им языком и чувствовать их острые  кончики.  Однако
даже ребенок со Скрипичной улицы был на вкус далеко не таким  приятным,  как
Лейн. Но здесь, во Французском квартале, любая кровь будет вкусной и алой, с
пьянящим привкусом алкоголя...
   Да, сегодня они обязательно будут пить кровь.
   Никто уже подходил к  дому  Кристиана.  Он  мимоходом  подумал,  как  это
странно: он в первый раз в этом городе,  но  ему  даже  не  надо  спрашивать
дорогу - он как будто знает эти улицы. Однако на самом деле это было  совсем
не странно. Он столько раз видел во сне этот  город...  сияющая  карта  улиц
Французского квартала  сама  разворачивалась  у  него  в  голове,  сотканная
наполовину из снов и фантазий, наполовину из смутных  воспоминаний,  но  все
равно - четкая и  настоящая,  как  обжигающий  вкус  шартреза.  Никто  резко
обогнул фонарный столб, и полы его плаща взметнулись черной шелковой волной.
   И только за полквартала до дома Никто заметил мужчину, который шел за ним
по пятам. Он шел, слегка согнувшись вперед и прижимая  руку  к  животу,  как
будто ему было больно  передвигать  ноги.  В  бледнеющем  свете  сумерек  он
казался лишь силуэтом  -  тенью  среди  теней,  ни  маленькой,  ни  большой,
совершенно безликой.  Никто  замедлил  шаг.  Мужчина  -  тоже.  Никто  пошел
быстрее. Мужчина тоже ускорился, согнувшись чуть ли не пополам.
   Вместо того  чтобы  остановиться  у  заколоченного  бара,  Никто  свернул
направо. Он решил завести преследователя в темный переулок на задах бара.  С
той стороны выход из переулка был перекрыт решеткой и завален кучами мусора.
Может быть, Никто сам загоняет себя в ловушку. Но там обычно никто не ходит,
и можно будет спокойно разобраться с этим непонятным мужиком - узнать,  чего
ему надо, и дальше действовать по обстановке. На самом  деле  преследователь
казался совсем не опасным.
   Никто слышал, как мужчина последовал  за  ним  в  переулок;  его  ботинки
скрипели по битому стеклу. Никто остановился и резко обернулся, уперев  руки
в боки и  широко  расставив  ноги  для  устойчивости  на  случай  внезапного
нападения. Он очень старался выглядеть грозным и уверенным в себе.
   Мужчина остановился в нескольких фугах от него. Он сильно сутулился.  Его
дыхание было болезненно хриплым. Его лицо  в  полумраке  казалось  смазанным
бледным пятном. На горле мужчины тускло поблескивал серебряный  крестик.  Он
долго смотрел на Никто, беззвучно  шевеля  губами.  В  его  глазах  читалось
изумленное неверие. Потом он нетвердо подался  вперед,  сделал  два  шага  и
снова остановился.
   - Джесси... - прошептал он.
   Никто почувствовал, как его сердце глухо ударилось о ребра. Тише, сердце,
- сказал он себе. - Успокойся. Мне никто ничего не сделает. Зиллах рядом,  и
мне не страшно.
   Мужчина подошел ближе и прикоснулся к щеке Никто своими сухими  пальцами.
Никто подумал:  Какой  он  старый.  Старей,  чем  я  думал.  И  вид  у  него
нездоровый. Он,  наверное,  очень  болен.  Он  ничего  мне  не  сделает.  Он
перехватил руку старика и убрал ее от своего лица. Его пальцы на ощупь  были
как кости, завернутые в хрупкий пергамент.
   - Джесси, - повторил старик. На этот раз тверже.  Никто  очень  старался,
чтобы его голос звучал спокойно.
   Но голос был хриплым, как будто сегодня он выкурил целую пачку "Lucky".
   - Меня зовут по-другому.
