льше не страшно. Это была знакомая ситуация,  и
он знал, как с ней справляться.
   - Почему вы сразу не сказали, чего вам надо, вместо того чтобы заставлять
меня читать эту хрень?
   - Это мой святой долг, - сказал альбинос, но его голос  дрогнул,  а  рука
еще сильнее сжалась на бедре Никто.
   Никто было плевать на то, что ему сейчас придется делать. Что бы ни было,
это стоило того, чтобы скорее выбраться из этой  машины  с  запахом  кислого
молока  и  затравленными  картонными  улыбками.  Розовые   глаза   альбиноса
закрылись, когда Никто перегнулся через его  колено  и  раздвинул  полы  его
белой рубахи. Это было неуклюжее волшебство, но это было так  просто;  Никто
научился этому на сотнях задних сидений, на сотнях пьянок, в спальне Лейна в
ленивые  вечера,  когда  его  предков  не   было   дома.   Иногда   взрослые
мужики-извращенцы на роскошных машинах приезжали к кафешке у них за  школой.
Кое-кто из мальчишек - кто копил на  гитару  или  хотел  прикупить  травы  -
отсасывал им за двадцатку за раз. Двадцать баксов -  хорошие  деньги.  Запах
кислого молока напомнил Никто об этих "сеансах".  Пару  раз  он  зарабатывал
таким образом и при необходимости  мог  повторить  это  сейчас.  С  него  не
убудет.
   У альбиноса была неслабая эрекция  -  его  напряженный  прибор  буквально
пульсировал алым на фоне всей этой белизны. Даже волосы у него на лобке были
белыми, как вата. Никто пришлось  отрыть  рот  пошире,  с  риском  вывернуть
челюсть. Белые пальцы зарылись в волосы Никто. Альбинос принялся гладить его
по плечам и по горлу с осторожной психопатической нежностью.
   - Я должен был это сделать, - сказал он, кончив в рот Никто. -  Я  должен
был это сделать.
   Его сперма была жидкой и напоминала по вкусу  чуть  скисшее  молоко.  Она
обожгла саднящее горло Никто, когда он ее глотал. Он и раньше глотал  сперму
- это было совсем не противно.  Наоборот.  Когда  Никто  глотал  сперму,  он
чувствовал себя бодрее. И вкус ему тоже нравился.
   Альбинос дал Никто пять долларов - пять вшивых  долларов,  подумал  Никто
про себя. Он быстро выбрался из машины, пока альбинос не решил, что  он  еще
недостаточно спасся, что ему надо - для  верности  -  прочесть  еще  парочку
душеспасительных брошюрок и  еще  раз  отсосать  своему  "пастырю".  Розовый
"линкольн" медленно укатил в ночь. Никто остался один  на  дороге.  Альбинос
забыл включить единственную  фару,  но  когда  его  автомобиль  поднялся  на
вершину ближайшего холма. Никто разглядел в  темном  заднем  стекле  бледное
зеленое свечение. Красноглазый пластмассовый  Иисус  освещал  дорогу  сквозь
ночь.
   Никто облизал губы. Вкус спермы - все еще терпкий и свежий - напомнил ему
про Лейна. Вернее, про его слова. А  ты  знаешь,  -  сказал  как-то  Лейн  с
невинным сладострастием в голосе, - что у спермы и  крови  почти  одинаковый
химический состав?
   Местность была холмистой, промокшей и  абсолютно  черной.  Никто  ободрал
руку о какую-то изгородь из колючей проволоки. Было так больно, что он  даже
расплакался. Ладно, теперь я совсем один, - думал он, слизывая кровь с руки.
- Никто не знает, где я сейчас. Он  промочил  ноги  и  жутко  замерз,  озноб
пробирал его до костей. Высокая мокрая трава поскрипывала у него под ногами.
Наконец он набрел на какой-то заброшенный амбар. Повсюду  темнели  громадные
силуэты старых сельскохозяйственных машин, тяжелых и проржавевших. Любая  из
них может свалиться на него, пока он будет спать, - свалиться и  пригвоздить
к заплесневелому полу. И один он не выберется. И умрет. Но ему было уже  все
равно.
   Внутри было пыльно. Никто чихнул раз, другой, третий -  это  было  больше
похоже на спазмы, которые согнули его  пополам.  Третий  чих  превратился  в
сдавленное рыдание. Он свернулся калачиком под каким-то навесом и присосался
к своей разодранной руке. Он лежал в темноте и пил свою кровь.  Слезы  текли
ручьем.
