отошла к буфету. Дверь отворилась: вошел  мистер  Уэгг,
низенький, толстый, с седеющей бородой, в черной пиджачной паре. У него  был
вид благонамеренного  англичанина,  исправно  посещающего  церковь,  пьющего
херес и питающегося бараниной,  словом,  вид  человека,  который  сумел  сам
пробить себе путь в жизни. Лицо, цвет которого свидетельствовал о застарелой
болезни печени, было такое же толстое, как и его тело,  но  вовсе  не  злое.
Только в маленьких серых свиных глазках притаилась злость.  Привычно  грубым
голосом, несколько смягченным профессиональной угодливостью, он произнес:
     - Да-а-а? С кем имею честь?..
     - Миссис Фьорсен.
     До нее отчетливо доносилось его дыхание; он пододвинул стул.
     - Не хотите ли присесть? Джип покачала головой.
     На  лице  мистера  Уэгга  почтительность  боролась  с  каким-то   более
примитивным чувством. Достав большой, с черной  каймой  носовой  платок,  он
высморкался,  потом  тем  же  платком  непринужденно  провел  по   лицу   и,
обернувшись к дочери, проворчал:
     - Иди наверх.
     Девушка быстро повернулась и вышла. Мистер Уэгг снова  прокашлялся;  по
силе звука можно было судить, что у него мощная глотка.
     - Могу я спросить, чему мы обязаны...
     - Я пришла повидать вашу дочь.
     Его маленькие глазки бегали, останавливаясь то на ее лице и  ногах,  то
на собственной часовой цепочке, то на руках, которые он беспрерывно потирал;
потом он снова смотрел на Джип, не решаясь, однако,  взглянуть  ей  прямо  в
глаза. Джип поразило крайнее смущение этого человека. Она словно читала  его
мысли: "Ну как я могу обсуждать такое дело с этой приятной молодой дамочкой,
женой мерзавца, который погубил мою дочь? Щекотливая вещь - вот в чем дело!"
Наконец он хрипло проговорил:
     - Неприятная история, мэм". Не знаю даже,  что  и  сказать.  Право,  не
знаю. Как-то неловко, право, неловко.
     Джип сказала спокойно:
     - Ваша дочь сейчас очень страдает; в ее положении это нехорошо.
     Толстая фигура мистера Уэгга, казалось, еще больше раздалась вширь.
     - Простите меня, мэм, - пробормотал он, - но я  должен  назвать  вашего
мужа подлецом. Я сожалею, что приходится быть  невежливым,  но  иначе  я  не
могу. Если бы он оказался сейчас здесь, не знаю, смог ли бы  я  совладать  с
собой, - право, не знаю!
     Видимо, приняв ее жест за выражение  сочувствия,  он  продолжал  сиплым
голосом:
     - Несколько деликатная тема для разговора с дамой, которая  к  тому  же
сама - пострадавшая сторона, но ведь у всех есть чувства!  Я  сразу  сказал,
что эти танцы - только вызов Провидению; но у  женщины  не  больше  здравого
смысла, чем у яйца. Возьмите хотя бы ее мать! Карьера и прочее -  подумаешь!
Замечательная карьера! Я говорю вам, мэм, - я возмущен! Если  этот  мерзавец
когда-нибудь встретится мне, я его отмечу, - человек  я  не  молодой,  но  я
отмечу его. А что сказать вам, - и сам не знаю. Подумать только:  чтобы  моя
дочь так себя повела! Нет, это - оскорбление мне! А теперь имя ее затопчут в
грязь, можно не сомневаться. Говорю вам откровенно: я надеялся,  что  вы  об
этом не узнаете, потому что, в конце концов, девушка уже наказана. А суды по
бракоразводным делам - не очень-то  это  приятно,  даже  просто  ужасно  для
порядочных людей. Имейте в виду: я не позволю своей дочери  выйти  за  этого
мошенника. Нет, не позволю, даже если вы разведетесь с ним. Пусть она так  и
несет свой позор!
