акое это имеет сейчас значение?
     - Для меня - очень большое! - Его рот искривился в мрачной  усмешке.  -
Ну, да, все мы одинаковы, когда дело доходит до осуждения ближних.
     В эти немногие дни, проведенные на Тэнбриджских водах, они открыли себя
друг другу  больше,  чем  за  многие  годы.  Размягчили  ли  лечебные  ванны
непроницаемую броню Уинтона или на него произвел  действие  здешний  воздух,
который мистер Уэгг  находил  "немножко...  э...  железистым",  но  он  явно
отступил от первейшей обязанности мужчины - скрывать свои переживания.
     В последний день  их  пребывания  в  Тэнбридже  они  пошли  в  один  из
близлежащих  лесов.  Джип  была  растрогана  красотой   освещенных   солнцей
деревьев, и ей не хотелось разговаривать.  Но  Уинтон,  которому  предстояло
расстаться с нею, был чрезвычайно разговорчив. Он начал с того, что в конном
спорте происходят зловещие перемены - все стало  таким  плутократическим,  и
эти американские седла, и букмекеров  развелось  видимо-невидимо  -  словом,
положение трагическое; потом он пустился в целую иеремиаду по поводу  общего
состояния дел: парламент - теперь, когда  его  членам  платят  жалованье,  -
утратил всякое уважение к самому себе; города объедают деревни;  над  охотой
нависла угроза;  сила  и  вульгарность  печати  ужасающи;  женщины  потеряли
голову; и все словно стыдятся своих "хороших манер"... К тому времени, когда
маленькая Джип достигнет возраста своей матери, наверно,  все  они  подпадут
под  власть  Наблюдательных  Комитетов,  будут  жить   в   городах-садах   и
отчитываться за каждую истраченную полукрону  и  за  каждые  полчаса  своего
существования; лошадь превратится в вымирающий вид животного  царства  -  ее
будут показывать только раз в году на церемониях у лорд-мэра.  Он  надеется,
что не доживет до этого времени. И неожиданно Уинтон добавил:
     - Как ты думаешь, Джип, что бывает после смерти?
     - Ничего, отец. Я думаю, мы просто вернемся обратно.
     - А! И я так думаю!
     Ни она, ни он не знали, что думал каждый об этом раньше.
     Джип пробормотала:

                             La vie est vaine -
                             Un peu d'amour.
                             Un peu de haine
                             Et puis bonjour {*}.

     {* Жизнь - пустое дело: немного любви, немного ненависти -  и  вот  уже
конец! (франц.).}

     Уинтон не то фыркнул, не то засмеялся.
     - А то, что называют "богом", - что это такое в конце концов? Просто то
лучшее, что человек может извлечь из себя, и ничего больше - насколько  я  в
состоянии  судить.  Невозможно  вообразить  больше  того,  чем   ты   можешь
вообразить. Но одно меня всегда ставило в тупик, Джип. Всю жизнь мое  сердце
принадлежало одной женщине. Наступает смерть,  и  ты  уходишь!  Зачем  же  я
любил, если мы уже никогда больше не встретимся!
     - Может быть, любить кого-либо или что-либо всем сердцем - это  и  есть
главное в жизни?
     Уинтон посмотрел на нее.
     - Да-а-а, - протянул  он,  наконец,  -  я  часто  думаю,  что  верующие
простачки откладывают деньги, чтобы поставить на лошадь, которая никогда  не
побежит. Возьми этих йогов в Индии: сидят себе, и весь мир может полететь  к
черту, а им нипочем, они надеются, что им будет лучше в царстве божьем.  Ну,
а если оно не наступит?
     Взяв его под руку, она крепко прижалась к нему.
     - Нет, отец, мы с  тобой  уйдем  из  жизни  туда,  где  ветер,  солнце,
деревья, вода - как Прокрида на моей картине.

