спаяи  швы  удовлетворением  самолюбия  и  тщеславия,
пронизали  стяжками  наслаждения  и  страсти,  свинтили  консоли покоя и
расписали  орнаменты  разнообразия,  инкрустировав  радостью  узнавания,
стыдливостью и откровенностью.
     Мы были молоды и не умели  работать  не  отлично.  Нам  требовалось
совершенство.  И  мы  получили его - как получаешь в молодости все, если
только тебе это не кажется...
     И  когда  в  четырехтомной  инструкции  по  подготовке  данных была
поставлена последняя точка, Казанова выглядел перед нами  коммивояжером,
а  Дон  Жуан  - трудновоспитуемым подростком. Мы были крупнейшими в мире
специалистами по любви. По рангу нам причиталось витать в облаках из роз
и  грез,  не  касаясь тротуаров подошвами недорогих туфель, купленных на
зарплату младших научных сотрудников.
     Институт вслух ржал и тайно бегал к нам за советами.
     А мартовское солнце копило чистый жар, небесная  акварель  сияла  в
глазах,  ватаги пионеров выстреливались из дверей с абордажными воплями,
спекулянты драли рубли за мимозки и коварные скамейки  раскрашивали  под
зебр те самые парочки, уют которым предоставляли.
     Но если раньше осень пахла мне  грядущей  весной,  -  теперь  весна
пахла  осенью... На беспечных лицах ясно читались будущие морщины. И имя
"Эльконд" вонзилось в совесть серебряной иглой.
     Наверное,  мы  сделались мудрее и печальнее за эти полгода. Усталая
гордость легла в нас тяжело и весомо. Хмуроваты и серы от зимних бдений,
мы  были  готовы дать этим людям то, о чем они всегда мечтали. Счастье и
любовь - каждому.


                                - 52 -

VI

     Избегая  огласки, мы обратились в Центральное статистическое бюро и
прогнали двести тысяч карточек.
     -  А  как  меня  на  работе отпустят? - тревожилась Матафонова Алла
Семеновна, 34 года, русская, не замужем, бухгалтер Ленгаза,  образование
среднее... воробушек серый и затурканный.
     - Оплатят сто процентов, как по больничному, - успокаивал я.
     -  Я  больна?  -  пугалась  Алла  Семеновна,  и на поблекшем личике
дрожало подозрение, что институт-то наш - вроде онкологического.
     -  Вы  здоровы,  -  ангельски сдерживался Павлик-шеф. - Но... - и в
десятый раз внушал, что летнего отпуска она  не  лишится,  стаж,  права,
положение, имущество сохранит, - а вдобавок...
     - Ах, - чахло улыбнулась Алла Семеновна, уразумев,  наконец.  -  Не
для  меня  все это. Я ведь неудачница; уже и свыклась, что ж теперь... -
рученькой махнула.
     Уж мне эти сиротские улыбки ютящихся за оградой карнавала...
     К Маю Алла Семеновна произвела легкий гром в  родимой  бухгалтерии.
Зажигая конфорку, я глотал смешок над потрясенным Ленгазом.
     Возник кандидат непонятных  наук  со  старенькой  мамой  (мечтавшей
стать  бабушкой) и новыми "Жигулями". Мил, тих, спортивен, в пристутсвии
суженой  он  впадал  в  трепет.  Грушевый  зал  "Метрополя"   исполнился
скромного  и  достойного  духа  счастливой  свадьбы неюной четы. Невеста
выглядела на ослепительные двадцать пять. Сослуживцы, сладко поздравляя,
интересовались ее косметикой.
     Развалившись вдоль резной панели,  мы  наслаждались  триумфом,  как
взвод посаженных отцов. Олаф сказал речь. В рюмках забулькало. Закричали
"горько!".  Запахло  вольницей.  Нетанцующий  Лева   Маркин   выбрыкивал
"русскую" с ножом в зубах, забытым после лезгинки. Игорь "разводил клей"
с джинсовой шатенкой: две модные каланчи...
     В  понедельник  все  опоздали. Игорь предъявил помаду на галстуке и
тени у глаз и потребовал отгул. Нет - три отгула! И все захотели по  три
отгула. И попросили. По пять. И нам дали. По два.
     Отоспавшись и одурев от весенней свежести, кино, газет и телика,  я
заскучал  и  сел  на  телефон. Люся нежно звенькнула и бросила трубку. У
паникующего Левы Маркина обед убегал из кастрюль,  белье  из  стиральной
машины,  а  жена  -  из  дому:  сдавать  зачет. Мама Павлика-шефа строго
проинформировала, что сын пишет статью. Олаф отпустил дочку  с  мужем  в
театр и теперь спасал посуду и мебель от внучки.
     А ночью я проснулся от  мысли,  что  хорошо  бы,  чтобы  под  боком
посапывала жена - та самая, которой у меня нет. Черт его знает, куда это
я распихал всех, кто хотел выйти за меня замуж...
     Нет,  древние  были  правы,  когда начинающий серьезное предприятие
мужчина удалялся от женщин. Не один  Пушкин  "любя,  был  глуп  и  нем".
Сублимация,  трали-вали... Негасящийся очаг возбуждения переключается на
соседние   участки,   восприимчивость   нервной   системы   обостряется,
работоспособность увеличивается... азбука.
     Но  счастье,  прах  его...  Уж  так   эти   молодожены   балдели...
Собственно, был ли я-то счастлив. Неужто сапожник без сапог...
     Разбудоражившись, я расхаживал, куря и корча  зеркалу  мужественные
рожи, пока не зажгли потолок косые солнечные квадраты.
     ...На контрольной явке Алла Семеновна, светясь и щебеча, шушукалась
с  Люсей в ее закутке и рвалась извлесь из замшевой торбы "Реми Мартен".
Но перед билетами на гастроли Таганки мы не устояли: нема  дурных.  Хотя
без Высоцкого - не та уже Таганка...
     Митька выразил опаску:  потребительницу  напрограммировали;  однако
Ленгаз восторгался - и всем-то она помогает, и подменяет, и исполняет, и
вообще спасибо ученым, побольше бы таких.


