бо:
     НЕ ЛЕТИТ ЛИ КУРИЦА?

МЫ ИЗ КРОНШТАДТА.

     Обдумавши все эти многочисленные мысли и рассортировавши их в голове, я
конешно  захотела их как-то донести до неразумного народа. В  общем, это был
уже не первый случай, кода Бедная девушка чувствует, что ей открылась высшая
истина, и надо  по этому поводу что-то делать.  Была уже одна чудная девица,
которой под деревом что-то там сообщили голоса.

     - Пойдем, Поля петь. По-хорошему - бутылкой  по голове они не понимают.
Надо пойти и  рассказать им про Русскую  идею. И вообще,  что  козлы они. Я,
конешно очень храбрая, но петь-то я не умею, так что пойдем - будешь петь со
мной хором.
     - Говорить тоже?
     - Только петь. Говорить, не бойся, я сама буду. Ты только стой рядом со
мной, а то страшно.
     - Пошли!
     Поля  почти  все  мои  песни знала. Я  договорилась  с сербом Витей  на
какой-то неходовой будний день. Никаких гитаристов тогда не было. Я и Поля.
     Ну, Поля хоть - меццо-сопрано.
     А  я -  отродясь, дальше  своей кухни  не пела. Ладно, думаю, чего  мне
терять-то? У  меня  устоявшаяся  репутация  Городской  Сумасшедшей, не  хуже
Чацкого. Нечего бояться - пора скакать к осажденному Орлеану.

     В  это  время,  Костя  Кузьминский   выпустил  мою  первую  книгу.  Она
называлась  "Питерский  романс", и  включала  в себя все  мои песни о Бедных
девушках  и  несчастной  любви.  Будучи  еврейской Жанной  Д,Арк,  я  решила
погибнуть во имя идеи, но и одновременно как-то подзаработать.
     В  общем,  устроить  презентацию  этой  книги.  И  поставить  маленький
спектакль.  Кроме нас с Полей должны  были выступить  еще три  человека  - я
хотела их  показать публике.  Все они должны были выйти  передо мной (в роке
это назвали бы  "разогрев") и прочесть  совершенно  определенные  свои вещи,
которые я  выбрала. Эти трое были  - сам вечно  опальный мэтр  Кузьминский и
двое людей, связанных с ним в ту пору - Володя Брук и Слава Могутин.
     Володя был мой близкий друг, а Славка тогда только появился в Нью-Йорке
и  радостно  использовал  любой  плацдарм для  выступлений. Его  направил  к
Кузьминскому Лимон и отрадно видеть, что Славка никогда от Кузьмы не отрекся
-  везде   его  поминает   как   друга,   и   по-прежнему,  сотрудничает   с
бруклинско-киевской  компанией  Костиных  "деток".  В  общем,  все  эти  три
человека, которых  трудно себе представить участниками чужого спектакля, тем
не менее, согласились на этот раз пойти "под меня".
     Но в программке я никого из  них не указала - мне хотелось посмотреть -
придут  ли  послушать  одну  меня. Программку  я  напечатала  на  ксероксе и
положила  во  всех  русских  местах,  где  прежде  приходилось крушить народ
бутылками.
     Все  знали, что помимо Городской Сумасшедшей,  я еще и художница. Но  в
программке была вовсе не выставка, а книга и концерт - что-то странное. Всем
стало интересно посмотреть - что же такое Городская сумасшедшая может спеть,
и в назначенный день в "Медведь" явилось человек примерно триста.
     Никогда  больше, кроме  того случая, когда  ребята из  "В  нашу  гавань
приходили корабли" затащили  меня  в  Бруклин, в театр "Миллениум",  мне  не
приходилось выступать перед таким количеством народа.
     Сначала шел мой  спектакль: великолепный Кузьма читал  про  Лысую гору,
потом Брук - про "Русский Самовар", потом Славка - про бедных деток Кальвина
Кляйна...
     А потом пришел наш с Полей черед.
     Мы вышли на сцену в огромных шляпах с цветами.
     Поля, учась  в Ля Гвардии  на  факультете пения  -  на  сцене  бывала и
прежде,
     а  я  - никогда. Непонятно  было  на кого  смотреть. Я  хотела  увидеть
родителей  и  не  смогла.  Там где-то  были бывшие  друзья  - все они теперь
считали, что я спятила, и сторонились меня. Но вот "старики" -  родительские
друзья, они меня хотя бы  жалеют и пришли поддержать. Но я их никого не вижу
и поэтому  думаю, что все тут передо мной  - козлы. Они предали нашу Русскую
идею, и теперь я скажу им все. Расскажу им, какие они козлы.

