инную природу в излишествах и обжорстве. Но они были так молоды. Они
были из нового поколения. У них был немного другой организм - более  стойкий
и крепкий, а не такой деликатный, как у Кристиана. Кристиан помнил те  разы,
когда он пробовал пить вино и  водку.  Эти  воспоминания  всегда  отдавались
болью и холодком в спине. Но может быть, этот напиток...
   Прижимая бутылку к груди, Кристиан поднялся к себе в квартиру. Но сначала
он погасил свет в баре. Свет ему  был  не  нужен  -  он  прекрасно  видел  в
темноте.

***

   Шартрез обжег горло, и Кристиан застыл в напряжении в ожидании  боли.  Но
боли не было - был только мягкий зеленый огонь, разлившийся по  всему  телу.
Похоже, на этот раз все получится. На этот раз его странное, вероломное тело
позволит ему напиться - напиться как никогда, - а потом он уснет, не  терзая
себя никакими мыслями. Пусть ненадолго, но он погрузится в забвение.
   Он налил себе еще. Ликер попал не в то горло. В глазах защипало,  дыхание
перехватило. Кристиан выплюнул то, что успел  набрать  в  рот,  и  проглотил
слюну, чтобы не закашляться. Потом  тихонечко  рассмеялся.  Он  был  хорошим
барменом, просто замечательным барменом, но сам он пить не умел. Он отставил
стакан и хлебнул прямо из горлышка, как делали те,  остальные,  в  последнюю
ночь Марди-Гра.
   Когда с улицы за окном донесся шум, Кристиан не обратил на него  внимания
- он был уже основательно пьян. Какой-то глухой удар...  ничего  особенного.
Но потом снова раздался удар и какой-то противный скрежет, как будто  кто-то
тащил по асфальту металлический бак для мусора. Бродячая  собака?  Бездомный
бродяга? Кристиан подошел к окну, откуда просматривался  переулок  на  задах
бара и кусочек Роял-стрит, и выглянул на улицу.
   Похоже, Уоллас Грич тоже нажрался изрядно. Иначе с чего бы ему  рыться  в
мусоре Кристиана, да еще так неловко, что гром стоял на всю улицу.  Кристиан
наблюдал. Уоллас вытащил из пакета с пустыми бутылками бутылку из-под  водки
и тут же уронил ее на асфальт. Бутылка со звоном разбилась. Уоллас опустился
на четвереньки и принялся подбирать осколки с явным намерением  засунуть  их
обратно в мусорный пакет.
   Это было уже слишком. Надо будет  с  ним  разобраться,  с  этим  Уолласом
Гричем. И разобраться  решительно.  Весь  переулок  уже  был  завален  битым
стеклом, обрывками бумажных пакетов и прочим мусором. Чего  он  там  роется,
этот Уоллас? Чего ищет? Обглоданные кости своей блудной доченьки,  аккуратно
завернутые в газету пятнадцатилетней давности?
   Кристиан отошел от окна. Сейчас он спустится вниз и  незаметно  войдет  в
переулок; схватит этого старого идиота за волосы, отогнет ему голову,  чтобы
было удобней добраться до сухой сморщенной шеи, и  выпьет  безвкусную  кровь
старика...
   Первый спазм грянул, когда он уже открывал дверь на  лестницу.  Кристиана
согнуло чуть ли не пополам,  и  он  привалился  плечом  к  дверному  косяку,
прижимая руки к животу и  стараясь  унять  вспышку  зеленой  боли,  которая,
казалось, сжигает его изнутри. Это было еще хуже, чем в те,  прошлые,  разы.
Гораздо хуже. Такое впечатление, что боль разрывала его изнутри - буравила и
разъедала внутренности. Он зажмурил глаза. Его трясло мелкой дрожью.  Внутри
все горело и содрогалось.