     Джип подняла голову и сказала:
     - Никакого позора не будет, мистер Уэгг, если только вы сами  до  этого
не доведете. Если бы незаметно  отослать  Дафну...  Дэйзи...  куда-нибудь  в
тихое место, пока все не кончится, тогда никто об этом я не узнает.
     Рот мистера Уэгга слегка приоткрылся, его дыхание, наверно, слышно было
на улице.
     - Вы хотите сказать, мэм, что не собираетесь возбуждать судебное дело?
     Джип утвердительно наклонила голову. Мистер Уэгг  стоял  молча,  только
его лицо, чем-то напоминающее мопса, слегка подергивалось.
     - Ну что ж, -  сказал  он  наконец.  -  Этого  она,  пожалуй,  даже  не
заслуживает. Но не скрою: для меня это - огромное  облегчение.  И  я  должен
сказать, что в такой молодой и красивой даме, как  вы,  проявляется  истинно
христианский дух. - Джип снова покачала головой, но он продолжал: - Да,  да,
это так! Это говорю вам я, человек, который годится вам в отцы, и  исправный
прихожанин.
     Он протянул ей руку. Джип подала ему свою, затянутую в перчатку.
     - Я очень, очень сожалею, - сказала ока. -  Пожалуйста,  будьте  к  ней
добрее.
     Мистер Уэгг стоял со скорбным видом, потирая руки.
     - Я семьянин, - сказал он. - Семьянин с серьезным взглядом на жизнь;  я
никогда не думал, что подобное могло произойти в  моей  семье,  -  никогда'.
Это... я не могу вам даже сказать, что это такое!
     Джип взяла свой зонтик. Она чувствовала, что должна немедленно уйти;  в
любой момент этот человек может сказать что-либо  вовсе  уж  невыносимое.  К
тому же запах баранины все усиливается.
     - Мне очень жаль, - повторила она. - До свидания! - И она направилась к
двери.
     Она слышала, как он тяжело дышал, провожая ее. Мистер Уэгг пропустил ее
вперед, держась за ручку входной двери. Его свиные  глазки  глядели  на  нее
почти благоговейно.
     - Да, - сказал он, - я очень счастлив, что имел честь  познакомиться  с
вами; и, осмелюсь сказать, вы мне глубоко симпатичны. До свидания!
     Джип жадно вдыхала свежий воздух. Щеки ее горели; словно  ища  какой-то
защиты, она раскрыла зонтик. Бледное лицо девушки снова встало перед ней,  и
она услышала ее голос: "О миссис Фьорсен, как бы я хотела  умереть!  Как  бы
хотела!"

ГЛАВА XVI

     Она шла под  зонтиком,  бессознательно  стараясь  держаться  поближе  к
деревьям. В голове снова вихрем проносились все впечатления этого дня: Дафна
Уинг; похожая на морду мопса физиономия мистера Уэгга;  крашеный  ковыль  на
камине, синяя ваза;  Росек,  бросающийся  к  ней;  ее  девочка,  спящая  под
деревьями.
     Она дошла до Кенсингтонского парка  и  села  на  скамью.  Близился  час
завтрака; няньки  с  детскими  колясками,  старики,  собаки  -  все  спешили
подкрепиться. Люди оглядывались на красивую молодую женщину, которая праздно
сидела и скучала в такой час, и  пытались  найти  в  ней  хоть  какой-нибудь
недостаток - кривые ноги или что-нибудь еще. Джип не замечала ничего,  кроме
собак, которые то и дело  на  бегу  обнюхивали  ее  колени.  Она  так  долго
приучала  себя  к  равнодушию,  так  долго  отказывалась  смотреть  в   лицо
действительности; но теперь этот  барьер  был  сломан,  и  вот  поток  жизни
захлестывает ее. "Процесс!" Тем, кто  не  поверяет  своих  личных  дел  даже
ближайшим друзьям, и в голову не приходит возможность публичного  обсуждения
их бед; такая мысль, разумеется, никогда не возникала и у  Джип.  С  горькой
улыбкой она подумала: "Мне все же лучше, чем ей!  А  что,  если  бы  я  тоже
любила его? Нет, я никогда,  никогда  не  захочу  любить.  Женщины,  которые
любят, слишком много страдают".