     Сейчас  я  вам расскажу,  что такое  быть евреем. И  с чего  начинается
разрушение личности. Это когда  ты выходишь  во двор на проспекте Обуховской
Обороны.  Тебе три  года,  и ты там спокойно гуляешь  с  другими детьми,  но
однажды они вдруг тебе говорят:
     Баба Катя не велела нам с тобой играть. Потому что ты еврей.
     Ты бежишь,  конешно, в слезах домой и спрашиваешь  -  что это  за такое
"еврей" и нельзя ли тебе этим НЕ БЫТЬ? И вот тут все решается впервые. В три
года. Что тебе твоя мама ответит? Мне ответили:
     -Можешь этим не быть. Но тогда тебе придется не быть нашей дочкой.
     Вот такой первый урок - верности СВОИМ.
     СВОЕМУ-НАШЕМУ. Дальше было  много  разного.  И  преодоление, и победа и
вечный комплекс - если уж вписался ЭТИМ  быть - без комплекса не обойдешься.
Но об этом - неинтересно. Интереснее, про другую маму, которая ответила:
     Выйди и скажи им, что Баба Катя перепутала. Ты - русский.
     Особенно часто такое говорили детям от смешанных браков.
     Особенно мальчикам - им ведь  иначе - драться! Разбитые носы и очки. На
хрен это нужно. Обучение отречению.
     Потом мы росли и, СВОЕ-НАШЕ становилось все шире, и вот оно уже выросло
из Яблока и Курицы и доросло до Пушкина. Вместило в себя Россию.
     Там в Питере - в 89-м году произошло ОТЛУЧЕНИЕ.
     Это было горько и обидно, и мы уехали.
     Но здесь-то никто никого не отлучает. Тут другое слово - ОТРЕЧЕНИЕ.
     Во имя чего?
     Какой такой идеи?
     Что сказала американская Баба Катя?
     Кем, кем, теперь надо быть?
     Ага, евреями еще можно, тогда - пробиваемся на Аппер Ист-сайд.
     Но самое то главное - быть АМЕРИКАНЦАМИ.
     ИНАЧЕ ОНИ НЕ БУДУТ С ТОБОЙ ИГРАТЬ.
     А слово "русский"  надобно  позабыть,  потому  что нет такого  слова  и
вовсе, а есть "совок".
     Вот такое  движение  и  в первых  рядах  -  те  мальчики, которых  мамы
пожалели когда-то...
     ДА  все нормально,  но  только потом  не  пеняйте,  что  дети  вырастут
посторонними вам уродами - такая ВАША линия. Зато все без комплексов.
     Ладно,  будьте  американцами, а  я вот побуду русской, потому что  меня
научили  в  три года  быть  евреем  - ТО  ЕСТЬ  не отрекаться  и  терпеть за
СВОЕ-НАШЕ,
     все, что  причитается. Но зато дочь моя стоит  рядом и петь  мы сегодня
будем вместе. Как  старый  моряк  и  его  сын  - юнга  в кинофильме  "Мы  из
Кронштадта.
     Говорила  я еще  много  всего. Минут двадцать.  Время  от  времени  мне
кричали из зала:
     Не пизди! Пой, давай!
     А я отвечала:
     -Кто там пасть разевает? Подите-ка, дайте ему в ухо!