   - Ты так  на  нее  похож...  -  Старик  с  трудом  выпрямился.  Его  лицо
исказилось от боли.  Никто  представил  себе  узкие  старческие  сосуды,  по
которым медленно течет плохая кровь. Он схватил старика  под  локоть,  чтобы
его поддержать. Мужчина сделал глубокий вдох и продолжил:
   - Моя дочь умерла много лет назад. Но ты так на нее похож...
   Это Уоллас, - вдруг понял Никто. - Тот самый больной старик, который едва
не убил Кристиана и заставил его уехать  из  Нового  Орлеана.  Мой  дед.  Он
прострелил Кристиану грудь... но это  мой  дед.  Сердце  вновь  ударилось  о
ребра. Может быть, ему стоит назвать свое  настоящее  имя...  или  лучше  не
надо? Что-то внутри противилось лжи - это  было  бы  равносильно  отказу  от
своего имени. Это его имя, и он от него никогда не откажется. Никогда.
   - Меня зовут Никто.
   - Кто ты? - Старик схватил Никто за плечи и легонько встряхнул. - Кто ты,
мальчик?
   Никто едва поборол искушение упасть в объятия этого человека и  выплакать
ему всю историю. В конце концов, это  же  его  дед.  Да,  он  едва  не  убил
Кристиана, но тогда он не знал всей правды. Он думал, что Кристиан соблазнил
Джесси, а потом убил. Но Никто ему все объяснит...
   Но тут он понял, что ничего  объяснить  не  сможет.  Пусть  даже  он  был
единственным внуком Уолласа, пусть даже он был так похож  на  его  обожаемую
Джесси. Потому что если Уоллас узнает всю правду, он будет знать,  кто  убил
его дочь на самом деле.
   Зиллах. Зиллах стал причиной того, что Джесси умерла. Он не хотел,  чтобы
она умерла. Это я виноват... я разорвал ее изнутри еще до того, как родился,
- подумал Никто чуть ли  не  в  панике.  Но  Уоллас  не  будет  винить  его.
Наоборот. Уоллас будет его любить, потому что он был  сыном  Джесси,  потому
что он очень похож на Джесси и ему сейчас почти столько же лет, сколько было
самой Джесси, Когда Уоллас ее потерял.  И  Уоллас  захочет  забрать  его  от
Зиллаха, от его новой семьи. Настоящей семьи.
   К тому же Уоллас мучился от боли. Он очень  страдал.  Не  исключено,  что
Никто сможет оказать своему деду одну небольшую услугу. В плане милосердия.
   - Мою мать звали Джесси, - сказал он.
   В глазах Уолласа мелькнуло сомнение. Оно было ярче, чем боль и усталость.
Если Никто хотел, чтобы Уоллас ему поверил,  надо  было  придумать  какое-то
доказательство. И ему не пришлось думать долго.
   - Она пропала пятнадцать лет назад, на Марди-Гра, - сказал он Уолласу.  -
Тогда она встретила моего отца.
   Слова как будто повисли в прохладном  и  неподвижном  воздухе,  и  только
тогда Никто осознал свою ошибку.
   - Значит, ты тоже из тех  нечестивых  созданий,  -  прошептал  Уоллас.  -
Что-то вас развелось слишком много в этом городе. - Он рывком сорвал  с  шеи
крестик и выставил его перед собой, стараясь оттеснить Никто  к  тому  концу
переулка. - Раскайся... пока ты еще молод... во имя Отца, и Сына, и  Святого
Духа, вырви страсть к кровопийству из своего сердца...
   Никто подумал, что это было бы смешно, если бы не было  так  грустно.  Он
схватил Уолласа за запястье и отобрал у него крестик.
   - Мне очень жаль, дедушка. Но этим нас не проймешь.
   - Тогда у меня есть иная защита. Господь наставил меня.  -  Одним  резким
движением он вытащил из-за пояса пистолет и прицелился Никто прямо в лоб.  -
Благослови тебя Бог, внук мой. Когда ты предстанешь пред очи Господа, ты еще
вспомнишь меня с благодарностью.

