кто понял,  что  это  за  запах.
Запах крови - свежей и давно засохшей крови. Никто привык к этому запаху,  и
он совсем не казался ему противным. Даже наоборот. И он наконец был на Юге -
на пышном зеленом Юге с его буйными зарослями пуэрарии и железными дорогами,
по которым грохочут длинные поезда.
   После полудня Зиллах раздал всем по марочке с кислотой. Сказал,  что  это
какое-то "распятие" из Нью-Йорка.  Молоха  и  Твиг  тут  же  заглотили  свои
квадратики. Никто пока не торопился. Он пробовал  кислоту  только  дважды  -
дешевую гадость под  названием  "инь-янь",  которую  Джек  продавал  по  три
доллара за штучку. Но потом он пожал плечами. Теперь  ритм  его  жизни  стал
совсем другим;  сколько  это  продлится  -  никто  не  знает,  поэтому  надо
пользоваться моментом. Он положил марочку на язык.
   Минут через двадцать они остановились у какой-то придорожной  закусочной.
Молоха заказал сладкий пирог, а Твиг  -  гамбургер  с  непрожаренным  мясом.
Зиллах взял себе только стакан минералки, а Никто вообще не решился ни есть,
ни пить. Кислота уже начала действовать. Впечатление было такое, что у  него
внутри все щекочется.
   Молоха и Твиг смеялись какой-то шутке, понятной только им  двоим.  Молоха
принялся  открывать  пакетики  с  сахаром.  Зиллах  сидел  тихо,  но   Никто
чувствовал на себе его взгляд -  зеленый,  и  жаркий,  и  испытующий.  Никто
сидел, опустив глаза, и вертел в руках крошечный  пластиковый  стаканчик  со
сливками. Почему Зиллах так смотрит? Чего он хочет от него?
   Он взглянул на Молоху с Твигом, ожидая от них какой-то подсказки.  Но  те
затеяли шутливую возню с тумаками. В данный момент они препирались,  у  кого
больше места в их пластиковой кабинке.
   - У меня всего дюйм...
   - Я знаю, что у тебя всего дюйм, но мы сейчас говорим не про член.
   У Никто вдруг схватило живот, и перед глазами все  поплыло.  Его  прежняя
жизнь показалась ему такой детской, такой далекой - как  детсадовские  игры,
как сны во сне. Внутри все щекоталось и легонько покалывало. Он растер  щеки
ладонями. Онемевшая кожа казалась резиновой. В горле стоял комок.  Ему  было
трудно дышать и больно глотать. Когда он сглотнул слюну, она показалась  ему
густой и липкой, как сироп. Он чувствовал, как  она  стекает  по  горлу.  Он
вдруг задумался: а куда девается слюна, когда  ты  ее  глотаешь?  Стекает  в
желудок? Но тогда у него весь желудок должен быть переполнен слюной?!
   Ему не хотелось ни о чем думать.
   Он стал смотреть на Молоху с  Твигом,  которые  прекратили  дурачиться  и
принялись прихорашиваться. Твиг достал карандаш для глаз и  теперь  подводил
нижнее веко Молохе на левом глазу, постоянно покрикивая на него, чтобы он не
закрывал глаз. Молоха сидел и не дергался. Несмотря на  постоянные  подколы,
эти двое, похоже, безоговорочно доверяли друг другу.
   Никто опустил глаза и уставился в стол, на остатки Твигова  гамбургера  -
кусочки мяса и лука липли к булочке в розовых  пятнах  кетчупа  -  и  пирога
Молохи. Потеки земляничного варенья в растаявших взбитых сливках были похожи
на  кровь.  И  посреди  всего  этого  бардака  возвышался  стакан   Зиллаха,
безукоризненно чистый, без единого  жирного  отпечатка  пальцев,  наполовину
наполненный чистой холодной водой.