     Это  я делала вид, что у нас с Полей тут много единомышленников, в этой
толпе. Чтоб не так страшно было. Типа, у нас тут целая шайка Борцов за Идею.
Наверное,  к концу моей  речи -  шайка уже и сделалась. В основном из Бедных
девушек, которые давно уже и сами так  думали, но сказать вслух не решались.
А на призыв,  дать в ухо, откликнулся только мой интеллигентный папа и пошел
искать - кому там надо в ухо давать?
     Нашел  кого-то,  тот  сразу   извинился  и  выставил  папе  пиво,   как
пострадавшему отцу.
     В  общем, я призывала народ к верности и преданности, а потом  сказала,
что лучше  всего верности  и  преданности учат  народные баллады и городские
романсы - наше  русское  ФЛАМЕНКО. Моя двоюродная сестра Аня -  вместо того,
чтобы  считать  себя  русским, евреем  или  американцем,  плюнула  на все  и
объиспанилась - это не трудно сделать, живя  в Квинсе - рядом с колумбийским
комьюнити. Она стала танцовщицей Фламенко и отвалила в Мадрид, но перед этим
успела объяснить мне, что весь текст фламенко, В общем, сводится к фразе:
     " Она мне падла изменила, а я ей суке - нож под ребро!".
     Так  что все эти  "Поедем, красотка, кататься" и "Шумел камыш"  - самое
что ни на есть РУССКОЕ ФЛАМЕНКО.
     И суть его одна -
     ЗА ИЗМЕНУ - ПЛОТЮТ КРОВЬЮ!
     Вот я и сочиняю такие песни. И сейчас мы с Полей будем их петь.

     Народ к этому времени уже частично подразошелся, но и оставшийся  народ
подразошелся частично, потому что все уже приняли, как следует. Стало весело
и мне тоже - уже не страшно.
     Мы с Полей, наконец, запели:

     Завяли в вазочке - цветы бумажные
     Ругалась верная твоя жена.
     Она сказала мне, что я - продажная,
     Что я - гулящая, мне грош цена.

     Она красивая, она высокая,
     Подушки мужнины пойдет взбивать,
     А я - напьюсь сейчас, стану веселая
     И вдоль по Шкиперской, пойду гулять.

     А мне, кто встретится, тот станет барином
     Видать пропащая судьба моя,
     Я хоть с жидом пойду, да хоть с татарином,
     Да хоть с извозчиком за три рубля!

     Пускай жена твоя - конфекты кушает
     Бока широкия свои растит.
     Быть может Бог один - меня послушает.
     Быть может Бог один ее простит.

     Вообще то там можно менять - кто кого послушает и простит.
     Теперь штук десять - пятнадцать моих песен все время гоняют в передаче
     "В нашу гавань приходили корабли" - под видом народных,
     и даже напечатали их в  сборнике народных  песен - безо всякого автора.
хотя отлично знают, кто их автор, и  в тот вечер, как раз и была презентация
книги, где  все эти тексты напечатаны. В НАСТОЯЩЕМ издательстве "Подвал" - у
Кости и с НАСТОЯЩИМ копирайтом.
     Все  равно скоро уже все скажут, что я вру,  и вовсе их не  сочинила, а
где-то  услышала.  Где,  интересно,  я  такое  могла  услышать?  Вот  такое,
например, на мотив "Вывели казаки сорок тысяч лошадей...":

     Ой, меня убили,
     Ой, меня сгубили,
     Ой, не пожалели меня, девку молоду
     А я водки выпью, стану я веселой,
     Да разденусь голой,
     Да по улице пойду...