                                - 53 -

     Выдерживая срок, мы перешли к разработке поточной методики.
     Новое несчастье свалилось на наши головы  досрочно.  При  очередной
явке в щебете счастливицы прозвучали фальшивые ноты; а шушуканья с Люсей
она уклонилась.
     Резонируя  общей  нервической  дрожи,  Олаф  ухажерски  принял Аллу
Семеновну под локоток и увлек выгуливать в мороженицу. И  взамен  порции
ассорти  и  двухсот  граммов шампанского полусладкого получил куда менее
съедобное сакраментальное признание. В его передаче слова экс-неудачницы
звучали так: "Чего-то как-то э-ммн..."
     Я аж кипятком плюнул. Павлик-шеф взъярился. Люся пожала  плечиками.
Игорь  припечатал непечатным словом. Измученный домашним хозяйством Лева
Маркин (жена сдавала сессию) зло предложил "вернуть означенную лошадь  в
первобытное состояние".
     - Чефо ше ты, душа моя, хочешь? - со стариковской грубостью  врубил
Олаф в лоб.
     - Не  знаю,  -  поникла  Алла  Семеновна,  34  года,  трехкомнатная
квартира,  машина,  муж-кандидат,  старший же бухгалтер Ленгаза и первая
оной организации красавица. - Все хорошо... а  иногда  лежишь  ночью,  и
тоска: неужели это все, за чем на свет родилась?
     Хотел я спросить ядовито, разве не родилась она  для  счастья,  как
птица для полета... да глаза у нее на мокром месте поплыли.


VII

     - Когда все хорошо - тоже не очень хорошо...
     - Кондитер хочет соленого огурца... Сладкое приторно.
     - В разфитии явление перерастает в свою противоположность - это вам
на уроках опществоведения не задавали учить, зубрилы-медалисты? - И Олаф
постучал в переносицу прокуренным пальцем.
     - Система минусов, - хищно предвкусил Павлик-шеф, вонзая  окурок  в
переполненный  вербно-совещательный кувшин. - Минусов, которые как якоря
удерживают основную величину, чтобы она не перекинулась со  временем  за
грань, сама превратившись в здоровенный минус.
     - Хилым и от счастья нужен отдых? - поиграл Игорь крутыми  плечами,
не глядя на Люсю.
     - "Мужчина долго находится под впечатлением, которое он произвел на
женщину", - шепнул Митька, воротя нос от его кулака.
     Игорю указали, как он изнемог от женских телефонных голосов...
     - Перцу им, растяпам! - сказал я. - Под хвост! Для бодрости.
     - Заелись. Горчицы!
     - Соли!
     - Хрена в маринаде!
     - Дусту, - мрачно завершил перечень разносолов Павлик-шеф.
     Ельников, по молодости излишне любивший сладкое, осведомился:
     - А как будем считать? По каким таблицам?
     И попал пальцем не в небо, и не в бровь, и даже не в глаз, а  прямо
в больное место. Откуда ж взяться таким таблицам-то...
     Расчет ужасал  трудоемкостью,  как  постройка  пирамиды.  На  нашей
"МГ-34" от перегрева краска заворачивалась красивыми корочками...
     - Не ляпнуть бы ложку дегтя в бочку меда...
     И выяснились вещи удивительные. Что прыщик на носу красавицы делает
ее несчастной - хотя дурнушка может быть счастлива с  полным  комплектом
прыщей.  Что  отсутствие  фамилии  среди премированных способно отравить