     Она просидела в парке долго, пока не вспомнила, что в три  часа  должна
быть у мосье Армо, а было уже около трех. Она поднялась и зашатала по траве.
Воздух был полон гудения пчел, ворковали  голуби,  мягко  шелестели  листья,
доносился запах цветущих лип,  по  синему  небу  медленно  плыли  спокойные,
пышные облака. А она - почему ей суждено быть такой несчастной?..
     Какой-то пятнистый спаньель -  жуликоватый  пес  с  широкой  головой  и
пушистым чубом на макушке - пристал к  ней,  ожидая,  что  она  бросит  свой
зонтик в воду и велит его доставать, - иначе зачем же люди  что-то  носят  в
руках?
     Мосье Арно шагал по комнате. Окна были  открыты,  но  запах  греческого
табака еще не выветрился.
     - Я уже думал, вы не придете, - сказал он. - Вы бледны.  Это  от  жары?
Или... - он пытливо посмотрел ей в лицо, - ...или кто-нибудь обидел вас, мой
маленький друг?
     Джип покачала головой.
     - А! Ну да! Вы  ничего  мне  не  рассказываете;  вы  никому  ничего  не
рассказываете! Вы прячете свое милое лицо, как закрывает цветок свою чашечку
по ночам. В  вашем  возрасте,  дитя  мое,  надо  поверять  кому-нибудь  свои
горести; тайные страдания - это для музыканта то же самое, что сильный ветер
во время сева. Ну, расскажите-ка мне о своих бедах. Я  уже  давно  собирался
расспросить вас. Мы ведь только однажды бываем молоды.  Я  хочу  видеть  вас
счастливой.
     Станет ли ей легче, если она решится излить ему свою  душу?  Его  карие
глаза смотрели на нее вопросительно, как глаза старой собаки. Ей не хотелось
обижать этого добряка. И все-таки это невозможно!
     Мосье Армо сел за рояль. Опустив руки на клавиши, он обернулся к ней.
     - Я люблю вас, знаете? Старики могут всей душой любить,  хотя  понимают
тщетность своих чувств, и поэтому на них можно не сердиться. И все-таки  нам
доставляет удовольствие быть полезным юности и красоте; это  согревает  наши
души. Расскажите мне о вашем горе.
     Он подождал мгновение, потом сказал раздраженно:
     - Ну, ладно, ладно! Перейдем к музыке!
     Обычно он сидел рядом с ней у рояля, но сегодня остался стоять,  словно
собираясь быть особенно строгим. Джип начала играть. То ли потому, что нервы
ее были напряжены  до  предела,  то  ли  потому,  что  она  не  успела  даже
позавтракать, но играла она лучше, чем когда-либо  прежде.  То  был  полонез
Шопена  ля  бемоль  мажор,  песня  революции,  которая  всегда  казалась  ей
недостижимой. Когда она кончила, мосье Армо взял ее руку и поднес к губам  -
она почувствовала, как колется  его  щетинистая  маленькая  бородка.  Подняв
голову, она удовлетворенно вздохнула. Позади раздался насмешливый голос:
     - Браво!
     В дверях стоял Фьорсен.
     -  Мои  поздравления,  madame.  Я  давно  уже  хотел  видеть  вас   под
вдохновляющим воздействием вашего... учителя!
     У Джип забилось сердце. Мосье Армо  не  шевелился,  в  глазах  его  был
испуг.
     Фьорсен сложил пальцы щепотью и чмокнул.
     - Этот старый Панталоне! Фу-фу, ну и любовник!