     А соседа встречу,
     Так ему отвечу:
     Не в моем заводе нынче глазки опускать
     Хочешь, чтоб любила,
     Пойдем со мной, милый,
     Будет нам могилой - моя девичья кровать

     Не ругайте, мама,
     Что иду не прямо
     И куда девала я свой свадебный наряд...
     А мне нынче, мама, нету стыда-срама,
     Обо мне, что хочут,
     Пускай люди говорят.

     Свадьбу мне играли -
     Десять дней гуляли,
     С нашего местечку - жид на скрипочке играл...
     Он меня увидел - ничем не обидел.
     Только душу вынул,
     А тело не забрал.

     Волос его - красный,
     Глаз его - опасный,
     Да в его картузе - звенят царские рубли.
     Ты Мария-Дева, тож жида любила,
     Расскажи, как было, а после смерть пошли...

     У всех народов есть баллады о  том, как  женщина полюбила  иноверца. Но
русские песни - о татарах и половцах.
     О татарах написана  такая важная песня - первый раз я ее услышала лет в
пять: на кухне шла гулянка, я засыпала, забравшись в родительскую постель, и
тут пришла  Жанна Ковенчук -  огромная  красавица -  полукитаянка. Она легла
рядом со мной и стала мне петь колыбельную:

     - Как за речкою да за Дарьею,
     Злы татарове дуван дуванили
     На дуваньице доставалася,
     Доставалася теща зятюшке...

     Дальше было про то, что он привез тещу, посадил ее качать люльку, а она
поет:


     ...Ты по батюшке злой татарченочек,
     А по матушке ты русеночек,
     А по роду ты мне внученочек.
     Ведь твоя-то мать мне родная дочь
     Семи лет она во полон взята...

     Дальше дочка - ее узнает, дает ей ключи и коня, велит ей  брать золота,
сколько нужно хватать этого сына из люльки и бежать в Святую Русь.
     Маманя отвечает, что без нее не побежит.
     А  дочка говорит, что мужа своего, татарина - не бросит и родит ему еще
детей. Этого  - первенца  -  надо  везти  в  Россию  и вырастить русским.  А
остальные дети -  пусть  будут татарами и  сама она - своему "чучмеку"  (так
сказали бы сейчас) - верная жена.
     Сколько всего  поместилось  в эту  песню.  Вот  она "еврейская  идея" -
первенца от  русской матери - отдать России. Вот она  идея верности -  самой
остаться с мужем - татарином. Вот такое СВОЕ-НАШЕ.
     Никто эту песню больше не помнит. Не нужна. Когда ж она стала не нужна?
Может во время советской дружбы народов?
     Когда  было все просто: стреляют в друг друга чеченец и ингуш на  меже,
вдруг прямо  из  земли  вырастает  товарищ Киров, берет их  обоих за  руки и
вместе идут они строить новую жизнь.
     А как  только товарища  Кирова и Ко  отменили, все немедленно бросились
обратно на ту же межу, с  той  же винтовкой, но  освобожденные  от  Необщего
Бога,  бабы, успели уже  так  запутать своими пездами  СВОЕ-НАШЕ, что вполне
пришло время для таких песен.
     Один вид этих, заполонивших Израиль старушек в ситцевых платочках, чего
стоит...

     А наутро теща из Иванова,
     Ксенья Павловна - вела дознание...
     - Он откуда родом?
     - Да из Рыбинска...
     - Что рисует?
     - Все натуру разную.
     - Сам еврей?
     - А что?
     - Сиди, не рыпайся! Вот у Тоньки - без ноги да с язвою...

     (Вряд  ли  Черчилль  мог  предположить  ЭТУ  тещу  -  в  Иерусалиме,  в
противогазе.)

     Это  -   Галич  и  вовсе  не  про  любовь  к  иноверцу,  а  "Вальс   об
абстракционизме", про любовь к абстракции.
     О любви христианки к еврею - много баллад фламенко.
     Есть песни у грузин, у поляков.
     А по-русски еще никто не написал. Время не пришло. Не отстоялось.
     То есть - вот пришло и отстоялось - во мне. Я и написала.
     И другую  - про  еврейскую девушку. Ту можно спутать с "настоящей",  но
эту -  вряд  ли спутаешь - видно, что она  написана кем-то, кто родился  уже
ПОСЛЕ ВСЕГО.

