му о будущем  ребенке.  Она  поостереглась  сама  предложить  ему
уехать отдыхать без нее. Но когда он уехал в Остенде, вместе с  Росеком,  на
Джип снизошел покой. Не ощущать ежеминутно присутствия в доме этого  чуждого
ей, беспорядочного человека! И, когда на следующий  день  она  проснулась  в
тишине летнего утра, она не могла убедить себя, как ни старалась, что ей  не
хватает его. В сердце не было ни пустоты, ни боли;  она  чувствовала  только
одно: как приятно и спокойно лежать вот так, одной! Она долго  не  вставала.
Это было восхитительно - окна и двери распахнуты настежь,  в  комнату  то  и
дело забегают щенки, а ты лежишь в полудреме, слушаешь  воркованье  голубей,
далекие отзвуки городского движения и чувствуешь, что ты снова  хозяйка  над
собой, над своей душой и телом. Раз уж  она  все  сказала  Фьорсену,  у  нее
отпало всякое желание держать  дольше  в  секрете  свое  положение.  И  Джип
позвонила отцу, что она одна.
     Уинтон не уезжал из Лондона. Между скачками, которые прошли в Гудвуде и
следующими - в Донкастере, не предвиделось  состязаний,  которые  стоили  бы
внимания; да и вообще это время года не для охоты, так  что  не  было  нужды
покидать Лондон. Больше всего он любил жизнь в столице в августе:  клуб  был
безлюден, можно было просиживать там долгие часы, не боясь, что какой-нибудь
надоедливый старик схватит тебя за пуговицу и заведет  длинный  разговор.  К
его услугам всегда был маленький Бонкарт,  учитель  фехтования.  Уинтон  уже
давно старался научиться орудовать левой рукой так, как когда-то  действовал
правой; турецкие бани на Джерми-стрит тоже почти пустовали - тучные  клиенты
разъехались; можно прогуляться в Ковент-гарден, купить  дыню  и  отнести  ее
домой, не встретив никого, разве что  какую-нибудь  захудалую  герцогиню  на
Пикадилли; в теплые вечера - просто  пофланировать  по  улицам  или  паркам,
покуривая сигару, отдаваясь  смутным  мыслям,  смутным  воспоминаниям.  Было
очень приятно узнать, что дочь одна и в доме нет субъекта. Где бы  накормить
ее обедом? Миссис Марки была в отпуске. А  почему  бы  не  у  Блэфарда?  Там
спокойно - небольшие залы, не слишком респектабельно, но  всегда  прохладно.
Решено: у Блэфарда!
     Когда она подъехала к дому на Бэри-стрит, он уже был готов и чувствовал
себя школьником, которого на несколько дней  отпустили  из  школы.  Как  она
очаровательна - правда, немного  бледна,  -  как  хороши  ее  темные  глаза,
улыбка! И, быстро подойдя к машине, он сказал:
     - Нет, не выходи. Я сяду с тобой. Обедаем  у  Блэфарда,  Джип,  сегодня
вечер развлечений!
     Ему доставило истинное удовольствие проследовать  за  ней  в  маленький
ресторан, пройти по низким, окрашенным в красный  цвет  залам,  видеть,  как
посетители с завистью провожают его глазами. Он усадил Джип в дальнем  углу,
у окна, где ее было видно и откуда она могла все видеть. Ему очень хотелось,
чтобы ею любовались; сам же он сел к залу  спиной,  предоставив  посетителям
обозревать свой  седеющий  затылок.  Он  вовсе  не  собирался  портить  себе
удовольствие, и смотреть  на  всю  эту  разношерстную  публику,  поглощающую
шампанское и распаренную от жары. Ибо втайне он хотел насладиться не  только
сегодняшним вечером,  но  и  воспоминаниями  о  другом  вечере  из  далекого
прошлого, когда в этом самом уголке он обедал с ее матерью. Тогда в  сторону
атакующих взглядов было обращено его лицо, она же прятала свое. Но  об  этом
он ничего не говорил Джип.
