  она  схватила  бы  его  руку,
поцеловала бы ее  и  прижала  к  сердцу  в  порыве  бесконечной  нежности  и
покорности.
     - Ну, так я вознагражден за все мои  страдания!  -  шутливо  воскликнул
маркиз.
     Грусть промелькнула на хорошеньком личике.
     - Господин маркиз все шутит со мною... - печально пробормотала она.
     Слегка  прищурившись  и  покачивая  ногой  в  стремени,  маркиз  сверху
пристально  смотрел  на  девушку,  как  бы  что-то   соображая.   Хищное   и
сладострастное выражение опять появилось в углах его рта.
     - Я не шучу! - сквозь зубы возразил он. - Шутит сама Лиза!
     Глаза девушки так раскрылись от удивления и негодования, что, казалось,
покрыли собою все лицо.
     - Я? - вскрикнула она громко, забывая, что ее слышно на дворе.
     Она сложила руки ладонями внутрь, как на молитве, и с  укором  покачала
головой.
     Маркиз по-прежнему загадочно и жестоко улыбался, глядя ей прямо в глаза
и покачивая обтянутой ногой.
     - Конечно, - медленно проговорил он, - если бы Лизе действительно  было
бы жаль меня, она давно перестала бы меня мучить!
     На этот раз горячий румянец, несмотря на загар, густой волной залил  не
только лицо, но и шею и плечи девушки. Беспомощно и жалобно она взглянула на
маркиза, и руки ее задрожали.
     - Или, может быть, Лиза уже больше не будет меня мучить?  -  еще  тише,
горячим шепотом, совсем склоняясь с лошади  и  не  спуская  с  глаз  девушки
откровенно наглого взгляда, продолжал маркиз.  -  Да?..  Не  будет?  Она  не
будет?
     Губы девушки шевельнулись, она огромными глазами повела в лицо  маркизу
и вдруг побледнела.
     - Да?.. Так не будет?.. Да? - вился  и  обжигал  ее  жаркий  шепот,  от
которого дрожало и ныло все ее молодое, сильное, страстное тело.
     В глазах девушки все потемнело, все слилось в мутный  зеленый  круг,  и
видела она только его- прекрасного,  недосягаемого,  великолепного.  Ноги  и
руки ее охватывала какая-то сладостная слабость, полные  розовые  губы  сами
собой безвольно  приоткрылись  навстречу  поцелую,  и  полоска  белых  зубов
блеснула между ними.
     - Лиза! - грубо и хрипло крикнул кто-то со двора.
     Девушка вздрогнула, очнулась и оглянулась  с  испугом.  Но  маркиз,  не
давая ей опомниться, быстро проговорил нежно и повелительно:
     -  Приходи  ко  мне  завтра  вечером!..  Придешь,   да?   Девушка   вся
затрепетала.
     - Лиза! - еще громче и настойчивее крикнул тот же голос.
     - Придешь? Придешь? - совсем шепотом, но со странной и  страшной  силой
повторил маркиз.
     - Приду... - шепнула девушка как бы во  сне,  повернулась  и  опрометью
бросилась во двор.
     Маркиз  медленно  выпрямился  на   седле   и   улыбнулся.   Глаза   его
затуманились, и жестокая складка резче выступила в уголках губ.
     Из  калитки,  тяжело  ступая   подвернутыми   ногами,   вышел   высокий
сутуловатый крестьянин, с черной худой шеей и маленьк