     -Ты бери коня, коня лучшего,
     Ты беги, беги мать, во Святую Русь!
     - Не поеду я во Святую Русь,
     Я с тобой дитя, не расстануся...

     Над  зыбкой.  С   выцветшими   синими   глазами.  В  противогазе.   Под
артобстрелом. Поют смуглым детям ... Много где... СВОЕ-НАШЕ.


     Вот и мы с Полей пели и пели... И про Черную уточку.
     Это была моя последняя душевная травма - Мочалка то меня бросил!
     Бросил, так и не подобрав. Ушел к Нинке. Нинка - конешно апофеоз Бедной
Девушки, но когда-то, брошенная мужем  с двумя  детьми, она от полного ужаса
выучилась на  компьютерщицу, и в наше время у  нее  уже был дом  и машина. А
Мочалка  -  говорил  Гоге  Ломинадзе:  "Запомни,   Ося,  баба,  должна  быть
устроенная!". Я то его отбила от - вообще - немолодой еврейской миллионерши.
А прибила  все же к  своей - Нинке-компьютерщице.  Нинка - очень классная, а
мне все равно было обидно, и я сочинила "Уточку".

     Уточка черная, уточка белая,
     Ходит по бережку, да не плывет.
     Ты ж неученая, девушка бедная,
     Кто ж тебя, девушка замуж возьмет?

     Сваха не ходит, мамаша волнуется,
     Девушка бедная спала с лица.
     Вышла однажды под вечер на улицу
     Встала одна у резного крыльца.

     Только узка деревенская улочка -
     Не разминешься - заденешь плечом.
     Бедная девушка, белая уточка,
     Ты виновата, а он не причем.

     Мимо прошел, никому не просватанный,
     Алый жилет, за душой не гроша,
     Кабы не бедной была, а богатою -
     Всем бы красавица ты хороша.

     Если такого - судьбой нареченного
     И до утра удержать не смогла...
     Девушка бедная, уточка черная,
     В речку нырнула - да не поплыла!

     А Мочалка в эту Нинку  по-честному влюбился. А все  равно написала - от
обиды. Теперь песня есть  и назад ее  не засунешь.  Я видела,  как ее поют в
телевизоре, и всякие Бедные девушки по-настоящему плачут.

     Мочалка  бросил, а я уже крещенная была. Тут уж в  меня  конешно РАВВИН
влюбился. И  главное -  устроенный,  вот  что обидно.  С домом  и с машиной.
Чудный красивый питерский человек Марик Гракх.
     Он  когда в Америку приехал - давно в конце 70-х, родня стала думать  -
куда бы его  такого -  после Студии Горошевского  и прочей питерской хрени -
пристроить. Надо что-то артистическое. Хучь в раввины отдавай.
     В общем, решили в раввины  отдать.  А жену - в канторы. Это до добра не
довело  -  жену  в  результате увел оперный  тенор.  А Марик выучился и стал
работать в тюрьме в городе Филадельфия.
     Он рассказывал, что русский еврей ему там попался только один раз. Но -
надолго. Это  был  еврейский старичок - фронтовик,  он  зарезал свою жену  -
старушку. Она его всю жизнь пилила - вот однажды нервы и не выдержали. Марик
говорит, что дети на  него обиделись и не хотели  его навещать. Только он  -
раввин и навещал.
     Потом  он  переехал  в  Нью-Йорк  и  стал  главным раввином знаменитого
похоронного  дома "Ладога". Там есть  еще  знаменитый  "Яблоков-Кингсвей" со
знаменитой рекламой, занимающей всю первую страницу "Нового Русского Слова":
     НИКОГДА!!!
     ПОХОРОННЫЙ ДОМ "ЯБЛОКОВ-КИНГСВЕЙ"
     НЕ ОТКАЖЕТ ЕВРЕЮ ИЗ РОССИИ!