                                - 54 -

счастье от труда  целой  жизни.  Что  один  владелец  дворца  несчастлив
потому,  что  у соседа дворец не хуже! - а другой счастлив, отдав дворец
детскому саду, и в шалаше обретай сплошной рай, причем даже без милой.
     Н-да( у всякого свое горе; кому суп жидок, кому жемчуг мелок.
     Тупея, мы поминали древние анекдоты: что такое "кайф", о  доброй  и
дурной  вести, о несчастном, постепенно втащившем в хибару свою живность
и, выгнав разом, почувствовавшем себя счастливым...
     Один  минус мог свести на нет все плюсы, в то время как сто минусов
каким-то  непросчитываемым  образом   нейтрализовали   один   другой   и
практически не меняли картину пресыщения...
     Мы тонули в относительности задачи, не находя точку привязки.


VIII

     Мы  раскопали  безропотного  лаборанта словарного кабинета, упоенно
забаррикадировавшегося от действительности приключенческой  литературой,
м   сделали   из  него  классного  зверобоя  на  Командорских  островах.
Лаборант-зверобой  забрасывал  нас   геройскими   фотографиями   которые
годились  иллюстрировать  Майн Рида, а потом затосковал о тихом домашнем
очаге.
     Хочешь  -  имеешь:  получай  очаг.  Думаете, он успокоился? Сейчас!
Захотел обратно на Командоры, а через месяц вернулся к упомянутому очагу
и   попытался   запить,  красочно  повествуя  соседям  о  тоске  дальних
странствий и клянча трешки. Паршивец, тебе же все дали! Ну, от  запоя-то
его мигом излечили...
     - Лесоруб канадский! - ругался Игорь. - В лесу - о бабах, с  бабами
- о лесе!..
     Пробовали и обратный вариант: нашли неустроенного,  немолодого  уже
мужика,  всю  жизнь  пахавшего  сезонником  по  Северам  и  Востокам,  с
геологами и строителями, и поселили в Ленинграде, со всеми делами. Через
полгода  у  него  обнаружился  туберкулез,  и  он  слал  нам открытки из
крымского санатория...


IX

     -  Великий  человек  - это тот, кто нанес значительные изменения на
лицо мира, - изрек Митька и в третий раз набухал сахару, поганец, вместо
того  чтоб  один  раз  размешать.  -  Тот, чья судьба пришлась на острие
истории.
     Мы гоняли чаи ночью у меня на кухне.
     - Независимо от того, хороши они или плохи? - хмыкнул я.
     - Независимо, - поелозил Митька на табуреточке. - Главное - велики.
Хороши, дурны, - это относительно: точки зрения со временем меняются,  а
великие личности остаются.
     - Хм?..
     -   Если   считать  создание  и  уничтожение  города  равновеликими
действиями с противоположным знаком, то ведь сжесь  сто  городов  легче,
чем построить один. На этом стоит слава завоевателей.
     Смотри. Наполеон: полтора века притча во языцех. Результат: смерть,
огонь,   выкошенное   поколение,   заторможенная  культура,  европейская
реакция... ну, известно.
     Отчего же ветеран молится на портрет императора и плачет, вспоминая
былые битвы - когда одни парни резали других  неизвестно  во  имя  чего,