   Ночью, когда Никто уже спал и видел тревожные сны, маленький паучок робко
пробрался сквозь его влажные черные волосы. Спустился по  гладкой  щеке,  на
миг задержался на мягких губах и спустился по  мокрым,  испачканным  красным
пальцам, прижатым ко рту. Даже во сне Никто слизывал свою кровь.

14

   Когда Кристиан въехал в Потерянную Милю, было все еще жарко.
   Он не знал, что это за городок, потому что  на  дороге  не  было  никаких
знаков с названием. Указатель  -  сосновую  доску  с  выцветшей  от  времени
краской  -  еще  лет  двадцать  назад  сбил  один  дядька,   который   решил
оприходовать за одну ночь сразу двоих  любовниц.  Его  голова  покоилась  на
груди Водки, а рука - на бедре у Виски, когда он утратил контроль над  своим
автомобилем. Указатель с названием города до сих пор  валялся  в  нескольких
футах от дороги, в  густых  зарослях  пуэрарии,  покоричневевший  от  крови,
которая давным-давно высохла.
   Так что поначалу Кристиан даже не знал, в какой город он въехал. Он  знал
только одно: он где-то в Северной Каролине, денег почти не осталось,  бензин
тоже уже на исходе, и весь день было душно  и  жарко,  и  солнце  все  время
грозило выглянуть из-за облаков. В общем,  даже  не  зная  названия  города,
Кристиан решил задержаться здесь на какое-то время.
   Он ехал по шоссе ь 42 и свернул с него налево; стало быть,  он  въехал  в
город со стороны Скрипичной  улицы  -  мимо  вросших  в  землю  трейлеров  и
покосившихся лачуг, мимо маленьких кладбищ, заросших сорной травой, мимо куч
искореженного железа. Он не почувствовал ничего: ни ужаса, ни  волнения.  По
большому счету,  ему  было  все  равно,  где  жить.  Я  мог  бы  доехать  до
Сан-Франциско, - подумал он, - и глядя на мост "Золотые Ворота"  и  на  огни
Китайского квартала, я чувствовал бы то же самое. Ему нельзя было  вернуться
в Новый Орлеан, так что он мог поселиться в любом другом городе. Все  равно,
в каком.
   На обочине, у самой дороги, стояла девочка лет семи-восьми, но  худенькая
и сморщенная, как старушка, в синей рубашке, которая была ей сильно  велика.
Один рукав уныло болтался, наполовину оторванный. Девочка что-то  вертела  в
руках. Поравнявшись с ней, Кристиан притормозил и  опустил  стекло.  Девочка
уставилась на него. Ее серые глаза были такими же пасмурными  и  выцветшими,
как сегодняшнее небо.
   - Что это за город? - спросил Кристиан. Девочка безразлично пожала  худым
плечом. Теперь Кристиан разглядел, что было у нее в руках - дохлая  крыса  с
пропыленной шерстью. Ее размозженная голова  и  передние  лапы  ссохлись  до
состояния мумии.
   Кристиан заставил себя еще раз заглянуть в лицо девочке. Ее бледные глаза
казались бездонными; было трудно разобрать, где кончаются радужные  оболочки
и начинаются белки, они как бы перетекали  друг  в  друга.  Кристиан  уловил
кислый коричневый запах смерти. От крысы. Слабый запах засохшей крови.
   - Как называется этот город?
   Девочка таращилась на него своими бездонными серыми глазами. У  нее  было
что-то не то с лицом. Один глаз располагался  чуть  выше  другого,  лоб  был
слишком низким, брови изогнуты под каким-то невообразимым  углом.  Это  было
лицо умственно отсталого ребенка. Такие люди -  одни  из  немногих  спокойно
выдерживают его взгляд. Они не боятся, потому что не понимают.
   Он подумал, а не взять ли ее в машину. Запах мертвой крысы -  пусть  даже
сухой и кислый - разбудил в нем голод.  Кровь  мальчика  из  ночного  клуба,
которого он выпил у реки, уже  давно  переработалась.  Ему  пора  подкрепить
силы. Но ему не понравился ее перекошенный  рот  и  искривленное  худосочное
тельце. У Кристиана была одна слабость - он любил все красивое.
   Он надавил на педаль газа. Но в зеркале заднего вида он видел  ее  пустые
глаза, тупо глядящие ему вслед. Изуродованная дохлая крыса так и болталась у
нее в руках.