   Кристиан застонал и сжал зубы, чтобы не закричать. Ему надо  в  ванную  -
это там, на площадке. У них тут одна общая ванная на весь этаж.  Он  толкнул
дверь и вывалился на площадку, корчась от невыносимой боли. В  горле  стояла
какая-то странная горечь. Глаза слезились.
   - Господи, что это тебя так корежит? Ты хорошо себя чувствуешь?  -  Сосед
Кристиана, Дэвид, как раз вышел на лестницу. Кристиан перевернулся на  спину
и беспомощно глянул на Дэвида снизу вверх. Импозантный костюм, патологически
короткая стрижка, темные очки, которые он не  снимал  никогда,  даже  ночью.
Очередной спазм боли скрутил  Кристиана.  Он  скорчился  на  полу,  подтянув
колени к груди, и застонал. У него было такое  чувство,  что  он  умирает  -
выгорает изнутри.
   Смутно, словно это происходило не  с  ним,  он  почувствовал,  как  Дэвид
подхватил его под мышки, помог подняться на ноги, чуть ли не на себе оттащил
в ванную и наклонил его над унитазом. Что-то, внутри  оборвалось,  Кристиана
как будто вывернуло наизнанку, и шартрез полился наружу - зеленый, горячий и
пенисто-липкий. Зрелище было не из приятных, и Кристиан отвернулся. На губах
застыли нити густой слюны.
   -  Господи,  парень,  ты  жить-то  будешь?  Пришлось  сегодня   закрыться
пораньше?
   Кристиан все же сумел кивнуть. Он привалился спиной к Дэвиду. Теплая рука
Дэвида у него на плече не давала  ему  упасть.  Потом  его  снова  стошнило,
только на этот раз он буквально выдавливал из себя рвоту. Но зато потом  ему
стало легче. Значительно легче.
   - Схожу воздухом подышу, - сказал он Дэвиду.
   - А может, не надо? Может, пойдешь к себе, ляжешь?  Я  тебя  провожу.  Ты
что, даже зубы почистить не хочешь?
   - Нет. Я лучше чего-нибудь  выпью,  чтобы  перебить  запах.  Наверное,  я
что-то съел... что-то не то.
   - Я встречаюсь сейчас с одной девочкой. Собираемся  где-нибудь  посидеть,
выпить. Хочешь с нами пойти?
   При одном только упоминании об алкоголе Кристиан едва не застонал.  А  от
мысли о том, чтобы пойти выпивать вместе с Дэвидом и его девушкой, ему стало
так одиноко и грустно. Ему самому недоступны подобные развлечения. Тем более
что сейчас он был голоден.
   Они  вместе  спустились  по  лестнице,  после  чего  распрощались.  Дэвид
направился в сторону Бурбон-стрит, а Кристиан завернул в переулок за  баром.
Но, разумеется, Уоллас уже ушел. Остался  лишь  запах  виски  и  страха.  Но
Кристиан знал, что он еще встретится  с  Уолласом  Гричем,  с  его  усталыми
затравленными глазами и серебряным крестиком на  шее.  Он  улыбнулся,  почти
физически ощущая, как сгущается ночь. Потом он пошел к реке.

***

   Голый Никто по-турецки сидел на кровати, обернув вокруг пояса  одеяло,  и
смотрел на горящую свечку. Он сложил руки чашечкой вокруг крошечного  язычка
пламени и держал так, пока у него не вспотели ладони. Потом он поднес руки к
лицу и втер в щеки тепло от огня. В динамиках  магнитофона  гремела  музыка.
Том Уэйтс, очень громкий и очень пьяный сегодня ночью, пел о  том,  как  ему
хочется оказаться сейчас в Новом Орлеане. Никто тоже хотелось там оказаться.