***

   Никто так и не понял, сколько времени он простоял, глядя  в  черное  дуло
нацеленного на него пистолета и размышляя, успеет ли он увидеть вспышку  или
услышать грохот выстрела, прежде чем пуля разнесет его голову  на  куски.  В
мозг или в сердце, - говорил ему Кристиан. Но Уоллас медлил, и у  него  было
время подумать обо всем, что  он  обрел,  и  обо  всем,  что  ему  предстоит
потерять, - о всех тех дорогах, по которым он уже никогда не проедет.
   Вокруг головы  Уолласа  как  будто  сгустился  туман  и  скрыл  его  лицо
искрящимся маревом. Никто увидел, как палец Уолласа  напрягся  на  спусковом
крючке. Он действительно это увидел.
   А потом что-то метнулось в их сторону.  Какая-то  огромная  плотная  тень
ударила Уолласа в  спину.  Он  упал,  неуклюже  взмахнув  руками.  Прогремел
выстрел. Пуля ушла куда-то в сторону и вверх. Судя по звуку, она  угодила  в
кирпичную стену.
   Зиллах уселся на Уолласа верхом. Скорее всего он  выпрыгнул  из  окна  на
втором этаже, но у него даже не сбилось дыхание. И было  видно,  что  он  ни
капельки не ушибся. Тело Уолласа смягчило удар.
   Уоллас лежал на булыжной мостовой среди осколков битого  стекла,  пытаясь
нашарить выпавший пистолет. Зиллах наступил ему на  руку,  и  Никто  услышал
звук, какой бывает, когда ты ломаешь пучок сухих спагетти. Уоллас  вскрикнул
всего один раз  -  пронзительно  и  отчаянно,  -  а  потом  принялся  что-то
бормотать себе под нос. Как понял Никто,  он  молился.  Неужели  он  вправду
верил, что его Бог поможет ему и спасет?!
   - Ну ты и сыскал себе приключение, - сказал Зиллах Никто. - А если  бы  я
не увидел тебя из окна?! - Его глаза горели огнем,  губы  были  чуть  ли  не
алыми от ярости. - Идиот... - С досады он пнул Уолласа  по  скуле.  Брызнула
черная кровь. - Думаешь, ты слишком умный и тебе все  нипочем?!  Думаешь,  я
все время буду присматривать за тобой, как наседка?!
   Зиллах схватил Уолласа за волосы,  испачканные  в  крови,  приподнял  его
голову и от души приложил его лицом о мостовую. Раздался звук, как  если  бы
кто-то уронил сырые яйца на  битые  стекла.  Вокруг  головы  Уолласа  начало
расползаться кровавое пятно.
   - Я не хочу потерять тебя, Никто. - Зиллах перевернул Уолласа на спину  и
принялся бить его по лицу, не сводя взгляда с Никто. - Ты разве не  знаешь?!
- Удар. - Что я люблю тебя?! - Удар. - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.
   Зиллах впился ногтями в лицо Уолласа. Потом запрокинул  ему  голову,  так
чтобы горло было на  виду.  Это  невероятно,  но  Уоллас  продолжал  шептать
молитву:
   - ...плоть Сына Божьего... - уловил Никто обрывок фразы.
   Он подумал, что Зиллах сейчас располосует ногтями горло  Уолласа.  Но  он
лишь ударил его затылком о мостовую, а потом резко встал и шагнул  к  Никто.
Схватил его за грудки и рванул к себе, причем так резко, что Никто  едва  не
задохнулся. Свободной рукой Зиллах взял его под подбородок. Этот жест  можно
было бы расценить как проявление нежности, если бы длинные ногти Зиллаха  не
вонзились  в  щеки  Никто.  Зиллах  специально  делал  ему   больно.   Никто
почувствовал, как внутри нарастает холодная ясная злость.
   - Убери руки, - процедил он сквозь зубы.