     Джип увидела, как задрожал старик; она вскочила и крикнула:
     - Ты... ты... негодяй!
     Она услышала голос мосье Армо:
     - Прежде чем вы уйдете отсюда, monsieur, объясните  мне  вашу  дурацкую
выходку!
     Фьорсен погрозил кулаком и вышел, что-то  бормоча.  Они  услышали,  как
хлопнула входная дверь. Джип отвернулась к окну и  стояла,  глядя  во  двор.
Даже сюда добралось лето. Листья чахлого деревца блестели; в солнечном свете
грелся черный кот с голубым бантом на шее. Из боковой улицы доносился  голос
торговки земляникой. Она знала, что мосье Армо все еще стоит, прижав  ладонь
ко рту, и ее мучило горе, угрызения совести. Так оскорбить этого  доброго  и
безобидного старика! До такого издевательства ее муж  еще  не  доходил.  Она
никогда не простит ему этого. Он оскорбил  и  ее,  она  не  намерена  больше
терпеть! Она повернулась и протянула мосье Армо обе руки.
     - Мне ужасно жаль! До свидания, дорогой, дорогой мосье Армо! Я приду  в
пятницу. - И, прежде чем он смог ее удержать, она ушла.
     Как  только  Джип  пересекла  улицу   и   ступила   на   тротуар,   она
почувствовала, что кто-то схватил ее за платье, и увидела за собой Фьорсена.
Она высвободилась и быстро пошла вперед. Неужели он решил устроить ей  сцену
прямо на улице? Он снова схватил ее за руку. Она повернулась и, глядя  прямо
ему в лицо, сказала ледяным тоном:
     - Пожалуйста, не устраивай сцен на улице и не смей  преследовать  меня.
Если хочешь поговорить со мной, можешь сделать это дома.
     Она спокойно пошла вперед, но он все еще следовал за ней  в  нескольких
шагах. Она подала знак первому проезжавшему такси.
     - Бэри-стрит. Поскорее! - Она увидела, что Фьорсен бросился за ней,  но
не успел задержать ее. Он стоял как вкопанный, даже под  широкополой  шляпой
было видно,  что  он  смертельно  бледен.  Но  она  была  так  разгневана  и
подавлена, что ей было не до этого.
     Она решила ехать к отцу. К Фьорсену она  больше  не  вернется;  но  как
забрать оттуда Бетти и ребенка?
     Уинтон сейчас наверняка в  своем  клубе.  Наклонившись  к  шоферу,  она
сказала:
     - Нет. Хайд-ларк-корнер, пожалуйста.
     Швейцар, который знал ее, крикнул мальчику: "Майора Уинтона - живо!", -
потом вышел из своей каморки, чтобы предложить ей стул и номер "Таймса".
     Она сидела с газетой на коленях, лишь смутно  видя  окружающее:  тощего
старого джентльмена, который озабоченно взвешивался в углу;  лакея  в  белых
гетрах, проходившего  мимо  с  чайным  подносом  в  руках;  несколько  шляп,
висевших на крючках; обитую зеленым сукном доску, к которой были прикреплены
полоски белой бумаги, напоминающие телеграфные ленты, и трех  членов  клуба,
стоявших перед доской. Один из них, высокий, грузный, добродушный, в  пенсне
и белом жилете, снял  соломенную  шляпу  и  стал  так,  чтобы  удобнее  было
смотреть на Джип и не казаться при этом назойливым, - должно быть,  она  ему
понравилась. Потом мимо этой группки не спеша  прошел  ее  отец;  желая  как
можно скорее уйти из этого мужского святилища, она поднялась и встретила его
на ступеньках лестницы.
     - Мне надо поговорить с тобой, отец,
     Он бросил на нее быстрый взгляд, взял  шляпу  и  направился  за  ней  к
выходу. В машине он взял ее руку.
     - Что случилось, дорогая?