     Новость, которую она ему сообщила, он принял с  выражением,  хорошо  ей
знакомым, - сжатые губы, глаза смотрят куда-то вверх.
     - Когда? - спросил он.
     - В ноябре.
     Тот самый месяц! Протянув руку через стол, он крепко сжал ее пальцы.
     -  Все  будет  хорошо,  дитя  мое.  Я  рад.  Схватив  его  руку,   Джип
пробормотала:
     - А я - нет. Но я не буду бояться, обещаю!
     Ни один из них не обманывался ни в чем. Оба умели сохранять спокойствие
при любых обстоятельствах. К тому же это был "вечер  развлечений"  -  первый
свободный вечер со дня ее замужества. После слов Уинтона "Значит, он уехал в
Остенде?" и его восклицания "Еще бы!" они ни  разу  больше  не  упоминали  о
Фьорсене. Разговаривали о лошадях, о Милденхэме. - Джип казалось, что прошли
годы с тех пор, как она была там - вспоминали  ее  детские  шалости.  Лукаво
посмотрев на него, Джип спросила:
     - А каким ты был в детстве, отец? Тетушка Розамунда говорит, ты  иногда
впадал в такую ярость, что к тебе было не подступиться. Она говорит, что  ты
лазал по деревьям, стрелял из рогатки да дразнил всех,  и  не  было  случая,
чтобы ты сказал что-нибудь, если не хотел этого сказать. А еще  -  будто  ты
был отчаянно влюблен в свою гувернантку, это правда?
     Уинтон  улыбнулся.  Мисс  Хантли!  С  завитыми  каштановыми   волосами,
голубыми глазами, всегда изящно одетая!
     - Да, да, - сказал он. - Боже, как давно  это  было!  Мой  отец  уезжал
тогда в Индию. Он  больше  не  вернулся  -  его  убили  в  первую  афганскую
кампанию. Когда я в детстве влюблялся, - я влюблялся очертя голову. Но  я  и
наполовину не был так восприимчив, как ты. Нисколько не был похож  на  тебя,
Джип.
     Уинтон увидел, что она бессознательно  следит  взглядом  за  движениями
официантов, словно вбирает в себя все происходящее вокруг, и подумал: "Самое
очаровательное существо на свете!"
     - Ну, - сказал он, - что будем делать дальше? Может  быть,  заглянем  в
театр или в мюзик-холл?
     Джип покачала головой. Очень уж  жарко!  Почему  бы  не  прокатиться  в
машине, а потом посидеть  в  парке?  Вечерело,  духота  была  уже  не  такой
изнуряющей - легкий ветерок, веявший на бульварах и в парках,  смешивался  с
запахом пыли и бензина. Уинтон назвал шоферу тот же адрес, что и в  далекий,
ушедший в прошлое вечер: Найтсбриджские ворота. Тогда они ехали в экипаже, и
ночной ветерок дул им в лицо, а не в затылок, как сейчас, в такси. Они вышли
из машины, пересекли Роу, миновали Лонг-Уотер и по тропинке, вьющейся  между
деревьями, поднялись наверх.  Здесь  они  уселись  рядом  на  двух  стульях,
покрытых  пальто  Уинтона.  Роса  еще  не  выпала.  Листья  деревьев  висели
неподвижно и легко в теплом, напоенном ароматом воздухе. Под  деревьями  или
на траве тихо сидели, уже не выделяясь в темноте, другие парочки.  Дымок  от
сигары Уинтона подымался кольцами. Он весь ушел  в  воспоминания.  Пепел  от
сигары упал на его костюм, и  он  поднял  руку,  чтобы  сбросить  его.  Джип
прошептала ему на ухо:
     - Как чудесно - тепло и запах цветов в темноте!
     Уинтон вздрогнул.