   Молоха запустил пальцы во взбитые  сливки  и  облизал  их.  Он  улыбнулся
Никто. Его глаза были черными-черными - как будто  они,  состояли  из  одних
зрачков - и возбужденно  блестели.  Между  белыми  зубами  Молохи  скопилась
какая-то липкая красная масса - начинка  от  пирога.  Никто  сразу  вспомнил
бутылку,  припрятанную  под  диваном  в  кузове  фургончика.  Она  была  еще
наполовину  полной.  Во  рту  возник  привкус  крови,  смешанной  с  крепкой
выпивкой. То, что он выпил их кровяной коктейль, как-то сблизило его с  ними
- сблизило гораздо сильнее, чем "извращенный" секс или наркотики. Как  будто
это был пропуск в их ночной психоделический мир.
   Ибо кровь - это жизнь...
   Он нахмурился. Он не знал, откуда всплыла эта мысль, из каких глубин  его
взвихренного кислотой сознания. Кто-то легонько коснулся его  бедра.  Зиллах
улыбался ему. Загадочно, как Мона Лиза - если бы у Моны  Лизы  были  зеленые
глаза и если бы она пребывала под кайфом от "распятия" из Нью-Йорка.
   - Тебе хорошо? - спросил Зиллах.
   - Да, - ответил Никто и вдруг понял, что это действительно так. Ему  было
странно, как буквально в одну секунду мир может сдвинуться и  предстать  под
совершенно иным углом. Еще пару минут назад Никто  разбирался  с  тревожными
мыслями и едва ли не боялся своих новых друзей. Таких друзей у него не  было
никогда. Он буквально пьянел от  того,  что  они  были  рядом.  Может  быть,
потому, что в чем-то они были такими же, как он сам. Они  его  приняли.  Все
получилось, как он хотел - о чем мечтал одинокими вечерами у себя в комнате,
растирая в пальцах пепел от  сожженных  ароматических  палочек  и  глядя  на
звезды на потолке; о чем он мечтал, когда кровь текла  из  его  разрезанного
запястья и когда у него кровоточило где-то в душе. Так чего тут бояться?
   Они вернулись в  фургончик,  врубили  музыку  и  поехали  дальше.  Поздно
вечером они сожрали еще по марочке с "распятием", и  где-то  после  полуночи
Никто в первый раз испытал, что такое настоящий кислотный приход.  Он  лежал
на диване,  свернувшись  калачиком,  и  наблюдал  за  изменчивыми  световыми
узорами, что расцветали в темноте перед  его  крепко  зажмуренными  глазами.
Внутри все дрожало и куда-то  сдвигалось.  В  голове  образовалась  приятная
тяжесть. Ему хотелось открыть глаза и поговорить с Зиллахом, но  каждый  раз
из слепой темноты возникал новый  взвихренный  узор  -  черный,  серебряный,
алый, - и Никто просто не мог от него оторваться.
   - Круто, - радостно проговорил Молоха, как будто  он  тоже  видел  узоры,
которые видел Никто. Но Молоха был уже в состоянии нестояния. Они  с  Твигом
заглотили по две дозы "распятия" и теперь отрывались  по  полной  программе.
Это "круто" вполне могло относиться к  искрящимся  разноцветным  звездам  на
небе, или к  мотыльку,  разбившемуся  о  ветровое  стекло,  или  к  сладкому
привкусу у него во рту.
   Твиг фыркнул.
   - У нас места нет на еще одного. Тем более один у нас уже есть.
   - Я хочу и того тоже, - восторженно проговорил Молоха. - У него в волосах
цветы.
   - Мы не знаем, кого подобрали, правильно? - задумчиво проговорил  Зиллах.
- Вот заодно и проверим.  А  если  с  ним  мы  ошиблись,  тогда  нам  больше
достанется.
   Никто понятия не имел,  о  чем  они  говорят,  но  он  почувствовал,  как
фургончик остановился. Теплое дыхание Зиллаха прошелестело у него над ухом:
   - Вставай. У нас для тебя сюрприз. Берем на борт нового пассажира.