   Непосредственно город  начался  через  несколько  миль.  По  сравнению  с
убогими лачугами и заросшими  сорняками  дворами  Скрипичной  улицы  здешние
здания смотрелись вполне добротно. Магазинчики  на  главной  улице  казались
красочными и яркими даже в летаргической дреме жаркого дня. Но  заколоченные
досками витрины, которые попадались раз в два-три квартала, были  похожи  на
зловещие слепые глаза. Он  искал  темные  окна,  тусклую  неоновую  вывеску.
Где-то здесь должен быть бар. В любом городе должен быть  бар,  где  местные
пьют, и дерутся, и  тратят  деньги,  и  коротают  долгие  душные  ночи.  Ему
подойдет любой бар. Пусть даже самый задрипанный.
   Кристиан уже начал было опасаться, что попал в один из тех жутких "сухих"
округов южных штатов, где спиртное не продается в открытую, но тут он увидел
синюю вывеску  бара.  На  тяжелой  дубовой  двери  было  вырезано  название:
СВЯЩЕННЫЙ ТИС. Кристиан  подъехал  к  тротуару  и  заглушил  двигатель.  Для
хорошего бармена работа всегда найдется.

***

   Кинси Колибри был выдающимся барменом.
   А еще он  был  другом-наперсником  всех  депрессующих  молодых  ребят  из
Потерянной Мили и соседних городков.  Плохие  детишки,  напуганные  детишки,
расстроенные  и  растерянные  детишки,  потерявшиеся  во   враждебном   мире
консервативного Юга, - они все шли к Кинси, словно к некоему великодушному и
понимающему Крысолову из Гамельна. До того,  как  открыть  "Священный  тис",
Кинси работал механиком в гараже, где прежде работал его отец. И  еще  тогда
можно было частенько наблюдать такую картину: Кинси лежит  под  каким-нибудь
автомобилем, так что наружу торчат только  ноги,  а  рядом  сидит  очередной
несчастный подросток и изливает душу кроссовкам Кинси. Рокеры и  металлисты;
хиппи, опоздавшие родиться на десять лет; грустные бледные дети в  черном  -
они все шли к нему. Кинси Колибри был их гуру. Их оракулом.
   Когда его мать погибла при пожаре на мельнице, Кинси получил страховку  и
компенсацию. На эти деньги он открыл "Священный тис", хотя все называли  его
просто "Тис". Иногда, оглядывая свой клуб, он чувствовал легкий  укол  вины.
Он бы никогда не открыл это заведение, если бы не страшная смерть  матери  -
она сорвалась с горящей галереи и упала прямо на колья  ограды.  Но  дело  в
том, что миссис Колибри всегда недолюбливала  своего  единственного  сына  и
даже этого не скрывала. В детстве он страшно мучился, пытаясь понять причину
ее неприязни: что он сделал такого, что она его так не  любит?  В  Библии  -
которую мать постоянно читала - было написано: возлюби ближнего своего.  Но,
видимо, родной сын не подходил под понятие "ближний".
   Кинси был тощим  и  долговязым  -  выше  шести  футов  ростом  -  и,  как
большинство тощих и долговязых, кошмарно сутулился, как бы стесняясь  своего
роста. У него были жесткие кучерявые волосы,  и  он  всегда  носил  шляпу  с
пером. Сколько он себя помнил, он всегда  мечтал  стать  владельцем  ночного
клуба. Он  часто  оглядывал  свое  заведение  чуть  ли  не  с  благоговейным
трепетом, как будто не верил, что его мечта сбылась, и боялся, что сейчас он
проснется и все исчезнет. Многое в клубе он сделал своими руками.  Да,  если
бы не страховка, он бы в жизни не открыл бар.  Но  он  сам  соорудил  сцену,
договорился с музыкальными группами, чтобы они играли у него по  вечерам,  и
придумал меню из маленьких бутербродиков и домашних  супов,  так  чтобы  бар
подпадал под категорию "ресторан" и ребята  младше  восемнадцати  лет  могли
свободно сюда приходить. Хотя Кинси не наливал им пива, если у них  не  было
документов, подтверждающих, что им уже есть двадцать один.
   Кинси открыл этот клуб для своих "детишек". Бар приносил неплохой  доход,
но для Кинси это было не главное. Ему хотелось, чтобы у ребят из  Потерянной
Мили было "свое" место, где собираться. Место, где они были бы  счастливы  -
пусть даже на время.
