м чуть-чуть. Чтобы
только почувствовать вкус. Сейчас они не кормились - они занимались любовью.
Кристиан гладил бедра Никто, как будто впитывая ладонями  тепло  и  мягкость
его кожи. И все-таки Никто видел его клыки.  Они  были  такие  красивые.  Он
завидовал Кристиану и жалел, что он не родился несколько веков назад  -  еще
до  того,  как  у  его  расы  начались  необратимые  физические   изменения,
продиктованные необходимостью приспособиться к жизни среди людей. Но  каждую
ночь оставаться трезвым... это была  слишком  высокая  цена  даже  за  такие
роскошные клыки, которые изгибались под верхней губой, как два полумесяца из
слоновой кости.
   Сначала клыки Кристиана едва доставали  до  нижней  губы.  Но  потом  они
как-то неуловимо выросли. Никто все время смотрел Кристиану  в  рот,  но  не
заметил, когда они выросли. Просто вдруг они стали гораздо длиннее - как две
изогнутые иголки,  серебристо-белые  и  блестящие.  Когда  Кристиан  целовал
Никто, тот чувствовал, как клыки давят ему на губы, и когда Кристиан наконец
оторвался, Никто почувствовал во рту вкус крови.
   Кристиан прокусил горло Никто так же  нежно  и  осторожно,  как  наркоман
вводит иглу в исколотую вену. Но Никто все равно затаил дыхание  и  поежился
от холодной и  утонченной  боли.  А  потом  он  почувствовал,  как  Кристиан
слизывает его кровь языком. Совсем не так, как Зиллах.  По-другому.  Нежнее,
медленнее и не так уверенно.
   Наконец Кристиан оторвался от горла Никто, и кровь, щекочась, потекла  по
его груди и пролилась на белую простыню. Только тогда Никто  понял,  что  он
по-прежнему не дышит.  Он  с  шумом  выдохнул  воздух.  Чего  он  испугался?
Кристиан не причинил бы ему никакого вреда. Они с ним одной крови.
   Но ему все равно не хотелось поворачивать голову.
   - Никто, - простонал Кристиан. Дуновение гаснущего восторга, порожденного
запахом крови. - О, Никто. Как мне хочется разорвать тебе горло.
   - Спасибо, - сказал Никто, потому что это был комплимент. - Расскажи  мне
еще про Джесси.
   Кристиан вздохнул.
   - Ты на нее очень похож. Те же огромные черные глаза. Тот же  заостренный
подбородок. То же внимательное молчание.
   - Ты... э... вы с ней трахались?
   Секундная пауза, а потом:
   - Да. Много раз. В жаркое новоорлеанское лето.
   - Ей было шестнадцать, - задумчиво проговорил Никто.
   - Ну да, примерно.
   - На год старше меня.
   - Да.
   - А тебе сколько лет было?
   Снова пауза.
   - Триста шестьдесят восемь.
   Никто хотел рассмеяться, но не смог. При одной только мысли о том, что он
лежит радом с таким древним существом, которое только что выпило его  крови,
с которым он целовался... нет, он не  мог  рассмеяться.  Он  был  совершенно
подавлен грузом всех этих  лет  -  пусть  даже  и  прожитых  кем-то  другим.
Интересно, а как это выдерживает  Кристиан?  Триста  шестьдесят  восемь  лет
впечатлений и чувств... это,  наверное,  невыносимо.  Может  быть,  Кристиан
разучился чувствовать? Или просто не  разрешает  себе  чувствовать...  Может
быть, он теперь смотрит на мир с позиций стороннего наблюдателя и отказывает
себе в радости, чтобы не чувствовать боли всех этих лет?
   Никто вжался лицом в подушку. В глазах стояли горячие слезы. Он поцеловал
Кристиана в горло, потом - в губы.  Теперь  это  были  самые  обычные  губы,
холодные губы... и только на языке еще чувствовался густой темный вкус.  Два
его верхних передних зуба были  необычно  острыми...  но  Кристиан  улыбался
нечасто. Так что вполне вероятно, что никто и не замечал этих зубов.
   - И я проживу так же долго? - спросил Никто.
   - Может быть. Если будешь умнее Молохи и Твига и  осторожнее  Зиллаха.  -
Кристиан погладил Никто по волосам. - У  корней  уже  виден  твой  настоящий
цвет. Золотисто-каштановый. Когда  ты  был  маленьким,  у  тебя  были  такие
волосы.
   - Надо покраситься. - Никто рассеянно  провел  пальцами  по  пради  своих
волос и сунул ее в рот. Петом он собрался с духом и спросил:
   - А как это - жить так долго?