ГЛАВА VI

     Брайан Саммерхэй сел в ночной  экспресс  из  Эдинбурга  с  двойственным
чувством - печали о девушке, которую он  оставил,  и  тоски  по  женщине,  к
которой возвращался. Как могли одновременно жить в его сердце и та и другая?
Но, лежа на вагонной полке, он  с  приятной  легкостью  вспоминал  о  Диане,
протягивающей ему чашку чая и поглядывающей на него с  насмешливой  улыбкой,
пока он перелистывает страницы ее нот; и тут же в следующую минуту  уносился
мыслью к Джип, весь  охваченный  желанием  обнять  ее,  услышать  ее  голос,
глядеть в ее глаза, прижаться губами к ее губам; он знал, что  такой  любви,
такой дружбы, насыщающих душу и тело, он  не  найдет  нигде.  И  все-таки  в
глубине сердца притаилась легкая тоска и по той рыжеволосой девушке.
     Утомленный этим странным колебанием чувств, он заснул и видел сны-какие
человек может только видеть в поезде; потом на какой-то станции проснулся от
удивительной тишины, снова проспал, как ему показалось,  несколько  часов  и
опять проснулся на той же станции; и опять заснул, пока, наконец, не очнулся
в Уилсдэне при ярком свете дня. У него было  теперь  только  одно  страстное
желание  -  увидеть  Джип!  Садясь  в  такси,  он  улыбался,  радуясь   даже
лондонскому утреннему туману.
     Она стояла  в  дальнем  углу  комнаты  гостиницы,  смертельно  бледная,
дрожащая с головы до ног;  и  когда  он  крепко  обнял  ее,  она  глубоко  и
прерывисто  вздохнула  и  закрыла  глаза.  Прижимая  губы  к  ее  губам,  он
чувствовал, что она почти в обмороке; да и сам он тоже не  сознавал  ничего,
кроме этого поцелуя.
     Наутро они уехали за границу, в маленькое местечко, недалеко от Фекана,
в Нормандии. Здесь, в деревне, все было огромных размеров - люди,  животные,
неогороженные поля, дворы ферм, осененные огромными деревьями,  небо,  мюре,
даже черника. Джип была счастлива. Но дважды приходили письма с шотландскими
марками, написанные тем  самым,  хорошо  памятным  ей  почерком.  В  темноте
призрак всегда кажется огромным, в  тумане  -  особенно  реальным.  Ревность
коренится не в разуме, а в натуре человека, любящего со всей силой  отчаяния
и в то же время полного гордости. Ревность вырастает из скептицизма. Если бы
гордость даже позволила ей расспрашивать его - что толку? Она все  равно  не
поверила бы его ответам.  Конечно,  он  сказал  бы  -  возможно,  только  из
жалости, - что никогда не позволял себе и думать о другой женщине...  Но,  в
конце концов, может быть, все это - только ее воображение? Было ведь  немало
часов за эти три недели, проведенных вместе, когда она чувствовала,  что  он
действительно любит ее, и была счастлива.
     Они вернулись в Красный дом в начале  октября.  Маленькая  Джип  теперь
была уже законченной  наездницей.  Под  руководством  старого  Петтенса  она
ездила верхом к "пустоши". Ее крепкие, загорелые  ножки  словно  врастали  в
бока мышастого пони, смуглое личико было  полно  возбуждения,  черные  глаза
смотрели прямо  вперед,  она  красиво  держалась  в  седле,  короткие  кудри
рассыпались по маленькой стройной спине. Она  пожелала  ездить  на  прогулки
вместе с дедом, мамой и Бэрайном. И первые дни после их приезда ушли на  то,
чтобы выполнить это ее новое желание. Потом началась судебная сессия, и Джип
ничего не оставалось, как снова делить Саммерхэя с его второй жизнью.