     - Я хочу вернуться к тебе. Я там  больше  не  могу  оставаться.  Это...
это... в общем - это конец.
     Он крепко сжал ее пальцы, словно хотел  избавить  ее  от  необходимости
говорить дальше. Джип продолжала:
     - Но мне  надо  забрать  ребенка;  я  боюсь,  он  попытается  задержать
девочку, чтобы заставить меня вернуться.
     - Он сейчас дома?
     - Не знаю. Я не сказала ему, что ухожу от него.
     Уинтон посмотрел на часы.
     - Ребенок гуляет в это время?
     - Да, после чая. Когда становится прохладнее.
     - Тогда я возьму эту машину.  Ты  оставайся  у  меня  и  приготовь  для
девочки комнату. Не волнуйся и не выходи из дома, пока я не вернусь.
     Какой он чудесный: даже не задал ни одного вопроса!
     Машина остановилась у дома на Бэрн-стрит. Он спросил спокойно;
     - Собак тоже взять?
     - Да. О, да! Он их не любит!
     - Хорошо. На ночь устроим вас позже, когда я вернусь. На этот раз я  не
буду рисковать. Скажи миссис Марки, пусть даст тебе чаю.
     Джип видела, как машина отъехала,  как  отец  махнул  ей  рукой,  и  со
вздохом тревоги и облегчения нажала кнопку звонка.

ГЛАВА XVII

     Когда машина выехала на Сент-Джеймс-стрит, Уинтон приказал шоферу:
     - Как можно скорее!
     Слабый румянец проступил на его загорелых щеках; глаза  зорко  смотрели
из-под полуопущенных век, губы были крепко сжаты. У него было выражение, ка-
кое бывает у охотника, когда из чащи выбегает лиса.  Да,  он  не  собирается
рисковать - атаковать в лоб. Это он всегда успеет, если в том будет нужда. У
него были более крепкие нервы, чем у многих других  мужчин,  и  та  стальная
решимость и находчивость, которые делают англичан его круга очень упорными в
малых делах. У дома Фьорсена он остановил машину, позвонил и  осведомился  о
Джип, испытывая даже некоторое удовольствие от своей уловки.
     - Ее нет, сэр. Мистер Фьорсен дома.
     - А! А девочка?
     - Дома, сэр.
     - Я пройду к ней. Она в саду?
     - Да, сэр.
     - Собаки тоже там?
     - Да, сэр. Не желаете ли чаю, сэр?
     - Нет, спасибо. - Но  как  проделать  все  это,  не  вызвав  сплетен  и
подозрений в сговоре с Джип? И он добавил: - Я буду пить чай, когда вернется
миссис Фьорсен.
     Выйдя в сад, он тут же убедился, что Фьорсен стоит у  окна  столовой  и
наблюдает за ним. Ребенок лежал под деревьями в дальнем конце сада; щенки  с
яростью бросились на Уинтона, но тут же  успокоились,  как  только  обнюхали
его. Он подошел к детской коляске и, кивнув Бетти, наклонился  над  внучкой.
Она лежала под кисейным пологом от мух и не спала. Ее большие  карие  глаза,
уже похожие на глаза Джип, смотрели на него  с  торжественной  серьезностью.
Прищелкнув несколько раз языком, он стал так, чтобы самому видеть окна дома,
а Бетти оказалась к дому спиной.
     - Я пришел с поручением от вашей хозяйки, Бетти. Только не  волнуйтесь.
Не оглядывайтесь по сторонам, слушайте меня внимательно. Джип на  Бэри-стрит
и решила остаться там; она хочет, чтобы вы, ребенок и собаки  перебрались  к
ней. - Толстуха вытаращила глаза и открыла рот; Уинтон положил руку на  край
коляски. - Спокойно! Идите с ребенком гулять  как  обычно.  Сейчас  как  раз
время. И ждите меня на углу Риджентс-парк. Я подъеду на машине и заберу вас.
Не суетитесь; не берите с собой ничего; делайте все так, как делаете обычно.