   Кристиан не ответил. Он посмотрел в окно и сказал:
   - Мне пора. Мне надо быть в клубе в одиннадцать.
   Никто хотелось обнять Кристиана, забрать у него эти годы, хоть что-нибудь
для него сделать.
   - Хочешь, я пойду с тобой? - предложил он.
   - Спасибо, но лучше не надо. Я потеряю работу, если буду тебе наливать на
халяву. Ты оставайся здесь, с остальными. Когда они проснутся, им  захочется
выйти в город. - Кристиан встал и принялся одеваться. Черные  брюки.  Черная
рубашка, которую он застегнул до самого подбородка. Он уже повернулся, чтобы
уйти, но остановился у двери.
   - Кристиан? - сказал Никто.
   - Я бы врагу такого не пожелал. - С этими словами Кристиан открыл дверь и
вышел из спальни. Через пару секунд  Никто  услышал,  как  хлопнула  входная
дверь. Раздался шум двигателя - Кристиан поехал в город.
   Никто лежал на прохладных смятых простынях,  глядя  в  окно  на  плывущие
клочья  тумана,  в  котором  тонули  розовые  кусты.  Сначала  он  рассеянно
перебирал в пальцах влажные волосы у себя на лобке: легонько тянул их  вверх
и отпускал. В последнее время такое случалось  нечасто  -  чтобы  он  был  в
постели  совсем  один.  Обычно  он  спал  обязательно  с  кем-то.  Часто  он
просыпался, и у него во рту был палец Молохи. Или у  него  на  подушке  спал
Твиг. Или Зиллах нашептывал ему на ухо  всякие  извращенные  непристойности.
Так что лежать одному в постели - в каком-то  смысле  это  была  роскошь,  и
Никто наслаждался неожиданным уединением. Его  мысли  текли,  как  туман  за
окном.
   Сколько теперь Кристиану лет? Он подсчитал, и у  него  получилось  триста
восемьдесят три. От такой цифры ум заходил  за  разум,  но  Никто  продолжал
размышлять. Нет, - говорил он себе. - Вполне может статься, что когда-нибудь
и ты сам станешь таким же древним, так что не бойся об этом думать.
   Такое долгое время... И если ты не найдешь кого-то из  своих  -  кого-то,
кто будет жить так же  долго,  -  то  большую  часть  этого  долгого-долгого
времени тебе придется быть одному. А все остальные  -  Никто  заставил  себя
называть их они, люди, - будут умирать у тебя на глазах. Стив с Духом умрут,
а он по-прежнему будет молод и полон сил... но сейчас он  не  станет  думать
про Стива и Духа.
   Все-таки он не один. У него есть Зиллах. Его отец и  любовник.  А  еще  у
него есть Молоха, Твиг и Кристиан. Они останутся с  ним  -  живые.  Но  ведь
наверняка где-то есть и другие их братья по крови, кому сейчас одиноко - кто
не сумел разыскать своих. Кристиан очень долго  был  один.  Может  быть,  он
поэтому такой замкнутый и в то же время так жаждет  любви.  Если  ты  привык
быть один, это еще не значит, что тебе это нравится.
   Может быть, в Новом Орлеане  время  течет  по-другому.  Может  быть,  там
действует время из снов, когда один день растягивается  на  долгие  годы,  а
триста восемьдесят три года сжимаются в один день. Он сам был зачат в  Новом
Орлеане от  яркого  семени  Зиллаха.  В  Новом  Орлеане  Кристиан  и  Джесси
занимались  любовью.  Джесси,  его   мама.   Тонкая   темноволосая   девочка
шестнадцати лет. Девочка, которая умерла, когда рожала его в потоках крови.
   Он  попытался  представить  себе  то  лето   во   Французском   квартале.
Бесконечные душные дни в комнате над баром. Костлявые длинные руки Кристиана
на скользких Джессиных грудках, на ее разрыхляющемся животе. Где уже был  он
- плавал в теплых околоплодных водах. Ему захотелось стать руками Кристиана.
Захотелось почувствовать Джесси, ее кожу -  скользкую,  как  будто  натертую
маслом. Он представил, как они занимались любовью. Хрупкая Джесси -  сверху,
а  Кристиан  вонзается  в  нее  снизу,  раскрывает  ее  естество,   легонько
подталкивает плод, зреющий у нее в животе. Меня, - думает  Никто.  У  нее  в
животе. Стало быть, он умыт семенем Кристиана. И оно  питало  его  вместе  с
кровью Джесси.