     - Просто великолепно! Но у меня погасла сигара, а спичек нет.
     Джип взяла его под руку.
     - Темнота, этот шепот влюбленных - словно мы  в  каком-то  таинственном
мире. Тебе не кажется?
     Порыв ветра всколыхнул листву, и на мгновение ночь стала полна  шепота;
потом донеслось чье-то хихиканье. Джип встала.
     - Уже прохладно от росы. Может быть, пойдем? Очарование  исчезло.  Ночь
опять стала обыкновенной лондонской ночью. Парк снова превратился в покрытый
пыльной травой и гравием участок земли, влюбленные в клерков и продавщиц  на
прогулке.

ГЛАВА VIII

     От Фьорсена приходили длинные послания. Он страшно  тосковал  без  нее,
но, судя по всему, весьма усердно развлекался. Он просил денег,  но  забывал
сообщить, на что он их тратит. Выходя из бюджета,  и  без  того  урезанного,
Джип посылала ему денежные переводы: это ведь был и ее отпуск, и  она  могла
себе разрешить оплачивать его. Однажды она разыскала магазин, где можно было
продать драгоценности, и все, что выручила, отправила ему. Это дало  ей  еще
одну неделю.
     Как-то вечером они пошли с Уинтоном в "Октагон", где все еще  выступала
Дафна Уинг. Джип вспомнила, как восторгалась девушка ее садом, и написала ей
письмо, в котором приглашала позавтракать и отдохнуть у нее до вечера.
     Мисс Дафна с жадностью ухватилась за приглашение; она пришла, бледная и
поникшая от жары, в платье из шелка либерти, в простой  соломенной  шляпе  с
широкими полями. Позавтракав, они расположились в самом тенистом уголке сада
- Джип в плетеном кресле, Дафна на подушках в  траве.  После  длинной  серии
восклицаний маленькая танцовщица принялась откровенно изливать душу. И  Джип
- внимательнейшая слушательница - с  интересом  следила  за  рассказом  этой
девушки, столь отличной от нее самой.
     - Конечно, как только смогу, я уйду из дома. Только нехорошо выходить в
жизнь, - это выражение она употребляла довольно часто, - если не знаешь, что
к чему. В моей профессии надо быть очень осторожной. Правда, многие  думают,
что она хуже, чем на самом деле; отец  даже  иногда  выходит  из  себя.  Но,
право, миссис Фьорсен, дома ужасно! Мы едим баранину - вы ведь, знаете,  что
такое баранина! Просто  невозможно  спать  летом  в  комнате,  когда  пахнет
бараниной. А тут еще нужно упражняться. Чего бы  я  хотела,  так  это  иметь
студию. Вот было бы дивно - где-нибудь у реки или здесь, наверху, возле вас!
Право, дивно! Знаете, я  понемногу  откладываю  деньги.  Как  только  соберу
двести фунтов, я сбегу. А что было бы совсем чудесно  -  это  заинтересовать
художников, музыкантов. Я не хочу быть  обыкновенным  "номером"  -  балетные
ангажементы год за годом и прочее. Я хочу быть  чем-то  особенным!  Но  мать
рассуждает так глупо - она считает,  что  я  ни  в  коем  случае  не  должна
рисковать. А я с ней не согласна... Так приятно беседовать  с  вами,  миссис
Фьорсен, потому что вы тоже молоды и понимаете меня; и я уверена, что вы  не
обидитесь, если я кое о чем вас спрошу. Вот насчет мужчин; как вы  считаете:
надо выходить замуж или иметь любовника? Говорят, что нельзя  стать  хорошей
артисткой, пока не испытаешь страсти.  Но  если  выйти  замуж,  тогда  снова
баранина, а может быть, и дети, да еще вдруг попадется плохой муж. Уф! И все
же я против беспутства. Я ненавижу беспутных людей, просто ненавижу. Вы  как
считаете? Все это ужасно трудно, правда?