Понятно?
     Не в натуре таких толстух, на попечения которых к тому же доверенный им
ребенок, получать подобные приказы и  выполнять  их,  не  задавая  вопросов.
Увидев, как изменилось ее лицо и  начала  вздыматься  ее  пышная  грудь,  он
быстро добавил:
     - Ну, Бетти, возьмите себя в руки! Джип ждет вас. Я все вам  объясню  в
машине.
     - Да, сэр! Бедная крошка! А как же ее  ночное  белье?  И  белье  миссис
Джип?
     Помня о фигуре, все еще торчащей у окна столовой,  Уинтон  сделал  вид,
что играет с ребенком.
     - Об этом не беспокойтесь. Как только увидите  меня  в  окне  гостиной,
собирайтесь и  идите.  Смотрите  прямо,  Бетти!  Не  оглядывайтесь.  Я  буду
прикрывать ваше отступление! Смотрите, не подведите Джип.  Возьмите  себя  в
руки.
     С глубоким вздохом Бетти пробормотала: "Хорошо, сэр! О, господи!"  -  и
завязала тесемки своего чепца. Уинтон кивнул ей и зашагал к дому. Он смотрел
по сторонам, делая вид, что интересуется цветами, но  заметил,  что  Фьорсен
отошел от окна; войдя через балконную дверь гостиной,  он  быстро  прошел  в
прихожую. Прежде чем отворить дверь  в  столовую,  он  прислушался.  Фьорсен
ходил по комнате из угла в угол. Он посмотрел на Уинтона запавшими глазами.
     - Как поживаете? Джип нет дома? - спросил Уинтон.
     - Нет.
     Это "нет" вызвало в Уинтоне что-то вроде сочувствия. Жизнь без Джип! Но
сердце его тут же снова ожесточилось. Этот парень - сущее ничтожество.
     - Ребенок выглядит чудесно, - оказал он.
     Фьорсен снова начал шагать взад и вперед.
     - Где Джип? Она мне нужна.
     - Еще не так поздно.
     И вдруг Уинтон почувствовал  отвращение  к  той  роли,  которую  играл.
Забрать ребенка, сделать все  для  спокойствия  Джип  -  да!  Но  только  не
притворяться, что он ничего не знает. Повернувшись на  каблуках,  он  вышел.
Больше он не может кривить душой. Поняла ли его эта  женщина?  Он  прошел  в
гостиную. Бетти с ребенком как раз заворачивала за  угол  дома.  Через  пять
минут они будут у парка. Он стоял, выжидая. Только  бы  этот  тип  не  зашел
сюда! Через стену он слышал, как тот все еще расхаживает  по  столовой.  Как
долго тянутся минуты - прошло всего три! Он  услышал,  как  открылась  дверь
столовой и Фьорсен прошел через прихожую к выходной двери. Что ему там надо?
К чему он прислушивается? И вдруг Уинтон услышал вздох -  точь-в-точь  такой
же, какой когда-то, в давно прошедшие  времена,  не  раз  вырывался  у  него
самого: он тогда ждал, прислушивался к шагам,  томимый  тоской  и  тревогой.
Неужели этот малый и в самом деле ее  любит?  Почувствовав,  что  он  словно
шпионит за Фьорсеном, Уинтон вышел в переднюю и сказал:
     - Ну что ж, я больше не буду  ждать.  До  свидания!  Слова:  "Передайте
привет Джип" - замерли у него на губах.
     - До свидания, - отозвался Фьореен:
     Уинтон прошел под шпалерами, чувствуя, что одинокая фигура Фьорсена все
еще маячит в полуоткрытой двери. Бетти уже не было видно, должно  быть,  она
дошла до поворота. Его миссия удалась, но он не чувствовал  подъема.  Доехав
до парка, он усадил в такси всю  компанию,  и  машина  с  детской  коляской,
привязанной к крыше, на полной скорости помч