   И там, в мамином животе, еще не созревший, может быть, он уже тогда знал,
чей он ребенок? Может быть, ему хотелось, чтобы сперма, которая его омывает,
была спермой Зиллаха, а не Кристиана? Может быть,  он  тосковал  по  отцу  и
хотел, чтобы папа был рядом? Может быть, именно  поэтому  первые  пятнадцать
лет своей жизни он себя чувствовал одиноким... всегда - одиноким... и  искал
место, где он был бы своим... искал совершенную любовь?
   Ну что ж, теперь он ее нашел. Тело, и душу, и все, что лежит между ними.
   Он вспомнил ту ночь у "Священного тиса" - с тех пор прошел уже месяц -  и
все, что было тогда. Это была ночь наказания и откровения. На следующий день
он проснулся, когда уже совсем стемнело;  уже  тогда  он  стал  привыкать  к
ночному образу жизни, который вела его новая семья,  -  днем  они  спали,  а
бодрствовали по ночам. Он проснулся в трейлере, в постели  Кристиана.  Рядом
лежал Зиллах, его разноцветные волосы разметались по  белой  подушке.  Когда
Зиллах спит, его лицо кажется таким невинным. Когда ты не видишь его глаз.
   Отец, - подумал Никто.
   Он тихонько поднялся с постели, чтобы не разбудить Зиллаха.  Он  пошел  в
ванную,  посмотрел  на  свое  отражение  в  зеркале,  твердо  выдержал  свой
собственный взгляд и сказал:  Уже  неделю  ты  трахаешься  со  своим  отцом.
Сколько раз вы с ним целовались взасос - даже не сосчитать. Ты  отсасывал  у
него... ты глотал сперму, из которой могли получиться твои братья и сестры.
   Он специально старался себя застыдить, вызвать в себе омерзение.  Но  ему
было совсем не стыдно. Он понимал, что, по  мнению  обычных  людей,  которые
спят по ночам - людей из рационального мира  дневного  света,  -  он  сейчас
должен был чувствовать омерзение и стыд.  Но  он  не  чувствовал...  хотя  и
старался почувствовать. В мире ночи и крови  не  действуют  скучные  правила
мира нормального.
   Никто даже не был уверен, что он и раньше чувствовал  что-то  такое,  что
обязательно должен был чувствовать по меркам нормального мира -  даже  когда
он сам жил в этом  мире.  Мораль  этого  мира  всегда  была  ему  чуждой;  а
честолюбивые устремления никогда не привлекали его своим фальшивым  блеском.
Он попытался представить себе, как его бывшие  друзья  из  школы  занимаются
любовью со своими отцами: Джули в позе "девушка сверху"  со  своим  чопорным
папой-юристом, Лейн отсасывает у  своего  старика,  бывшего  хиппи,  который
выращивает комнатные растения у себя в  кабинете  и  считается  компьютерным
гением.  Эта  мысль  вовсе  не  показалась  ему  скандальной;  разве  что  -
неаппетитной, потому что большинство пап не относились, по мнению  Никто,  к
категории привлекательных и сексуальных мужчин. Но при этом  он  не  считал,
что это не правильно  или  плохо.  Сейчас  он  уже  сомневался,  что  вообще
понимает значение этих слов. Может быть, существа его  расы  обладают  неким
врожденным аморальным инстинктом, который защищает их от чувства вины за то,
что они убивают, чтобы поддерживать свою жизнь? И если бы у него  самого  не
было этого инстинкта, то как бы он смог прокусить Лейну горло?
   Никто попытался представить себе череду  совпадений,  которые  привели  к
тому, что вампир-полукровка сбежал из дома, проехал  автостопом  более  двух
сотен миль и совершенно случайно встретился с  представителями  своей  расы,
среди которых был и его отец. Но представить такое было невозможно. Это было
не совпадение. Это  было  предопределение.  Где-то  есть  книга,  в  которой
подробно расписана его жизнь с приложением в виде карты, и целых  пятнадцать
лет он бродил у границ этой карты, безнадежно  заблудившись.  Но  теперь  он
нашел дорогу. И его нисколечко не волновало, что надпись под картой  гласила
большими буквами: Осторожно, чудовища.
   Зиллах связал его с этим миром ночи  и  крови.  Никто  знал,  что  теперь
Зиллах его не бросит, не оставит его одного. Однажды он  не  побоялся  пойти
против Зиллаха и сможет сделать это снова. И как бы странно это ни  звучало,
Зиллах, похоже, гордился им.
   Зиллаха тянуло к нему с самого начала. Может быть, это был  голос  крови.