ГЛАВА VII

     Старый  скоч-терьер  Оссиан  лежал  на  дорожке,   освещенной   бледным
ноябрьским солнцем. Он лежал здесь все утро, с той  самой  минуты,  как  его
хозяин уехал ранним поездом. Оссиану шел уже шестнадцатый год. Он был глух и
невесел, и каждый раз, когда Саммерхэй уезжал, его  глаза  словно  говорили:
"Кончится тем, что мы расстанемся навсегда!" Остальные славные люди, которые
жили в этом доме, не заменяли ему  того,  с  кем,  он  чувствовал,  ему  уже
недолго осталось быть вместе. Он  с  трудом  переносил  появление  во  дворе
каждого чужого. Джип увидела из окна, как Оссиан выгнул спину и заворчал  на
почтальона. Опасаясь за его икры, она поспешно сбежала вниз.
     Конверт, надписанный все тем же страшным для нее почерком и  помеченный
"весьма срочно", был переслан сюда с места работы  Саммерхэя.  Она  поднесла
письмо к носу. Аромат-чего? Машинально потрогав ногтями край  конверта,  она
тут же положила его на место - слишком уж хотелось ей его вскрыть.  Внезапно
у нее мелькнула мысль: "А что если я прочту и в  нем  ничего  особенного  не
окажется?" Пришел бы конец ее ревнивым опасениям, всему тому, что  причиняло
ей столько огорчений в последние месяцы. Ну,  а  если  там  все-таки  что-то
есть? Тогда она сразу утратит веру и в него и в себя,  утратит  его  любовь,
уважение  к  себе.  Может  быть,  отвезти  ему  это  письмо?  Если   выехать
трехчасовым поездом, она будет на месте в начале  шестого.  Еще  есть  время
дойти до станции. Она побежала наверх.  Маленькая  Джип  сидела  на  верхней
ступеньке и рассматривала книгу с картинками.
     - Я уезжаю в Лондон, деточка. Скажи Бетти, что  я  вернусь  вечером,  а
возможно, и останусь в городе. Поцелуй меня хорошенько.
     Маленькая Джип исполнила ее просьбу.
     - Я хочу посмотреть, как ты надеваешь шляпу, ма!
     Надевая шляпу и пальто, Джип думала: "Я не возьму с собой сумки. Я ведь
всегда могу заехать на Бэристрит".  Она  сбежала  вниз,  схватила  письмо  и
поспешно зашагала к станции.
     В поезде она вытащила письмо. Как она ненавидит этот почерк,  ненавидит
за тот страх, который он вселял в  нее  в  прошедшие  месяцы!  Если  бы  эта
девушка знала, сколько тоски и страданий она  причинила,  перестала  бы  она
писать? Джип попыталась вызвать в памяти лицо, которое  видела  только  одну
минуту, голос, услышанный только один  раз,  -  голос  человека,  привыкшего
добиваться своего. Нет! Это только побудило бы ее продолжать  игру.  Честную
игру против женщины, не имеющей на него никакого права, кроме  любви.  Слава
богу, она не отняла его ни у какой женщины - разве что у  этой  девушки!  За
все эти годы она не узнала ни  одного  его  секрета...  Джип  стала  у  окна
пустого купе. Вот и река, а вот - ну, конечно!  -  та  самая  заводь,  возле
которой он умолял ее уйти к нему  навсегда.  Как  все  изменилось  -  голые,
унылые деревья, бледно-серое небо!
     Поезд опаздывал; темнело, когда она вышла из Пэддингтонского вокзала и,
сев в такси, поехала в Темпл. Как странно  -  она  здесь  в  первый  раз!  У
Темпл-Лейн  она  оставила  машину  и  пошла  по  узкой,   плохо   освещенной
многолюдной улице - центру лондонской юстиции.
     "Поднимитесь по этим каменным ступенькам,  мисс;  вдоль  перил,  вторая
дверь". При слабом! свете  Джип  стала  рассматривать  фамилии.  "Саммерхэй.
Третий этаж". Сердце ее сильно билось. Что он скажет? Как  встретит  ее?  Не
глупо ли она поступила, придя сюда?  Может  быть,  у  него  на  консультации
клиент? Или какой-нибудь клерк или истец? Как  ей  тогда  назвать  себя?  На
втором этаже она остановилась, вытащила карточку и написала карандашом:
     "Могу я повидать тебя на минуту? Джип".
     Потом, глубоко вздохнув, чтобы успокоить  бьющееся  сердце,  она  стала
подниматься наверх. Вот его фамилия, вот дверь. Она  позвонила  -  никто  не
откликнулся; прислушалась - ни звука. Все было здесь массивным и  мрачным  -
железные перила, Каменные ступени, голые стены, дубовая дверь. Она позвонила
снова. Что делать? Оставить письмо? Так и не  увидеть  его  -  ее  маленькое
романтическое приключение кончится  ничем,  разве  что  скучным  визитом  на
Бэри-стрит, где не будет никого, кроме миссис  Марки,  потому  что  отец  на
охоте в Милденхэме и не вернется  до  воскресенья!  Она  подумала:  "Оставлю
письмо. Вернусь на Стрэнд, выпью чаю и попытаюсь заглянуть сюда снова".
     Она вынула письмо, просунула его в щель и услышала,  как  оно  упало  в