   Глаза Зиллаха вспыхнули еще ярче.
   - Что?!
   - Я сказал, убери руки. - Никто отбросил руку Зиллаха от  своего  лица  и
резко дернулся, освобождая плащ. Они стояли друг против друга в  сгущающихся
вечерних сумерках. Сердце у Никто колотилось так, что казалось, оно  вот-вот
выскочит из груди, однако он с удовольствием отметил,  что  он  все-таки  не
дрожит. - Я действительно вел себя неосторожно. И  нарвался  по  собственной
глупости. Прости меня, ладно? Впредь я постараюсь  не  быть  таким  идиотом.
Просто я еще ничего не  знаю.  Для  меня  все  это  ново.  Я  не  знаю,  что
правильно, а что - нет. Мне никто ничего не рассказывает, кроме Кристиана. -
С каждым словом он все больше и  больше  злился.  -  Ты  говоришь,  ты  меня
любишь, но я не чувствую,  что  ты  относишься  ко  мне  как  к  сыну...  ты
относишься ко мне так, словно я твой сексуальный раб пополам с  декоративной
собачкой. Когда я веду себя хорошо, ты гладишь меня по  головке,  а  если  я
делаю что-то, что тебе не по вкусу, ты орешь на меня и делаешь  мне  больно.
Но  ты  меня  ничему  не  учишь,  ничего  мне  не  объясняешь.   Какой   же,
спрашивается, из тебя отец?!
   Никто сделал паузу, чтобы набрать воздуха. В  полумраке  он  не  различал
лица Зиллаха - только две яркие зеленые точки.
   - Вот что я хочу тебе сказать, - продолжал он, отдышавшись. -  Больше  не
делай мне больно. Никогда. Я тебя люблю. Я хочу  быть  с  тобой.  Но  больше
никогда не делай мне больно. Я не Молоха или Твиг. Я не  буду  терпеть.  Мне
надоело терпеть.
   Зиллах смотрел на него. Постепенно огонь у него в глазах  стал  затухать.
Его взгляд сделался оценивающим и холодным.
   - Стой здесь, - сказал он.
   А потом Зиллах сделал  странную  вещь.  Опустившись  на  колени  рядом  с
Уолласом, он задрал его брюки снизу, так чтобы стали  видны  лодыжки.  Потом
Зиллах запустил руку в карман своего алого шелкового пиджака,  и  тут  Никто
догадался, что он собирается делать.  Он  хотел  отвернуться,  но  продолжал
беспомощно наблюдать за тем, как Зиллах открыл свою бритву  с  перламутровой
рукояткой и сделал два аккуратных надреза чуть выше  пяток  Уолласа.  Лезвие
прошло сквозь носки, сквозь  тонкую  старческую  кожу  и  сухожилия,  словно
сквозь масло. Никто видел, как Зиллах  остановился,  наткнувшись  на  кость.
Уоллас уже не молился. Он только дрожал всем телом.
   - Стой здесь, - повторил Зиллах. Никто чуть ли не  ждал,  что  сейчас  он
взлетит по кирпичной стене и заберется обратно в окно.  Но  Зиллах  прошелся
пешком до конца переулка, глянул через плечо на  Никто  и  открыл  дверь  на
лестницу, что вела на второй этаж.
   Никто не мог заставить себя посмотреть на Уолласа. Он смотрел в  землю  -
на россыпь битого стекла и на горы мусора.  Что-то  сверкнуло  у  самой  его
ноги. Серебряный крестик. Никто  долго  смотрел  на  него,  потом  нагнулся,
поднял и засунул поглубже в карман. Зиллаху очень  не  понравится,  если  он
узнает, что Никто подобрал этот крест и оставил его себе.
   Как-то все плохо.
   Через пару минут Зиллах вернулся вместе с Молохой и Твигом. Кристиан  еще
спит, сказали они. Они потом ему все расскажут.  Это  будет  сюрприз.  Но  у
Никто было стойкое подозрение, что они не стали будить Кристиана  только  из
жадности.