Некая глубинная связь между отцом и сыном. Но тогда еще Зиллах  не  знал.  И
тогда эту нить  еще,  может  быть,  можно  было  порвать.  Притяжение  могло
ослабеть и даже иссякнуть после очередной бутылки дешевого  вина.  Но  когда
Кристиан произнес эти слова - эти страшные  и  волшебные  слова.  Ты  -  сын
Зиллаха, - эта хрупкая связь стала плотью.
   Нет, только не плотью, а плотью и кровью. Эта связь  закрепилась  кровью,
кровью Зиллаха и Никто, и еще - кровью Джесси, которая  вытекла  вся,  когда
она рожала Никто. Никто был кровь от крови  Зиллаха,  и  теперь  Зиллах  его
никуда не отпустит. Теперь они будут вместе всегда - тысячу лет. Они  вполне
могут столько прожить, тысячу лет и больше, и они по-прежнему будут  вместе.
Они будут вместе - Никто, Зиллах, Молоха с Твигом, а теперь еще и Кристиан -
всегда. Они будут пить, неистово заниматься любовью и никогда не состарятся.
И он больше не будет один. Никогда.
   Никто улыбнулся, глядя в потолок Хотя он этого и не знал, но  теперь  его
улыбка стала другой - более знающей, искушенной и развращенной.
   Раздались тихие шаги. Никто повернулся к двери. В дверном  проеме  встала
фигура - темная тень, подсвеченная по  контуру  серебряным  светом.  Длинные
волнистые  волосы,  прямая  спина.  Хрупкий  и  невысокий  мужчина,  который
держался так, словно  был  семи  футов  ростом,  величественный  и  крупный.
Зиллах.
   - Иди ко мне, - сказал Никто. Зиллах подошел и скользнул  под  прохладную
простыню. Когда Зиллах обнял Никто, тот закрыл глаза и прошептал:
   - Папа.
   Зиллах поцеловал его веки, лоб, губы.
   - Да. Это так хорошо. Называй меня так.
   - Папа, - повторил Никто, и Зиллах поцеловал  его  горло,  грудь,  нежную
кожу под ребрами.
   - Мой мальчик,  -  сказал  Зиллах  и  слегка  прикусил  его  кожу.  Никто
почувствовал, как остатки его прежней жизни, которые еще иногда возвращались
в воспоминаниях -  город,  где  он  вырос,  отчаянно  вялые  и  безразличные
мальчики-девочки в пиццерии, два идиота,  преисполненные  благих  намерений,
которые называли себя его родителями, -  уносятся  вдаль  на  волне  теплого
языка Зиллаха. На волне запаха крови и горьких трав.

***

   Ночь для раздумий.
   Ночь, чтобы подумать о тех вещах, о которых обычно  не  думаешь,  которые
обычно сокрыты в топях бессознательного. Есть ночи,  как  будто  вылепленные
невидимой черной рукой. Есть ночи, как будто созданные для  того,  чтобы  не
спать и  рассматривать  трещины  на  потолке,  или  сухие  цветы  и  листья,
приклеенные над кроватью, или нарисованные  звезды.  Есть  ночи,  как  будто
созданные для того, чтобы медленно плыть в темном омуте мыслей, натыкаясь на
какие-то набухшие, безнадежно испорченные штуковины и беспощадно вытаскивать
их из трясины и рассматривать близко-близко.
   Есть ночи, как будто созданные для печали, или раздумий, или же для того,
чтобы смаковать одиночество.
   Зиллах лежал рядом, обнимая Никто. Если бы кто-то поднял крышу трейлера и
заглянул бы внутрь, поза Зиллаха показалась бы ему одновременно  защитной  и
собственнической. Он лежал, касаясь щекой гладких волос Никто, и думал: Мое.
Никогда прежде такого не было и никогда больше не  будет.  Это  -  мое.  Мое
семя, моя кровь, моя душа.
   Сегодня вечером в "Священном тисе" играла какая-то кантри-группа.  Группа
откровенно отстойная, надо сказать. Кристиан сосредоточенно протирал стойку,
стараясь не слушать унылые переливы гитары и не вникать в  идиотские  тексты
типа: "Это сердце создано для того, чтобы пить, а не для  тяжких  раздумий".
Он думал про Зиллаха и Никто, про их одержимую, извращенную страсть  друг  к
другу. Ну и что? - думал он. - Какая разница? Кому от этого плохо?  Нас  так
мало, и если две одиноких души нашли утешение друг в друге и  избавились  от
одиночества, кому от этого плохо?