                                - 55 -

вместо  того чтоб любить девчонок, рожать детей, разминать в пальцах ком
весенней пашни, понял, -  он  разволновался,  стал  заикаться,  возвысил
штиль,  -  вместо  того  чтоб плясать и пить на майских лужайках, беречь
старость родителей... эх...
     -  Вера  с  свою  миссию,  -  я спополоснул пепельницу, прикурил от
горелки. - Величие Франции, мораль, илллюзии, пропаганда.
     -  Величие  империи  стоит на костях и нищете подданных! - закричал
Митька, и снизу забарабанили по трубе отопления: час ночи.
     -  Знаме-она,  побе-еды... Чувствуй: ноги твои сбиты в кровь, плечи
растерты ремнями выкладки, глотка - пыль и перхоть, и вместо завтрашнего
обеда  имеешь  шанс  на  штык  в  брюхо;  и  мечты  твои  -  солдатские:
поспать-пожрать, выпить, бабу, и домой бы. "Миссия"...
     -  А сунь его домой - и слезы: "Былые походы, простреленный флаг, и
сам я - отважный и юный..."
     -  Дальше.  Великий  завоеватель  не  может стабилизировть империю:
империя по природе своей существует  только  в  динамическом  равновесии
центробежных и центростремительных сил. Преобладание центростремительных
-  завоевания,  со  временем  же  и  с  расширением   объесав   начинают
преобладать  центробежные:  развал.  Один  из законов империи - взаимное
натравливание народов: ослабляя и отвлекая их, это одновременно  создает
сдерживающие  силы  сцепления,  но готовит подрыв целостности и развал в
будущем! Почему Наполеон, умен и образован, с  восемьсот  девятого  года
ощущавший   обресченность  затеи,  не  ограничился  сильной  Францией  и
выгодным миром?
     -  Преобладание центростремительных сил, - сказал я. - Завоеватель,
мечтающий о спокойствии империи,  неизбежно  ввязывается  в  бесконечную
цепь  превентивных  войн:  любой  не  слабый  сосед  рассматривается как
потенциальный враг. А с расширением границ увеличивается число  соседей.
В  идеале  любая  империя  испытывает  два  противоположных  стремления:
сделаться единой мировой державой и рассыпаться на куски.  При  чем  тут
счастье, Митька?
     - При слезах ветеранов этих братоубийственных походов.
     -  Насыщенность  жизни,  сила ощущений... тоска по молодости... что
пройдет, то будет мило. Вообще - хорошо там, где нас нет.
     - Вот так америки и открывали, где нас не было! - взъярился Митька,
и снизу снова забарабанили. - Чего ржешь, обалдуй! Если люди, вспоминая,
тоскуют,  -  есть  тут  рациональное  зерно,  стоит  копнуть  на предмет
счастья!
     - Вот спасибо, - удивился я. - Ни боев, ни смертей, ни походов нам,
знаешь, не треба. Хватит. Не те времена. И не ори.
     - А какие, сейчас, по-твоему, времена?
     - Время разобраться со счастьем. Потому что его некуда откладывать.
     - Всю историю, фактически, с ним ведь только и разбирались!
     - Да не ори ты! Много с чем  разбирались.  И  разобрались.  Человек
мечтал  о  ковре-самолете  -  и  получил.  Мечтал о звездах - и получил.
Равенство. Радио. Мечтал о счастье - и время получить.
     -  В  погоне  за счастьем человек всегда совершает круг. Обычно это
круг длиною в жизнь, - сказал Митька грустно.
     Но тогда я его не понял.


X

     Чем менее счастлив человек, тем больше он знает о счастье. Мы знали
о счастье все. А система наша разваливалась, фактически не родившись,  а
только так, будучи объявленной.