     Джип отвечала с полной серьезностью:
     - Такие вещи улаживаются сами собой. Я  бы  не  беспокоилась  на  вашем
месте.
     Дафна Уинг оперлась подбородком на руки.
     - Да, я и сама так думала. И, конечно, я бы могла сейчас  сделать  либо
то, либо другое. Но, видите ли, меня совершенно не интересуют  обыкновенные,
ничем не выдающиеся мужчины. Я убеждена, что влюблюсь только  в  выдающегося
мужчину. Вы ведь тоже так поступили, правда? Поэтому вы должны меня  понять.
Я считаю, что мистер Фьорсен - удивительно выдающийся!
     Пробившийся через листву теплый солнечный луч вдруг  упал  на  открытую
шею Джип. Она по-прежнему серьезно слушала Дафну Уинг.
     - Конечно, мать устроила бы истерику, если бы я спросила ее об этом,  а
уж про отца и говорить не приходится. Но это ведь так важно, правда? Можно с
самого начала наделать ошибок, а мне так  хочется  выдвинуться...  Я  просто
обожаю свою работу. Я не хочу, чтобы любовь мешала работе, я хочу, чтобы она
мне помогала, понимаете? Граф Росек говорит,  что  моим  танцам  не  хватает
страсти. Мне хочется, чтобы вы сказали, так ли это. Вам я поверю.
     Джип покачала головой.
     - В этом я не судья.
     Дафна Уинг посмотрела на нее с упреком.
     - О, я уверена, что  это  не  так!  Будь  я  мужчиной,  я  бы  страстно
влюбилась в вас. У меня есть новый танец - танец нимфы,  которую  преследует
фавн; но так трудно чувствовать  себя  нимфой,  когда  знаешь,  что  фавн  -
всего-навсего балетмейстер. Вы считаете, что мне надо вложить страсть в этот
танец? Понимаете, я должна все время убегать; но  было  бы  намного  тоньше,
если бы создать впечатление, что я сама хочу быть пойманной. Вы не согласны?
     У Джип неожиданно вырвалось:
     - Да, я думаю, что вам пойдет на пользу, если вы полюбите.
     Рот Дафны Уинг слегка приоткрылся, глаза округлились.
     - Вы испугали меня, - пробормотала она. - У вас был  такой...  такой...
взгляд, когда вы говорили это.
     И  вправду,  в   Джип   загорелся   какой-то   огонек.   Этот   пустой,
бессодержательный разговор о любви взбудоражил всю ее  душу.  Она  не  хочет
любви; она не сумела полюбить. Но чем бы  ни  была  любовь,  она  не  терпит
болтовни о себе. Как же получается,  что  эта  девица  из  предместья,  едва
только ставшая на пуанты, смогла так задеть ее за живое, так взволновать?
     - Знаете, что бы доставило мне самое большое наслаждение? -  продолжала
Дафна Уинг. - Потанцевать как-нибудь для вас  в  этом  саду!  Это,  наверно,
чудесно - танцевать на свежем воздухе; и  трава  прекрасная,  совсем  сухая.
Только боюсь, что слуги сочтут это неприличным. Они заглядывают сюда? - Джип
отрицательно покачала головой. - Я могла бы танцевать вон там,  против  окон
вашей гостиной.  Но  только  нужна  лунная  ночь.  Я  могу  прийти  в  любое
воскресенье. У меня есть танец, где я  -  цветок  лотоса,  он  подходит  как
нельзя лучше! А потом - настоящий лунный  танец,  на  музыку  Шопена.  Я  бы
принесла свои костюмы и переодевалась бы  в  вашей  студии,  правда?  -  Она
сидела, скрестив ноги и сложив руки, и глядела на Джип. - О, вы позволите?
     Желание  доставить   ей   удовольствие,   необычность   затеи,   да   и
действительный интерес к ее танцам заставили Джип сказать:
     - Хорошо. В будущее воскресенье.