   Он посмотрел в окно. Снаружи горели огни: другие окна в других домах -  в
домах с аккуратно подстриженными лужайками и тенистыми деревьями  во  дворе,
точно таких же  домах,  как  и  тот,  в  котором  живет  Никто.  В  домах  с
асфальтированными подъездными  дорожками,  душевыми  кабинками  в  ванных  и
шезлонгами из красного дерева, чтобы лежать на них и загорать.  В  домах  на
улицах,  где  ездят  "тойоты"  и  "вольво":  забирают  детей  из  продленки,
направляются за покупками в супермаркет, на  занятия  в  клуб  здоровья,  на
бульвар или - от скуки - в винную лавку.  В  домах  на  улицах  в  городском
предместье, которое растянулось до самого края света или до конца Мэриленда,
что почти одно и то же. Никто зябко поежился и отпил из бутылки, что  стояла
рядом с кроватью. Бутылка была из-под "Белой лошади",  но  само  виски  было
гораздо лучше: Никто потихонечку перелил его из бутылки из отцовского  бара,
а отцовское виски  разбавил  водой.  Причем  перелил  так  неслабо  -  почти
полбутылки. Но сейчас там практически ничего не осталось.
   Он отпил еще виски, по-прежнему глядя в окно.  Почти  все  огни  погасли.
Никто снова пробрал озноб.

***

   Кристиан, когда выходил из дома, всегда надевал  плащ  -  длинный  черный
плащ на шелковой подкладке. От старых привычек трудно  избавиться.  Если  от
них вообще можно избавиться. На улице заметно  похолодало.  Черные  железные
перила под рукой у Кристиана были теплыми - нагретые за  день,  они  еще  не
успели остыть, - но пахнущий тьмой ветерок с реки  был  холодным.  Кристиану
стало значительно лучше. Боль, выжигавшая  его  внутренности,  теперь  почти
забылась. Забылись и противный вкус рвоты во рту, и жжение  в  содранном  до
крови горле.
   Он зашагал быстрее. Его каблуки отбивали ритмичную дробь по тротуару.  Он
думал о том, сколько раз он уже проходил этой дорогой, сколько  камней  этих
старых улиц с экзотическими названиями - Урсулин, Бьенвиль,  Декатюр,  улиц,
где водятся самые настоящие привидения,  -  вытерлось  у  него  под  ногами.
Сколько себя он оставил на этих улицах, сколько частиц его тела осело  пылью
в этих кварталах.
   Новый Орлеан всегда был для него особенным местом.  Он  жил  и  в  других
городах - далеко-далеко за морями, где никогда не бывает солнца, в  городах,
которые были такими же странными, которые были темнее и старше;  в  городах,
где призраков было не меньше, чем живых. Но где еще в мире есть такой город,
где духи рабов до сих  пор  жалобно  стонут  в  доме  известной  садистки  и
изуверки мадам Лалурье, что на Роял-стрит; где до  сих  пор  держится  запах
пота чернокожей  рабыни,  которая  всю  свою  жизнь  провела  прикованной  к
кухонной печи? Где еще  вороны  кружат  над  руинами  кладбища  Сент-Луис  и
садятся -  такие  черные,  с  блескучими  злыми  глазами  -  на  заброшенные
надгробия,  помеченные  алыми  косыми  крестами.  Бесконечными  -   ХХХХХХХ.
Стершиеся кресты - красным мелом. Кресты совсем новые  и  блестящие.  Кресты
вудуистских проклятий. Кресты для вызова духа Мари Лаво, вечно  юной  царицы
вуду.
   Кристиан миновал темную арку. За дверью в  глубине  арки  бледные  фигуры
двигались в тусклом голубом свете. Кристиан помнил то время, когда здесь был
знаменитый джаз-клуб,  когда  яркая  сочная  музыка  разливалась  в  ночи  и
воспаряла к звездам, когда женщины в красных  платьях  -  женщины  с  дымной
кожей и спелыми  губами  -  стояли  снаружи  и  улыбались  прохожим  темными
загадочными улыбками. А однажды Кристиан видел здесь самого Луи Армстронга в
рубашке с закатанными рукавами -  он  стоял  на  улице  у  входа  в  арку  в
окружении друзей и поклонников его таланта.