   Но содержать бар - это работа отнюдь не из легких.  Кинси  давно  уяснил,
что для того, чтобы все шло гладко,  он  должен  за  всем  следить  сам:  за
ассортиментом, за репертуаром групп и даже за антуражем. Когда  по  каким-то
причинам у него не было помощника, он сам готовил супы и сандвичи  и  убирал
со столов пустые стаканы и кружки. Буквально неделю назад он уволил  второго
бармена за то, что тот продал пиво четырнадцатилетней  девчонке,  да  еще  и
пытался ее кадрить. Парень просто охренел, когда  мягкий  и  вежливый  Кинси
Колибри обложил его матом, едва не врезал ему по роже и выгнал без выходного
пособия. Впрочем, Кинси можно было  понять.  За  такие  дела  у  бара  могли
отобрать лицензию. А когда дело касалось благополучия  "Тиса",  Кинси  лучше
было не злить.
   Так что в последнюю неделю он управлялся в баре один. Иногда ему помогали
Стив с Духом из "Потерянных душ?", причем Дух -  которому  в  наследство  от
бабки достались дом и немалые деньги - делал это бесплатно.  Но  сейчас  они
были заняты - репетировали новые песни. Раз в неделю они  играли  у  него  в
клубе - а иногда даже два раза в неделю - и всегда собирали полный  зал.  На
их концерты народ съезжался со всего города. В  последнее  время  они  стали
играть  значительно  лучше,   и   Кинси   хотелось,   чтобы   они   побольше
практиковались.
   Но одному было трудно. Он очень устал. Поэтому, когда к нему пришел  этот
мужик и сказал, что он двадцать лет держал бар в Новом Орлеане, Кинси  нанял
его, как говорится, не глядя. Ему было до лампочки, что  этот  парень  одет,
как будто собрался на кладбище, что у него такое холодное  и  бледное  лицо,
что он такой длинный - выше самого Кинси - и  худой  как  скелет.  Владельцы
клубов уже  в  силу  своей  профессии  водят  знакомство  с  самыми  разными
странными личностями. А эта странная  личность,  ко  всему  прочему,  еще  и
хороший бармен.
   - Кристиан? Гм... у тебя папа священник, что ли? -  Если  так,  то  тогда
вовсе не удивительно,  что  парень  решил  стать  барменом.  В  пику  милому
папочке.
   Но тот покачал головой:
   - Это вообще фамилия.
   - Ну, как скажешь, - приветливо улыбнулся Кинси.

***

   Уже в тот же  вечер  Кристиан  приступил  к  работе.  Все  было  знакомо:
открываешь бутылки, разливаешь пиво по кружкам, ждешь, когда отстоится пена,
отвечаешь на вопросы клиентов, даже к ним не прислушиваясь.  Бар  был  самым
что ни на есть примитивным: никаких крепких напитков  -  даже  вина.  Только
пиво. Причем и пивной ассортимент не отличался разнообразием. Кристиан  даже
не чувствовал, что работает: коктейли смешивать не  надо,  отмерять  крепкое
пойло не надо.
   Но что ему очень нравилось - это был настоящий  клуб,  а  не  затрапезная
пивная для хамоватых дебилов.  Здесь  собирались  молодые  ребята  в  черном
совершенно готического вида, которых он  не  ожидал  встретить  в  маленьком
южном городке. Кристиан внимательно наблюдал за ними и уже очень скоро  стал
узнавать  их  в  лицо.  Пока  что  он  выжидал.  Наверняка  среди  них  были
мальчишки-девчонки, которых никто не хватится  -  юные  бродяги  или  бывшие
студенты из Рейли, которых выперли из университета и которые  не  торопились
возвращаться домой, - но безопаснее подождать. Ему и раньше уже  приходилось
ждать. Рано или поздно в город приедет какой-нибудь одинокий чужак - кто-то,
кого можно выпить, не опасаясь за последствия.
   Кристиан подсчитал, что денег, которые он получает  в  баре,  не  хватит,
чтобы платить за трейлер - пусть даже очень дешевый трейлер, который он снял
на Скрипичной улице, - и за бензин, чтобы каждый вечер ездить  на  работу  и
обратно. У шоссе на подъезде к  городу  он  видел  деревянные  палатки.  Там
продавали цветы, фрукты и овощи и всякие безделушки. За трейлером  Кристиана
был огромный ничейный пустырь, где росли дикие розы. Он купил в лавке гвозди
и молоток, подобрал несколько досок  на  пустыре  и  сколотил  что-то  вроде
прилавка.