   Уоллас уже потихонечку  истекал  кровью.  Кровь  из  разрезанных  лодыжек
выливалась малыми порциями в ритме ударов  сердца.  Молоха  с  Твигом  жадно
припали губами к ранам. Никто отрешенно подумал, что крупные вены  на  ногах
могут сойти за соломинки для питья.
   Зиллах приподнял безвольную руку Уолласа - ту самую, которую  он  сломал.
На ладони тоже была кровь. Уоллас порезался об осколки стекла. Зиллах  вновь
открыл свою бритву. Он провел лезвием по ладони  Уолласа.  Зиллах  припал  к
ране губами, и по его подбородку потекла тонкая струйка слюны,  подкрашенной
кровью.
   У Никто в животе заурчало.
   Он шагнул вперед и опустился на колени рядом с Уолласом.  Щека  его  деда
лежала на осколках  разбитой  бутылки.  Глаза  были  открыты  -  в  них  еще
теплилась искра сознания. Ярость и боль. По крайней мере я могу сделать так,
чтобы тебе больше не было больно, - подумал Никто. Он приник губами к  горлу
Уолласа, где еще бился слабенький пульс. Кожа здесь была мягкой и сухой и по
ощущениям - очень старой. Подавив хриплое  рыдание,  Никто  впился  в  горло
Уолласа своими заточенными зубами.
   Кровь деда была очень горькой.
   Но они ее выпили до последней капли.

28

   Той же ночью, но чуть попозже, Дух открыл глаза и с недоумением уставился
в незнакомый потолок. Там не было ни сухих листьев, ни  нарисованных  звезд.
Только  изменчивые  узоры  из  пятен  лунного  света,  похожие  на  переливы
серебристо-белого моря.
   На мгновение его охватило легкое  головокружение,  которое  он  испытывал
всегда, когда просыпался  на  новом  месте  в  чужой  постели.  Но  потом  -
постепенно - мир перестал кружиться, и все  встало  на  свои  места.  Мягкий
матрас под ним, теплое одеяло... ровное дыхание Стива,  его  теплая  кожа  и
запах, который сильно изменился за последние несколько дней. Дух даже  начал
задумываться о том, что в организме  Стива  что-то  сместилось  и  вышло  из
равновесия.
   Обычно от Стива пахло пивом, но в последнее время от него все чаще и чаще
шел резкий запах виски. И грязных волос. Но это было нормально,  потому  что
волосы у Стива заметно отросли, и он считал, что мыть голову каждый  день  -
это большой геморрой. Но сейчас от Стива пахло вдобавок и грязной одеждой, и
несвежим бельем, и еще чем-то совсем уже незнакомым и непонятным. Дух поднял
голову и втянул в себя воздух, стараясь определить, что же это за запах. Это
был запах усталости на грани срыва, запах вскипевших мозгов, запах отчаяния.
   Это могло означать, что уже очень скоро Стив  может  сорваться  за  грань
безумия. Что уже очень скоро он скажет:  Да  гребись  оно  все  конем,  -  и
окончательно сдастся. Стив по-прежнему любил Энн, но  это  была  никудышная,
плохая любовь - любовь, из-за которой он ненавидел и презирал  себя.  Именно
за то, что он не может ее забыть. Теперь Стив винил только себя. И,  кстати,
правильно делал.
   Но Дух беспокоился, как бы эта вина не растянулась навечно;  а  это  было
совсем ни к чему. Если Стив будет и дальше терзать себя, кому от этого будет
лучше? Стив уже  сделал,  что  сделал...  и  как  говорится,  сделанного  не
воротишь.  И  зная  Стива,  можно  было  с  уверенностью  предположить,  что
по-другому он бы просто не смог. Если бы сейчас у него появилась возможность
переиграть прошлое, он все равно сделал бы то же самое.  Потому  что  он  бы
просто не смог по-другому.