                                - 56 -

     Вечером я заперся  в  лаборатории  и  стал  выкраивать  из  системы
монопрограмму. Мне требовалось счастье в работе. Да, так. Перейдя в иное
качество, мы откроем для себя то, чего не видим сейчас.
     По  склейкам  и  накладкам  обнаружилось,  что  я  не  первый. Я не
удивился; я выругал себя за медлительность и трусость...
     ...Уплыл  по  Неве  ладожский  лед;  сдавали  экзамены, загорали на
Петропавловке, уезжали  на  целину;  отцвели  сиренью  на  Васильевском,
отзвенели  гитарами  белые  ночи.  Растаяло  изумление: ничто, абсолютно
ничто во мне  после  наложения  программы  не  изменилось.  Лишь  боязнь
покраснеть под долгим взглядом: мы не могли сознаться друг другу в нашем
контрабандном и несуществующем счастье, как в некоем тайном пороке.
     Нас  прогнали  в отпуск (всех - в августе!) и выдали к нему по пять
дополнительных дней; но это был  не  отпуск,  а  какая-то  испытательная
командировка. Я лично провел его в библиотеках и поликлиниках: кончилось
переутомлением и диагнозом  "гастрит";  гадость  мелкая  неприличная.  И
теперь,  презирая  свое  отражение  в  зеркале  шкафа, я вместо утренней
сигареты пил кефир.
     -  Счастье  труда, - остервенело сказал Лева Маркин, - это чувство,
которое испытывает поэт, глядя, как рабочие строят плотину! -  В  бороде
его,  как  предательский уголок белого флага, вспыхнула элегантная седая
прядь.
     Люся,   вернувшаяся   в   сентябре,  похудевшая  и  незагорелая,  с
расширенными глазами, даже не улыбнулась. Зато Игорь, после  спортивного
лагеря  какой-то  тупой  и  нацепивший значок мастера спорта, гоготал до
икоты.
     Более  прочих преуспел Митька Ельников: он не написал диплом, был с
позором отчислен с пятого курса, оказался  на  военкоматовской  комиссии
слеп  как кувалда, устроился к нам на полставки лаборантои (больше места
не дали), вздел очки в тонкой "разночинской" оправе - сквозь кои нам  же
тепрь  и соболезновал как интеллектуальным уродам, не читавшим Лао Цзы и
Секста Эмпирика.
     А  вот  Олаф  -  молодел:  утянул  брюшко  в серый стильный костюм,
запустил седые полубачки, завел перстень и ни гу-гу про пенсию.
     В  октябре  сровнялся  год наших мук, и мы не выдали программу. Нам
отмерили еще год - на удивление легко. "Предостерегали вас умные люди  -
не   зарывайтесь,  -  попенял  директор  Павлику-шефу.  -  Теперь  планы
корректировать... А на попятный нельзя - не впустую же все... Да и -  не
позволят нам уже... Ну смотрите; снова весь сектор без премии оставите".
Павлик-шеф произнес безумные клятвы и вернулся к  нам  от  злости  вовсе
тонок и заострен как спица.
     И поняли мы, что тема - гробовая. Пустышка. Подкидыш. И ждут от нас
только,  чтоб  в  процессе  поиска  выдали,  как  водится, нестандартные
решения по смежным или вовсе неожиданным проблемам.
     С  настроением на нуле, мы валяли ваньку: кофе, журналы, шахматы...
к первым числам лепя отчеты о якобы деятельности.
     И   когда   вконец  забуксовали  и  зацвели  плесенью,  Люся  вдруг
засветилась незеным сиянием и пригласила всех на свадьбу.


     Но  никакой  свадьбы  не  состоялось.  За  два  дня до назначенного
сочетания Люся ушла на больничный, и появилась уже погасшая, чужая.
     И понеслось. Развал.
     - Ребята, - жалко  улыбался  Игорь  на  своей  отвальной,  -  такое
дело...  сборная  -  это  ведь  сборная...  зимой в Испанию... "Реал"...
судьба ведь... - и нерешительно двигал поднятым стаканом.


                                - 57 -

     - Спортсмен, - выплеснули ему презрение. - Лавры и мавры... изящная
жизнь и громкая слава.
     -  Что слава, - потел и тосковал Игорь. - Сборы, лагеря, режим, две
тренировки в день... себе не принадлежишь.  А  как  тридцать  -  начинай
жизнь сначала, рядовым инженером, переростком. Судьба!..
     - Не хнычь, - сказал я. - Хоть людей за зарплату развлекать будешь.
А что мы тут щтаны за зарплату просиживаем без толку.
     - Шли открытки и телеграммы, старик!
     Вместо  Игоря  нам  никого  не  дали.  Место сократили. Лаборатория
прослыла неперспективной. Навис слух о расформировании.
     В  конце зимы - пустой, со свечением фонарей на слякотных улицах, -
от нас ушел Павлик-шеф. Его брали в докторантуру. И ладно.
     Безмерное равнодушие овладело нами.


XI

     В качестве начальника нас наградили "свежаком".
     "Свежак" - специалист, данным вопросом не занимавшийся  и,  значит,
считается,  не  впавший  в  гипноз выработанных трафаретов. В идеале тут
требуется полный нонконформист. В просторечии такого именуют нахалом. Он
должен  хотеть  перевернуть  мир,  имея точкой опоры собственную голову.
Поэтому голова, как правило, в шишках размерами  от  крупного  до  очень
крупного.
     Если у человека есть звезда - его звездой  была  комета  с  хвостом
сканадальной  славы.  Неудачник  без  степеней,  пару институтов вывел к
свету, но самому под этим светом места не хватило, как водится;  а  пару
ликвидировал,  что положения его также не упрочило. Нам его подкинули из
Приморья;  генеральную  тему  приютившего  самоподрывника  инститта   он
вывернул  таким  боком,  что  министерство  закрыло институт прежде, чем
А