   Кристиан помнил ленивый смех, ослепительные белки глаз, которые как будто
светились на черных лицах, мокрых от пота; фляги с  запрещенным  спиртным  -
таким ядреным и крепким, что оно сожгло бы  желудки  даже  Молохе,  Твигу  и
Зиллаху. Теперь  же  фигуры,  топчущиеся  у  входа,  были  белыми-белыми,  с
глазами, густо затененными черным, в  нарочно  разорванных  черных  одеждах.
Бледные  призраки,  выцветшие  негативы  тех  сумеречных  танцоров,  которые
когда-то кружились всю ночь напролет  под  звуки  яркого  джаза.  Теперь  же
музыка, плывущая из дверей, была тусклой, темной  и  странной  -  гимн  всем
потерянным и пропащим детям, которые живут по ночам, когда открываются  бары
и включается музыка.
   Сейчас это были "Bauhaus", причисленные к лику темных рок-святых. Хрупкие
бледные боги этой бледной толпы. "Бела  Лугоши  мертв".  Подведенные  черной
тушью глаза блестели, губы в черной помаде двигались синхронно со словами, и
дети сонно и медленно танцевали, потому что их кровь была жидкой и они  были
под колдовским наговором диджея, музыки и ночи.
   Кристиан вошел внутрь.  Проходя  мимо  барной  стойки,  он  услышал,  как
какая-то девочка присвистнула:
   - Ничего себе, какой длинный.
   Он обернулся, но не сумел поймать ее взгляд. Он возвышался, как тонкий  и
бледный маяк, почти над всеми из этих детей. Он смотрел сверху  вниз  на  их
плечи, затянутые в  черную  кожу,  пробитую  металлическими  заклепками,  на
серьги у них в ушах - цепи, кресты и крошечные серебряные черепа,  -  на  их
волосы, выкрашенные во  всевозможные  неестественные  цвета:  иссиня-черный,
ослепительно белый, оранжевый, красный. В клубе пахло потом,  тающей  пенкой
для волос и горячей кожей, но сильнее  всего  был  сладкий  и  пряный  запах
ароматизированных сигарет. Завитки ароматного дыма  ласково  обвивали  плечи
Кристиана.
   Он встал у дальней стены. Он не курил и не пил. Он  просто  смотрел,  как
танцуют дети и как их лица и руки мелькают в рваном голубом  свете.  К  нему
подошел какой-то мальчик.
   - Посторожишь мою куртку? Кристиан кивнул. Парень бросил косуху  на  стул
рядом с Кристианом и утанцевал обратно в толпу, тонкий и  гибкий.  Эти  дети
доверяли друг другу; тупой мир взрослых таил в себе угрозу,  но  друг  другу
они доверяли безоговорочно. И все-таки кожаная  косуха  -  это  такая  вещь,
которую не следует оставлять без присмотра. Каждая куртка была  уникальна  и
являла собой в своем роде шедевр изобретательности в расположении  и  выборе
заклепок, булавок, цепей и нашивок.
   Бела Лугоши был по-прежнему мертв. Голос певца был низким,  вкрадчивым  и
коварным, как рак горла. Кристиан представил  себе,  как  он  извивается  на
сцене - болезненно бледный, худой,  со  страждующими  глазами.  Когда  песня
закончилась, парень пританцевал обратно, подхватил свою куртку и набросил ее
на плечи. Он угостил Кристиана сигаретой и даже прикурил за  него.  Кристиан
сделал одну затяжку: вкус гвоздики, вкус  Востока  и  пепла,  фильтр  слегка
сладковатый. Он держал сигарету в руке и время от времени подносил  ко  рту,
делая вид, что затягивается. Его тошнило от  этого  вкуса.  Его  тошнило  от
всякого вкуса, кроме одного. А сейчас он был голоден. Очень.