   Никто открыл глаза и поднял  голову.  Молоха  как  раз  открывал  боковую
дверцу. В машину забрался  какой-то  мальчик,  оглядел  цветные  наклейки  и
надписи, темные потеки на стенах и на диванчике  -  такой  же  испуганный  и
возбужденный, каким вчера был сам Никто. Парнишка был совсем  молоденький  -
лет тринадцать-четырнадцать, - худенький и невысокий  для  своего  возраста.
Бледный ребенок с очень светлыми, почти белыми волосами, которые падали  ему
на глаза, выбиваясь из-под синей банданы. Парнишка поднес ко рту тонкую руку
с дымящейся  сигаретой  и  глубоко  затянулся.  Это  была  ароматизированная
сигарета со вкусом гвоздики. Его рот будет  пахнуть  пеплом  и  специями.  И
слезами - как  раньше.  Потому  что,  если  это  он...  это  невероятно,  не
правдоподобно... но если это действительно он...
   - Лейн? - прошептал Никто.
   - О Господи, - выдохнул мальчик, и уже в следующую секунду  они  неистово
обнимали друг друга. Никто убрал волосы у него с лица. Он забыл обо всем:  о
том, как Лейн его раздражал, о том, что он бежал от своих прежних друзей, от
безысходной пустоты, в которой все они  жили,  о  том,  как  его  бесило  их
извечное показное отчаяние. Влажный соленый привкус на губах Лейна  напомнил
ему о звездах на потолке в его комнате. Слезы. На  губах  Лейна  всегда  был
привкус слез.
   - Я тебя нашел, - сказал Лейн. - Я знал, что так будет. Я знал.
   - Ты как вообще здесь оказался?
   - Я уехал на следующий день после тебя. Когда ты уехал, я понял, что ты -
это самое лучшее, что у  меня  было  в  жизни.  Из  всей  этой  толпы  ты  -
единственный, кто для меня что-то значил. И когда ты уехал, меня там  больше
ничто не держало. Я решил бросить все и уехать. Я не знал, найду я тебя  или
нет, но я должен был хотя бы попытаться. - Лейн снова поцеловал Никто, робко
коснувшись его губ кончиком языка.
   Никто поднял глаза. Его новые друзья жадно и пристально наблюдали за ним.
В  глазах  Твига  читалось  хищное  предвкушение..  Рот  у   Молохи   слегка
приоткрылся; слюна блестела  у  него  на  зубах,  щеки  горели  румянцем.  А
Зиллах... Никто попробовал выбраться  из  страстных  объятий  Лейна.  Зиллах
сидел очень прямо, сложив руки на коленях, и его глаза снова горели холодным
зеленым огнем.
   - Это мой друг, - сдавленно проговорил Никто. - Из школы.
   - Как это мило. - Голос у Зиллаха  был  как  конфета  из  мягкого  белого
шоколада с ядовитой и едкой начинкой. Огонь у него в глазах  разгорелся  еще
сильнее. Никто казалось, он видит зеленые искры, которые  прожигали  воздух.
Сейчас взгляд Зиллаха действительно обжигал.
   - Он очень классный, - сказал Никто, но без особой уверенности.  -  Может
быть, он поедет с нами? - Никто очень надеялся, что Зиллах не прикажет Твигу
остановить фургон и не высадит Лейна в холодную ночь лишь потому, что  Никто
знал его раньше. Но кто его знает, что взбредет в голову Зиллаху. А если  он
вышвырнет их обоих?! Черт-те где, в два часа ночи, на пустынном  шоссе...  и
рядом не будет вообще никого, кроме Лейна...