     Дафна Уинг вскочила, бросилась к Джип и поцеловала  ее.  Ее  губы  были
влажны, от нее пахло  флер-д'оранжем;  Джип  слегка  отшатнулась  -  она  не
выносила восторженных поцелуев. Сконфузившись, мисс Дафна опустила голову  и
сказала:
     - Вы так прелестны; я не могла удержаться.
     Джип почувствовала раскаяние, взяла руку Дафны Уинг  и  ласково  пожала
ее.
     Они вошли в дом, чтобы подобрать музыку  для  обоих  танцев,  и  вскоре
Дафна Уинг ушла, досыта наевшись леденцов и полная надежд.
     В следующее воскресенье она явилась точно в восемь с  зеленым  холщовым
саквояжем, где лежали ее костюмы. Очевидно, она немного  побаивалась.  Салат
из омара, рейнвейн и персики быстро вернули ей мужество. Ела она  с  большим
аппетитом. Видимо, ей было безразлично - танцевать с  полным  или  с  пустым
желудком; но от сигареты она наотрез отказалась.
     - Это плохо... словом, вы знаете! - сказала она.
     После ужина Джип прогнала щенков в  задние  комнаты.  Она  представляла
себе, с какой яростью они вцепятся в тунику или даже в икры мисс Дафны Уинг.
Потом обе они снова пошли в гостиную и, не зажигая огня, стали ждать лунного
света. В эту последнюю августовскую ночь жара еще  не  спала  -  воздух  был
неподвижен и душен; медленно всходила луна,  бросая  пока  только  одиночные
блики сквозь густую листву.  Они  разговаривали  вполголоса,  бессознательно
подчиняясь  очарованию  этого  вечера.  Когда  луна  поднялась  высоко,  они
осторожно пробрались через сад в студию. Джип зажгла свечи.
     - Вам достаточно света?
     Дафна уже почти освободилась от своей одежды.
     - О, как я волнуюсь, миссис Фьорсен!  Я  надеюсь,  что  буду  танцевать
хорошо.
     Джип вернулась в дом и села за рояль, повернувшись  лицом  к  саду.  Из
темноты дальнего угла вдруг выступила и застыла в неподвижности  в  ожидании
лунного света смутная фигура в белом. Джип начала играть. Это была маленькая
сицилийская пастораль - ее играют на своих свирелях  пастухи,  спускаясь  со
стадом с гор. Мелодия доносилась как бы издалека, потом нарастала до полного
звучания и снова угасала, становясь  почти  неслышной.  Луна  поднялась  над
деревьями; ее свет заливал дом, растекался по газону и тихо струился дальше,
добираясь до подсолнечников, росших вдоль  ограды.  Все  приобрело  какой-то
невиданный колорит - золота, которое не было золотом.
     Джип начала играть танец. Смутная тень в темноте  шевельнулась.  Теперь
лунный свет падал прямо на девушку, стоявшую с покрывалом в раскинутых руках
- белая, крылатая статуя. И  вдруг  она  бесшумно  порхнула  вперед  и,  как
гигантская белая бабочка, пролетела над лужайкой, кружась и паря в  воздухе.
Луна четко выгравировала силуэт головы девушки, окрасив ее волосы в  тот  же
цвет бледного золота.  Казалось,  какой-то  дух  сошел  в  сад,  наполненный
неземным мерцанием, и мечется во все стороны, не находя выхода.
     За спиной Джип чей-то голос произнес:
     - Бог мой! Что это? Ангел?
     В полутемной комнате стоял Фьорсен. Он, застыв на месте, смотрел в сад.
Девушка замерла  на  месте,  глаза  ее  стали  огромными,  как  блюдца,  рот
раскрылся, руки окаменели от неожиданности  и  страха.  Она  повернулась  и,
подхватив покрывало, помчалась так, что только ноги сверкали в лунном свете.