   Мальчик сложил ладонь  чашечкой,  поднес  ее  ко  рту  и,  поднявшись  на
цыпочки, прокричал что-то в ухо Кристиану. Может быть, он назвал  свое  имя;
Кристиан не расслышал. Он положил руку на спину мальчику. Сквозь влажную  от
пота футболку он почувствовал его кожу - живую, горячую. Мальчик  был  очень
худым,  и  позвонки  выпирали,  сквозь  кожу.  Он  пристально  посмотрел  на
Кристиана, и его глаза были темнее, чем раньше. Потом он улыбнулся  и  встал
так, чтобы касаться бедром бедра Кристиана. Слова были им не нужны. Их  тела
говорили сами  -  на  тайном  языке  тел.  Улыбка  мальчика  была  вызывающе
сладостной.
   Они подошли к стойке, и мальчик прокричал свой заказ:
   - Убийцу мозгов.
   Кристиан заплатил  за  коктейль.  Детская  выпивка:  сладкое  шампанское,
смешанное с чем-нибудь горьким и крепким.
   - Давай вместе выпьем, - предложил мальчик. В бокале было две соломинки.
   - Нет, я не хочу, - сказал Кристиан, вспомнив, как жутко его тошнило.  Он
представил, как рыдали бы Молоха, Твиг и Зиллах. - Пей сам.
   Ему показалось, он слышит их хриплый смех и даже видит  их  краем  глаза:
три смазанных в дыме лица, три пятна ярких волос. Он обернулся, но там  были
лишь три девчонки в черных кожаных платьях. Они хихикали  и  поглядывали  на
Кристиана. Кристиан повернулся обратно к стойке, но мальчик уже угощал своим
"мозговым убийцей" какую-то девочку. Ее пышные красные волосы  щекотали  его
лицо. Мальчик смеялся и мотал головой.
   Но когда они все допили, девочка ушла с каким-то мускулистым скинхедом, а
мальчик повернулся к Кристиану:
   - Может, пойдем куда-нибудь?
   После прокуренного задымленного клуба на  улице  было  особенно  свежо  и
прохладно. Мальчик пару секунд постоял, глядя на  звезды  и  глубоко  вдыхая
ночной воздух. Он улыбнулся Кристиану:
   - Как хорошо... Пойдем к реке.
   По дороге Кристиан  украдкой  наблюдал  за  мальчиком.  Он  заметил,  как
поблескивают в темноте его глаза и полные яркие губы. Какие  мягкие  у  него
волосы, коротко состриженные на висках  и  ниспадающие  на  спину  роскошным
белым каскадом. Какие тонкие и изящные у него руки.  Как  небрежно  беспечны
движения его гибких бедер. Какая прозрачная кожа на шее: под челюстью,  там,
где бьется пульс. Кристиан вдыхал запах кожи, чистого юного пота и мыла.  Он
вдыхал и другие запахи Французского квартала: запахи пряностей  и  отбросов,
золотисто-зернистый  запах  свежего  пива,  густо-коричневый   запах   реки,
отдающий рыбой.
   Темная вода рябила отблесками огней. Мальчик расстелил на  земле  куртку,
сел и увлек за собой Кристиана. Потом они  поцеловались.  Слюна  у  парнишки
была кисло-сладкой, как сухое вино. Кристиан высосал ее всю  -  она  согрела
его горло и еще сильней разбередила жажду.
   Мальчик зашевелился и вытянулся под ним, обнял и прижал к себе - к  своей
костлявой мальчишеской груди,  к  своей  мягкой  и  тонкой  коже.  Потом  он
выбрался из-под Кристиана, сел и стянул футболку.  Омытый  светом  луны,  он
казался созданием из белесого серебра в темных полосках-тенях от  выпирающих
ребер. Он вытащил из-под себя куртку и надел ее на голое тело.
   - Мне нравится чувствовать ее кожей, - объяснил он, слегка смутившись.