проволочную сетку; потом тихо спустилась по ступеням и пошла на  Темпл-Лейн.
Улица была полна людей - кончился рабочий день. Возле Стрэнда ей бросилась в
глаза женская фигура.  Женщина  шла  рядом  с  мужчиной  по  противоположной
стороне улицы; их лица были обращены друг к  другу.  До  Джип  донеслись  их
голоса, и она остановилась, глядя им вслед. Они проходили под фонарем;  свет
блеснул на волосах женщины, на  слегка  приподнятом  плече  Саммерхэя  -  он
всегда приподнимал его, когда спорил; она услышала его  звучный,  энергичный
голос. Джип видела, как они пересекли улицу, поднялись по каменным ступеням,
по которым она только что спустилась, прошли мимо перил каменного  перехода,
вошли в дверь  и  исчезли.  Ее  охватил  такой  ужас,  что  она  едва  могла
сдвинуться с места.
     "Нет! Нет! Нет!" Это слово  проносилось  в  ее  мозгу,  как  стон,  как
студеный ветер проносится в дождь среди мокрых деревьев. Что это значит?!  В
охватившем ее страшном смятении она даже и не подумала о том, чтобы бежать к
нему. Она не сознавала, куда идет, пересекала улицы, не обращая внимания  на
мчащиеся машины. Дойдя  до  Трафалгар-сквера,  она  оперлась  на  парапет  у
Национальной галереи. Только здесь она смогла кое-как собраться  с  мыслями.
Так вот почему пуста его квартира! Какие уж там клерки! Все подготовлено для
того, чтобы они могли оставаться  наедине.  Наедине  там,  где  она  мечтала
побыть с ним!.. И только  сегодня  утром  он  целовал  ее!  Странный  смешок
застрял у нее в горле вместе с подавленным рыданием. Почему, ну почему у нее
есть сердце?.. Внизу, у цоколя одного  из  львов,  молодой  человек  обнимал
девушку и прижимал ее к себе. Джип отвернулась  и  снова  пустилась  в  свое
печальное путешествие. Она дошла до  Бэри-стрит.  Ни  огонька,  ни  признака
жизни. Да это и неважно - она не может сейчас войти туда.
     На деревьях Грин-парка,  по  которому  она  проходила,  еще  оставалось
немного листвы, отливавшей яркой медью, как волосы той девушки.  Перед  Джип
вставали мучительные  видения.  Эта  пустая  квартира!  Он  лгал  ей.  Он  и
поступал, как лжец. Нет, она не заслужила этого!  Ощущение  несправедливости
принесло ей первое облегчение, первое  прояснение  ее  мозгу,  затуманенному
горем. Она ни разу не бросила взгляда ни на одного мужчину, не думала  ни  о
ком, кроме него, - с той ночи на море, когда он пришел к ней  через  залитый
лунным светом сад! Ни одной мысли ни о ком!.. Слабое утешение...  Она  брела
по газону Хайд-парка и уже более  спокойно  старалась  вспомнить,  когда  он
изменился к ней. Она не могла вспомнить. Его отношение к ней не  изменилось,
совсем нет! Значит, можно притворяться, что любишь? Можно играть  в  страсть
и, целуя ее, думать об этой девушке!
     Любовь! Почему она так одержима ею,  что  страдает,  когда  видит  его,
идущего с другой женщиной, а это ведь сущий пустяк!.. Что же ей делать? Надо
доползти до дома и залезть  в  свою  нору!  На  Пэддингтонском  вокзале  она
застала отходящий поезд и вошла в вагон. В купе сидели  дельцы  из  Лондона,
адвокаты из Темпла, где она была только что. Она обрадовалась шелесту газет,
этим бесстрастным лицам, любопытствующим взглядам; она была рада  тому,  что
должна снова надеть маску,  чтобы  скрывать  свои  чувства.  Но  мало-помалу
соседи по купе, выходили - некоторых ждали машины, других - вечерний моцион;
она осталась одна и стала глядеть в темноту, на пустынную реку, которая  уже
была видна при свете луны,  поднявшейся  на  юго-западе.  На  одну  безумную
секунду она подумала: "А что, если открыть дверь и выпрыгнуть? Один шаг и  -
покой!"
     От  станции  она  почти  бежала.  Шел  дождь,  и  она  с  удовольствием
подставляла под холодные струйки воды разгоряченное лицо. Было еще светло, и
она различала дорожку, ведущую через буковую рощу. Ветер вздыхал,  шелестел,
качал темные ветви, срывал с них листья, Какой-то  дикой  печалью  веяло  от
гнущегося под ветром леса. Она побежала по шуршащим, не совсем еще  намокшим
листьям, они прилипали к ее тонким чулкам. На опушке она перевела дыхание  и
оглянулась назад. Потом, подставив голову дождю, вышла в открытое поле.
     Добравшись до дома, Джип поднялась к  себе  никем  не  замеченная.  Она
растопила камин и села перед  ним,  вся  сжавшись,  прислушиваясь  к  ветру,
который шумел в тополях, И снова пришли ей на память слова  той  шотландской
песни, которую пела девушка на концерте:

                        Солнце угасло в сердце моем,
                        Оно замирает в смертной тоске.

     Потом она легла в кровать и в конце концов уснула. Утром она проснулась
с радостной мыслью: "Суббота! Он приедет сейчас же после завтрака!" И  вдруг
вспомнила все! Словно бес гордости вселился в  нее  и  с  каждым  часом  все
больше подчинял себе все ее мысли. Она не хотела, чтобы Саммерхэй застал  ее
дома, когда приедет, велела оседлать лошадь и одна уехала  к  холмам.  Дождь
перестал, но с юго-запада все еще дул сильный  ветер,  небо  висело  рваными
серыми полотнищами, и только в редких просветах  холодной  синевы  торопливо
проплывали похожие на дым облака.
     Перед ней расстилались уитенхэмские рощи, вся долина, нескончаемые леса
по ту сторону реки, тянущиеся на восток, юг и запад под этим странным рваным
небом, осенняя земля - побелевшая трава лугов, голые поля, сильно поредевшая
бурая и золотая листва деревьев. Но ни игра  ветра,  ни  небо,  ни  свежесть
дождя и далекие краски не могли изгнать из сердца Джип  безысходную  боль  и
беса, который вселился в нее.

ГЛАВА VIII

     Среди людей есть  прирожденные  игроки.  Они  не  в  силах  противиться
судьбе, когда она их дразнит, толкая на риск.
     Саммерхэй любил Джип и не пресытился ею ни физически, ни душой  и  даже
был убежден, что не пресытится  никогда;  но  это  не  мешало  ему  вот  уже
несколько месяцев вести рискованную игру, которая  вчера  дошла  до  опасной
границы. И теперь, когда он сел в поезд,  чтобы  ехать  к  Джип,  его  стало
терзать беспокойство. Оглядываясь назад; он с трудом мог бы  сказать,  когда
именно были прорваны его оборонительные позиции. Его кузина по  натуре  тоже
была игроком. Он меньше уважал ее, чем Джип, и она меньше его волновала;  да
и не была - о, нет! - и вполовину так привлекательна; но она обладала - черт
бы ее взял! - какой-то неуловимой способностью кружить ему голову,  каким-то
удивительным, обжигающим,  хотя  и  поверхностным  очарованием,  покоряющей,
победительной силой жизни. Сама влюбленная в жизнь, она сумела убедить его в
том, что он позволяет жизни проходить мимо. А жадно пить из источника  жизни
- разве это не свойственно и его натуре?  Их  отдаленное  родство  порождало
между ними фамильярность,  которая  не  вызывала  подозрений,  но  разрушала
преграды  к  близости,  устранение  которых   в   других   случаях   требует
сознательного усилия.
     Саммерхэй еще не отдавал себе отчета, насколько  велика  опасность.  Во
всяком случае, он не мог предугадать  того  кризиса,  который  возник  вчера
вечером. Во время завтрака он получил телеграмму от Дианы, она  просила  его
выполнить шутливое обещание, данное ей в Шотландии: пригласить ее  на  чашку
чая и показать ей свою квартиру - безобидная, пустяковая просьба! Не мог  же
он предвидеть, что она будет выглядеть такой красивой, когда удобно усядется
в его большом оксфордском кресле, распахнув манто и открыв белоснежную  шею;
что, беря из его рук чашку  чая,  она  протянет  руки,  нагнет  его  голову,
прижмется губами к его губам и  скажет:  "Теперь  ты  все  знаешь!"  У  него
закружилась голова и даже теперь кружится, когда он вспоминает об этом.  Вот
и все - в сущности, пустяки.  Но  какая-то  отрава  проникла  в  его  кровь.
Поцелуй был короткий. Но Саммерхэй замер, глядя на нее,  вдыхая  ее  аромат,
напоминающий запах соснового леса. А она взяла со  стола  перчатки  и  стала
застегивать пальто, словно это он  сорвал  поцелуй,  а  не  она.  Когда  они
спускались по ступенькам, она крепко оперлась  на  его  руку.  И,  садясь  в
машину у Темпл-Стэйшн, оглянулась на него с насмешливой улыбкой,  в  которой
были и вызов, и теплота, и обещание.
     Вернувшись к себе, Саммерхэй нашел в почтовом  ящике  письмо  -  должно
быть,  Джип  переслала  его  из  Красного  дома.  Он  почувствовал   смутную
неловкость оттого, что письмо прошло через ее руки.  Он  провел  беспокойный
вечер в клубе, играл в карты, проигрывал, поздно вечером занялся дома  одним
судебным делом; наутро подвернулась трудная  работа,  и  только  теперь,  по
дороге к Джип, он понял, насколько все