"Я поведу его домой через эту рощицу".  И
она стала ждать его на дальней опушке, там, где он должен был пройти. Пришел
поезд; мимо промчалась  машина,  за  ней  велосипедист;  потом  она  увидела
первого пешехода, он  широко  шагал,  почти  бежал.  Она  увидела,  что  это
Саммерхэй, и, позвав его, кинулась обратно в тень деревьев. Он  бросился  за
ней.
     Они уселись на большой пень. Прислонившись  к  его  плечу  и  глядя  на
темные ветви, Джип спросила:
     - У тебя был тяжелый день?
     - Да. Задержался из-за поздней  консультации,  а  потом  старый  Лейтон
пригласил меня обедать.
     Джип показалось, будто земля слегка подалась под ее ногами.
     - Эти Лейтоны живут на Итон-сквер, да? Званый обед?
     - Нет. Были только старики, Берти и Диана.
     - Диана? Это та девушка, которую мы встретили, выходя из театра?
     - Когда?! О! Ах да!.. Какая у тебя память, Джип!
     - Да. Память мне хорошо служит, когда речь идет  об  интересующих  меня
вещах.
     - Разве Диана интересует тебя?
     Джип пристально посмотрела на него.
     - Да. Она умна?
     - Я думаю, ее можно назвать умной.
     - И она влюблена в тебя?
     - Боже праведный! С чего бы это?
     - А разве это так невероятно? Вот я же влюблена в тебя.
     Он стал целовать ее. Закрыв глаза, Джип думала: "Не потому ли он целует
меня, что не хочет отвечать?" Наступило минутное молчание.
     - Скажи мне правду, Брайан... Тебе никогда... никогда  не  приходило  в
голову, что ты растрачиваешь себя со мной?
     Она явно почувствовала, как дрогнула его рука; но лицо его было открыто
и безмятежно, а голос такой же, как всегда, немного поддразнивающий.
     - Растрачиваю себя! Что за странные мысли, милая?
     - Обещай, что ты скажешь мне, когда я тебе уже не буду нужна.
     - Отлично! Только не думаю, что сие случится в этой жизни.
     - Я не так уверена.
     - А я уверен.

ГЛАВА IV

     Спустившись на следующее утро  вниз,  Саммерхэй  прямо  прошел  в  свой
кабинет; ему было не по себе: "Растрачиваешь себя!.." Куда он  девал  письмо
от Дианы? Он помнил, что Джип вошла как раз в ту  минуту,  когда  он  кончил
читать его. Он принялся искать на полочках и в ящиках,  разбирать  все,  что
лежало наверху, и при этом сдвинул бюст Вольтера - письмо лежало под ним. Он
взял его со вздохом облегчения.

     "Дорогой Брайан!
     Но послушай же - ты растрачиваешь себя! Право, голубчик,  это  так.  Il
faut se faire valoir! {Надо знать себе  цену  (франц.).}  Ты  можешь  сейчас
шагнуть только одной ногой; другая - застряла бог весть в какой таинственной
дыре. Одной ногой в могиле - и это в тридцать лет! Да ну же, Брайан! Надо  с
этим кончать. Тебя ждет так много впереди. Нечего дуться и повторять, что  я
сую нос не в свое дело. Я говорю от имени  всех,  кто  тебя  знает.  Все  мы
чувствуем, что за болезнь губит розу. Кроме того, ты всегда был моим любимым
кузеном - с тех пор, как мне было пять,  а  ты  был  десятилетним  маленьким
задирой; и мне просто противно думать, что ты медленно катишься вниз  вместо
того, чтобы быстро подниматься вверх. О, я знаю: - "к черту весь мир!" Но, а
как же ты сам? Я скорее думаю, что весь мир посылает тебя к черту. Довольно!
Когда ты будешь у нас? Я прочитала ту книгу. Автор,  видимо,  полагает,  что
любовь - это только страсть, а страсть всегда что-то роковое.  Так  ли  это?
Может быть, ты знаешь лучше?
     Не сердись на меня за такое старушечье письмо.
     Au revoir.

                                              Преданная тебе кузина
                                                 Диана Лейтон".

     Он сунул письмо в карман. Оно пролежало, должно быть, два дня под  этим
бюстом! Видела ли его Джип? Он посмотрел на бронзовое лицо;  философ  глядел
на него глубоко  сидящими  глазами  и  словно  говорил:  "Что  ты  знаешь  о
человеческом сердце, мой мальчик, - о своем, о сердце твоей  любовницы,  или
той девушки и кого бы то ни было? Сердце еще заведет  тебя  в  дебри!  Можно
положить сердце в пакет, завязать его бечевкой, запечатать сургучом, бросить
в ящик и запереть его! А завтра оно как ни  в  чем  не  бывало  очутится  на
свободе и будет плясать на этом твоем пакете. Ха-ха!"