   А он, наверное, больше не сможет, смотреть на Лейна  -  на  его  грустные
пухлые губы, на его светлые волосы, вечно падающие на глаза,  -  если  из-за
него, из-за Лейна, он потеряет своих  новых  друзей.  Если  из-за  Лейна  он
лишится тонких и сильных рук Зиллаха и волшебства его губ, когда наслаждение
в равных долях мешается с болью. Если из-за Лейна его прогонят из этого мира
вина, наркотического опьянения и музыки,  где  на  потолке  пляшут  неровные
буквы и звезды кружатся в небе всю ночь напролет, - из  единственного  места
на свете, где его по-настоящему приняли.
   Буквально за пару секунд Никто принял решение, которое определило всю его
дальнейшую жизнь. Он ненавидел себя за это, но в то же время он  чувствовал,
как внутри у него открывается некий темный бездонный провал. Он  выскользнул
из объятий Лейна и оттолкнул его от себя.
   - Никто? Что с тобой?  Что  происходит?  -  Лейн  испуганно  оглянулся  и
наткнулся на три пары внимательных глаз: у Молохи  и  Твига  -  затуманенных
кислотой и голодных,  у  Зиллаха  -  горящих  зеленым  огнем.  Он  испуганно
попятился, но Зиллах протянул руку, схватился за бусы на шее у Лейна и резко
притянул его к себе. Лейн издал сдавленный хрип. А потом бусы  порвались,  и
яркие пластмассовые бусины рассыпались по всему фургончику - закатились  под
диванчик, застряли в складках плаща Никто, - на их блестящих боках отражался
лунный свет и разноцветные огоньки приборной панели.  Молоха  подобрал  пару
штук и сунул в рот, словно это были конфеты.
   А потом Молоха и Твиг разом шагнули к Лейну и толкнули его на диван.  Они
схватили его за руки, чуть выше локтей, и вгрызлись в нежную кожу на  сгибах
локтей - каждый со своей стороны.
   Лейн поймал взгляд Никто - в его глазах  был  неподдельный  страх,  но  и
доверие тоже.
   - Скажи им, чтобы они меня отпустили, - попросил он. - Не дай им  сделать
мне больно.
   Зиллах схватил ноги Лейна и прижал их к дивану, чтобы  тот  не  брыкался.
Похоже, он сжал слишком сильно и сломал Лейну обе  лодыжки;  вены  на  руках
Зиллаха вздулись и потемнели, налившись кровью. Лейн носил  высокие  розовые
кроссовки со шнурками, которые были весьма популярны среди модных и стильных
девчонок два года  назад  -  белые  с  мелким  узором  всех  цветов  радуги.
Приглядевшись     получше,     Никто     разобрал      крошечные      буквы.
ВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯВСЕФИГНЯ - было написано на шнурках Лейна сплошной полосой.
   Лейн отчаянно отбивался. При этом он не сводил взгляда с Никто. Сейчас  в
его взгляде читались укор и обида, и  Никто  вдруг  разозлился.  Я  тебя  не
просил ехать следом за мной, - подумал он. - И они на тебя набросились не  с
моей подачи. Впрочем, он сомневался, что они что-то  сделают  с  Лейном.  Во
всяком случае,  не  сейчас.  Но  почему  Зиллах  смотрит  с  таким  голодным
предвкушением? Почему уголки губ Молохи блестят от слюны?
   - А он очень даже сладенький, - сказал Молоха. - Присоединишься?
   - Возьмите вот, если хотите.  -  Зиллах  достал  из  кармана  миниатюрную
опасную бритву с перламутровой рукояткой. - Но лучше  все-таки  зубами.  Так
получается очень... интимно.
   Лейн издал какой-то сдавленный звук, одновременно похожий на  смех  и  на
стон.