   Кристиан привлек его к себе, ласково  обнял,  поцеловал  в  шею.  Мальчик
тихонько застонал, почувствовав первое прикосновение длинных и острых зубов,
которые теперь были у Кристиана, - их вызвала ночь, и свежий запах  реки,  и
хрупкая красота этого мальчика у него в объятиях.
   Мальчик повернул голову и посмотрел  на  Кристиана.  Его  глаза  казались
такими большими, такими темными на бледном лице.
   - Кто ты? - спросил он.
   Кристиан молчал. Его острые зубы уже  проткнули  тонкую  кожу,  и  первый
запах крови - пока еще слабый - уже излился наружу.
   - Ты вампир?
   Кристиан убрал прядь волос с лица мальчика,  нежно  коснулся  губами  его
виска, провел кончиком языка по мягкой и гладкой коже.
   - Я тоже хочу быть вампиром, - сказал  мальчик.  -  Преврати  меня  тоже.
Пожалуйста. Я хочу быть таким же,  как  ты.  Гулять  с  тобой  по  ночам,  и
влюбляться, и пить кровь. Убей  меня.  Сделай  меня  вампиром.  Укуси  меня.
Возьми меня с собой.
   Кристиан нежно прикусил ему шею, на этот раз не протыкая  кожу.  Запустил
руки под куртку, провел ладонями мальчику по бокам, потом стал  ласкать  его
голую гладкую грудь без единого волоска, потом запустил одну руку  под  пояс
его черных джинсов и нашел там трепещущий липкий жар. Мальчик выгнул  спину,
весь  подаваясь  навстречу  Кристиану;  потом  тихонько  вздохнул.  Кристиан
нащупал языком самое нежное место у него на шее -  под  челюстью,  там,  где
билась тонкая жилка, - и вонзился  туда  зубами.  Мальчик  захныкал  и  весь
напрягся. Вкус сырого желтка - вкус жизни - хлынул в рот Кристиану.  Свежий,
крепкий, пьянящий.
   Кристиан опустил обмякшее тело на землю, взял его поудобнее и стал  пить.
Вкус живой крови - это все, что он помнил, все, о чем он  мечтал,  все,  что
ему было нужно и будет нужно. Мальчик прижался к нему всем  телом.  Запустил
руку в черные волосы Кристиана и едва не вырвал целый клок в порыве страсти,
рожденной болью.
   А потом перед глазами у  Кристиана  встала  алая  пелена.  Она  сменилась
трепещущим черным маревом, потом опять стала  красной.  Огромные  призрачные
соцветия из света и тьмы застлали Французский  квартал,  черную  реку,  лицо
мальчика. Кристиан еще крепче стиснул его в объятиях, и их тела переплелись,
накрытые последней волной восторга. Кристиан чувствовал, как по  всему  телу
разливается теплое насыщение. Он чувствовал, что мальчик  уже  умирает.  Его
горячая сперма выплеснулась Кристиану в ладонь. Кристиан поднес руку к губам
и облизал пальцы. Два вкуса, крови и спермы,  смешались  у  него  во  рту  -
нежно-густой и солоновато-горький,  -  сырой  вкус  самой  жизни.  Настолько
изысканный и совершенный, что это было почти невыносимо.
   Когда в иссушенных венах мальчика не  осталось  уже  ничего  и  его  руки
безвольно упали на влажную землю, Кристиан приподнял его и прижал  к  груди,
как мать прижимает ребенка. Он  смотрел  на  его  лицо,  которое  стало  еще
бледнее, - смотрел в невидящие глаза, в которых застыл восторг. Он  просидел
так достаточно долго, а потом поднял  холодные  глаза  к  холодной  луне,  и
что-то прошло между ними - между Кристианом и  луной,  -  что-то,  такое  же
древнее и безжалостное, как морские приливы, как пустые  пространства  между
холодными звездами.
   И если бы луна могла заглянуть Кристиану в глаза,  она  бы  увидела,  что
Кристиану вовсе не нравится то, что он только что сделал. Но зато он насытил
свой голод. Е