     Саммерхэй подумал: "Ты, старый козел! У тебя  самого  никогда  не  было
сердца!" В комнате наверху Джип, наверно, все еще стоит у зеркала и  кончает
причесываться. Право же, любой человек был  бы  негодяем,  если  бы  даже  в
мыслях позволил себе... "Полно!  -  казалось,  говорили  глаза  философа.  -
Жалость! Это смешно! А почему бы не пожалеть эту рыжеволосую девушку с такой
белоснежной кожей и такими жгучими карими глазами?" Старый дьявол! Нет,  его
сердце принадлежит Джип, и никто в мире его не отнимет у нее! Как  он  любит
ее, как любит! Она всегда останется для него тем, чем была... А рот  мудреца
искривился, словно выговаривая: "Совершенно верно, дражайший!  Но  сердце  -
презабавный предмет и очень вместительный!"
     Легкий шум заставил его обернуться.
     В дверях стояла маленькая Джип.
     - Здравствуй, Бэрайн! - Она подлетела к  нему,  и  он  подхватил  ее  и
поставил к себе на колени;  солнечный  луч  играл  в  ее  вьющихся  пушистых
волосах.
     - Ну, цыганочка, кто теперь уже большая девочка?
     - Я сейчас поеду верхом.
     - Ого!
     - Бэрайн! Давай сыграем в Хампти-Дампти!
     - Давай!
     Джип все еще доканчивала одно из тех  сотен  дел,  которые  отнимают  у
женщины четверть часа уже после того,  как  она  заявляет,  что  "совершенно
готова"; маленькая Джип выкрикнула: "Хампти!" - и Джип отложила иглу,  чтобы
посмотреть этот священный обряд.
     Саммерхэй уселся на край кровати, округлил руки, Втянул шею, надул щеки
- все это должно было изображать яйцо; а потом неожиданно - хотя и не удивив
привычную к этому маленькую Джип - он начал кататься по кровати.
     А она, изображая "всю королевскую конницу", бесплодно пыталась  поднять
его. Эта старинная игра, в которую сама Джип ребенком играла сотни раз, была
ей сегодня особенно дорога: если он может быть таким до  смешного  'Молодым,
чего же стоят все ее сомнения! Она глядела на его лицо, на то, как он  мотал
головой из стороны в сторону - он был невозмутим и спокоен, несмотря на  то,
что маленькие кулачки, не переставая, колотили его. Джип  подумала:  "И  эта
девушка осмелилась сказать, что он растрачивает себя!" Эта высокая девушка с
белой кожей. Диана, которую они встретили в театре и которая вчера обедала с
ним, - да, это она написала эти слова. Джип была теперь уверена в этом!..
     Когда после долгой скачки по холмам они  придержали  уставших  лошадей,
Джип, не глядя на Саммерхэя, внезапно спросила:
     - Она - охотница?
     - Кто?
     - Твоя кузина Диана. Он ответил лениво:
     - Ты что же, считаешь, что она охотится за мной? Она  знала  этот  тон,
это выражение его лица, знала, что он сердится, но не могла остановиться.
     - Да, считаю!
     - Значит, ты начинаешь ревновать меня, Джип?
     От его холодных, нарочито откровенных слов у нее  сжалось  сердце.  Она
пришпорила лошадь. Когда она снова осадила ее, он  посмотрел  ей  в  лицо  и
испугался. Оно словно окаменело. И он сказал тихо:
     - Я не хотел тебя обидеть, Джип
     Но она только покачала головой. Нет, он именно этого хотел - сделать ей
больно!
     - Видишь это длинное белое облако и зеленоватый цвет  неба?  -  сказала
она. - Завтра будет дождь. Надо пользоваться каждым ясным днем, как будто он
- последний.
     Расстроенный, смущенный, но все еще  немного  сердясь,  Саммерхэй  ехал
рядом с ней.
     Ночью она плакала во сне; когда он разбудил ее, она прижалась к нему  и
сказала, рыдая:
     - Ах, мне снилось, что ты перестал любить меня! Он  долго  обнимал  ее,
успокаивал. Никогда, никогда
     он не перестанет любить ее!
     Но облачко, не больше ладони, может разрастись и сделать  хмурым  самый
ясный день.