   Он говорит так, словно это какой-то наркотик, -  подумал  Никто.  -  Типа
разжился хорошей дурью и теперь рассуждает, как ее лучше  употребить:  косяк
забить или трубочку выкурить... А потом до него вдруг дошло, о  чем  говорит
Зиллах,  и  ему  стало  плохо.  Все  сошлось  одно  к  одному,  как  кусочки
картинки-головоломки. Без зазоров и пробелов. Все сплелось воедино, как нити
роскошного алого гобелена: время, которое он провел в компании этой  троицы,
вечность, спрессованная в полтора дня в дороге. Их заточенные зубы, следы от
укусов Зиллаха у  него  на  теле.  Кровь  в  бутылке  из-под  вина,  которая
показалась Никто изощренным позерством.
   Но это было не позерство. Это была их жизнь.
   Ибо кровь - это жизнь...
   Они вампиры. У Никто не было  даже  мысли  о  том,  что  это  всего  лишь
компания больных на голову психопатов, которые воображают себя вампирами. Он
всегда верил  в  существование  потусторонних  сил,  пребывающих  за  гранью
обыденного мира. Он верил в них, потому что они  должны  были  существовать;
иначе ему не оставалось уже никакой надежды, потому что он всегда знал,  что
не сможет прожить всю жизнь в реальном мире. Он верил, что  когда-нибудь  он
их найдет, кого-нибудь из загадочных потусторонних существ... или они найдут
его. И теперь это сбылось. Они, похоже, узнали  его  с  первого  взгляда,  и
разве это был не знак?
   Лейн закричал. Но в его крике не было смертной боли. Твиг  схватил  Лейна
под подбородок и запрокинул ему голову, и Зиллах  полоснул  его  бритвой  по
горлу. Потом окунул пальцы в кровь и размазал ее по губам Никто.
   В голове у Никто слегка прояснилось, но вкус свежей крови опять  закружил
его в кислотном безумии. Лейн рыдал - долгие  безнадежные  стоны,  казалось,
шли не из горла, а откуда-то из живота. Молоха и Твиг сели прямо; их взгляды
метались от пальцев Зиллаха, испачканных  в  крови,  к  окровавленным  губам
Никто и к горлу Лейна. В бледном свете луны кровь казалась почти черной.
   Слезы текли по щекам Лейна - серебристая влага  в  сумраке.  Никто  знал,
какими они будут на вкус: мягко солоноватыми, как губы Лейна. Но теперь  ему
захотелось узнать, каким будет вкус слез, смешанный с кровью. Он представил,
как он будет слизывать влагу с лица Лейна - алую пленку крови с дорожками из
хрустально-прозрачных слез.
   Представил и понял, что он на это способен: вскрыть Лейну вену и пить его
кровь. И вовсе не потому, что Зиллах хотел, чтобы он это сделал, - а потому,
что он сам хотел. Где-то в глубинах сознания теплилась мысль, что они просто
убьют его вместе с Лейном, если он откажется пить его кровь, но это  уже  не
имело значения. Свежая кровь разбудила в нем голод.
   - Я тебе помогу, - сказал Никто Лейну. - Не бойся.  -  Он  лег  на  диван
рядом с Лейном, а потом накрыл  его  своим  телом.  Он  вытянул  руки  вдоль
раскинутых рук Лейна и обхватил его запястья, которые Молоха с Твигом так  и
держали прижатыми к дивану. Его бедра  легли  поверх  бедер  Лейна,  ноги  -
поверх ног Лейна. Лейна трясло. Эта дрожь передалась и Никто, возбуждая  его
и заряжая.  Где-то  -  далеко-далеко  -  заиграла  музыка.  Кто-то  поставил
кассету. Зигги Стардаст* (Зигги Стардаст -  псевдоним  и  сценический  образ
Дэвида Боуи в начале 70-х гг.) Звездная пыль.
   - Пожалуйста, - рыдал Лейн, и некой смутной частицей души - частицей,  не
тронутой кислотой и ночью - Никто осознал, что он сейчас собирается сделать.
Лейн однажды держал Никто голову над  унитазом,  когда  он  перепил  крепких
коктейлей на вечеринке. Ему было плохо, а Лейн шептал ему  бессвязные  слова
утешения и целовал его лицо, мокрое от пота. Лейн был  его  другом.  В  той,
другой, жизни.