   Он слегка опасался за Никто, потому что знал, что Зиллах - сумасшедший. И
теперь - еще больше, чем тогда, на Марди-Гра пятнадцать лет  назад.  Зеленый
свет у него в глазах стал еще безумней, его тяга к  насилию  и  боли  -  еще
более явной. Но, с другой стороны, может быть, они все так или иначе безумны
- вся их раса. Очень просто сойти с ума, когда ты живешь  год  за  годом  на
самой периферии мира. Зиллах и остальные... их безумие  заключается  в  том,
что они выбрали и полюбили жизнь на колесах.  Изгои,  бродяги,  убийцы.  Они
счастливы своим безумием. А что касается Никто... может быть,  быть  любимым
своим сумасшедшим, красивым отцом - для него это лучше, чем быть одному.
   В другом конце города, где тяжелые ветви сосен нависают  так  низко,  где
осенние краски других деревьев кажутся черными в темноте, где  вдоль  дороги
тянутся густые заросли пуэрарии, Дух лежал у  себя  в  кровати,  свернувшись
калачиком. Он чувствовал Стива,  спящего  за  стеной  тупым  пьяным  сном  -
тяжелым сном без сновидений. В последнее время Стив почти не  пил  пива.  Он
перешел на виски. Сегодняшний вечер он начал с  виски,  разбавленного  водой
из-под крана, и закончил уже неразбавленным - причем  хлебал  его  прямо  из
горлышка. Когда Дух увел его спать, Стив в одиночку прикончил почти половину
бутылки.
   Стив все говорил и говорил. Сыпал горькими обвинениями. Эта сука, говорил
он.  Эта  гребаная  девка.  Этот  зеленоглазый  мудак,  интересно  было   бы
посмотреть, как он будет ухмыляться, если кто-нибудь оторвет ему яйца...
   Дух слушал, вставляя "да" и "ага" в подходящих местах. Но  только  стоило
ли винить Энн? Зиллах околдовал ее, она была не в себе. Дух знал от бабушки,
что любовные чары действуют лишь на людей, которые сами в  душе  хотят  быть
очарованными, и что снять приворотные чары - дело сложное даже  для  опытной
ведьмы. А что касается Никто... что тут говорить... он  наконец  обрел  дом,
разве нет? Кровь тянется к крови. И если Никто предпочитает спать в объятиях
своего отца, это его выбор.
   Он обнял подушку и подумал: К чему все это приведет? К  чему  придут  эти
пропащие  души?  Но  это  были  не  те  вопросы,   которые   волновали   его
по-настоящему. Что будет, то будет. Он потянулся сознанием вовне и нашел Энн
посреди темного где-то, где  она  бродила  одна  и  искала  то,  что  только
причинит ей боль, если она это разыщет. Очарованная,  околдованная.  Она  не
чувствовала прикосновение его сознания, не могла  ответить  ему.  Он  закрыл
глаза и попытался заставить себя заснуть. В последнее время он много плачет.
Но ему не хотелось плакать одному в темноте.
   Когда Дух заснул, обитатели трейлера на  Скрипичной  улице  собрались  на
крошечной  кухоньке  и  встретили  новую   ночь,   чокнувшись   пластиковыми
стаканчиками с вином. В "Священном тисе" Кристиан то и  дело  поглядывал  на
часы и отсчитывал, сколько еще осталось до закрытия.
   Ночь.

22

   (Чирк)
   (Пшшш)
   Желто-оранжевая вспышка в темноте. Стив  раскурил  косяк,  щедро  набитый
Терриньм "красным попакатептелем".  Искры  просыпались  вниз,  сверкая,  как
крошечные полуночные солнышки во влажных сосновых иголках, и тут же погасли.
   Была ночь Хэллоуина, и Стив с Духом сидели на старом  маленьком  кладбище
времен Гражданской войны, что  располагалось  у  них  за  домом.  Дух  любил
приходить сюда покурить, лежа среди деревьев на толстом  ковре  из  сосновых
иголок. Ему нравились потертые  надгробия,  что  торчали  из  мягкой  земли,
словно серые каменные грибы. Ему нравились потрескавшиеся деревянные  кресты
и крошащиеся кресты из  гранита,  белые  агнцы  и  крылатые  ангелы  смерти,
поистершиеся настолько,  что  казались  не  рукотворными  произведениями,  а
природными напластованиями.
   Стив глубоко затянулся, и уголек самокрутки высветил его  лицо:  глаза  -
как провалы темноты, резко очерченные  подбородок  и  нос  -  словно  детали
призрачного рельефа, сотканного из теней. Дух взял косяк  и  затянулся.  Его
длинные, почти  белые  волосы  вспыхнули  желто-красным,  глаза  на  секунду
налились с