ГЛАВА V

     Лето шло, а на сердце каждого  из  них  все  еще  лежал  какой-то  груз
невысказанного.  Солнечные  дни  сначала  становились  все  длиннее,  потом,
медленно  пройдя  свой  зенит,  постепенно  стали  убывать.  По  субботам  и
воскресеньям они катались на лодке - иногда вместе с  Уинтоном  и  маленькой
Джип, но  чаще  всего  вдвоем;  для  Джип  река  никогда  не  теряла  своего
очарования, очарования того первого вечера.
     Всю неделю она ждала этих часов, когда сможет остаться наедине  с  ним,
когда окружающая лодку вода будет оберегать ее не только  от  мира,  который
может отнять его, но и от тех свойств его  собственного  характера,  которые
она  уже  давно  окрестила  "старогеоргианскими".   Однажды   она   решилась
отправиться одна в суд, чтобы посмотреть на него в мантии и парике.  В  этих
жестких седых кудрях над широким лбом он  казался  таким  суровым  и  мудрым
человеком того блистательного, великолепного мира, к которому она никогда не
будет  принадлежать.  Она  знает:  ей  доступна  только  одна  сторона   его
существования! На реке он принадлежит  ей  безраздельно  -  милый,  ленивый,
беспредельно любящий, он  кладет  голову  ей  на  колени,  прыгает  в  воду,
плещется возле нее; с засученными рукавами, обнаженной  шеей  и  улыбающимся
лицом, сидит за веслами, они медленно плывут по течению, и он  поет  "Вперед
неси меня, волна!". Что может быть радостнее - каждую  неделю  освобождаться
хотя бы на несколько часов  от  ощущения  того,  что  он  никогда  не  будет
принадлежать ей целиком. И все-таки этот груз невысказанного  разрастался  с
каждым днем.
     Когда  наступили  каникулы,  она  приняла  героическое  решение:  пусть
проживет месяц вдали от нее! А пока Бетти будет с маленькой  Джип  на  море,
она повезет лечиться отца. Она так неотступно держалась за это решение,  что
после многих возражений он наконец сказал, пожав плечами:
     - Хорошо, если тебе так хочется избавиться от меня.
     "Избавиться от него!" Но она заставила себя  подавить  свои  чувства  и
сказала, улыбаясь:
     - Наконец-то! Вот хороший мальчик!
     Будь что будет! Только бы он вернулся к ней таким,  каким  был  раньше!
Она не задавала ему вопросов - куда или к кому он поедет.

     Тэнбриджские  источники  -  это  очаровательное  чистилище,  где  люди,
ушедшие в отставку, готовят свои души к окончательной отставке, - дремлют на
холмах, вытянувшись длинными рядами одинаковых вилл. Здешние луга и леса  не
настолько выжжены солнцем, чтобы отставные стремились удирать отсюда летом к
морю. Они продолжают делать покупки в "Пентайле", разгуливают по холмам  или
размахивают клюшками для гольфа в травянистых парках, пьют чай в гостях друг
у друга и ходят по многочисленным церквам. Все они так или иначе  отставлены
от жизни  и,  ожидая  предуказанного  дня,  только  стараются  оттянуть  его
подольше.
     Джип и ее отец занимали номер в отеле, где он  мог  принимать  ванны  и
пить воду, не поднимаясь в гору. Это было второе его  лечение,  при  котором
она присутствовала после Висбадена - шесть лет назад! Она  чувствовала  себя
другой, совершенно другой! Тогда она как бы пила жизнь маленькими  глотками,
от каждого напитка понемногу; теперь это был какой-то один долгий глоток, но
жажда оставалась неутоленной.
     Она жила ожиданием почты, и если, случалось,  не  было  письма,  у  нее
опускались руки. Сама она писала каждый день, иногда даже по  два  раза,  но
потом рвала второе письмо, вспомнив, для чего пошла на эту разлуку. В первую
неделю его письма были ровными, спокойными; во вторую они стали  пылкими,  в
третью - капризными: он то с  надеждой  смотрел  на  будущее,  то  впадал  в
уныние; и письма становились  все  короче.  В  эту  третью  неделю  приехала
тетушка Розамунда. Она стала верной сторонницей Джип в ее  новом  положении.
Насчет Фьорсена она решила твердо: туда ему и дорога! Она  была  определенно
невысокого мнения о мужчинах, а также о брачных законах; на  взгляд  тетушки
Розамунды, всякая женщина, которая наносила удар в  этом  направлении,  была
чем-то вроде героини; тетушка забывала, что Джип, по сути дела, была  далека
от желания атаковать брачные законы или что-либо подобное. Аристократическая
и бунтарская кровь тетушки Розамунды  кипела  ненавистью  к  тем,  кого  она
называла "ханжами", кто еще считал женщину собственностью  мужчины.  Видимо,
именно это и заставило  ее  остеречься,  поставить  себя  самое  в  подобное
положение.