   В пасмурные дни, когда не было солнца, он выезжал  за  пределы  города  и
устанавливал свой прилавок где-нибудь на  обочине.  В  заброшенном  саду  за
пустырем он нашел несколько высохших  тыкв,  из  которых  получились  вполне
пристойные  вазы  для   роз.   Иногда   кто-нибудь   из   проезжающих   мимо
останавливался у его прилавка и покупал цветы.  Он  непринужденно  болтал  с
покупателями: когда ты несколько сотен лет держишь пивные и  бары,  легкость
общения превращается уже в привычку. Они не видели  его  глаз  из-за  темных
очков, а он внимательно  наблюдал  за  ними  -  разглядывал  лица  и  жилки,
бьющиеся на горле, - и размышлял, сколько еще пройдет времени,  пока  он  не
начнет исходить слюной от одного только запаха их крови.
   Кристиан решил пока задержаться в Потерянной Миле.  А  когда  он  отложит
достаточно денег, он заправит свой  "шевроле-белэр"  под  завязку  и  поедет
дальше на север. Может быть, там он  найдет  Молоху,  Твига  и  Зиллаха.  Он
по-прежнему не терял надежды когда-нибудь  с  ними  встретиться.  Иногда  по
ночам он доставал из сумки бутылки  с  шартрезом,  которые  он  захватил  из
Нового Орлеана. Он вновь и вновь перечитывал,  что  написано  на  зеленой  с
золотом этикетке, и думал об Уолласе Гриче, о детях из Французского квартала
и о медленной грязной реке. Но у него не было искушения открыть хотя бы одну
бутылку. Он хорошо помнил зеленый огонь, который обжег  его  изнутри  в  его
последнюю ночь в Новом Орлеане.

15

   На следующий день, часам к десяти  утра,  Никто  уже  считал  себя  самым
несчастным человеком на свете - есть хотелось ужасно, и он никогда  в  жизни
не чувствовал себя таким одиноким, - так  что  он  едва  не  расплакался  от
облегчения, когда рядом остановился какой-то байкер и сказал: "Забирайся".
   Спать в амбаре было сущим мучением. Да, он спасся от дождя. Но  когда  он
проснулся, у него все  болело,  живот  крутило  от  голода,  а  во  рту  был
противный вкус  пыли  и  гнилой  крови.  Когда  Никто  выбрался  из  амбара,
солнечный свет на мгновение его ослепил. Никто крепко  зажмурился,  а  потом
осторожно открыл глаза. Вокруг  все  сияло  сочной  зеленью.  Стены  амбара,
оказывается, сплошь заросли  плющом  и  побегами  дикого  винограда;  буйная
зелень проросла даже сквозь дыры в крыше. Никто снова закрыл глаза и вдохнул
запах солнечного тепла и уже подсыхающей влаги от вчерашнего дождя.
   Опять - на шоссе. Машин - всего ничего. И ни одна из них не остановилась.
В кузове просвистевшего  мимо  фургончика  Никто  разглядел  людей,  которые
что-то жевали и пили кофе.  Он  едва  не  захлебнулся  слюной  и  сплюнул  в
придорожную пыль; если бы он ее проглотил,  голод  стал  бы  сильнее.  Никто
положил руку себе на живот. Ему показалось, что его и без того плоский живот
стал совсем уже впалым. Наверняка кости у него на бедрах выпирают теперь еще
больше, чем, скажем, два дня назад. Он закурил и  втянул  в  себя  дым,  как
будто это был апельсиновый сок.
   Прошло еще полчаса. Никто медленно брел вдоль дороги и  поднимал  руку  с
выставленным большим пальцем всякий раз, когда мимо проезжала  машина.  Все,
кто был за рулем, таращились на него, но никто не остановился.  А  потом  он
услышал разъяренный  рев  двигателя.  Кто-то  мчался  по  шоссе  на  бешеной
скорости - явно не легковушка и уж тем более не фургончик.  Мотоцикл.  Никто
умоляюще уставился на него, и тут ему повезло: байкер остановился.
   - Тебе куда? - спросил байкер. Знакомый вопрос.
   - Потерянная Миля, Северная Каролина. - Никто  не  был  уверен,  что  ему
нужно именно туда, но это название стало для него своего рода. талисманом.
   - Да? А мне в Данвиль. Это почти на границе. Так что давай забирайся.
   Никто никогда в жизни не ездил  на  мотоциклах,  хотя  ему  всегда  очень
хотелось - и не просто прокатиться, а  научиться  водить  самому.  Это  была
солидная, тяжелая машина; хромированные детали  тускло  поблескивали  сквозь
слой дорожной грязи. Никто так  и  застыл  на  месте,  глядя  на  это  чудо.
Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы байкер не сказал:
   - Ну так ты едешь или чего?
   - Да, еду, конечно. - Никто заглянул в лицо байкера. Шлема он  не  носил.
Блондинисто-белые волосы, темные у корней,  разме