   Стив всегда был таким: пер напролом через стену огня и  не  то  чтобы  не
боялся обжечься, а просто не мог обойти огонь стороной. Когда его  прожигала
боль, он становился более  сильным,  более  чистым.  Но  иногда  боль  почти
убивала его. И тогда он пытался ее погасить, накачиваясь  спиртным,  но  это
лишь разжигало пламя.
   Но Энн так и не сумела - или не захотела - понять, какой  Стив  на  самом
деле. Рок-музыкант с сотней  бессонных  ночей,  запечатленных  в  сердце,  -
ночей, о которых никто не знает и которые никому не нужны; да, он был грубым
и даже жестоким, но и ему тоже бывало больно, и унять эту  боль  можно  было
единственным способом - сделать вид, что ты ее не замечаешь. Дух  смотрел  в
темноту. Иногда у него возникала мысль, что он был единственным человеком на
свете, способным понять Стива. Они были вместе так долго. Но Стиву от  этого
было не легче.
   Он вспомнил, что сказала ему Энн, когда он заехал к ней в гости.  Ночь  -
это самое страшное время, - сказала она. - Она тянется бесконечно. Она знает
все мои тайны. И ей нужен был кто-то, кто помог бы ей пережить ночь.
   Одну из ночей ей помог пережить зеленоглазый Зиллах. Но кто  ей  помогает
теперь? О чем она думала в те  вечера,  когда  бродила  вокруг  трейлера  на
Скрипичной улице, может быть, стучала в дверь  и  не  получала  ответа...  а
может, боялась даже постучать? О чем она думает теперь, сидя в междугородном
автобусе,  который  увозит  ее  на  юг...  или  слоняясь  по  темным  улицам
Французского квартала, вдыхая туман пивных испарений и экстракт времени? Она
уже разыскала дом, где живет Зиллах; может, она стоит сейчас под его окном и
шепчет слова, которые он никогда не услышит?
   Что помогает ей  пережить  эту  ночь?  И  что  поможет  ей  пережить  все
остальные ночи, когда внутри нее зреет отравленный плод?
   Дух сел на постели и опустил ноги на  пол.  Он  почувствовал  собственный
запах. Его одежда была не чище, чем у Стива, - разве что  не  залита  пивом.
Они сорвались в Новый Орлеан, не взяв с собой даже смены одежды. В чем были,
в том и поехали. Завтра надо пойти и  купить  хотя  бы  по  новой  футболке.
Что-нибудь стильное и утонченное, наподобие фирменной футболки какого-нибудь
устричного бара с надписью: РАСКРОЙ МЕНЯ, ВЫСОСИ ВСЕ МОИ  СОКИ,  СЪЕШЬ  МЕНЯ
ЗАЖИВО.
   Деревянный пол был холодным. Лунный свет омывал ноги  Духа.  Он  медленно
встал, стараясь не разбудить Стива. Впрочем, предосторожности были  излишни.
Стива теперь и из  пушки  не  разбудишь.  Сегодня  вечером  Стив  предпринял
большую пивную вылазку: он собирался выпить по кружке "Дикси" в каждом  баре
на Бурбон-стрит. Если не было "Дикси", он  пил  "Будвайзер".  Все  бары  они
обойти не успели; где-то на  середине  сего  грандиозного  мероприятия  Духу
все-таки удалось увести Стива домой и уложить его спать.
   Сам Дух тоже выпил немало. Его до сих пор пошатывало. Чтобы  не  потерять
равновесия, он ухватился за дверную ручку, постоял пару секунд, открыл дверь
и вышел в коридор.
   Их со Стивом комната была самой первой на этаже, ближе всех  к  лестнице.
Рядом располагалась комната таинственных гостей Аркадия, за ней была  ванная
- куда, собственно, и направлялся Дух, - а за ней спальня самого Аркадия.
   Проходя мимо открытой двери второй комнаты, Дух невольн