     Она привезла Джип новости.
     - Я шла по Бонд-стрит мимо той кондитерской, - ты знаешь, дорогая,  где
продают эти особые тянучки... И как ты думаешь, кто из нее вышел? Мисс Дафна
Уинг и наш друг Фьорсен - он выглядел довольно-таки мрачно!  Он  подошел  ко
мне со своей маленькой дамой, которая смотрела на него глазами рыси.  Право,
милая моя, мне даже стало его жаль. У него был этот его голодный  взгляд;  а
она, видно, ест за двоих! Он спросил меня, как ты поживаешь.  "Когда  вы  ее
увидите, - сказал он, - передайте ей, что я ее не забыл и никогда не забуду.
Но она была совершенно права: я подхожу только вот  для  таких".  И  он  так
посмотрел на эту девушку,  что  мне  просто  стало  не  по  себе.  Потом  он
поклонился, и они ушли, она - сияющая, как медный грош, а  он...  Право  мне
стало его жаль.
     Джип сказала спокойно:
     - Не надо его жалеть, тетушка; он всегда сам себя пожалеет.
     Тетушка Розамунда замолчала, она была немного шокирована.  Эта  славная
женщина не испытала жизни с Фьорсеном!
     В тот самый день Джип сидела под навесом на лугу и думала все о том же:
"Сегодня четверг - еще одиннадцать дней!" Неожиданно перед нею  выросли  три
фигуры - мужчины, женщины и некоего животного, по-видимому,  собаки.  Любовь
человека к красоте и его тираническая власть привели к тому, что нос  собаки
оказался вывороченным, уши были наполовину обрезаны, хвост  стал  короче  на
добрых три  дюйма.  У  собаки  была  одышка,  и  ходила  она  переваливаясь.
Послышался голос:
     - Здесь хорошо, Мэрайя. Здесь мы можем посидеть на солнце.
     Это  был  голос,  навсегда  простуженный  из-за  частого  пребывания  у
открытых могил. Джип узнала мистера Уэгга. Он  сбрил  бороду,  оставив  лишь
бакенбарды, а миссис Уэгг -  та  необыкновенно  раздобрела.  Они  устроились
рядом с ней.
     - Ты сядь здесь, Мэрайя, солнце не будет тебе бить в глаза.
     - Нет, Роберт, я сяду тут. А ты сядь там.
     - Нет, ты сядешь здесь.
     - Нет, я не хочу. Сюда, Дакки!
     Но собака, стоявшая на дорожке, не отрываясь, глядела на  Джип.  Мистер
Уэгг посмотрел в ту сторону, куда уставилась собака.
     - О! - воскликнул он. - Вот так сюрприз! -  И,  прикоснувшись  рукой  к
соломенной шляпе, он протянул Джип другую, предварительно отерев ее о рукав.
Пока она ее пожимала, собака подвинулась  вперед  и  уселась  на  ее  ногах.
Миссис Уэгг тоже протянула руку в залоснившейся перчатке.
     - Это... это очень приятно, - пробормотала она. - Кто бы мог  подумать,
что мы встретим! вас! О, не позволяйте Дакки  сидеть  так  близко  к  вашему
прекрасному платью! Сюда, Дакки!
     Но Дакки не двигался и еще плотнее прижался спиной к ногам Джип. Мистер
Уэгг внезапно спросил:
     - Вы ведь не переселились сюда?
     - О, нет! Я приехала с отцом, он принимает ванны.
     - Так я и думал, я ни разу не встречал вас. Мы ведь уже год как  здесь.
Неплохое местечко!
     - Да, очень приятное!
     -  Нам!  хотелось  поближе  к  природе.  Воздух  нам   подходит,   хотя
немножко... э... слишком железист, я бы сказал. Но зато  тут  можно  достичь
долголетия. Мы долго искали такого места.
     Миссис Уэгг добавила:
     - Да, мы  думали  поселиться  в  Уимблдоне,  но  мистеру  Уэггу  больше
понравилось здесь. Он может совершать прогулки. И публика более избранная. У
нас есть несколько друзей. И церковь очень славная.
     Мистер Уэгг сказал добродушно:
     - Я всегда был исправным прихожанином; но - не знаю, почему -  в  таком
месте церковь кажется более значительной, моя жена  того  же  мнения.  Я  не
скрываю никогда своих взглядов.
     - Что же, дело в обстановке? Мистер Уэгг покачал головой.