     Вот  так.  Это  поначалу  пугает  всех приезжих,  но  потом привыкаешь.
Отдельно стоит какой-то православный "Безенчук"  -  и чувствуется укоризна в
его скромном объявлении:

     Кресты и православные памятники. Тихон Хренов.

     А Мариков похоронный дом "Ладога" прославился, благодаря Марику. Он был
замечательный.
     И сколько раз говорил,  что  лучшей жены, чем я ему не найти - поступай
назад в иудаизм - и под хупу!
     Правда, после того, как я ему честно призналась, что это надо не назад,
а вовсе заново и вообще ради замужества  -  нельзя, потому что, нечестно, он
на меня  все виды  потерял.  Только  и осталась  нам,  что  дружить  и вести
богословские споры,
     В которых он всегда побеждал - по причине своей всесторонней учености.
     Раньше, когда Марик еще работал в Филадельфии в тюрьме, а  в  Нью-Йорке
хоронил  "парт-тайм", он всегда  у меня останавливался.  Приедет и  сразу  к
телефону:
     Извини, завтра  похороны  с утра  -  надо  поговорить  с родственниками
усопшей - что-то узнать о ней.
     Дальше начинался разговор на час примерно, а я сидела и слушала, каждый
раз примерно одно и то же:
     -  Значит, она  была  человеком, имеющим талант сопереживания... Это  и
тянуло к  ней людей... как  вы  сказали? С  неиссякаемым чувством  юмора?...
Всегда готова помочь...
     Мне все время казалось, что это я умерла, и он беседует с моей дочерью.
Так я САМА  СЕБЯ себе представляю - человеком, имеющим талант сопереживания,
с неиссякаемым чувством юмора и всегда готовым помочь...
     Чувство  юмора особенно ярко проявилось впоследствии, когда я вернулась
в  Нью-Йорк из  Парижа, по причине - не особенно смешной, и Марик взял  надо
мной шефство на некоторое время. Я часто оказывалась у него на работе и пока
ждала его - названивала разным знакомым, сказать, что я снова в Нью-Йорке. Я
говорила:
     Привет.  А я вот вернулась. У меня -  рак. Правда! Сейчас-то я звоню из
похоронного дома "Ладога".
     Дальше раздавался дикий хохот.
     -Уже? А к доктору сначала - не хочешь? Ну так, на всякий случай?

     Тут  уже - совместный хохот. А потом  все  говорили,  что я удивительно
мужественная.  Конешно,  прослывешь мужественной, если, что бы в твоей жизни
не  происходило - вокруг непрерывно  декорация кинокомедии, и ты вставлена в
нее и - играешь.
     А что делать - контракт  под названием  "жизнь" подписан,  и  прерывать
его, похоже, пока не собираются.
     Страшное слово  обернулось  шестью  месяцами  разнообразных  физических
пыток с голливудским хэппи-эндом.
     Правда,  у меня теперь так  же, как  и у  любимейшего  Хвоста, неполный
набор  внутренностей, но  зато  я теперь  герой, не хуже  моих  ровесников -
которых ранило на войне. Можно говорить:
     -Ну  да,  иногда в  жизни  бывает ОЧЕНЬ СТРАШНО И  ОЧЕНЬ  БОЛЬНО. Очень
больно иногда бывает ОЧЕНЬ ДОЛГО. Что ты делаешь  при  этом? Молчишь. Иногда
орешь.  Иногда плачешь.  Терпишь, в общем. Война  не страшней больницы - там
весело, там азарт. А в больнице - ТИХО...

     А мы все  пели и пели. Потом и еврейские тоже - я сочинила слова на все
знаменитые  еврейские музыки и "Фрейлехс",  который в просторечии