     Джип не  двинулась  с  места,  она  глядела  снизу  вверх  на  внезапно
появившегося мужа. Она ясно  видела,  как  его  глаза  следят  за  убегающей
нимфой. Фавн мисс Дафны! Ну, конечно; даже уши у него остроконечные! Неужели
она не замечала раньше, как он похож  на  фавна?  Ах,  да,  в  ту  свадебную
ночь...
     И она спокойно проговорила:
     - Дафна Уинг репетировала новый танец. Значит, ты вернулся?  Почему  же
не известил меня? Как ты себя чувствуешь? Выглядишь ты превосходно!
     Фьорсен наклонился и поцеловал ее.
     Но даже в это мгновение, когда его губы были прижаты к ее  губам,  Джип
чувствовала, хотя и не видела этого, что его глаза по-прежнему устремлены  в
сад. Она подумала: "Он бы не прочь поцеловать сейчас эту девушку!"
     Пока он ходил к  машине  за  вещами,  она  выскользнула  из  комнаты  и
побежала в студию.
     Мисс Дафна, уже одетая, поспешно укладывала костюмы в зеленый  холщовый
саквояж. Она подняла глаза.
     - О, он недоволен? Это ужасно, правда?
     Джип подавила приступ смеха.
     - Это вы должны быть недовольны.
     - О, я... что вы! Только бы вы... А как вам понравился танец?
     - Чудесно! Когда будете готовы, приходите в гостиную.
     - О, я лучше пойду домой. Это, наверно, было так смешно...
     - Тогда не  желаете  ли  пройти  через  дверь,  выходящую  в  переулок?
Поверните направо и выйдете на дорогу.
     - О, да! Конечно. Наверно, было бы лучше, если бы мистер Фьорсен увидел
танец, когда он будет готов, правда? Что он только подумает?
     Джип улыбнулась и открыла дверь.
     Когда она вернулась в гостиную,  Фьорсен  стоял  у  окна  и  смотрел  в
темноту. Кого он искал - ее или убегающую нимфу?

ГЛАВА IX

     Миновали сентябрь и октябрь. Концертов  у  Фьорсена  стало  больше,  но
сборы были не очень хороши. Фьорсен уже перестал быть новинкой, и к тому  же
в его игре было недостаточно слащавости и  сентиментальности,  которых  ищет
широкая публика. Начались денежные затруднения, но  Джип  все  это  казалось
далеким и каким-то не настоящим: все отошло в тень, приближался ее срок. Она
не шила приданого ребенку, ничего не готовила вообще. Зачем делать то,  что,
может быть, никогда и не пригодится?
     Джип много аккомпанировала Фьорсену, а для себя не играла совсем; много
читала книг - стихи, романы, жизнеописания, проглатывая все в один присест и
тут же забывая прочитанное.  Уинтон  и  тетушка  Розамунда,  по  молчаливому
уговору, приходили к ней по очереди  через  день,  после  полудня.  Вечерним
поездом Уинтон, распрощавшись  с  ней,  уезжал  куда-нибудь  на  скачки  или
охотиться на лис; возвращался он утром того  дня,  когда  была  его  очередь
сидеть у Джип. Но именно в эти  дни,  не  занятые  охотой  и  скачками,  ему
становилось особенно страшно за нее.
     Бетти, присутствовавшая при  рождении  Джип,  была  сейчас  в  каком-то
странном состоянии. Женщинам, которые жаждут  стать  матерями,  но  по  воле
судьбы лишены детей, такие  события,  как  то,  которое  предстояло  теперь,
всегда безусловно желательны; но у Бетти этому препятствовали воспоминания о
понесенной в прошлом утрате и  страх  за  "свою  красавицу",  гораздо  более
сильный, чем если бы Джип была ее собственной дочерью. То, что пион  считает
естественным и заурядным для пионов, вызывает у него тревогу,  если  это  же
слу