     - Нет. Я не люблю  ладана.  Мы  ведь  не  англиканской  церкви.  А  как
поживаете вы, мэм? Мы часто говорим о вас. Вы выглядите прекрасно.
     Лицо его стало мутно-оранжевого цвета, у миссис  Уэгг,  -  свекольного.
Собака у ног Джип зашевелилась, засопела и снова  привалилась  к  ее  ногам.
Джип сказала тихо:
     - Мне только сегодня рассказывали о Дэйзи. Она ведь теперь  звезда,  не
правда ли?
     Миссис Уэгг вздохнула. Мистер Уэгг, глядя в сторону, ответил:
     - Это наше больное место. Да, она зарабатывает свои сорок или пятьдесят
фунтов в неделю, о ней пишут во всех газетах, она имеет  успех,  спорить  не
приходится. Откладывает, наверно, по полторы тысячи в год,  я  не  удивлюсь,
если это так. Что ж, в лучшие годы,  когда  свирепствовала  инфлуэнца,  я  и
тысячи не откладывал. Нет, что ни  говори,  она  имеет  успех.  Миссис  Уэгг
добавила:
     - Вы видели ее последнюю фотографию? Она стоит  между  двух  горшков  с
гортензиями. Это была ее идея.
     Мистер Уэгг промямлил:
     - Мне приятно, когда она приезжает сюда в машине. Но я приехал  немного
успокоиться после той жизни, которую вел, мне не  хочется  думать  об  этом,
особенно в вашем присутствии, мэм. Не хочется - это факт!
     Наступило молчание; миссис и мистер Уэгг сидели,  уставившись  на  свои
ноги; Джип смотрела на собаку.
     - А! Вот ты где?
     Из-за  навеса  появился  Уинтон.  Джип   не   удержалась   от   улыбки.
Обветренное, узкое лицо ее отца, полуопущенные веки, тонкий нос,  щетинистые
седые  усы,  не  закрывающие  твердых  губ,  прямая  сухопарая  фигура,  его
выправка, высокий резковатый голос - все это было полной  противоположностью
коренастому мистеру Уэггу, его округлой фигуре, толстой коже, грубым  чертам
лица, низкому, хриплому и в то же время маслянистому голосу.  Словно  судьба
нарочно устроила демонстрацию двух различных социальных типов.
     - Мистер и миссис Уэгг - мой отец!
     Уинтон приподнял шляпу,  Джип  осталась  сидеть,  а  собака  продолжала
жаться к ее ногам.
     - Счастлив познакомиться с вами, сэр. Надеюсь, воды идут вам на пользу?
Говорят, они самые крепкие.
     - Благодарю вас. Во всяком случае, они не более смертельны, чем другие.
Вы пьете их?
     Мистер Уэгг улыбнулся.
     - Нет, - сказал он. - Мы здесь живем постоянно.
     - Вот как! И у вас есть здесь какое-нибудь занятие?
     - Видите ли... Собственно говоря, я здесь отдыхаю. И я хожу в  турецкие
бани раз в две недели. Это открывает поры, и кожа лучше дышит.
     Миссис Уэгг прибавила мягко:
     - Мне кажется, что они очень полезны моему мужу.
     Уинтон пробормотал:
     - Н-да? Это ваша собака? Смахивает на философа, не правда ли?
     Миссис Уэгг ответила:
     - О! Она у нас балованная, правда, Дакки?
     Пес Дакки, чувствуя себя центром общего внимания,  поднялся  и,  тяжело
дыша, уставился в лицо Джип. Она воспользовалась случаем и встала.
     - Боюсь, что нам пора. Прощайте. Было очень приятно снова встретиться с
вами. Когда увидите Дэйзи, пожалуйста, передайте ей мой сердечный привет.
     Миссис Уэгг неожиданно достала из ридикюля носовой платок. Мистер  Уэгг
гулко откашлялся. Джип смотрела, как пес Дакки ковыляет  вслед  за  ними,  и
слышала, как миссис Уэгг, не отнимая платка от лица, зовет: "Дакки! Дакки!"
     Уинтон сказал тихо:
     - Значит, у этой пары - такая красивая девица! Ну, она показала себя не
с лучшей стороны, насколько я могу  судить.  Она  все  еще  с  нашим  бывшим
другом, как мак говорила твоя тетушка.
     Джип кивнула.
     - Да. И я надеюсь, что она счастлива.
     - А он, видимо, не очень. Ну и поделом ему! Джип покачала головой.
     - Не надо, отец!
     - Да, не надо  желать  человеку  худшего,  когда  ему,  видимо,  и  так
достается. Но когда я вижу людей, которые смеют задирать  нос  перед  тобой,
тогда, черт побери...
     - Родной, - к