   Никто повернул голову и посмотрел на Зиллаха. Зиллах сумрачно улыбнулся и
сказал:
   - Давай, если хочешь быть с нами.
   Никто сразу понял, что ему предлагают выбор. Будь с нами... или  одно  из
двух: либо умри, либо  будь  один.  Ты  будешь  один  и  никогда  больше  не
прикоснешься к источнику жизни. Ибо кровь есть жизнь...
   И он открыл рот как можно шире и вгрызся в мягкую кожу  на  горле  Лейна.
Надрез Зиллаха обозначил удобное место как раз там, где билась тонкая  жилка
- где не было костей и хрящей. Но сама кожа была очень плотной и эластичной;
прокусить ее было непросто. Никто почему-то казалось,  что  его  зубы  легко
войдут в кожу - как иглы, как клыки хищника. Но не тут-то было. У него  было
такое чувство, как будто он пытается разжевать кусок сырого мяса.  Тогда  он
прикусил маленький участок  кожи  и  потянул  на  себя.  Так,  откусывая  по
кусочку, Никто добрался до вены. Он чувствовал, как она бьется  у  него  под
губами. Что я делаю?! - мелькнула последняя здравая мысль. - Господи, что  я
делаю?! ЧТО Я ДЕЛАЮ?! Эти слова бились, как пульс,  у  него  в  голове  даже
тогда, когда он прокусил вену Лейна.
   Кровь хлынула ему в лицо, переполнила рот. По сравнению с тем, как  Никто
пил раньше - совсем-совсем мало, буквально по капле, - это было как  крепкое
виски по сравнению с простой водой.  Это  был  вкус  настоящей  жизни.  Сама
сущность жизни. И он пил эту жизнь, вбирал ее в себя. У него  было  странное
чувство, как будто он сейчас рождается заново - в агонии безумия  сбрасывает
старое тело и обретает новое.
   Вкус крови отмерил конец одиночества.
   Лейн все еще сопротивлялся, но уже очень слабо.  И  вот  когда  он  почти
перестал шевелиться, остальные набросились на него. Молоха и Твиг впились  в
вены на сгибах его локтей - раздалось влажное хлюпанье, словно кто-то  шумно
высасывал через соломинку лимонад на донышке стакана. Зиллах стащил с  Лейна
джинсы и уткнулся лицом ему в пах. Он не чавкал и не причмокивал, как Молоха
с Твигом. Он аккуратно слизывал кровь, но когда он поднял голову и посмотрел
на Никто, его улыбка была алой от крови, а в уголках  губ  застряли  ошметки
оторванной кожи.
   Вскоре Лейн перестал сопротивляться, но  он  был  еще  жив.  Он  тихонько
стонал, булькая кровью в  развороченном  горле,  уже  за  пределами  боли  и
надежды. Он уехал из дома следом за Никто; он искал Никто, доверял  ему.  Но
теперь Лейн узнал, что нельзя никому доверять безраздельно -  тот,  кому  ты
доверяешь, обязательно сделает тебе больно. Избыток доверия выпьет  тебя  до
дна. В этом смысле мир тоже вампир.
   Никто пил жизнь Лейна, чувствуя, как слабеет пульс его бывшего  друга,  -
пил, опьяненный слезами и кровью. Он так и не понял, что это были его слезы.
18

   Ночью в Потерянной Миле прошел сильный дождь. Наутро погода  испортилась:
стало по-настоящему холодно, небо затянулось  свинцовыми  тучами.  Последняя
зелень пожухла и сморщилась под коркой инея, и люди принялись чистить камины
от прошлогодней золы. Тепла больше не будет.
   День был унылым и серым. Где-то после обеда Дух  -  вялый,  и  сонный,  и
уставший от затянувшегося молчания  -  отложил  карту,  которую  он  рисовал
цветными мелками, и сказал:
   - Съ